Текст книги "Чернила. Журналистские истории, профессиональные секреты и практические советы от мастеров слова"

– Что посоветуете начинающим журналистам и тем, кто уже давно в профессии?

Начинающим – иметь понимание, что они начинающие и ничего из себя не представляют. Амбиции – это хорошо, пускай они будут, они обязательно где-то помогут, лишний раз позвонить нужному человеку или открыть кабинет и спросить. Очень часто слышу, что месяц походил на стажировку и тебя не взяли на работу в штат. Это неправильный подход. Походи год, научись. И начинать надо с первого-второго курса. Учеба – здорово, это всё поможет, я сейчас жалею, что многие вещи игнорировала. Но работать по специальности, по крайней мере, пробовать работать надо. Если ты хочешь быть в профессии, а не числиться по диплому, надо работать бесплатно. Надо пахать год как минимум.

Опытным – понимать, что есть люди более опытные, и ты не всемогущ, не всезнайка. Мир меняется, информация меняется, всё меняется. То, что ты знал сегодня, завтра уже неактуально. Нужно понимать, что какой бы ты не был хороший специалист, в любом случае, есть люди круче тебя. И еще, хороший специалист – это субъективное мнение. Сегодня один начальник думает, что ты – хороший специалист. Руководство поменялось, и ты уже не очень хороший. Нужно развиваться и оставаться человеком.

Апрель 2017 г.

Андрей Диченко: Мне можно рассказывать всё, что угодно – я никогда не буду кого-то за что-то осуждать. Если передо мной – серийный убийца, я не буду играть в праведника и говорить: «Ай-яй-яй»

фото Жан-Мари Бабоно

Это всё — совершенно случайно! Как часто мы слышим эту фразу? Особенно от тех, кто нашел свое любимое дело там, где и не собирался его искать. Так вот, случайно ли это всё? Или где-то наверху есть волшебная библиотека, а там – жизнь. И кто-то берет вашу книгу, зачитывает вашу историю и смотрит в голове кино с вами в главной роли. И всё уже написано, и всё уже решено. Безумие? Согласна. Но после встречи с журналистом Андреем Диченко мыслить здраво просто невозможно. И мне это чертовски нравится. Цепляет его уважение к героям, его взгляд на мир, его умение наслаждаться процессом, не делая из своего занятия важную миссию всей жизни. Для меня Андрей Диченко – это журналист со своим голосом, который так отчетливо звучит в толпе. И узнать его можно по первым аккордам. Как песни Nirvana. По заглавным титрам. Как фильмы Квентина Тарантино. Кстати, в журналистику Андрей попал по той самой пресловутой случайности. Но по случайности ли? Или всё уже предрешено?

Справка: В журналистике – с 2011 года. Был журналистом и шеф-редактором журнала. Работал в печатных и интернет-изданиях «Большой», «The Village Беларусь», «Konverter», TUT.by. Занял первое место в конкурсе «Найлепшы журналіст-барацьбіт з дыскрымінацыяй у Беларусі-2017»1818
  «Лучший журналист-борец с дискриминацией в Беларуси-2017».


[Закрыть] белорусской общественной инициативы «Журналісты за талерантнасць»1919
  «Журналисты за толерантность».


[Закрыть], лауреат премии Дебют имени Максима Богдановича. Литературные произведения Андрея входят в программу частного колледжа Swarthmore College в городе Суортмор, в штате Пенсильвания, США. Ведет канал в Telegram про газетные вырезки – Rote_Fahne.

Facebook: @andrey. dichenko.

О ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ

– Андрей, кем вы мечтали быть в детстве?

