Текст книги "Нельзя же все время смеяться"

Мой папа не Ленин!

К брату пришел друг, его одноклассник – Лисанов Игорь. После одной истории с грибом Алина его не очень-то и любила. Но теперь она уже большая девочка, и больше они её не обманут. Тем более что, увидев Игоря, она поняла, что очень по нему соскучилась.

Но…

Ребята быстро прошли в комнату и общались исключительно друг с другом, не обращая на Алину никакого внимания. Никакого… Это обидело невозможно! Раз гость пришел к ним, значит, это гость общий! А разве нет?

– Иди в куклы играй, не мешай нам!

Ага, именно так и было сказано. Да какие там могут быть куклы, когда в доме гость! И говорят ведь так тихо, что из другой комнаты не разобрать! Алина вежливо посидела на диване, потрогала кукол. Всё. Чем еще заниматься? Когда магнитом тянет к ним.

– А хотите, я вам концерт покажу? – предложила она просительным голоском.

– Какой еще концерт? – неохотно отвлекаясь от разговора, среагировал брат.

Лицо у него, как обычно, неприятно сморщилось. Но это не остановило!

– Нет, вы сначала скажите: хотите? – Алина усилила ударную гласную.

– Ладно, только быстро, – как-то неожиданно быстро согласился брат. А Игорю сказал. – Давай, посмотрим, а то не отвяжется.

– Я сейчас! Ждите! – Обрадованная Алина пулей сорвалась переодеваться.

Прямо на домашнее платье она еле-еле натянула свою самую красивую розовую юбку в частую складку. Когда мама стирала её, то сшивала складочки ниткой, чтобы не разошлись. Так что, пока она была в руках, от юбки невозможно было отвести взгляд. Красота невозможная! А вот в зеркале Алина себе не понравилось, но время поджимало. Зрители в любой момент могли расхотеть. И потому, в зеркало лучше сейчас вообще не смотреть! На трюмо лежала розовая помада мамы. И не просто лежала, она призывно манила, склоняла взять в руки. Ну, как тут было не взять? Алина отвернула колпачок, понюхала, закатила глаза. А затем рука сама жирно и не совсем ровно прошлась по губам, по щекам. Но зеркало сегодня было настроено против Алины. Она это знала теперь точно!

– Ну, где ты там застряла?

О, как приятно! Нетерпеливо ждут!

– Иду! Готовьтесь встречать!

Алина влетела в комнату так, что ребята вздрогнули. Остановилась напротив зрителей. Они переглянулись. Брат смущенно отвел от друга глаза и впился в Алину злобным взглядом.

«А, наверно, ждали долго», – поняла она. Взялась пальчиками за края юбочки, присела в поклоне, выпрямилась и во весь голос объявила.

– Концерт начинается!

Объявив, она, пританцовывая, запела. Слух от природы отсутствующий, на этих куплетах особо не спотыкался.

 
Я у Коли на балконе каблучками топала,
Хоть я Колю не любила, а конфетки лопала.
 

Ребята переглянулись и дружно расхохотались. Это воодушевило. Она отпустила юбочку, прижала пальчик к щечке, придерживая второй рукой локоток. Брат нервно рассмеялся.

 
На базаре тетя Поля назвала меня свиньей.
Люди думали свинина, встали в очередь за мной.
 

Она пропела и не могла теперь отвести от брата глаз, не понимая, почему он такой родной и такой чужой одновременно. Она сразу почувствовала себя неуклюжей. Но спохватилась, что в выступлении повисла ненужная пауза, расправила плечи и теперь почти что кричала для пущей убедительности своего таланта.

 
Говорила баба деду:
«Ты купи-ка мне «Победу»!
А не купишь мне «Победу»,
я уйду к другому деду!»
 
 
Во саду ли в огороде
выросла демьянка.
А кто её посадил?
Бабушка армянка!
 

Брат густо покраснел. Порывисто встал, сгреб Алину подмышку и направился в ванную комнату. Шел, а сам оборачивался и говорил.

– Игорь, теперь ты понимаешь, какой ты счастливый человек? Ты один, у тебя нет этого наказания. Никто тебе не треплет нервы, а главное не позорит перед людьми!

На последних словах он, умывая, еще ожесточеннее потер ей лицо, не жалея холодную воду. Умывает, называется!

