Текст книги "Полёт в Чаромдракос"

– Не хочу. Куда там идти-то? – пожала я плечами. – Не понимаю.

Сойки переглянулись, и одна из них, с синими крыльями, покрутила крылышком у своего виска, указывая на меня.

– Она точно – «ку-ку», – сказала птица и, отсчитав на три клюва от ворот, уперлась им во что-то невидимое.

Мне вдруг показалось, что это «что-то» может быть стеной, скрытой от человеческих глаз. Вдруг сойка постучала по неосязаемой поверхности, будто проверила её на прочность. Стук этот очень напоминал звон хрустальных бокалов из сервиза моей матушки, празднично чокнувшихся за La Fête nationale[13]13
  День независимости Франции (фр.).


[Закрыть].

– Это алмазная стена. Крепче её не бывает. И если ты её не видишь, не значит, что её нет, – важно произнесла сойка. – Ты, наверное, и слова на «ч» не знаешь?

– Не знаю я никакого слова. Ну, или вот «черт!», идите к черту. И хватит меня мучить! – не выдержала я.

Но тут сойки встрепенулись, распушив крылья, набросились на меня и давай клевать! Все дружно и каждая в отдельности. Вдруг за стеной кто-то со слоновьей силой протрубил в рог. Трава трусливым хамелеоном побледнела и сделалась голубой, а тучи, столкнувшись лбами, разлетелись по полю брызгами. Сойки, собравшись в языческий круг, вспыхнули бенгальским огнем и испарились, словно их и вовсе не было.

Я глядела на высокие ворота и потирала ладонями разболевшуюся от птичьих тумаков голову. И внезапно заметила, как за алмазной стеной проплыли две крупные тени. Они явно двигались к воротам и что-то шептали.

– Она и не собирается входить, – сказал кто-то хриплым, воинственным голосом.

– Кажется, да. Она точно из Штейнов? – отвечал ему голос неизвестной мне взрослой мадам.

– Точнее не бывает. Но если она не верит, пусть сидит дома! Лука мог бы и не трубить сегодня, – заключил хриплоголосый незнакомец.

И я услышала, как кто-то раздосадовано зафыркал и, выждав, когда две большие тени исчезнут, взвыл. Так воют добрые, но одинокие звери.

Я испугалась. Развернула коляску в сторону дома и рванула что было сил. Вот только где она эта сторона дома? Понимая, что на коляске я далеко не уеду, я вспомнила слова соек «Ленивая девчонка! Вставай же, вставай!». Я приподнялась на дрожащих руках, чтобы выскочить из своего «двухколесного трона». Ещё и ещё раз, но тщетно! Я позорно вывалилась из коляски на мягкую траву, источающую аромат сладкого молока. И тут та самая мелодия вновь схватила меня за ухо, на этот раз как нашкодившего ребенка:

 
Бьется сердце, мир волшебный!
Чарумдракози…
Чарум Уранос ке Астра,
Рози не грусти…
 

Я тут же открыла глаза. И вновь оказалась посреди громадной кровати в квартире ненавистной мне Камиллы Штейн. Голова у меня шла кругом. Это как называется: «В тепле и на морозе приснись кошмарик Рози?» Так во сне меня ещё никто не мучил. Стоп! Так это всё-таки был сон! Ура и слава всем святым!

Всё дело в том, что с тех пор, как маман принесла домой успокоительные витамины, сны приходили ко мне всё реже. Мне давали по одной пилюле на ночь, и я моментально засыпала. Врачи говорили, что у слишком впечатлительных детей (вроде меня) бывают очень неспокойные сновидения. Погружаясь в них, детский мозг якобы не отдыхает. Но мои-то грезы не сулили ничего дурного. В них я даже могла летать. И пускай сны мои были неспокойными, мне там больше нравилось. Но родители сказали: «Нужно беречь нервы. Жизнь и так слишком сложная, чтобы, ложась спать, она становилась ещё более необъяснимой». Они никогда не спрашивали, что мне снится. А когда я сама заводила разговор о потрясающих ночных полетах над ночной Сеной или о моих прогулках по Луне, папа лишь качал головой и со всем своим авторитетом заявлял:

– Рози, во сне нужно спать, а не порхать с берега на берег, с планеты на планету. Птицы могут летать, самолеты могут, воздушные шары, а людям этого не дано. Понимаешь?

