Текст книги "Полёт в Чаромдракос"

7. Весна мародеров

Итак, Камилла испугалась князя Орлика и больше не торопилась возвращаться в Чаромдракос. И он тоже перестал ей сниться. Вскоре фантазерка заскучала и решила украсить своими художествами весь дом, чтобы тот хотя бы чуть-чуть напоминал ей о волшебном мире.

Каждый день в перерывах между своими привычными уроками Камилла рисовала пейзажи Чаромдракоса. У неё выходили отличные масляные и акриловые миниатюры, для которых в результате потребовалось с десяток passe partout и можно было устроить авторскую галерею. У изголовья своей кровати она разместила меня, охраняющего ворота Чаромдракоса. И зачем-то пририсовала сияющую у моих лап огромную сахарную косточку, о таких обычно грезят лишь земные собаки. Мы, оками, питаемся пыльцой ирисов и прыгучими насекомыми.

На других стенах красовались заоблачные поля лиловых ирисов, сойки и сама Камилла, наконец-то придумавшая себе крылья. Они были небольшими, словно крылья бабочки «морфо» из далекой жаркой страны.

Георгий Штейн радовался, что его дочь рисует. Он внимательно разглядывал все её миниатюры и спрашивал обо всех героях. А ещё – почему ей перестал сниться Чаромдракос? Камилла вновь жаловалась на злющего Орлика, винила во всем его – «мерзкого дракона, который, даже не поговорив, захотел убить её». Но Георгий просил дочь не торопиться с выводами, а подумать, в чем именно дело. Ещё в детстве сам он не раз задавался этим вопросом. Он много слышал о занебесном Чаромдракосе, но так там и не побывал. Впрочем, были в голове господина Штейна и другие мысли, что в ту суровую зиму занимали его намного сильнее, чем чудеса и непокоренные страны.

После Рождества в Петроград вместо радостных настроений и дружеских посиделок за гадальным столом пришел голод. На улицах стало больше нищих, и теперь они не только просили милостыню, но и боролись друг с другом за место на паперти. Все вокруг продолжали прогневлять царя. И где бы ни оказался господин Штейн, в табачной ли лавке или в кулуарах ценителей его ювелирного творчества, везде говорили о «скором народном восстании». Политики, те петроградцы, кто хоть что-то мог сделать для спасения страны, потихоньку собирали чемоданы и готовились «помахать стране ручкой». Другие, напротив, обещали наладить обстановку в считаные дни. Но когда всего за несколько недель в стране закрылись несколько заводов и фабрик, оставивших без гроша пекарей, портних и ещё сотни рабочих, Петроград взвыл. Георгий Штейн однажды назвал такие дела «внезапной чумой, лекарство надежно спрятано, а кем и где – неизвестно».

– Такое чувство, что все сошли с ума, – однажды за ужином сказала Аврора. – Возвращаюсь я сегодня из кондитерской и вот что вижу. Стоит дамочка лет сорока, щеки впалые, лицо серое. Просит денег. Я ей и подала. Ну и пряник карамельный, что прикупила, тоже нищей-то вручила, чтоб она в обморок с голодухи не упала. Как вдруг та набросилась на меня, вырвала из рук все покупки и, толкнув меня на лед, убежала. Да ещё крикнула: «Будьте вы прокляты, чертовы буржуи!»

– Почему так? – удивилась Камилла.

– Время такое. Но всё хорошо будет, – уверил дочь господин Штейн.

– И куда только царь смотрит, – захлопала руками Аврора.

– Аврора, убери-ка ты со стола. И довольно разговоров на сегодня, – предупредительно сказал Георгий и, поцеловав Камиллу, отправился в свою комнату.

В ту ночь он много курил, так что вскоре дым из его спальни разлетелся по всему дому. И тогда Камилла поняла – отец явно встревожен. Он думает какие-то тяжелые думы. О чем они, Камилла не решалась спрашивать.