– Ничего, Игорь уйдет, я с тобой разберусь! Ты мне признаешься, кто тебя научил этой дряни!

– Про бабушку ты сам меня научил! – успела она вставить перед следующей пригоршней воды.

– Нет, вы только подумайте, еще и врет! Совсем обнаглела!

Алина мокрая, растрепанная, опозоренная перед Игорем, изо всех сил пыталась оправдаться, припоминая брату ситуацию, когда он её учил, а теперь вдруг почему-то забыл начисто! Игорь прислонился к стене, наблюдал молча. Посмеиваясь. Алина не поверила, еще раз внимательнее всмотрелась ему в глаза. Да, так и есть, не верит, потому и смеется. Она не хотела, но вновь вспомнила историю про гриб… Покрутила на языке его фамилию… Конечно, такая фамилия неспроста! Дальше она додумать не успела, так как ее за шиворот тянули на…

– Посиди здесь, подумай над своим поведением!

Так, опять на балконе… И, судя по всему, выпустят не скоро. Всплеснула руками, прижалась к холодному стеклу носом. В комнате задернули занавеску. Зябко. Алина оглянулась вокруг. Старый шифоньер, в закутке у стены половое ведро, тряпка, швабра, посередине маленький столик, у другой стены диван и старый холодильник «Саратов». Ничего нового… Правда, балкон застеклен, и получилось целых четыре вида на улицу, а не два, как из комнат. Алина для согрева побегала от одной половинки окна к другой, рассмотрела двор с разных ракурсов. Но дождь в этот день зарядил сильный, да к тому же, еще с ветром. Так что стекла залило водой. Расплывчатая панорама… Алина принялась считать струйки, но очень быстро сбилась со счета. Не успевала. Вновь огляделась вокруг. Возле двери в комнату, в комнату, где так сейчас тепло и несмотря ни на что – интересно, на длинном толстом гвозде висели прицепленные к связанной вкруговую веревке шпильки. Или, если правильнее говорить, – прищепки. Алина взяла несколько и, складывая фигурки, грустно вспоминала своих кукол. Эх, как бы она сейчас с ними играла! И не нужны ей ни этот родненький братик, ни тем более Игорь! Лиса…Лисанов!

Алина думала сейчас о том, что если бы он не пришел, она бы сидела у брата под бочком. Им было бы так хорошо и тепло вдвоем… А теперь что? Она наказанная за такой хороший концерт на балконе, а Игоречек этот в её доме, куда ей нельзя! Ну ничего себе… Алина расстроилась невозможно, постучала в стекло. Без ответа. Расстроилась больше, но вскоре сердиться устала и нашла себе новое занятие.

Она открыла дверцу шифоньера, пересмотрела всё, что лежало там на полках, чего-то касаясь, но больше так, глазом. «Ничего интересного», – отметила себе и разочарованно закрыла скрипнувшую дверь. Во второй, более широкой половине шифоньера, находились вещи поинтереснее, но туда сейчас было не добраться. Прямо посередине на таком же толстом гвозде, как и шпильки, но прибитом не к наличнику, а прямо к крыше шифоньера, висела сетка полная мандарин. Последние в этом году мандарины. Куплены к завтрашнему дню рождения папы.

Алина потянула воздух. Ах, как же замечательно, оказывается, на балконе, если на нем хранится такая вкуснота! Она вплотную подошла к сетке, прижалась носом, едва перебарывая щекотку в нем. Приятно закружилась голова…

На балконе сразу сделалось праздничнее и светлее.

«Ну и пусть, дураки эти, сидят в своей комнате!» А ей и здесь хорошо.

Алина потянулась рукой, но вытянуть мандаринку не получилось. Она попросту не доставала.

Вот они, перед глазами, а не взять!

Нижние мандарины под тяжестью верхних, просели и выпуклились из прорезей.

И что теперь? Просто смотреть на них?.. Это стоило ей огромного труда и отнимало все больше душевных сил. Мир бы померк, если бы тут не оказалось ведро. Алина перевернула его, шустро взобралась, и жадно ухватила сразу две. Положила на стол, потом взяла еще и еще. Ей вдруг море стало по колено. Для утешения нужно много мандарин. Сейчас, уже сейчас, она будет их есть!

А не стыдно ли тебе, Алина? Ведь папин день рождения.