– Но я парила над Сеной вместе с голубями! Размахивая, представляешь, не крыльями – руками! Они даже болят всё ещё, вот потрогай, – хвасталась я.

– Рози, помнишь, вчера вечером мы смотрели по телевизору передачу о перелетных птицах?

– Ну…

– Вот ты и пересмотрела, – ответил отец. – Больше никакого телевизора на ночь. Ребенок должен расти в реальности в нормальном мире, а не летать по ночам, – констатировал он.

А я с тех пор зареклась говорить и отцу и маман о своих снах, чтобы не будоражить их тухло-зелёного спокойствия.

Но однажды моя скромная персона заинтересовала ещё одного любителя реальности.

Шел набор в начальные классы. И всех детей попросили пройти собеседование у психолога. Маман записала меня на прием. Высокий сухощавый доктор психологии в стрекозиных очках, как коленка лысый, провел со мной весьма забавный тестовый ритуал. Сначала он исследовал моё сознание на каких-то разноцветных бумажных карточках, затем просил нарисовать всю нашу семью. Помнится, Камиллу я тогда изобразила в виде чёрной точки с большими глазами и открытым ртом. Она пела. Отца и маман я представила в роли утомленных осликов, а себя и Луи, как уж есть. Потом месье психолог дал мне тест из ста повторяющихся через один вопросов и попросил честно ответить на все. Но мне стало скучно, и под каждым ответом я решила нарисовать рожицу. Тогда доктор, встретившись с отцом и маман, заявил:

«Ситуация тяжелая. У ребенка странная своя точка зрения на все вопросы. И не ясно, на какие такие факты она опирается, отвечая на них. Я предлагаю ей выбрать один из семи цветов радуги, а она выкидывает все и пишет: цвет плачущей лаванды. Это какой в её понимании? Или спрашиваю: «Чем бы ты хотела заниматься?» А она говорит: „Танцевать!“ Разве девочка не понимает, что в её положении это невозможно? Как ей поладить со сверстниками, если она другая? Отстаёт от них в понимании реальности мира на тридцать с половиной процентов. Да ещё эти её сны».

Зачем-то маман рассказала этому чудо-лекарю, что я вижу исключительно цветные сны, в то время как сама маман вообще ничего подобного не наблюдает. Вот отец говорил, что когда-то ему снились черно-белые, но и то лет до десяти. Позднее его сон стал крепким и, как утверждал родитель, здоровым. Так вот, проглотив тот факт, что мне снятся цветные сны, докторище заключил:

– Беда. Ну что сказать, беда. Знаете ли вы, дорогие родители, что наличие у ребёнка ярко выраженных цветных снов – один из признаков шизофрении? Латентного безумия, если хотите. В любой момент всё это может дурно повлиять на её развитие. Ну, ничего, всё поправимо, девочку мы вылечим.

Так в нашем доме появились витаминки-успокоинки, сон от них был крепким. Но как такового и сна-то не было. А на вкус они такие горькие. Бе-е-е!

Я давно поняла, что у взрослых странное представление о том, что нужно детям. Маман так любит чтиво «о правильном воспитании ребенка», но ни в одной книге нет точных рецептов детского счастья! Толстые тома по пятьсот страниц – это чушь для взрослых! Бесполезная трата бумаги и времени. Лучше бы родители «Графа Монте-Кристо» или «Мушкетёров» Дюма почитали. Вот это действительно круто и фантазию развивает.

Вот ведь победа. Я только что вернулась живой и почти невредимой из первого за долгие месяцы сна! Мне хотелось рассказать об этом Луи, но мой дружок принес себя в жертву старой ведьме Штейн! Бедняга. Если утром он не вернется, даже не знаю, что я и сделаю!

И сколько же времени? Почти два часа ночи. Мне жутко захотелось пить и чего-нибудь сладенького. Ну почему ночью непременно тянет на сладкое: горячий шоколад, какао, молоко с медом или печенье? Вот и сейчас приспичило.

Скатаюсь-ка на кухню. Камилла наверняка давно дрыхнет, и у меня нет шансов с ней столкнуться. Главное, тихонько сползти с кровати.

На всякий случай я огляделась. Вдруг в шкафу или под кроватью прячутся вредные сойки?! Хотя я была бы им благодарна, если б те донесли меня до кухни и обратно. Но соек рядом не оказалось.

