Текст книги "Полёт в Чаромдракос"

6. Смерть колдуна

Навеселившись за первую половину декабря, буйный петроградский ветер поугомонился. И, заняв своё местечко в ложе ледяной Невы, по-хозяйски рассматривал припорошенные снежным серебром крыши дворцов и доходных домиков, лоск пепельной пудры, застывшей на холках клодтовских коней, укрытые белым ворсистым пледом ступени Казанского собора. И теперь, вырисовывая на льду только ему понятные иероглифы, ветер хвалил себя за прекрасную художественную работу – в преддверии Рождества он считал своим долгом внести лепту в праздничное преображение столицы. Ведь, по его ветреному мнению, петроградские чиновники украшали город по-человечески скучновато: ни вам сугроба, ни праздничной двухметровой сосульки!

Камилла и Аврора возвращались домой из кондитерской лавки, любуясь ароматными покупками: пряничными человечками, ванильными булочками и разными леденцами. Немного поворчав, Аврора разрешила девочке развернуть один до обеда, и Камилла, шкодливо сорвав шелестящую пленку с сахарного петушка, накинулась на леденец, изображая собачий голод. Аврора рассмеялась, но тут же нахмурилась, когда увидела, что под шумок Камилла сунула тепленькую булочку бродячему псу, снующему по городу в поисках удачи. Счастливчик благодарно взвизгнул и, виляя хвостом, вычудил что-то вроде реверанса.

– Камилла! Если ты будешь раздавать лакомства всем бездомным псам, мы вернемся домой с пустыми руками, – заметила Аврора.

– Не бойся, я тебе оставлю пряник! – заважничала Камилла.

– И только?

– Зато самый лучший! Вот, смотри. – Камилла нырнула обеими руками в свою сумку, чтобы найти для Авроры утешительный приз, как вдруг выронила её вместе со всеми лакомствами. – Ой, я не хотела.

Аврора недовольно цыкнула, но, заметив, как торопливо Камилла шарит по снегу, чтобы собрать булочки и конфеты, сказала:

– Не волнуйся, милая. Ой! Смотри-ка! Бегут к столу-то! – всплеснула руками гувернантка, указывая на стаю собак, точно прибывших на запах еды. – Вот и корми теперь! – рассмеялась Аврора.

– Эх, – вздохнула Камилла и, поздоровавшись со всеми псами, вручила каждому по конфете и прянику. – А тебе мятный, – сказала она самому пушистому бродяге.

– Ой, ну и дитё, – протянула Аврора. – Ну идем же, а то господин Штейн нас потеряет. Он небось уже закончил с работой.

Камилла послушно взяла Аврору за руку и уже собралась идти, как вдруг услышала:

– Спасибо, Камилла.

Она обернулась. Её глаза, как по волшебному хлопку, встретились с огромными бездонными колодцами глаз того пушистого пса. Он, как и подобает земному зверю в человеческом обществе, сохранял молчание. Камилла всё-таки подошла к нему ближе.

– Счастливого Рождества, – шепнула она собакам и потянулась рукой к лохматому.

Он дал себя погладить и в ответ протянул ей лапу.

– Я – Тихвин, можно просто Тишка. Лука сказал, ты друг, – неожиданно произнес пес.

Сердечко в груди Камиллы подпрыгнуло чуть не до ушей. Она вытаращила глаза, но, успокоив себя в считаные секунды, проговорила:

– Ты мне снишься?

– Нет. Лука сказал беречь тебя.

– Камилла, что ты там шепчешься? Они уже наелись, – вмешалась Аврора.

– Иду, иду! – крикнула девочка и вновь обратилась к собакам: – Почему я вас понимаю?

– Лука обучил меня твоему языку. Сказал, быть может, ты в опасности, но никто точно не знает, это лишь предчувствия.

– Откуда опасность?

– От того, кто совсем рядом. Здесь он чужой, мы его не знаем. Он принес с собой войну. А теперь он разыскивает колдуна, чтобы тот помог ему отыскать пилигипника. Есть в городе колдун?

– Какой колдун? Какой пи-ли-гипник?

– Камилла, я скоро замерзну! – снова крикнула Аврора. И на сей раз уже стокилограммовым басом.

– Сейчас! – отмахнулась девочка. – Кого мне бояться?