Алина вздрогнула, опомнилась. Но охота, пуще неволи. Человека уже понесло.

Первая, вторая, третья ушли с наслаждением. Дальше пошло труднее… Алина сидела на столе, болтала ногами, и теперь явно ощущала холод во рту. И какой-то особенный по спине… К тому же, стыли запачканные соком пальцы. Ох ты, заляпана юбка…

Тут она заметила, что отодвинута занавеска. Интересно, давно? А еще секунду назад смотрящий на нее во все глаза Игорь, невозможно теперь смеется, показывает пальцем и зовет брата.

Брат подошел, остолбенел на мгновение, потом резко отдернул занавеску, порывисто открыл дверь. Алина, избавляясь от улик, запихнула в рот плохо очищенный мандарин. Попыталась скорее пережевать. И надо же было такому случиться, чтобы сок из него нечаянно брызнул прямо в лицо близко подошедшему брату…

Не сказав ни слова, он развернулся обратно и закрыл за собой дверь. И тут Алину сорвало окончательно.

Она спрыгнула со стола и принялась плясать на маленьком пространстве балкона, выкрикивая, что есть мочи.

 
Игорь, Игорь, Игорек.
Сел на бабушкин горшок.
Бабушка ругается.
Игорь извиняется!!!
 

Она выкрикивала и выкрикивала. До хрипоты. А Игорь стоял за стеклянной дверью. Хмурился, улыбался, смущался.

Вернулся брат. Наверно, умылся. Заметил продолжение концерта.

Сил не было совсем. Но Алина, держась на честном слове, закривлялась, вроде как еще больше.

 
Игорь, Игорь, Игорек!!!
Сел на бабушкин горшок!!!
Бабушка ругается!!!
Игорь извиняется!!!
 

Допела, остановилась, красная, потная. Виноватая-виноватая. Стояла, смотрела, как Игорь направляется к коридору, а брат, укоризненно оглянувшись на неё, идет следом.

…

– Выходи.

Алина покорно вышла. Встала под самой люстрой, от свечения которой сделалось еще жарче.

– Совсем совести у тебя нет! Один раз в жизни человек в гости пришел! А ты что устроила?

Брат неожиданно улыбнулся, но, быстро поборол себя. Улыбка ушла с его лица, и он опять помрачнел и взялся за ругань. Ругался долго. Алина не спорила, соглашалась. Невыносимый стыд сжигал всё естество. Но стыднее всего было перед папой…

Ни кто иной, как она, испортила ему день рождения! Ведь когда у человека в этот день нет пяти килограммов мандаринов, он может совсем не рождаться! Тем более, что брат сказал, если она столько съела, то он сейчас пойдет и съест в два раза больше!

– Мишенька, родненький братик, ты потерпи до завтра, не ешь… Я что хочешь – сделаю! Честное слово! Вот сам скажи, что мне сделать? – Алина согнулась в три погибели.

Брат оживился. А сестра ждала, заглушая ужас возможного отказа безмолвной мольбой. Страх покалывал кончики пальцев на руках и ногах. Но его реакция оказалась быстра. Он уже начал получать первое легкое удовольствие от стремительно расходящейся вширь перспективы.

– Так, за то, что говорила при Игоре, что я учу тебя дурацким стишкам, почистишь сама картошку.

– Хорошо.

– За съеденные мандарины… Кстати, чтобы убрала кожурки! …вымоешь на кухне пол. За то, что дразнила Игоря, десять раз прочтешь вот этот текст. За то, что из-за тебя человек ушел из дома, десять раз поиграем в шашки. Потом вымоешь Васькины чашки, погладишь мне рубашку, понюхаешь мои грязные носки.

– Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо, хорошо… Хорошо. – Алина была согласна на всё.

Брат даже разочаровался. Могла бы, и упереться насчет носков.

– Что не могла сказать: «Ой, зачем, я не буду!»?

– Нет, – грустно ответила Алина. – Давай…

– Да ну, не интересно с тобой… Ладно, пойдем что ли, вместе картошку почистим…

…Сегодня Алина по собственной воле выбирала самые мелкие картофелины. Пол вымыла во всех уголочках. Чашки Васькины сверкали, только выгляни солнце. Рукава на рубашке, с большим, правда, трудом и обожженными пальцами, прогладила безо всяких стрелочек посередине. И была готова работать еще и еще… Но, на нее глядючи, утомился брат.