Наступил февраль. Проснувшись и выглянув в расписанное зимними узорами окно, Камилла порадовалась, что уже совсем скоро придет весна. Под окном радостно залаял Тихвин – так он приветствовал девочку. На сердце у Камиллы было спокойно и немного грустно оттого, что сейчас с ней нет мамы. Она достала из отцовского янтарного комода увесистый альбом со старыми фотографиями и просмотрела его от начала до конца. Снимки госпожи Штейн завораживали девочку. У её матери были необыкновенные глаза, обрамленные мягкой бахромой ресниц. Тонкие руки и покатые смуглые плечи, гордо приставлявшие шелковое бальное платье. Её волосы резвились на висках каштановыми локонами. А улыбка была чуть усталой, но легкой, как взмах крыльев самой маленькой на свете бабочки.

Камилла уткнулась носом в семейный альбом и уже собралась плакать, как тут же услышала крик отца, ворвавшегося в дом. Он звал её, и девочка, прижав альбом к груди, выбежала ему навстречу.

Увидев отца, она на секунду замерла, он показался Камилле совсем чужим. С растрепанными волосами, испариной на лбу. Синеватыми мешками под глазами, неужели с налетом слез?

Он подбежал к дочери и, подхватив её на руки, крепко обнял. Так, что она выронила альбом и их семейные фотографии оказались на полу.

– Всё в порядке? – неожиданно спросил господин Штейн, гладя дочь по голове. – С тобой всё в порядке? – успокаивая себя, повторил он.

– Ну, да… я нашла альбом. Там мама, – только и успела вымолвить Камилла.

Георгий перевел дыхание и, усадив дочь себе на колени, спокойно сказал:

– Мне нужно тебе всё объяснить. Спокойно выслушай и не бойся. Хорошо?

– Угу, – кивнула она. И поудобнее устроила свою голову на отцовском плече. Камилла знала, что там спокойно и уютно. Она часто так засыпала, всерьёз принимая отцовское плечо за самую удобную подушку.

– Кажется, началась настоящая революция, – мягко начал отец. – Политика – удел взрослых и не всегда мудрых людей. Понимаешь… пришло время гиенам сожрать льва. Я говорю о нашем царе. Большевики готовы драться за власть. И вряд ли они пощадят хоть кого-то, кто предан императору…

– Больше… кто?

– Большевики. Над ними красный флаг, флаг выдуманной ими свободы и крови. Милая, да неважно, кто они! Главное, что нам придется уехать из страны. Ещё до революции я думал об этом, но всё надеялся на лучшее. А зря. Как только я решу все дела с имуществом и узнаю, всё ли готово к переезду, мы и отправимся.

– Куда же?

– Туда, откуда мы родом… Дед всегда говорил, что рано или поздно всё возвращается к истокам, на круги своя, – задумчиво сказал господин Штейн, оглядел гостиную, её крепкие стены хранили память о лучших годах его жизни, о свадьбе с любимой, о рождении Камиллы… и замолчал. Словно это было всё, что он и хотел сказать.

– Мы уедем во Францию?

– Я расскажу за обедом. Аврора! Аврора! – закричал он, но остался без ответа.

– А её нет, – прошептала Камилла. Бельчонком соскочила с отцовских колен и тут же принялась собирать фотографии, выпавшие из альбома.

– И давно её нет?

– Часа два… ушла за хлебом. Меня… не взяла.

– О боже… что же за ним каждый день-то ходить? – вдруг разозлился отец. Его лицо от растерянности стало почти прозрачным.

– Отец… Я сама сделаю чай, – разволновалась Камилла.

– Прости Камилла, я не хотел тебя напугать. Но Петроград с сегодняшнего дня не место для спокойных прогулок. Только что на моих глазах шайка разъяренных молодых парней чуть не убила господина Смоукмэна! Того владельца табачной лавки. А всё потому, что он не пожелал отдать им «за так» права на владение лавкой и дорогой табак! Стрельба, разбитые стекла, но, к счастью, никто не пострадал. Да… люди тронулись умом, не иначе. Надеюсь, что Аврора скоро вернется…

Но этого не случилось. К вечеру господин Штейн узнал, что на их горничную напали грабители, двое крепких мужчин, лишившиеся работы на одной из пригородных фабрик и с тех пор снующие по Петрограду в поисках наживы. Булочки и печенье им были без надобности. Они сорвали с Авроры серьги и золотую цепь с крестом, подаренные Штейнами, забрали деньги и… убили, чтобы та не подала на них жалобу.