Вырулив в коридорчик, украшенный кленовыми листьями золотистых бра, я вдруг учуяла запах чего-то пряного и до мурашек знакомого. Точно, это мёд! Может, у Камиллы такие пахучие духи, что их аромат стоит на весь дом? Не тут-то было.

Добравшись до зала, я в ужасе остановилась. Камилла Штейн одиноко сидела в своём бегемотообразном кресле. Её колени покрывал ворсистый рубиновый плед. По-кошачьи уложив ноги, она откинулась на мягкую спинку кресла и что-то щебетала себе под нос. Из приоткрытого окна в зал тонкой струей пробился серебристый лунный свет и будто трепетной кистью художника оставлял на фарфоровом лице Камиллы лёгкие блики.

Одной рукой Камилла игриво наматывала блестящие лунные нити на свои длинные пальцы, пытаясь сыграть на лучах, как на невидимой арфе. А в другой руке она держала синебокую толстую кружку, из неё в воздух поднимался тот самый сладкий аромат.

Разглядывать Камиллу Штейн со стороны, в отблеске ночного светила, было интересно. Время будто замедлило ход. Звезды одна за другой приветствовали Камиллу, а лунные светлячки наперегонки бегали по её рукам, лицу и шее. Ой, а это ещё что?

Мое внимание привлекло, казалось бы, совсем неприглядное украшение, висевшее на шее Камиллы на простом кожаном шнурке. Оно слегка выбивалось из её безукоризненного светского образа. Украшение напоминало зубчик чеснока, нет, ошибаюсь. Скорее мелкий камень. Не угадала. Сложно разобрать. Прищурилась. Вслед за моим взглядом подвески коснулся и сам лунный свет. И заинтриговавшая меня вещица сказочно красиво сверкнула, выпив все лунные лучи, как шипучую газировку, и мгновенно налилась белым перламутром.

Точно, это же зуб! Сомнений нет! Причём зуб размером с мой мизинец. Вот только чей он, не пойму. Может, Камилла Штейн принадлежит к тайному обществу шаманов-оборотней? Ой, страх какой-то.

Лёгким жестом Камилла коснулась подвески, и зуб заблестел. Она ласково накрыла его ладонью, как бы приберегая бесценный блеск. Всё это время она продолжала напевать себе под нос какую-то мелодию, но я так и не смогла разобрать, о чем она поет.

Я замерла, стараясь сдерживать даже дыхание, чтобы меня не заметили. Я удивлялась, что в такой час Камилла не спала. Она, конечно, пыталась сомкнуть глаза, но через секунду они вновь открывались и глядели в пустоту. Но вдруг она спросила:

– Тебе что-то нужно, Рози?

Я молчала. Глаза мои бешено вращались и по и против часовой стрелки. Сердце билось сильнее. И как только она почувствовала, что я слежу за ней?

– Я пью горячий мед, – продолжала Камилла, – если ты не против, могу угостить и тебя.

Скрываться больше не было смысла. И я выпалила: – Не против.

– Tres bien! Aller, Rosie![14]14
  Отлично! Входи, Рози! (фр.)


[Закрыть]

Когда я смущенно вкатилась в зал, Камилла уже готовила мне порцию сладости. Прежде я не пила горячий мед! С молоком – да. Даже с чаем. Но вот так просто – никогда.

Камилла протянула мне фарфоровую чашку. Я поглядела на заполнившую её до самых краев янтарно-желтую жидкость.

– А я не обожгусь? – с опаской спросила я.

– Не знаю, я не обжигаюсь, – глазами улыбнулась Камилла.

Сначала я принюхалась, коснулась губами чашки. И, высунув лишь кончик языка, как несмышленый котенок, лизнула горячий десерт. Уф. Обошлось без ожогов! Вкуснотища какая.

– Там ирисы и немного каштанов, – сказала Камилла и тут же поинтересовалась: – Не спится?

– Ага. То есть спится, конечно, но я волнуюсь за Луи, – попыталась оправдать я свой кухонный марш-бросок.

– Это напрасно, – констатировала Камилла и приблизилась к окну, продолжая прикрывать ладонью свою загадочную подвеску. – Для чижа Луи достаточно умен и понятлив. Я не сомневаюсь, что к утру он уже будет дома.

– А если нет?