Потом, и не понять, кто-то из них сделал первый шаг, и они крепко, порывисто обнялись. Алина, прижавшись к брату всем телом, уткнувшись ему в живот, надрывно, наконец, разрыдалась.

– Мишенька, родненький братик, ты не представляешь, как я тебя люблю… Только, не ругай меня, пожалуйста, больше. А то я так не могу…

– Ладно, так уж и быть, – ответил брат голосом совершенно правильного звучания. – А совесть ты будешь иметь?

– Да, да! – порывисто заверила Алина, на самом деле плохо понимая про совесть. – …только, нельзя как-то прибавить этих мандаринов?..

– Да как их теперь прибавишь… Эх, надо не забыть мусор выбросить! …Ладно, я маме скажу, что это я сделал. А папа…так он вообще, ты же знаешь, ничего не скажет.

– Да, – тихо согласилась сестра и еще теснее прижалась.

– Да отодвинься ты от меня!

А что, можно было предвидеть… Уже сидя на своей стороне дивана Алина задала вопрос.

– Мишенька, родненький братик, а почему дети в классе говорят, что мой папа – Ленин?

– Что-о-о? – брат удивился и рассмеялся одновременно. Отсмеявшись, сказал. – Ну так они в один день родились, наверно, дети и запутались. А ты что, – он подозрительно глянул на Алину, – тоже так думала?

– Я – нет. Мой папа же не умер. Но мне обидно, что они думают, что он такой у меня старый! Вот папе сколько? Пятьдесят будет, правильно? А Ленину ведь сто восемь лет! Дураки они все какие-то…

– Еще какие! Вот только я не понимаю, почему ты постоянно говоришь, что папа – твой? Он и мой тоже! И моим папой он был намного раньше, чем твоим! Поняла?

Настроение Алины вновь потеряло вернувшийся градус. Как ей не нравилось, когда он так говорил! Как можно не понимать, что главной считается именно её собственность! Ей хотелось дать этому какое-то доступное объяснение, но в голову ничего не шло. И слов хватило лишь на…

– Поняла…

– Слушай, вот мы с тобой сидим, а подарок-то папе не подготовили!!!

Алине стало совсем нехорошо. Все вокруг заволокло туманом.

– Ладно, я знаю, что делать! – успокоил её брат. – Вот, смотри, я скопил немного. – Из крошечного кармашка на брюках, о существовании которого Алина даже не подозревала, он выудил много раз свернутую красивую денежку с Лениным. – Сейчас поеду в город, куплю ему часы! А то у него совсем старые, ты же видишь.

– Может, возьмешь меня с собой? – Робко спросила она, веря и не веря, что у брата могли оказаться такие деньги, и что подарок папе теперь будет.

– Нет, ты лучше дома посиди. Смотри на улице какой дождь. Я быстро, туда обратно. Ты даже не заметишь!

Алина встала у окна. Ждать.

…Алина смотрела на мокрую улицу, представляя каково брату под таким дождем и явно ощущая холодные капли на щеках. Потом не заметила, как забралась в постель. …Разве она спала? Наверно, спала, раз её так тормошат за плечи. Алина разлепила глаза, и от зрелища перед глазами возликовала каждой клеточкой своего существа. На ладони брата, в крошечной белой коробочке, на шелковой подушке лежали закрепленные резиночками невообразимой красоты часы. Алина сразу увидела их на папиной руке. Вместо тех, страшных старых, с покарябанным стеклом и растрескавшимся ремешком. Увидела и задохнулась.

– Мишенька, родненький братик, какой же ты молодец…

– Честно, понравились?

– …еще как… – Алина едва дышала. Вот бывает же такое счастье!

– Только смотри, папа придет, не проболтайся! Обещаешь?

– Обещаю.

– Смотри, тут еще дни устанавливать можно. – Брат покрутил колесико, переводя циферки. – Так, давай, поставим двадцать первое… Вот! А завтра они сами перейдут.

Алина и так ликовала от счастья, а от увиденного готова была вознестись до небес. Но тем не менее, пребывая в своем блаженстве, она учуяла своей восприимчивой душой, что как-то напряжен брат…

– Мишенька, родненький братик, а тебе что, циферки не понравились?