– Человека с библейским именем. Он будет искать тебя. И ты должна бежать! – вымолвил Тихвин и, лизнув Камилле ладонь, завыл, вереницей уводя за собой стаю.

Через мгновение они растворились в темных дворах, и Камилла, стряхнув с себя ледяные мурашки, посеменила за Авророй.

Всю дорогу девочка молчала, а Аврора завела лекцию о вреде общения с уличными животными. О том, что всё расскажет господину Штейну и больше не возьмет Камиллу в увлекательный поход за покупками. Но хотя Камилла крепко держала Аврору за руку и твердо ступала по земле, в мечтах она витала где-то между Петроградом и Чаромдракосом. Она не чувствовала никакой опасности. Она привыкла жить в теплом и уютном доме, в окружении любящего отца и миллионов игрушек, добрых учителей и забавных родственников. Камилла любила свой город и каждую его улочку, каждый островок и никогда не думала о каких-то там колдунах и злых людях, способных изменить её судьбу.

Но речь шла не только о её судьбе. В эти сказочные предрождественские дни, вечера и ночи решались судьбы тысяч людей, страны и каждого в отдельности ребенка. Военный дух не спал даже в преддверии праздников.

А утром следующего дня в Петрограде объявили о смерти колдуна. Будто стая голодных летучих мышей, новость разлетелась по городу быстро, опередив газеты, так и не успевшие добиться вкусных подробностей тайного убийства.

«Его застрелили!», «Его утопили!», «Отравлен, колдун отравлен!» – то восклицали, то перешептывались горожане, с опаской поглядывая по сторонам. Будто бы упомянутый мертвый колдун мог уличить их в болтовне и наказать каким-нибудь проклятием.

Мало кто знал этого колдуна в лицо. До его смерти, конечно. Он кутался в простые темные одежды, а накинув на голову капюшон, становился похожим на огромного старого ворона, прихрамывающего то на одну, то на другую лапу. Он понимал язык животных и умел лечить самые разные болезни. В Петроград его призвал сам царь, чтоб колдун помог народу в столь сложные времена, чтобы подсказал, что делать царю, и вылечил больных. Получив мудрые советы, царь был бесконечно благодарен и отпустил колдуна восвояси, но тот почему-то задержался в городе, где на каждом шагу любого могла подстерегать смерть.

И вот колдун убит. Его тело окружила стая собак во главе с Тихвином. Вороны кричали над головой старца. Лошади, скинув разжиревших кучеров, бросились к нему, волоча за собой экипажи.

Тихвин обнюхал затвердевшую на ветру одежду колдуна. Закрыл глаза и завел панихидную песнь. Лошади забили копытами.

Аврора шла по набережной Мойки с приятельницей-гувернанткой, француженкой лет тридцати, выпытывая из неё модные заморские слова, чтобы похвастать ими перед Камиллой, как вдруг они обе остановились.

У тела колдуна уже собралась людская толпа. Аврора еле пробилась сквозь неё и увидела своими глазами серое безжизненное лицо крепкого человека с длинными, прилипшими к замерзшей мостовой волосами.

– Боже мой! – воскликнула она.

– Это все заговорщики, – предпололжил кто-то из толпы.

– А кто стрелял? – словно подозревая всех и каждого, спросила молодая дамочка в осенней синей шляпе.

– Ну, всё, сейчас опять болезни на Петроград посыплются, – затарахтела пухлогубая бакалейщица. – И так народ мрет.

– Дурно мне что-то, – только и сказала Аврора. И, попрощавшись с побледневшей от страха француженкой, пошла домой.

Она и не заметила, как за ней увязался юркий Тихвин. Он следил за Авророй до самой Фонтанки. Потом скрылся в одном из переулков и вновь появился уже у самого дома Штейнов. Он заметил, как Аврора вошла в парадную. И, усевшись под окном, что легкой занавеской оберегало комнату Камиллы, завыл.

Камилла чуть было не выронила беличью кисть, которой, смешав акварели, пыталась воссоздать на холсте ворота Чаромдракоса, соек и меня, Луку, стоящего в красках заката.