Георгий Штейн постарался быстро и скромно организовать похороны. Но Камилле не сказал ни слова. Для неё Аврора уехала к своим родственникам, что жили в крошечном городке на юге Италии.

– Даже не попрощалась, – сетовала Камилла.

– Не вини её, – говорил Георгий. – Значит, она не могла по-другому.

… Народные волнения в Петрограде уже приближались к своему апогею. И весной 1917 года русский царь, не выдержав накала страстей, а может и с народной подачи, всё-таки отрекся от престола. Своё решение он изложил коротко и ясно:

«В эти черные дни для нашей Империи я предпочту следовать воле народа. И если народ просит, чтобы я ушел, так тому и быть…»

Так к власти пришло некое Временное правительство. И сколько времени оно собиралось править – было не ясно.

– А что может быть постояннее временного? – возмущался Феодоровский, однажды заскочив в гости к Штейнам. – Ты, Гоша, как знаешь, а я чемоданы давно упаковал.

– Месяц прошел, как с царем простились, а всё не по себе как-то, – горевал господин Штейн.

– Ты не об этом думай, а о том, что в стране голод и мор. А люди голодные куда придут? Туда, где едой пахнет. А значит, к нам. Ты, понятно, с царем дружбу водил – личность, знаешь, известная. Вычислят быстро, да ещё и квартирку присвоят! А Камилла тут ни при чем! О ней подумай, – настаивал дядька.

– Да не тревожься ты, через три дня утром на первом корабле отплываем, – прошептал Георгий.

– То-то же. Ну, бывай, ювелир! Ты с твоими руками не пропадешь, – обнял Штейна Феодоровский. – Увидимся ещё – так рад буду с тобой и горькую выпить. А нет – так запомни, я рад был тебя знать. За что мы там по молодухе-то пили? За вечный «Чаромдракос»?

– За него…

– Всё в толк не возьму, что ты тогда имел в виду. Но словечко мне жуть как нравилось! И на ругательство похоже, и на комплимент! – рассмеялся Феодоровский и, по-офицерски отдав честь, направился к дверям.

Штейна терзали странные чувства, словно они с Феодоровским и не встретятся больше. Камилла уже знала, что через три дня они с отцом должны были отбыть на корабле в Европу. Она аккуратно сложила свои вещи в бегемотоподобный чемодан. Осталось собрать все рисунки, вынуть их из паспарту и тоже «скормить» прожорливой сумке.

Камилла как раз забралась на стул, чтобы снять со стены одну из своих картин, как вдруг в её комнату без стука вошел господин Штейн.

– Ещё не спишь, – глядя на сидящую в окружении своей «чаромдракосовой» галереи дочь, сказал он. – Я бы хотел попросить тебя кое о чем.

– Проси, – зевая, ответила она.

– Ты могла бы в оставшиеся пару дней перебраться в комнату для прислуги?

Камилла вытаращила на отца глаза. В последнее время его просьбы и опасения по поводу революции пугали и утомляли девочку, новый его разговор был ничем не лучше.

– Я хотела запомнить свою комнату навсегда, – ещё больше заикаясь, вымолвила она. Губы её предательски дрожали.

– Это необходимо, – уже в приказном тоне отметил отец. – Ками, скоро мы уедем, и всё снова будет хорошо. А пока поживи пару дней в другой спальне.

– Нет.

– Да! Жихарка, пошли, я тебе что-то покажу.

Камилла послушалась. В комнате Авроры всё ещё пахло кисло-сладкими духами. Над кроватью висел аромат чистого белья, так и не испробованного бывшей хозяйкой.