– Да понравились… Тут понимаешь, какое дело… Там новую пластинку Мирей Матье продавали…а я денег пожалел, не купил. Теперь жалею. Обложка, знаешь какая красивая, тебе бы понравилась, – вся в ромашках! Жалею невозможно…

– А может поехать купить?..

– Думаешь?

Алина мотнула головой. Брат невозможно любил эту певицу. Невозможно! Он слушал бы её всегда, если бы у мамы не болела голова. Алина же завидовала её обворожительной стрижке… И, получается, любили они ее вместе! Да, за пластинкой нужно было идти!

– Так я пойду? – неуверенно спросил брат. – Да нет, наверно, уже разобрали. Идти, только расстраиваться.

– Тем более такой дождь…

– А может, всё-таки пойти?

– Конечно, пойти!

– Ладно, я еще раз туда обратно. Жди!

Алина вновь стояла у окна, и у нее заныло там, где сердце. Она просила кого-то неизвестного ей, чтобы пластинка, что должна достаться брату, не купилась, чтобы осталась его ждать… Ныло, а потом стало щемить… Она закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Пусть ей будет так же, как ему! Пусть!

…Глаза открылись сами по себе. Алина увидела на дороге к дому вышагивающего, промокшего до нитки брата. Он нес что-то завернутое в газету. Большое, округлое. Не пластинка…

Завидев её в окне, он сунул руку за пазуху, выудил оттуда маленький квадрат и теперь радостно показывал ей. На ярком зеленом поле россыпь белых ромашек… Цветы из жаркого летнего дня вдоволь напивались водой…

Он подходил всё ближе и ближе, и уже становилось видно, как из размокшей газеты проглядывает что-то округло оранжевое…

Хочешь быть счастливым, будь им, немного для того потрудившись. Правда, счастье окажется заразительным.

Они смотрели друг на друга, и глупо-глупо улыбались. С Днём рожденья, папочка…

Что моя?

Тётушке моей, Ларисе Григорьевне

Алина и не думала выходить так поздно во двор, если бы её не выпроводили туда тетя Лариса и этот самый родненький на свете братик! Вернее, они и не выпроваживали, а вежливо предложили. Но предложили так, что не откажешься. И вот Алина разгуливает по двору из стороны в сторону, от начала до конца. Раз, второй, третий, но ничего не происходит. Взрослые сидят по лавочкам, и дети, для которых она здесь приезжая, занимаются своими делами. Кошек нет. А ты ходи, как неприкаянная.

Да-а-а, дома было лучше. И чего ей взбрело в голову задавать эти ненужные никому вопросы… Сидела бы тихо, слушала, как забавляются брат с тетей на непонятном ей языке… И ведь весело им сейчас, наверно. Ухахатываются! Она бы точно смеялась громче всех.

Когда она уходила, брат такой веселый был. А тетя, так вообще, будто мурлыкала от удовольствия.

И чего мурлыкать, спрашивается…

Настроение, несмотря на теплый, летний вечер, хмурилось на глазах. До тех самых пор, пока Алина не столкнулась с выходящим из своего подъезда Серёжей. И как-то сразу оно начало меняться, становиться совсем-совсем другим…

Серёжа был мальчик взрослый. На целых пять лет старше. Но всё равно до старшинства её брата не дорос, что по возрасту, что по росту. Эти два преимущества, при всем придыхании, давали возможность держаться на короткой ноге, если можно так выразиться, вплоть до сегодняшнего момента. А сейчас, Алина и не собиралась вовсе, но тем не менее, задохнулась. Наверно, от его неожиданного появления, раз стояла теперь растерянная-растерянная…

– Добрый вечер, Алина. Гуляешь?

– Угу.

– Давно?

– Угу.

– И я погулять вышел. Может, пойдем, посидим.