– Тогда ты выбросишься из окна, как и обещала. Или я ошибаюсь? – задорно захлопала ресницами Камилла Штейн.

Я даже вытаращила глаза. Как же спокойно она об этом говорила! Вот тебе и бабушка.

– Не ошибаешься. Так и будет, – нахмурилась я. – Merci pour le miel![15]15
  Спасибо за мёд! (фр.).


[Закрыть]

– Пожалуйста, а теперь отправляйся спать.

– А ты почему не спишь? – вдруг осмелела я.

Улыбка с её губ немедленно стерлась, и я заметила, как они нервно дрогнули. Но Камилла всё-таки ответила:

– А мне давно не до сна.

Я не стала больше ни о чем её расспрашивать. Да и кто даёт приличные ответы среди сонной ночи? Добравшись до комнаты, я вновь проверила все углы и комод – вдруг там прячутся сойки? Но, не увидев ни одной, легла спать. Во рту ещё остался приятный вкус меда и… каштанов. Сладко причмокнув, я снова проваливалась в душистые грезы, но на этот раз никаких полётов над ирисовыми полями не было. Мне снился Луи и его смешные птичьи танцы. Ночь поглотила все мои страхи и волнения. А лунный свет, свернувшись клубком на моем одеяле, тихонько сопел.

3. Новоисптенченный повар и тайны за тремя дверями

В лицо мне ударил утренний свет. И трынц – бзяк! Вместе с ним в окно ворвался и Луи! Он ликовал. Сделал несколько виражей под потолком. И, виляя хвостом, как гавайская танцовщица, опустился на мою подушку.

– Пщи-и-ив, пивчив, пивчив! Пуи, – повторял он.

– Предатель! – прищурилась я, но, сменив гнев на милость, уже ласково добавила: – Вот куда ты пропал? Ну, куда же ты пропал? – взлохматила я его птичьи перышки и чуть не заплакала от счастья: я так боялась, что он не вернется.

А этот «выхухоль» прыгал по мне, как ни в чем не бывало, и что-то говорил-говорил. И вот чертовщина. Мне вдруг показалось, что лепечет-то он на человеческом языке, только так быстро, что всё это походит на скороговорку.

– Не понимаю, – призналась я.

– Bonjour, la belle!!![16]16
  Доброе утро, красавица (фр.).


[Закрыть] – тогда вполне членораздельно прокричал он.

– Здравствуй-здравствуй! – рассмеялась я. Видимо, Луи решил, что тараторством со мной не объясниться, и сказал первое, что мне было бы приятно услышать. Вот подлиза!

Он продолжал носиться по кровати, размахивая крыльями. От него пахло не то лесом, не то орехами. Точно я не могла уловить. И тут я решила покормить блудного болтуна. Одичал-то он явно с голодухи.

Вылезать из нагретой за ночь кровати совсем не хотелось, но, набравшись мужества, я скинула пуховое одеяло и попросила Луи подтолкнуть мою коляску. Та послушно тронулась и со свистом причалила.

Забравшись в свою «колесницу», потирая заспанные глаза, я принялась искать птичьи зернышки. Куда же маман их положила? Ага, вот они – в дальнем кармане рюкзачка. Пока я ковырялась, Луи важно расхаживал по подоконнику, бросая на меня неодобрительные взгляды и качая головой.

– Что не так? – спросила я.

– Пчив-пчив-птак, – ответил он и уселся, свесив лапки из окна.

– На-ка поклюй, – протянула я ему лакомство.

– Пчив… сама клюй, – вдруг бросил Луи. Или мне показалось? Не мог он такого сказать.

– Ешь! – повторила я.

– Пчи-и-и… Я не голоден!

Или Луи так издевался, или я сходила с ума! Не мог же он всего за одну ночь нахвататься новых слов. Он и старые-то неважно выговаривал. И к тому же раньше он никогда не отвечал на мои вопросы.

– Луи, – прошептала я. – Ты меня понимаешь?

– Вообще-то не очень… странная ты! – вызывающим тоном отчетливо и громко ответил он.

Мои глаза чуть было не лопнули от удивления, а уши вытянулись, подобно кроличьим, в струнку. Я высыпала горстку зерен на стол и, насупившись, смотрела то на Луи, то на зерна, то на живую картину на потолке, где и пчелы и рыбы – все словно смеялись надо мной.