Отец подошел к кровати, что, казалось, была плотно прижата к стене, и легко сдвинул её с места. На обнаженных обоях, что за кроватью слегка потускнели, он нащупал бутон красного пиона. Цветок оказался потайной кнопкой.

– Вот гляди. Это тайное место. В случае чего здесь можно укрыться. Главное нажать вот сюда. – И отец надавил на цветок, стена зашевелилась, и Камилла увидела на ней очертания небольшой двери. – Дверь откроется. А вот ключ, чтобы затворить её изнутри.

– Зачем всё это?

– Всякое может случиться. Ключик я положу тебе под подушку.

– В этом укрытии места на двоих не хватит.

– Тебе хватит. Когда-то мы хранили здесь и драгоценные камни для моей работы. Ещё мама твоя была жива… – Георгий помолчал, положил под подушку ключик и задвинул в комнате занавески. – Как только я скажу тебе: «Беги», ты так и поступишь! Запомни.

– Папа! Да перестань же! – нахмурившись, сказала Камилла.

– Пообещай мне.

– А ты побежишь?

– Побегу, если придется. Так обещаешь?

– Да, папа.

– Вот и умница. А теперь давай спать. Ну что ты как бюка-бука? Ложись, говорю.

– Папа, – Камилла вдруг почти по-взрослому спросила, – ты всегда будешь со мной?

Георгий обнял дочь за её худые хрупкие плечи, спрятанные под полосатой пижамой, и ответил:

– Я буду с тобой вечно.

– А если нет? То что же мне делать?

– Жить. И стать самой счастливой на свете. Со мной или без меня.

– Тогда с тобой! Вечно! – выкрикнула Камилла и прижалась к небритой отцовской щеке.

– Спокойной ночи, Ками.

– Спокойной ночи.

Утро наступило внезапно. Сначала Камилла услышала громкий собачий лай. Лаял Тихвин со своими братьями. Потом несколько выстрелов и визг. Камилла вскочила с кровати и принялась судорожно одеваться, накидывая на себя всё, что попадалось под руки.

Потом ей послышались громкие чужие шаги, следом был стук в дверь. Господин Штейн, прежде чем открыть гостям, орлом влетел в спальню дочери. Камилла, как лиса, металась из угла в угол и пыталась объяснить ему, что с её друзьями-собаками случилась какая-то беда. Но тут она увидела в руках отца черный револьвер, который он тут же поспешил укрыть за спиной.

– Папа… – только и произнесла она.

– Беги, милая. И ни слова! Не произноси ни слова!

– Но, папочка, кто там стучится?

– Я не думаю, что это друзья, беги, Камилла. Быстрее, быстрее, принцесса. – Он уже сам подталкивал её к потайной комнате. В то же время стук в дверь нарастал и смешивался с незнакомыми мужскими голосами.

– Это большевики? Они? – вдруг выпалила Камилла когда-то запомнившееся ей слово.

– Я не знаю, кто там, беги, прошу тебя, – сказал он и направился к двери.

– Папа!

– Вечно! Я с тобой. Ничего никогда не бойся! И не забудь забрать наш ключик в Чаромдракосе. Ты обещала, – улыбнулся Георгий и пошел прочь.

Камилла со слезами и всхлипами ворвалась в потайную комнату, заперлась там и принялась взывать к своим фантазиям.

Но потом она принялась повторять только лишь одно: – Вечно, вечно… я с тобой, а ты со мной.

И тут она услышала, как в их дом кто-то вошел. Их было много. Она поняла это по шагам. Они говорили громко. Одни остались в гостиной, другие стали шарить по комнатам. Камилла почти ничего не слышала. Только лишь несколько фраз:

– У императорского ювелира, должно быть, много золотишка. И где же оно?

– Не молчите, товарищ интеллигенция. Царя твоего больше нет, кому теперь побрякушки делать станешь? Давай делись…

– Может, мы сами квартирку обыщем? У тебя, говорят, ещё и дочурка есть? Она-то небось посговорчивей? Вдруг мы её найдем?