В детстве было столько разных мечтаний. Точно помню, что не космонавтом. Я из семьи военных, рос в Вилейке после того, как моя семья переехала из Калининграда. Мы, конечно же, с соседом по площадке мечтали стать курсантами, летчикам, танкистами и кем-то еще в этом роде. Творческие профессии меня, вроде бы, не тяготили. Хотя не могу вообще сказать, что в школе я знал и мечтал, что кем-то буду. Вся моя жизнь, начиная с самого детства, была полна неопределенности. Я не знал, кем я стану. И по сей день я этого не знаю. Потому что каждый раз случается что-то новое. Мне кажется, что это даже не от меня зависит.

– Когда настал час Х – поступление – как всё решилось с выбором профессии?

Понятно было, что это будет не математика, не физика и не химия. Оставались только гуманитарные науки. Я всю жизнь интересовался историей, поэтому решил поступать на истфак. Но это не потому, что я четко знал, что буду преподавать историю. Хотя в планах было заниматься наукой и писать диссертацию, но историка из меня не получилось. Потому что это требует большого количества бюрократической работы, которую я не люблю. Моя жизнь больше основана на каких-то спонтанных порывах, наверное. Только ближе к весне 11 класса я понял, на какие тесты запишусь. И уже потом точно знал, что буду поступать на истфак.

– В тот момент вы действительно хотели стать учителем истории?

Скорее, заниматься исторической наукой. Меня очень привлекали древние цивилизации: Месопотамия, Шумеры, Египет и где-то интерес заканчивался на Древнем Риме и Древней Греции. И плюс история ХХ века, конкретно стран Варшавского договора. С другой стороны, я всегда интересовался мировой литературой и искусством. Рисовать я не умею, а поступать на филфак – мне почему-то показалось это странным. Я был в плену гендерных стереотипов и считал, что заниматься литературой на академическом уровне – это выглядит как-то очень странно. Некоторая литература, конечно же, сложна для понимания, но, мне кажется, для этого не нужно заканчивать университет. А вот история дает больше понимания процессов, которые происходят вокруг. Ну, и плюс у меня были талантливые преподаватели, у которых было реально интересно учиться.

Поработать по специальности практически не удалось, если не считать практику в школе и в детском лагере, потому что я заканчивал Педагогический университет. Но я не рассматривал это как работу. Это был, скорее, социальный эксперимент. С детьми мне нравилось ладить, мы с ними дружили, потому что я воспринимаю ребенка, как равного себе, даже если ему три года. Честно, если бы зарплата в школе была высокой, с удовольствием пошел бы туда работать. И думаю, что из меня бы получился хороший учитель истории.

– Как же в вашей жизни появилась журналистика?

Это очень интересная история. Где-то на старших курсах я, наверное, подозревал, что мне хочется писать публицистические тексты, а не только художественные. Писать начал с класса 11, по большей части это была поэзия, меньше – прозы. И я закончил свою первую рукопись «Минское небо». Она стала книгой. Одну книгу подарил журналисту Татьяне Замировской, Татьяна подарила ее Виктору Радькову (на тот момент – редактор журнала «Большой»). Виктор ее не читал, сказал: «Какой-то он поехавший, надо с ним интервью сделать». Какая-то череда случайностей – и в итоге журнал «Большой» публикует интервью с каким-то 21-летним студентом, у которого вышла книга. Странно всё это очень выглядело. И когда мы познакомились с Виктором, он сказал всего две фразы. Что-то типа: «Если еще раз меня на „ты“ назовешь, пойдешь нафиг отсюда» и «Давай нам что-нибудь напиши». Потом у меня появился мой первый учитель в журналистике – это Вячеслав Корсак, который сейчас делает журнал «Имена» вместе с Екатериной Синюк. На тот момент он был штатным журналистам «Большого», и собственно, весь мой путь в журналистике начался с его опыта, который он мне передал. Мне, вообще, очень повезло с учителями в жизни. Эти люди, которые меня окружали, они безмерно талантливые. Достигнуть их уровня я и не мечтаю.

– Вы чувствовали, что не хватает журналистского образования?