– Может, хватит сидеть взаперти? – снова заговорил Луи. Прыгнул на стол и стал выкладывать зернышки в схематичный рисунок.

– Луи, ты что, правда разговариваешь? – не унималась я, продолжая следить за его старательными движениями.

– Ага! Заговоришь тут. Вот, смотри, – наконец он закончил своё зернотворение.

Талантливо, золотистым пшеном Луи выложил карту Парижа, а стрелочками указал дорогу до пышнокронного парка, обозначенного на его зерносхеме деревьями и водопадами. Прямо джунгли какие-то посреди города.

– Чудное местечко! Сегодня ты туда попадешь, – заявил Луи и подул на крупинки так, что все они хаотично разлетелись по столу.

– Я правда схожу с ума! Одно дело – это то, что ты говоришь. Допустим, тебя всю ночь дрессировала Камилла. Но как я куда-то попаду, если я сижу в своём кресле на четвертом этаже этого гадкого дома? И мне отсюда никуда не выйти.

– Но ведь ты хочешь посмотреть Париж?

– Луи, перестань. Это все твои выдумки. Никуда мы не пойдем. Чтобы спустить меня на улицу, вам с Камиллой придется украсть силу у самого Геракла, – сказала я и вдруг почувствовала, как мои глаза наполняются слезами.

– Да, плохо дело. Тебе не ноги, а голову лечить нужно! – крикнул Луи и вылетел в окно.

– Эй, постой! – разволновалась я. – Луи! Камилла! Помоги, Камилла! – внезапно вспомнила я о бабуле.

Но она не отвечала. В зале – никого. В прихожей – никого. Только эхо и горький восточный аромат дообеденного кофе, ломаного шоколада и жареных яиц. Наверняка Камилла всё утро старалась.

Я потянулась на запах. Кухню ласкали золотые ладони солнца. Но Камиллы там не оказалось. Зато моя крикливая пропажа, Луи деловито сидел на медной турке и следил за непредсказуемой кофейной шапочкой.

– Снимаю, снимаю, снимаю. А то дашь деру! – беседовал он с кофе.

Ставни кухонного окна были приоткрыты. Понятно теперь, как сюда влетел Луи. Но с каких пор он хозяйничает на кухне? Вот сейчас я ему устрою!

В надежде поймать чижа, чтобы за непослушание посадить его в клетку, я схватила бумажное полотенце и покатилась к плите. Но Луи вспорхнул, припевая:

 
В клетке жить я впредь не стану,
Пчи-пчи-пчи, улю-лю,
Пей, дружок, напиток пряный
И меняй судьбу свою!
 

– Я вот всегда мечтал быть поваром, – вдруг выпалил он и, выхватив из моих рук бумажное полотенце, повязал его вместо фартука.

Вот тебе на! Говорящий чиж-повар, живые потолки, вечно бодрствующая бабуля и переливающийся в лунном свете острый клык неизвестного зверя, странные сны и завораживающая музыка, будто рожденная морскими сиренами, затягивают меня в водоворот городских загадок.

Что же ещё случится со мной? Знали бы папа и маман обо всех этих «впечатлениях», вмиг бы отвели меня к «чудо-психологису» или дали очередное успокоительное. А может, отсутствие витаминчиков, что Камилла выбросила в окно, так сказывается на мне?

Трудно рассудить, что именно происходит и почему именно здесь, в чужой квартире! Но если принять всё происходящее? Если ослушаться отца и позволить себе немного сумасшествия? И ни о чем не рассказывать родителям?! Может быть, я найду у себя ещё несколько признаков шизофрении. Но, признаться, всё, что случилось со мной за последние сутки, мне чертовски нравилось.

И я могла предположить: либо я сойду с ума, или ум сойдет с меня. Так или иначе, скучно не будет. Я принимаю правила игры.

– Только человек может так долго думать, бить или не бить, пить или не пить, а кофе почти остыл, – недовольно заявил Луи, сунув клюв в турку.

– Мне бы три кусочка сахара и щепотку корицы, – попросила я.

– S'il vous plaît! Un moment[17]17
  Минуточку! Пожалуйста (фр.).


[Закрыть].

– Какой аромат! Луи, твой кофейный дебют удался, – сменила я гнев на милость.