Она поплелась за ним, как хвостик. Скромно присела на лавочку и принялась разглаживать на платье оборки. Странно, ведь она так о многом хотела ему порассказывать… Отчего же так предательски настроен её собственный язык? И куда подевались слова? Эх, если бы она знала это взрослое слово – замешательство… Но Алина его не знала и объяснить, даже себе, такое свое состояние никак не могла. Как же всё это странно…

Увлеченная оборками, она не сразу и заметила, что их давно окружили другие девочки, и каждая изо всех сил крутится перед Серёжей и рассказывает что-то веселое. Серёжа же, сидит на лавочке, привалившись на спинку, и улыбается уголком рта, то и дело, вставляя вопрос или затерявшееся у рассказчицы словечко. А глаза! Какие интересные у него сейчас глаза. Какие-то не особо Алине нравящиеся…

«Ничего себе, как они хвастаются! А я сижу, как пень…»

Алина, предельно возмущенная, подскочила с места и, обращаясь почему-то к девочкам, затараторила.

– А мне, если хотите знать, ничего не стоит привести сюда Дингу!

– Ой, ой, ой, – закривлялись все без исключения. – Да кто тебе ее даст!

Закривлялись все без исключения, но не Серёжа. Серёжа смотрел удивленно и как-то…насмешливо. И вновь не понять, что значит этот взгляд…

– Да мне ничего не стоит пойти и её взять! – Алина уперла руки в боки и притопнула ногой.

– А вот иди и возьми. Вот только никто тебе собаку не даст!

– Мне не даст? А вот и даст!

– Да чтобы твоя тетя дала тебе собаку? Ври побольше!

– А вот сейчас посмотрим! – Алина в запале возмущения помчалась домой. – А вот сейчас увидите!!! – кричала, пока бежала.

Она в момент оказалась у своей двери. И сразу же её пробила дрожь. Как быстро сошли на нет запал и уверенность… Да с чего она взяла, что такое вообще возможно?! Кто ей даст собаку? Огромную собаку, которая, когда стоит на четырех лапах, ей выше пояса… А если встанет на задние, Алины не видно совсем. Заколотило нешуточно.

Алина какое-то время постояла у двери, но потом всё же зашла. Забрезжившая надежда толкнула вперед: «А вдруг тетя больше не выпустит меня во двор?! Всё, я тогда не виновата!»

В квартире будто никого не было. Алина с опаской прошла коридор и остановилась.

Они сидели в темноте. Молчали. Но даже сквозь сумрак Алина увидела заплаканные лица. Плакала…тетя? Строгая, неласковая, громогласная тетя-директор, с домом на голове, как говорила мама, – может плакать? …Ну, она все-таки женщина, и это необычное для неё состояние еще как-то поддавалось объяснению. Но отчего плачет брат?

Увидев оторопевшую девочку, тетя подозвала её и, как та подошла, порывисто прижала. Сжимала крепко-крепко, долго-долго… Затем отстранила от себя, но из рук не выпустила, держала. Неумело, неласково, коротко касалась волос губами, а потом заговорила. И говорила, говорила, говорила… На своём. О своём.

Алина боязливо косилась на брата, но больше ни о чём спрашивать не осмеливалась. Терпела. И ласку тоже.

Звякнула посуда. Это в соседней комнатке спрыгнула с кровати Динга. Пришла, осмотрела собравшихся пьяненькими со сна глазками, потыкалась мордой, признала своих и, как обычно, необузданно развеселилась. Обрубок хвоста, задняя часть собаки, да и вся комната ходили теперь ходуном. Даже Алина поняла, что веселье тут сейчас ни к месту.

Совершенно неожиданно тетя предложила Алине выгулять собаку.

«Что? Мне? Одной? Да я даже не успела попросить! Вот это да-а-а-а…» – Алина еще больше напряглась, веря и не веря, что такое возможно. Но очень быстро сориентировалась: это не шутка. Вот и поводок в руке, а собака нетерпеливо переминается на лапах и волнительно озирается на хозяйку. Вроде как тоже не верит и ожидает именно её.

– Пошли, пошли, Динга, – поспешила к входной двери Алина.

Веселая собака перестала сомневаться и рванула что было мочи наружу. За дверью, как только та захлопнулась, собачий порыв был притушен. Нужно перевести дух. Поверить своему нежданно свалившемуся счастью. Побыстрее проглотить его, чтобы выйти туда, на улицу, к детям, к соседям, к кошкам, деревьям, траве, небу, – совершенно спокойной. Выйти так, будто ничего особенного не произошло. Вроде бы, справиться с собой удалось, но вот нос… Он задирался и задирался. А уж как непросто приходилось глазам, и говорить нечего…

Алина не вышла из подъезда, остановилась на площадке. Противоречивые чувства переполняли. Счастье мешалось с волнением, волнение со стеснением, стеснение с гордостью, гордость с нерешительностью, нерешительность с уверенностью. Каким-то чудом, но всё получилось. И теперь она сможет доказать значимость и правдивость своего слова. Всё это хорошо и приятно, но множество новых и сильных ощущений, и так разом…это всё-таки страшно. И Алина наматывает на руку поводок, чтоб поближе к сильной и бесстрашной псине. Её большой теплый бок помогает.