– Ищите, – отвечал Георгий. – Только моя дочь умерла.

– Что за напасть?! Как так умерла? А неделю назад тебя с ней видели.

– Три дня назад умерла, – уверенно говорил Штейн. – Сотрясение мозга. Лед в Петрограде скользкий. Уходите, прошу вас.

– Как же мы тебя одного, беднягу, оставим, – рассмеялся один из незнакомцев. – Вот ведь буржуй! Один в такой квартирище живет!

– А стульчики-то венские!

– Царский подарок небось? И что, может, царь тебе и письма пишет из ссылки-то своей? Ему-то там ни стульчики, ни побрякуньчики не нужны, – вновь взорвались хохотом страшные гости.

– Уж отрекся батюшка. Оставьте вы и нас в покое. Нет в доме золота.

Штейн говорил правду. Уже миновало две недели, как ювелир отправил часть своих драгоценностей во Францию с поверенным на первом весеннем корабле. Сам же Штейн тогда не отчалил – Камилла неожиданно простыла (уснула с распахнутым окном) и вот лежала, жутким жаром прикованная к кровати. Часть же своего богатства Штейн раздал нуждающимся друзьям, кто из-за войны пытался свести концы с концами.

– Ой, и врете вы, дяденька! А ну-ка, пошли с нами, пес императорский! Сволочь придворная! – затараторил «некто».

В ответ незнакомцу раздался выстрел. Стрелял Георгий. Камилла услышала мужской крик, но то был не отцовский. А вот следом уже и его. Чуть сдержаннее. И снова выстрелы. Всё смешалось в её голове дьявольским фейерверком… Она хотела выбежать, чтобы защитить отца, уже заерзала в поисках ключа от тайной двери, но тут услышала вопль старшего Штейна, понятный в этом доме лишь ей одной.

– Навечно! – выкрикнул господин, словно со дна глубокого колодца.

Камилла замерла, сжав в ладони крошечный ключ. Да так, что тот порезал её нежную кожу, и ладонь защипало от кровоточащей царапины. Камилла стиснула зубы и, сдерживая слезы, произнесла про себя:

– Навечно… мы вместе.

И вдруг всё стихло. Как это бывает после осеннего петроградского ветра, штурмующего крыши домов и души бездомных, оказавшихся в недобрый час где-нибудь в переулках. Там, где ветер беснуется с большей яростью.

Но в доме Штейнов затишье быстро превратилось в мышиную возню. Камилла почувствовала, что незнакомцы ходят по дому, как они выворачивают ящики, как они случайно, а то и нарочно бьют посуду. Шум шагов нарастал, и Камилла затаила дыхание.

И тут же зажмурилась, услышав, как дверь в комнату прислуги распахнулась и обиженно заскрипела, ударившись о стену своей медной ручкой. Мародёры уже были совсем рядом. Обнюхав и здесь каждый угол, они все же не заметили тайной комнаты, что моментально открыла бы для них Камиллу. А она не издавала ни звука, стараясь укротить даже биение своего сердца.

Сквозь спасительную стену и гогот пришлых мужиков ей вдруг послышался низкий, по-лисьему вкрадчивый голос человека, явно не похожий на голос простых рабочих людей. Человек что-то изучал. И вдруг, словно оценщик-знаток, произнес:

– Любопытное творчество… и не такое уж древнее… не каменный век и не да Винчи… – Потом наступила пауза, шуршание бумаг и вновь голос: – Значит, сказал, что умерла от воспаления легких? Что же, тогда хорошо бы её воскресить, – обратился незнакомец к одному из мародеров.

– Воскресить? Это как так? – спросил другой человек, что сильно картавил.

– Я уверен, что девочка жива. Но она хорошо спрятана, – сказал незнакомец. И в этот момент Камилла поняла, что его голос откуда-то ей знаком. И какая была неожиданность, когда человек обратился к ней: – Малышка, если ты здесь, выходи. Дядя не причинит тебе зла. Мы пришли помочь… – Конечно, он не видел Камиллу, но отчего-то был уверен, что она может быть где-то рядом.