Нет, никогда не чувствовал. Наоборот, понимал, что как раз очень хорошо, что у меня образование истфака. Потому что когда ты пишешь какую-то публицистику, ты всегда можешь сделать аллюзию на исторический процесс. Плюс истфак хорошо сочетается с киноманией и любовью к текстам форматным и неформатным – куча возможностей тоже. Когда мне сказали сделать первый материал какой-нибудь, я тут же предложил интервью с Сергеем Мавроди. Тогда он только вышел из тюрьмы, и без проблем мы с ним пообщались. Я расспросил его про новую финансовую пирамиду, это было в 2011 году. И как-то с тех пор пошло и поехало. Второе интервью было с чешским космонавтом Владимиром Ремеком. Мне никто заданий не давал, я как-то сам находил интересных персонажей и навязывался им. Уже позже Вячеслав Корсак начал учить меня репортерской деятельности. Для меня репортаж до сих пор – самый сложный жанр. Я, наверное, больше всего допускаю ошибок, когда пишу именно репортажи. С другой стороны, мне хочется отточить этот навык до совершенства, потому что репортаж более приближен к художественному тексту, как мне кажется.

О ПОИСКЕ РАБОТЫ

– Журналистика стала для вас основной профессией?

Это стало не то что профессией, я фанател от этого дела. Я приходил на работу как на праздник. Мне нравилось брать в руки журнал и ощущать себя частью этого продукта. Я действительно чувствовал, что мы делаем что-то новое и делаем это очень хорошо. Там выходили просто потрясающие материалы. Понятно, что когда ты смотришь на то, что было, хочется, чтобы оно было еще лучше. Но я не сказал бы, что мы сделали хоть один плохой номер, не было такого. И в целом, во всех работах, по большей части, мне не стыдно за то, что делаю. Ну, как мне кажется. Сейчас я работаю вне штата. Делаю материалы, в основном это интервью. Одно из последних – с четырьмя девушками, которые служили в армии: белорусской, русской, украинской и израильской. Было 8 марта, а война – не женская профессия. Но есть барышни, которые либо срочную службу служили, или даже были на войне. Поэтому хотелось дать такой срез.

– Для каких изданий вы еще стали писать, помимо «Большого»?

Ой, их было больше 30, наверное. Сначала журнал «Большой», потом журнал «Сапиенс», потом журнал «Я», где так же был заместителем главного редактора и шеф-редактором, потом был заместителем главного редактора газеты «Знамя юности», потом меня занесло на «Спутник». А если еще рассматривать внештатные издания, то доходило даже до журнала моды «ЭШ». Реально очень много. Relax.by, KYKY.ORG. В 2011 году еще 34mag.net, где Антон Кашников очень многое сделал для меня. Потому что я был никем, мне нужно было объяснить какие-то базовые вещи, и он всегда делал это качественно и талантливо.

СМИ было много, я всех даже и не вспомню. А самые первые критические статьи – они вообще выходили в уфимском журнале «Гипертекст». Там вышла мое эссе про режиссера Олега Мавроматти. Не могу сказать, что меня кто-то звал куда-то. Сам искал, отправлял какие-то тексты. Было больше отказов, чем предложений работы. В итоге сейчас, спустя 8 лет работы, ситуация в обратную сторону поменялась: больше предложений, чем моих возможностей что-то сделать.

– Расскажите, как искали все эти издания и пробивались в них.

Были белорусские и российские журналы. Куда-то пойдешь, на что-то обратишь внимание. Спишешься с редактором, предложишь что-то написать. Редактор попросит тебя какие-то темы предложить. Ты напишешь пять тем и начинаешь делать. Поначалу, я помню, каждая опубликованная статья – это была маленькая победа. Ты можешь в своем резюме уже хоть какое-то портфолио показать. Как-то так шло знакомство с людьми, потом с другими людьми. И где-то через год, сложилась ситуация, когда уже меня куда-то отправляли на задания.