– И это только начало, – заважничал он, сбросив псевдофартук и, подбоченившись, чиж стал расхаживать по спинке стула. – Когда я научусь печь торты, настоящие французские торты, Париж сойдет с ума. Аромат моих вкусненьких «наполеончиков» и глазированных «жозефинят» разлетится от столицы до Прованса, и тогда все заговорят о Луи!

– Не знала, что ты жаждешь славы.

– Не славы, а самовыражения. Может, у меня призвание, а я скрывал его всю свою птичью жизнь. Вот ты о чем мечтаешь?

– Даже не знаю. – Вопрос смутил меня. Пожалуй, моя мечта лишь курам на смех.

– Правильно, ты хочешь танцевать! – вдруг сказал Луи. – А иначе бы не смотрела часами балет и не читала журналы о всяких балеринах.

– Всё-то ты замечаешь, – хмыкнула я. – Только есть одно «но».

– Вот это проблема всего человечества. Вы на любую гениальную идею найдете тысячу бездарных «но» и ни одного «вопреки». А это всё-таки жизнь, а не конюшня. Заканчивай «нокать».

– Отец считает мою мечту безумной. И мне нужно её перемечтать, – вздохнула я, допивая чудесный кофе и обнаружив, что вновь не до конца размешала сахар. За это родители меня часто ругали, а мне нравилось смотреть на его нерастворившуюся горку. Она мерцала, и кофейная кружка напоминала мне колодец с бриллиантами.

– Если мечта «разумная», значит, и не мечта это вовсе, а так, обмозгованное решение, присущее большинству человекообразных прагматиков. А мечту… её ещё обфантазировать надо! Понимаешь? Она потому и мечта, что идет впереди всякого разума.

– Так ты повар или философ, Луи? – нахмурилась я.

– А ты балерина или так только, журнальчики полистать?

– Да что с тобой произошло прошлой ночью? – От возмущения я, кажется, превращалась в красный шарик, что вот-вот лопнет. – Почему ты мне грубишь? Что эта ведьма с тобой сделала?

И вот тут Луи разогнался и со всей своей птичье-поварской дури огрел меня по лбу чайной ложкой.

– Она не ведьма! – крикнул он. – Камилла Штейн – она больше чем человек! Она мне надежду дала. И голос вот даже прорезался. Тебе этого не понять. Но знай, у вас с Камиллой слишком мало времени! А твоей гордыни, страхов и отговорок хватит на целый век человеческого безделья. И если ты не перестанешь её ненавидеть, то так и останешься плаксой в коляске! – На этом Луи закончил свой бранный монолог и, как ни в чем не бывало, полетел к подоконнику, прохладному от западного ветра. Распластавшись на нем, внезапно занялся гимнастикой, по очереди вытягивая то правую лапу, то левое крыло.

Такие движения он видел по телевизору. По утрам вместе с маман они не пропускали ни одной спортивной передачи.

На его тренировке я почувствовала себя лишней. Но прежде чем удалиться, спросила:

– А где сама Камилла?

– Вышла за миндальными круассанами. Эх, их я пока не научился готовить! – ответил Луи, уселся в позу «лотоса» и запел какую-то птичью мантру вроде: «пчом-м-м».

Значит, ушла. Что ж, может, мне пока квартиру осмотреть? Всё равно больше заняться не чем. Да и телевизора я почему-то здесь не вижу. Все нормальные бабушки заводят себе сначала телевизор, а потом кота. А у этой ни того, ни другого… даже рыбок аквариумных нет.

Ладно, сколько тут ещё комнат? Судя по дверям – три. Плюс моя спальня и зал. В каких же хоромах проводит своё время Камилла Штейн? И зачем только ей так много спален? Живет-то одна…

Я катилась по узкому коридору, но представляла, что пробираюсь по волшебному гроту в таинственные миры, где меня ждет масса всего необычного. Какую бы роль придумать себе? Пускай я – лесная фея, которая разыскивает своего непослушного друга – феникса Луи! Итак, я приблизилась к первой опочивальне и с опаской приоткрыла дубовую дверь. Она скрипнула. Я огляделась, не следит ли за мной Луи, и, убедившись, что новоиспеченный повар плевать на меня хотел, пробралась в комнату.

Ничего себе! И это снова спальня, но будто бы для гномиков. Посреди комнаты – почти кукольная кроватка, заправленная ракушечно-розовым пышным одеялом. На нем – игрушечные медведи: белый, бурый, смеющийся гризли и пухленькая панда. И всё из плюша. Интересно, как они уживаются на одной кровати?