Ками ещё больше испугалась. Ей показалось, что вот-вот, и человек с этим страшно спокойным голосом сейчас откроет потайную дверь и увидит её, но… нет. Не получив ответа, человек лишь хмыкнул и вновь зашуршал бумагами. Камилла почувствовала, что он забирает её рисунки, по лености оставленные у чемоданов.

Возня стихала. Гости наконец награбились и поспешили уйти. За стеной послышались быстрые шаги. Постепенно они становились всё дальше и дальше, ускользая в глубине старой парадной.

А вскоре и шаги, и пугающие Камиллу голоса растворились, как соль в воде. Единственный, кто задержался в доме, так это зимний сквозняк.

Больше всего Ками хотела выбраться из своего укрытия, но понимала, что, возможно, ещё слишком рано. Возможно, мародеры просто затаились и, расставив свои капканы, ждут её, словно охотник зверя.

Внутри у Камиллы всё горело, и казалось, вот-вот этот пожар вырвется наружу. Она думала об отце и о том, что он, может быть, всё ещё жив. Но если все ушли, почему же он не кинулся к ней? Почему не обнял… и не сказал, что кошмар закончился и они ещё могут уехать? Камилла прислушивалась к тишине. От сквозняка за стеной поскрипывала дверь, и будто-то бы с улицы доносились человеческие крики. Среди них она даже узнала местного мальчишку Алешку – разносчика газет. Так внимательно она слушала, но от отца – ни звука. Камилла уставилась на висящую над её головой керосиновую лампу. За её старым матовым стеклом горел огонек. Ласковый, завораживающий. В его рыжевато-розовом сиянии Камилла вдруг представила, как они с отцом дурачатся: вот она седлает господина Штейна и разъезжает на нем по дому, как на породистой лошадке, а потом они собираются в вечернюю Александринку, вот ловят снежинки, а отец кружит Камиллу, поднимая высоко-высоко на руках, и называет её ласточкой.

Слезы вырвались из её глаз. Она всё-таки распахнула дверцу и выбежала из своего укрытия. В лицо ей ударил морозный воздух из распахнутого окна. Голова закружилась. На всякий случай Камилла схватила острый осколок разбитого зеркала и кинулась в гостиную. Та была разгромленной и потухшей, как взятая данайцами Троя. А Ками всё искала глазами. И вот наконец почти у самой двери в отцовскую мастерскую она увидела его – Георгия Штейна.

Камилла боялась ступить ближе. И лишь тихонько спросила:

– Папа, ты меня слышишь?

Ответа не было. Руки Камиллы затряслись. Она выронила зеркальный осколок и подбежала к отцу. Его грудь разъедали две огнестрельные раны, но он ещё дышал. Правда, глаза Георгия смотрели куда-то высоко-высоко, будто договаривались с кем-то невидимым, чтобы тот как можно быстрее забрал их хозяина из мира смертных.

– Па-па… – заикаясь, произнесла Камилла.

– Успей… на корабль… – тяжело размыкая губы, еле прошептал он. – Он придет… – И на этом его речь оборвалась. Георгий Штейн в последний раз улыбнулся и закрыл глаза. Навсегда. Наверное, умирать – это легко, когда ты никому не нужен. И так мучительно, когда оставляешь на земле тех, кто по-прежнему нуждается в твоей любви.

Камилла прижалась к отцовской груди и почувствовала на своей щеке его теплую кровь. Как раненая птица, она закричала, крепко сжимая в своих руках сухие отцовские ладони.

– Нет… не уходи… Я… я… – лепетала она, пока вдруг не услышала странный шорох.

Кто-то копошился в коридоре, и Камилла подумала, что мародеры вновь вернулись. Она тут же подобрала с пола зеркальный осколок и, готовясь защищаться, заслонила собой отца. В её глазах не было страха. Только злость и ненависть.