Были и удачи, и неудачи. Мое самое неудачное интервью было с режиссером Андреем Звягинцевым. Оно получилось длинным, но абсолютно глупым. Мы не могли найти точки соприкосновения, потом я еще название его фильма перепутал, вопросы ему какие-то дурацкие задавал, потому что волновался. Не люблю вспоминать, но это было забавно.

А потом, когда уже попал в штат журнала «Большой» в 2012 году, уже как-то все вошло в привычную колею. Приходишь каждый день в редакцию, там твои ребята, которые больше похожи на компанию друзей, чем на коллег.

Последний важный материал, который я сделал, это была серия интервью с подростками нетрадиционной сексуальной ориентацией. Это дети 15—16 лет, геи и одна лесбиянка. Материал вышел в журнале «Имена». Постоянно что-то выходит в разных журналах. Но этот я считаю для себя очень значимым. Сейчас еще пытаюсь доделать материал, но застопорился. Это интервью с людьми, которые пережили изнасилование в детстве, два парня и одна девушка. Пока не совсем понимаю, как текст будет выстроен и как он будет сделан, хотя материал уже есть. Надо как-то придумать структуру, как его подать.

Еще есть такая фишка: всё, что я делаю, связанное с текстом, оно не воспринимается мной всерьез.

ОБ ИНТЕРВЬЮ

– Есть любимый жанр в журналистике?

Интервью. Репортаж еще даже более любимый, но он у меня не получается так хорошо, как интервью. Репортажей нужно писать очень много и очень часто, а это занимает много времени и сил. Мне и хочется этим больше заниматься, но это настолько трудоемкий процесс, что не всегда себя заставишь сделать. Интервью по времени куда проще.

– Некоторые говорят, что сделать интервью легче легкого. А как вы считаете?

Нет, не так и легко. Надо как можно больше о человеке узнать, и попытаться сразу задать несколько вопросов, чтобы пошла беседа, в которой один вопрос цепляется за другой. Разные люди есть. И неудачные интервью бывают. Не надо на этом останавливаться, потому что не все люди бывают разговорчивы. Когда ты намеренно хочешь у кого-то чего-то добиться, тогда приходится изворачиваться.

– Для вас неудачное интервью – это какое?

Например, когда человек на большой вопрос отвечает двумя словами. Показывает свою полную незаинтересованность в общении, в принципе. Пытаешься как-то поддеть этот момент, сказать что-то, чтобы он начал говорить, но понимаешь, что всё уходит в непрофессиональное русло.

Плюс бывает очень обидно, когда ты отправляешь человеку текст почитать, а он его фактически уничтожает, переписывает под себя. У меня были такие случаи. Это неприятно, но я не воспринимаю ни один свой текст всерьез. Если ему так хочется, то пускай так будет. Биться ради какого-то слова или предложения я никогда не буду. Мне это не надо. Если ему так надо, если он так хочет порадовать себя этим текстом, то пускай, это его право. Но с точки зрения журналистики это неправильно, ни один из текстов не надо согласовывать.

Когда пишу интервью, я пишу не слово в слово, а стараюсь передать смысл более доступным языком. Возможно, только по этой причине всегда согласовываю свой текст. Пускай будет. Даже с детьми 15-летними, которые рассказывали, как они переживали дискриминацию из-за своей ориентации, я с каждым из них согласовал текст. Правок там не было, но пускай лучше почитают, мне так будет спокойнее.

– У вас все герои такие необычные…

Да нет, ничего необычного, две руки и две ноги. Звезды белорусской эстрады тоже разные есть. Есть люди безмерно талантливые, есть люди, которых лично я считаю неинтересными. Меня один раз поразило. Не фанат группы «Ляпис Трубецкой», но я видел, как у Сергея Михалка брали интервью, и увидел совершенно другого человека – человека, который слушает группу «Комитет охраны тепла» и читал в свое время «Шатуны» Юрия Мамлеева. То есть ничего общего с тем, что он делает на сцене, как мне показалось, я не обнаружил в том, как он рассказывал о себе.