Она подбежала к окну и, увидев Тихвина, сначала обрадовалась, помахала ему рукой и принялась перебирать в голове всё, чем можно было бы угостить пса. И уже остановила выбор на копченых сосисках, как вдруг услышала крики Авроры, ворвавшейся в двери гостиной:

– Колдуна убили! Своими глазами видела! Заговорщики. Единственного в городе провидца! Говорят, всё это заговорщики.

Камилла продолжала смотреть на Тихвина, но её сердце прибавило ходу, глаза дрогнули. Брови застыли вопросительным знаком, и пес понял – девочка только что услышала новость. Тихвин заскулил и цирковой собакой уселся на задние лапы, игриво склонил голову набок. Надеялся развеселить Камиллу, но она лишь тяжело коснулась окна своими синеватыми от акварелей ладонями. Опустила лоб на холодное стекло и прошептала:

– Это уже опасность?

Тихвин прочел по губам её вопрос и утвердительно тявкнул.

– Я буду рядом, – расслышала она в его собачьем ответе.

В комнату постучали три раза. Это был господин Штейн.

– Принцесса, пойдем обедать. Авроре что-то нездоровится, помоги мне со столом.

– Бегу! – крикнула Ками. – А сосиски ещё остались?

– Ты же не ешь сосиски, – удивился Георгий.

– Это собакам.

Господин Штейн понимающе улыбнулся и сам вызвался отнести лакомство лохматому Тихвину. Камилла засобиралась следом, но он, ничего не объясняя, лишь жестом остановил её и указал на стол, где нужно было разложить приборы. Камилла пожала плечами и послушно взялась за серебряные вилки и чайные ложечки.

Угостив Тихвина и других собак, сбежавшихся на запах копченостей, Георгий вернулся в дом. Обычно общение с животными приносило ему удовольствие. А покормив бродягу, он и вовсе чувствовал себя героем, но на сей раз лицо Штейна наполнилось усталостью. В каждую морщину, простроченную тонкими нитями на его лбу, вплелись к тому же страх и грусть. Георгий молча сел за стол. Молча взялся за еду.

Камилла тоже как воды в рот набрала. Но когда Георгий внезапно подавился куском хлеба, она вскочила и, постучав ему по спине, спросила:

– Что с нами будет?

– О чем это ты, Камилла? – откашлявшись, спросил он.

– Даже колдун, и тот умер. Ещё на одно чудо в городе меньше стало.

– Дался вам этот колдун, – занервничал Георгий, заерзав на стуле. – Лучше поешь, а то клюешь, как птичка.

– Но папа…

– Сегодня царь отменил нашу встречу. И на завтра тоже, – посмотрев наконец-то в глаза дочери, сказал Штейн. – Его не очень-то сейчас волнуют новогодние игрушки и украшения для царицы. Видишь ли, колдун был хорошим другом для их семьи, и они переживают его утрату, как и многие в городе. У царя и так сейчас положение, как бы это сказать, сложное. А тут ещё старика не стало.

– Но при чем здесь мы? – прошептала Камилла, заикаясь больше прежнего.

– Мы? Совершенно ни при чем! Откуда эти мысли? – нахмурился Штейн. – Просто если и дальше вокруг царя всё будет развиваться странным образом, нам придется уехать из страны. Но возможно, и нет. Народ перестал ему доверять, и царь негодует.

– Уехать… куда уехать?

– Принцесса, тебе не обязательно забивать свою красивую головку такими вопросами. Надеюсь, всё образуется.

– Что образуется? Я не хочу уезжать! Что происходит, папа?

– Эх, это твое любопытство, Камилла! Я тебе кое-что скажу, и ты успокоишься, ладно? – Камилла нехотя кивнула. – В мире есть богатые, а есть бедные. Богатые люди не обязательно счастливые, а бедные – несчастные, бывает и наоборот. Но часто, если кому-то чего-то не хватает, они или честно зарабатывают на это, как делали все в нашей семье, или крадут и убивают, как преступники. Так получилось, что мы небедные люди. У нас есть деньги, а у народа нет. Вот и получается, что мы сегодня – «не народ». И царь тоже. И многие не любят царя. Для нас это не очень хорошо. Для остальных, что ж… это их выбор.

– Не понимаю…

– Вот и не надо. Это политика, Ками. И детям в ней не место. Покажешь, что нарисовала? – перевел тему господин Штейн.