Свет в комнате создавали желтые звезды, рассыпанные по потолку, стенам и по полу выдумщиком-оформителем или самой Камиллой.

Удивительно, что, кроме одной кровати, в комнате ничего не было. Я представила, что нахожусь в сердце Вселенной. Только я, детская кроватка и миллионы звезд, сверкающих днем так же, как ночью. Аттракцион какой-то!

И вот тут мне, как, пожалуй, и любой бы девочке, захотелось потискать милых игрушечных медведей. Я долго выбирала, кого бы из них взять. Глаз пал на панду. Она казалась мне выражением самой доброты!

– Щекотно! – вдруг взвизгнула игрушка.

От страха я отбросила панду обратно на кровать. В этот миг плюшевую неженку подхватили её братья-медведи и давай успокаивать: гладить по голове, обмахивать лапками, словно павлиньими веерами.

– Ты и есть та самая Рози, что больше не видит снов из-за «витаминчика-антисончика»? – фыркнул плюшевый гризли. – А ну, проваливай!

– А ну-ка, повтори! – разозлилась я.

– Прочь! – уставился на меня гризли.

– Но я просто хотела вас…

– Потискать, потрогать, посюсюкать! – разгневалась белая медведица.

– Нет, просто познакомиться с вами хотела! – чуть было не заплакала я.

– Мы и без тебя с тобой знакомы. Нам Ками рассказывала с тех пор, как ты родилась. Я всё ещё не высох от её слез, которые она из-за тебя лила! А ты злыдня, уже сутки ноешь тут просто так. Уходи! – пыхтел черный гризли, потирая свои крошечные кулачки, как боксер перед боем. Точно готовился отправить меня в нокаут.

– Не знаю, что там наговорила эта ваша хозяйка, но я ни о чем дурном и не думала, – пыталась оправдаться я. – И не пью я больше никаких таблеток против сна! Она их выбросила! И вот, видимо, результат.

– Что ты имеешь в виду? Что мы тебе кажемся? Уходи! Это не твоя спальня! Мы не станем тебя баюкать, – заключил старенький бурый медведь в круглых очках.

– Ну и уйду! – выпалила я и, еле сдерживая слезы, метеором вылетела из звездной комнаты.

Вот тебе и приветствие! Какая невоспитанность. А в магазинах все эти плюшевые мерзавцы такие приветливые. Скорчат физиономии помилее и нудят: «Купи меня! Возьми домой!» Но самое необъяснимое то, что секунду назад я с этими невеждами разговаривала! И они утверждали, что знают обо мне всё с минуты моего рождения! Вруны. Камилла Штейн ничего им не могла рассказать. Она и сама видела меня в первый раз!

Желание знакомиться с квартирой дальше почти пропало. Я уже хотела запереться в своей спальне, как вдруг услышала за другой дверью привычную человеческую речь, не исковерканную игрушками или птицами. Неужели Камилла содержит горничную?

Дверца, откуда шли звуки, напомнила мне вход в школьный класс. Для приличия я постучалась. Но на стук никто не ответил. Побарабанила ещё раз. Тишина. Тогда я открыла дверь.

Можно было уже привыкнуть к чудесам этого дома и так широко не разевать рта и не выпучивать глаза. Но на сей раз я не сдержалась.

Передо мной стояла не горничная, а самая что ни на есть кукла – школьная учительница. Стройная, в строгом сером платье с бежевыми рюшами. Её движущиеся тонкие ручки держали указку и учебник «Положительных наук» за начальные классы. Куклой управляли еле заметные нити, натянутые до самого потолка, где, вероятно, и скрывался очередной чудо-механизм. Дамочка без остановки цитировала учебник, кивая фарфоровой головой и плавно раскачиваясь из стороны в сторону.

Перед ученой куклой расположились три парты. За передними сидели такие же фарфоровые куклы-школяры: мальчик с лохматой головой и девочка с утиным носом. Не отрывая глаз от тетрадей, марионетки конспектировали монотонную речь своего учителя.

Третья парта стояла между прилежными «ботаниками». Камилла и её умело преобразовала в кровать с деревянной изогнутой спинкой, тремя разными по размеру подушками и клетчатым пледом вместо одеяла.