Еще мне очень нравится белорусская певица Анна Шаркунова. Я работал в детском лагере вожатым, и когда она приехала к нам выступать, я просто увидел, как она общается со своим зрителем. А это дорогого стоит, когда человек не просто талантливый, но и влюбленный в свое дело. Когда ты видишь человека, влюбленного в свое дело, звезда это или не звезда – неважно, с ним по-любому что-то интересное получится.

Тут еще вопрос: кого считать звездой у нас, в Беларуси? Я даже не знаю, как назвать, чтобы вознести до небес и не обидеть. Ну вот, Макс Корж, например, он – звезда вполне. Его песни для его аудитории вполне уместны и имеют право быть. Не понимаю, за что его постоянно критикуют. Говорят, что это очень просто и примитивно. Он делает музыку на свою аудиторию. Не понимаю этой бесконечной критики: тот не тот, этот не этот. Это глупо.

– Со всеми героями легко договариваться на интервью?

Договориться на интервью – это три сообщения в Facebook, не более того. Наверное, нужно быть очень загруженным человеком, чтобы отказаться от интервью. Либо ты – просто хам. Либо ты не хочешь общаться. Есть такое. Но обычно, если я вижу, что человек не хочет, я не буду его доставать. Например, режиссер Светлана Баскова. Пробовал с ней общаться, но вероятно, она была уставшей после съемок фильма, и поговорить с ней не получилось.

Бывает, встретишься с человеком, и вы уже начинаете говорить о каких-то таких материях. Недавно виделись с художником Виктором Васюкевичем, который рисует абстрактный экспрессионизм. Диктофон был уже включен, и я понял, что ничего из этого не выйдет. Мы очень долго говорили и обсуждали высокие материи и искусство, это не было похоже на интервью, скорее, на ранние рассказы Егора Радова. Еще неизвестно, что лучше: такая беседа или отказ от интервью.

Бывает, что интервью лежит очень долго и нигде не публикуется, по два-три года пылится. Просто еще час не настал. Например, я общался с нью-йорским режиссером Николасом Зэддом, это ключевой персонаж в американской контркультуре начала 80-х, и это интервью еще не вышло. Хотя он там говорил про Барри Сандерса, Дональда Трампа и Америку. Наверное, это интервью должно было выйти давновато, но человек, который должен был его выпустить, ушел в запой. Сейчас оно лежит, возможно, когда-то будет опубликовано.

– Как вы готовитесь к встрече с героем?

Как и все, наверное. Смотришь, что есть о человеке, его работы. Если он творческий, то что он сделал, смотришь, слушаешь, проводишь параллели, аллюзии. Сначала разговариваешь с ним о жизни, потом о профессионализме. Когда чувствуешь, что у него пошло раскручивание мыслей, пытаешься втиснуться в его поток и пойти по единому пути.

– Список вопросов составляете?

Самое смешное всегда со списком вопросов. Да, я всегда составляю 10 вопросов, но, как правило, задавать успеваю два. Потом оно начинает как-то идти само по себе. Я воспринимаю интервью, скорее, не как интервью, а как беседу, просто встретиться, поговорить. Не знаю, с чем это связано, возможно, потому что я выбираю респондентов, в сфере которых я имею понимание. Если это кино или литература, не скажу, что много знаю, но постоянно этим интересуюсь. Мне интересно, что там происходит, соответственно, человек, который генерирует этот контент, ему будет интересно мне рассказать, потому что я этим интересуюсь.

Еще самый пошлейший вариант, когда ты список вопросов высылаешь по почте. Это уже совсем не вариант. Многие так делают, и не скрою, что я сам таким грешил. Но обычно это были люди, с которыми у меня было не первое интервью, а третье-четвертое, и мы уже как бы хорошие знакомые. Либо когда это совсем суперстар, и у него просто нет времени встретиться пообщаться. Я стараюсь, по большей части, от такого варианта отказываться, потому что это никому не интересно.