Теперь Алина облокачивается о собачью спину, вольготно наваливается, а та стоит, хоть бы хны. Динга весит солидно, килограммов под восемьдесят, что ей какой-то детский локоток. Собаке ничего не стоит рвануть с места и удрать в парк. Она может, но не делает этого. Будто перенимает серьезность момента или предвидит перспективу будущих гуляний с этой малявкой. Смирение и еще раз смирение.

Во дворе на мгновение стало тихо. Сколько же глаз разом обратилось в их сторону?.. Теперь Алина с вызовом смотрит на всех. А изнутри так и рвутся наружу слова: «Ну что, чья взяла?» Но она сдерживается изо всех сил. Озвучить это, всё равно, что признать свою несостоятельность. А этого она, особо после свершившегося волшебства, делать не будет. Тем более что теперь совсем другими глазами смотрит на неё Серёжа. Мало того, он самый первый направляется сейчас к ней.

Алина хватается за ошейник. И не понять для чего. Уверенности ради, а может, чтобы получше устоять на ногах… Кто там чего сейчас разберет, когда на глазах у всего двора сам Серёжка Юдин направляется к ней!

– Тебе разрешили?

– А ты думаешь, я кого-то спрашивала? Взяла, да и всё! – От такого вранья закосило глаза. Но разве теперь остановишь.

– Можно, я её поглажу?

– Конечно! Гладь сколько хочешь.

– А не укусит?

– Нет. Тебя нет.

– А можно, я тоже возьму за поводок?

– Конечно!

Сережка взялся за поводок ближе к ошейнику. Его пальцы, её пальцы, кожа жесткого поводка, колкая, но гладкая щетинка холеного животного…всё смешалось, переплелось. Крохотная площадка завертелась, закружилась, понеслась по кругу, как хорошо раскрученная карусель. Или так может кружиться в десять лет голова? Слова снова закончились, вернее, теперь они стали совсем не нужны. Динга, как верный сообщник, сверкала глазами, вертела башкой, толкалась телом, и, вывалив слюнявый язык, громко дышала, всё порываясь кого-нибудь лизнуть. Из-за собачьего непокоя они наваливались друг на дружку, стыдливо отстранялись, смеялись и поругивали Дингу. А той было всё нипочем. На пике настроения она поднялась на задние лапы, передними оперлась на Сережкины плечи и упоительно теперь вылизывала ему лицо. Серёжка утирался, когда получалось, и самоотверженно выдерживал тяжелую ношу и слюнявую ласку. Алине невозможно понравилось, какой он большой, сильный и выдержанный.

Потом, он что-то карябал на стене ключом. И хотя Алина прекрасно видела, что там вырисовалось в итоге, всё-таки решила уточнить.

– Как темно… А что ты там написал?

Серёжа смолчал, но как-то пронзительнее всех прежних разов уставился на неё. Выдержать такого взгляда Алина не сумела, зарделась и, учуяв, что сейчас может произойти что-то неправильное, засобиралась домой.

– Динга домой хочет. Мы пойдём. – Подгоняя собаку, она уже летела по ступенькам вверх. Её подгоняло крылатое счастье.

– А вы завтра выйдете? – послышалось вдогонку.

– Да, да, конечно! – выкрикнула Алина, захлопывая за собой дверь.

Удивительно, как только она увидела брата, сердечко сразу унялось. Вспомнилось сумрачное настроение, в котором она оставляла их с тетей… Но ненадолго. К сладкому, таинственному, но уже пережитому очарованию, примешалась бы приторная мука, если бы не возможность поделиться тайной. Алину вновь распирало от многого. Желание рассказать натыкалось на понимание, что лучше б ей смолчать. Неловкость за свалившуюся взрослость еще больше тушевалась от детского стеснения, что как рано к Алине пришла её любовь.