Весь этот кукольный спектакль мысленно перенес меня и в мой школьный класс в разгар самого скучного урока по положительным дисциплинам. Я зевнула и заклевала носом. Но, как ни странно, в чувство меня привела учитель-марионетка:

– Мадам Жьюбо не разрешала зевать! Подайте мне свой дневник. Подайте мне свой дневник. Подайте.

– Нет у меня дневника, – рассмеялась я и, назло кукле, зевнула во весь рот.

– Мадам Жьюбо не разрешала зевать! – повторила она и добавила: – Продолжим лекцию! Итак, положительные науки отрицают науки отрицательные.

Я не стала вдаваться в подробности сего учения и решила немедленно покинуть спальню. Ну, Камилла, дает! Неужели и в её время были такие нудные учителя, от одного голоса которых можно было уснуть навек?

Я продолжала путешествие. Оставалась всего одна комната. Не удивлюсь, что и она тоже спальная. Наверное, такие разные опочивальни нужны для того, чтобы каждую ночь снились разные сны? Но помнится, прошлой ночью мадам Штейн вообще не спала.

Что ждет меня на этот раз? Дикие игрушки или… Я приблизилась к, пожалуй, самой простой с виду двери. Отворила без спросу. Та заскрипела. Я побоялась, что Луи уличит меня в любопытстве, но вроде бы он продолжал хозяйничать на кухне. Хотя давно оттуда не доносилось никаких «бумс» и «пшшш»…

Я лисицей юркнула в третью комнату. Даже вздохнуть боялась.

Ещё одна сверхъестественная кровать. Я смотрю, Камилла – невероятная выдумщица и могла бы заниматься оформлением интерьеров, если бы потребовалось.

Вместо среднестатистической четырехлапой кровати здесь я увидела желтую скорлупу гигантского яйца. И где она её только раздобыла? Может быть, в парижских катакомбах? Там всякого добра хватает.

На дне скорлупы сверкали самые разные украшения: цепочки, кольца, диадемы, серьги со скромными и дорогими камнями. На месте, где могла разместиться подушка, красовалась большая книга с гравировкой на толстой обложке: «Закон Уробороса. Том К. Штейн». Между зачитанными покоричневевшими страницами книга сжимала язычок старой закладки. Мне захотелось взглянуть, что же там внутри, но вдруг я услышала писк Луи. И тут же бурление, шипение и прочие признаки того, что на этот раз мой птах не оправдал свой кулинарный талант. Я было кинулась на кухню, но внезапно Луи закричал:

– Всё в порядке! Всё отлично! Я цел и невредим! Просто я не знал, что суп так быстро кипит!!! – И уже тише добавил: – Сумасшедший суп какой-то.

– Поосторожней у плиты! – бросила я и, с облегчением выдохнув, хотела вернуться к книге, как вдруг заметила, что та пропала. Невезение какое-то. А может, она мне привиделась? Сегодня возможно всё.

Если не считать люльки-скорлупы, в остальном комната была обставлена по-человечески. Классические кресла, толстопузый комод, вместо искусственных светильников настоящие восковые свечи: белые, желтые, лиловые и зеленые. А ещё здесь я наконец-то увидела фотографии и концертные афиши певицы Штейн. Вот анонсы её выступлений в Гранд-опере, в миланском Ла Скала, а это просто благотворительный вечер в балетной школе. Мило. Кроме её профессиональных портретов были в комнате и фотографии знаменитостей. С одной, например, на меня смотрела Эдит Пиаф, гордо подняв остренький подбородок. На другой она стояла в черном платье у пухлого серебристого микрофона. На обоих снимках были автографы. Потрясающе! Неужели Камилла Штейн восхищается ещё кем-то, кроме собственной персоны? На этой же стене расположились портреты писателей Экзюпери и Фицджеральда, художника Дали и моего любимого мультипликатора Уолта Диснея в обнимку с его улыбчивым Микки. Прямо стена славы какая-то! Неужели она с каждым из них была знакома? Над всеми фотографиями Камилла растянула легкую шелковую ленту, обрамленную французским кружевом. А на ленте написала: «Les magiciens»[18]18
  Волшебники (фр.).


[Закрыть].

В углу комнаты белым лебедем дремал патефон. Возле него лежали пластинки с записями мадам Штейн. Не стану слушать. Принципиально! Для меня же она не пела. Так, а это ещё что?