– Первый вопрос играет какое-то значение?

Скорее, первые три вопроса. Когда только встретились: «Как настроение? Давайте пообщаемся». Или просто начать разговор, а потом сказать: «Ладно, давайте перейдем к интервью» – «А это что было не интервью?» – «Ну да, поболтали немного». Иногда сложнее остановить человека, который начинает говорить, говорить, говорить, и ты понимаешь, что он ушел уже в другую тему и надо тормозить. Вот это очень сложно, и я этого делать до сих пор не научился.

– Как разговорить собеседника, который не очень хочет отвечать на вопросы?

Я даже не знаю, как с таким воевать. Когда плохие ответы на вопросы, я просто перевожу интервью в монологическую форму, типа «мысли по поводу». И тогда даю какой-то набор высказываний, и многие из них приходится дополнять мусорными словами: «что касается того, я думаю то-то». Это крайняя мера.

– У вас есть свои приемы работы с текстом?

Я не расшифровываю каждое слово. Слушаю по минуте, а потом то, что важное зацепило, пишу своими словами. Конечно, если не идет речь об интервью отраслевом, когда важны факты, цифры, имена и фамилии. Чаще всего беседа – это вещь философская, важнее, скорее, не снять, а понять, что хотел донести человек. Не всегда это получается, некоторые люди говорят одно, а по факту оказывается, что они имели в виду совсем другое. Поэтому всегда текст согласовываю.

– Как написать хороший текст, на ваш взгляд?

Потратить на него неделю. Несколько часов на разговоры и еще несколько дней на то, чтобы всё это снять, потом всё это вычитать, привести в порядок, придумать структуру, поменять некоторые вопросы местами. Так получается гармоничное текстовое произведение, которое самому приятно читать. Но в современном темпе на это нет времени. Поэтому, скорее, это исключительная вещь, чем рядовая. А если еще работать в газете, которая издается раз в неделю, то у тебя времени на раскачку совсем нет. Поэтому просто делаешь текст максимально читаемым и всё. Чтобы он просто читался.

Но с другой стороны, не скажу, что у меня так много текстов, за которые мне стыдно. Если мне за текст стыдно, я просто его не буду публиковать. Тут дело не в деньгах, а в любви к тому, что ты делаешь. Сама журналистика, как процесс, мне интересна. Но журналистика в Беларуси мне надоела уже давно. У меня складывается ощущение, что эта сфера больше всего страдает от финансового кризиса. С другой стороны, я сделал много проектов вообще некоммерческих, потому что мне это тупо нравится. Просто на это надо много времени, а его совсем нет. Если бы в сутках было 48 часов, всё было бы по-другому.

О САМООЦЕНКЕ И КРИТИКАХ

– Как вы сами оцениваете свои журналистские тексты?

Очень по-разному. Мне в принципе очень сложно перечитывать свои тексты, потому что я в них постоянно вижу какие-то ошибки и понимаю, что можно было сделать намного лучше. Процесс самобичевания просто бесконечный, и в один момент я просто понял, что лучше не открывать свои тексты никогда. Вышел, кому-то понравился, кто-то покритиковал – всё, забыли.

Есть одно интервью, которое я несколько раз перечитывал, это интервью с режиссером фильма «Жидкое небо» Славой Цукерманом. Я большой фанат этого режиссера и получилось, что нашел его контакт. Мы созвонились и смогли поговорить о том, о чем я мечтал у него спросить, наверное, лет с 19. Он был на тот момент в Нью-Йорке, и мы общались по Skype. Он такой рассказчик хороший, было видно, что человеку интересно говорить о том, о чем его спрашивают. Мы без проблем нашли общий язык. Это из таких интервью, которые я могу перечитать.

– Критика была в адрес ваших текстов?