Ну, вот так получилось. И что ты тут теперь поделаешь. Но не выпалишь, же так сразу. Алина благоразумно решила выждать.

– А чего так рано? Во дворе что сказали?

– А где тетя Лариса?

– Она легла… Расстроилась сильно. Столько она мне рассказала сегодня… Сердце теперь ноет.

Алина не знала, что говорить, как реагировать. А брат и не ждал. Ему будто тоже хотелось выговориться.

– Она на своем языке рассказывала, я с трудом, но понимал. В идише многие слова на немецкие похожи, но всё равно другие. Ты же слышала…

– Угу, – поддакнула Алина, ничегошеньки совершенно тогда не поняв, но сейчас, переняв состояние брата, разволновалась не на шутку.

– Она же блокаду пережила, а мы с тобой ничего не знаем… Видишь, как она крошки подбирает со стола. Она голодала. Да что тебе говорить, ты разве что-то понимаешь…

– Мама тоже в Тавде голодала! – вступилась за свое понимание и за маму Алина. Вступилась, полная уверенности, что всё, касающееся мамы, – важнее, сильнее и значительнее, в сравнении с пережитым тётей Ларисой. Тем более, голод.

– Нет, там по-другому всё было… Они хоть картошку могли сажать. Да ну тебя к чёрту. Тебе рано об этом знать. – Брат очень тяжело вздохнул.

«Вот, он опять начинает: «рано»! Ну, сейчас он увидит, как «рано»!»

– А ты знаешь… – Алина всё-таки задохнулась от храбрости и прежде, чем продолжить, набрала больше воздуха. А потом, как можно безразличнее: – Ты знаешь, мы с Серёжкой Юдиным скоро поженимся.

– Что-о-о-о?

Брат в это время пил воду из холодильника и поперхнулся, а потом посмотрел на Алину и почему-то рассмеялся. Довольно неприятно рассмеялся, как будто не поверил. Даже не то, что не поверил, а как будто, такого вообще не может быть! Алину последнее понимание оскорбило, задело нешуточно. Получается, она должна сказать что-то такое, чтобы ей поверил собственный брат!

«Эх, наверно, надо было сказать Серёжа, а не Серёжка… Или еще лучше – Сергей!»

– Не хочешь, не верь. А мы всё равно поженимся. – Алина демонстративно развернулась и собралась обиженно уходить.

– Стой, а ну-ка, стой, куда пошла! А, ну, рассказывай, давай.

– А что рассказывать?

– Он тебе что-то сказал?

– Нет. А зачем говорить? Я и так знаю.

– Отку-у-да-а? – По лицу брата пробежали смех и нерв одновременно. Но нерв задержался.

Алина, заметив, что настроение поменялось, всё равно, сохраняя видимое спокойствие, пожала плечами, скривила уголок рта: как вроде этого можно не понимать.

– Знаю и всё.

– Я тебе сейчас дам «знаю и всё!». Я тебе сейчас покажу «замуж» в десять лет!

Брат разъярился не на шутку, Алина же испугалась и пошла на попятную.

– Ну не сейчас же…

– А когда? Мы уезжаем скоро. И еще неизвестно, приедем сюда когда-нибудь еще или нет.

Алина, её уверенность в себе и грядущем счастье, начали спускаться, как воздушный шарик.

«И, правда – когда?»

– Ну, когда вырастем… – тихо-тихо пролепетала она. Внутри что-то зазвенело от напряжения. Наверно, так звенеть умеют только нервы. А с их звоном куда-то безвозвратно подевалось радужное ощущение счастья.

– А ну-ка, идём со мной, я сейчас этого Сергея поспрашиваю!

«Вот! Сергей и надо было говорить… Эх, теперь уже поздно…»

Брат грозно направился к двери, Алина же повалилась ему в ноги и уцепилась за одну из них, не пуская.

– Пожалуйста, не надо к нему… Пожалуйста, не надо… Он честное слово ничего не говорил, это я сама всё придумала!

Но брат, не замечая причитаний, упорно шел к двери, волоча Алину по полу. Может потому, что она зацепилась ногой за дверцу шкафа, и в нем что-то громыхнуло и даже повалилось наружу, а может потому, что Алина вопила, на шум вышла тетя. Лицо у неё было распухшее и встревоженное. От неожиданности она даже отпрянула.