Конечно, была. Но я стараюсь всё в серьез не воспринимать. Потому что если обращать внимание на каждое критическое замечание, это как-то странно будет. Просто я знаю нескольких людей, к чьему мнению я прислушиваюсь. Это не больше пяти человек, которых я считаю профи высшего уровня. Если они скажут, что тут дела не очень, тогда прислушаюсь. А если человек, которого я совсем не знаю, Вася666, это мне не интересно, только лишняя трата времени. От профессионалов критику приятно слышать, потому что если такой человек что-то твое критикует, значит, еще не всё потеряно. У меня такой круг общения, что чаще критику слышу при личном общении, чем в интернете. Мы разговариваем, если речь заходит о журналистике, начинается обсуждение, и человек просто может высказать, что так, а что не так. И не обязательно это будет по структуре текста, скорее, даже о философии журналистики: как делать надо, а как не надо, почему это выстрелит, а это нет, почему нам это надо, а это не надо.

– А комментарии к своим статьям читаете?

А их немного. Бывает, читаю, но не ставлю себе целью читать комментарии. Я и сам их редко пишу. А если и пишу, то это по делу. Тролли в комментариях – это не тролли. Настоящие тролли – это Ким Чен Ын и Дональд Трамп. А это всё – шелуха.

– Если говорить о журналистской этике, каких принципов вы придерживаетесь?

Я, скорее, придерживаюсь не принципов, а того, что я – сам человек аморальный. Мне можно рассказывать всё, что угодно – я никогда не буду кого-то за что-то осуждать. Если передо мной – серийный убийца, я не буду играть в праведника и говорить: «Ай-яй-яй». Так как я человек аморальный, для меня запретных тем нет. Мы можем сходить в кинотеатр с практикующей БДСМ девушкой на «50 оттенков серого» и написать репортаж, а можем сделать интервью с организатором БДСМ-вечеринки, который приглашает нас прям на сеанс. И он прекрасно знает, что я – не тот человек, который скажет, как это плохо. У меня нет правил, у меня есть только то, что я – не судья.

– За 8 лет работы журналистом почувствовали, что это ваше признание?

Да, мне это нравится. Но с другой стороны, тут есть один большой минус: я – не стрессоустойчивый человек. Журналистика подразумевает дедлайны, зависимость от других людей, кучу согласований – это всё выматывает. Приходится тратить время не на процесс, а на обертку. Когда другие люди тебя подставляют, а люди подставляют часто, это большой стресс. Хотя мои коллеги говорят, что для них стресс – это наркотик, и они без него не могут. Мне важно, чтобы всё шло по четкому плану, а не было черти как.

– Разочарования нет в профессии?

Не знаю, можно ли назвать это разочарованием. Скорее, усталостью. Потому что хочется сделать много, а возможностей нет. У меня сейчас в планах большой журналистский проект, но не могу за него взяться, потому что нет времени. Если бы я был рантье, который живет с процентов со счета в банке, наверное, я бы сделал для журналистики намного больше.

Самый большой «киллер» журналистики – это копирайтерские тексты с кучей правок рекламодателей, которые хотят внести какую-то ерунду полную. На это тратится столько времени, что страшно представить. И именно это, по большей части, вызывает отвращение к профессии. Сейчас нужны продающие тексты, чистая журналистика нужна единицам.

– Что вы можете сказать о молодом поколении журналистов?

Я думаю, они всех тут порвут. По крайней мере, я на это надеюсь. У них у всех фототехника, камеры, они много снимают, че-то пишут. Кто-то их критикует за это. Но я многих из них знаю, кому по 20 лет, они в хорошем смысле – нормально отмороженные ребята. Так что, думаю, всё с ними будет хорошо. К тем, кто моложе, я отношусь с большим восхищением, всё у них еще впереди и технические возможности у них куда лучше.

– Что посоветуете начинающим журналистам и тем, кто давно в профессии?

Молодым – читать Хантера Томпсона. А тем, кто давно в профессии – меньше пить и употреблять наркотиков. Или больше. Не знаю точно.

Май 2017 г.