– Нет, – резко бросила Камилла и выбежала из-за стола.

Закрывшись в своей комнате, она всё никак не могла понять, как какая-то война и народные волнения могут вмешиваться в её жизнь? Разве у них есть на это право? И как можно воевать в собственной стране? Ведь это всё равно что устроить бардак в родном доме. Да ещё когда в нем столько детей! Они-то наверняка уже намечтали себе будущее: построили замки, смастерили корабли и летательные аппараты, сочинили кучу стихов и вылечили всех бездомных животных на свете!

А тут раз тебе, и война! Неужели у тех, кто воюет, нет более важных дел? За что все они борются? Неужели за свои мечты? Страшно, что многие из воюющих взрослых сражаются не за что-то, а просто так. Потому что велено. И гибнут сотнями, тысячами, миллионами. За мечту или просто так? Как бы то ни было, Камилла всё равно не понимала: «Война войной, но при чем здесь дети?»

Она вернулась к своим картинам ближе к ночи. Добавила пейзажу лиловых ирисов, развела водой голубую краску, принялась выводить над плечистыми горами облака, как вдруг вспомнила разгневанного Орлика, пообещавшего уничтожить её. Настроение вновь испортилось. Закусив губы, Камилла закружила неугомонной акулой у мольберта. И как он только посмел выгнать её из сна? Да ещё так страшно кричал. Немного поразмыслив, Камилла решила нарисовать Орлика! Кисточка окунулась в черную бездну палитры. Камилла, прежде чем коснуться краской бумаги, сказала:

– А ты, злюка, будешь в наморднике!

И тут фантазия захлестнула её. Сначала Орлик ворвался в сказочный пейзаж нелепой черной кляксой, но когда Луна с любопытством решила подглядеть в окно, на картине уже красовался вполне приличный крылатый змей с длинным хвостом и желтыми огнями вместо глаз. Намордник ему Камилла выдумала розового девчачьего цвета с миловидными кокетливыми рюшами по бокам. Посмеявшись над нарисованным Орликом, она победно сложила кисти и, зевнув, побрела спать. Ничего в эту ночь ей не снилось. Сон был крепким, теплым и, казалось, бесконечным… Луна рассматривала ещё не высохшие краски на холсте Чаромдракоса, каждое дерево, каждый цветок, заигрывая с ними своими лучами. А у дома Штейнов, свернувшись в клубки, спали сытые дворовые псы. Им снились летние дни, наполненные петроградской прохладой, розовая колбаса с родимыми пятнами жира, случайно выпавшая из повозки каких-нибудь богачей у знаменитого «Елисеевского». Один грезил охотой, где ему удалось ухватить за ляжку убегающего оленя, другому снился дом, какого в своей собачьей жизни он никогда не видел, но если бы дом у него был, то псу точно постелили бы у камина. И после вечерних игр с резиновой уткой и ужина он бы дремал в объятиях юного хозяина или доброй хозяйки. Ох уж эти собачьи сны…

Не дремал лишь Тихвин. Зайчики лунного света прыгали по его густой шерсти, припорошенной ночным снегом. Пес смотрел далеко-далеко, в самую густоту неба, куда-то между голубой Землей и матерью планет – бездонной Галактикой. И ждал чего-то важного. Весточки или указания, но небо хранило молчание.

Нет, Чаромдракос не спал. Тяжелые думы одолевали его жителей, и главным образом старого Ураноса. Уже третью ночь взгляд дракона был прикован к хрупкой жемчужине Космокардисии, дарованной ему океаном древности тысячи лет назад. В самом сердце жемчужины хранились ответы на все вопросы жизни и смерти. Пребывая в спокойствии, Космокардисия наливалась теплым молоком. В нем рез вились дельфины, урча свои космические песни. Но были времена, когда всё внутри жемчужины волновалось и трепетало. Это происходило накануне самых страшных войн и болезней, что только бывали на Земле. Мигом золотые дельфины превращались в черных зубастых угрей и безжалостно пожирали друг друга. Сильнейший, объевшись своими сородичами, надувался воздушным шаром и разрывался с гадким вороньим карканьем. И вот в эти мгновения Уранос видел страшное будущее. Жемчужина, словно машина времени, переносила его вперед на три урожайных сезона до начала событий на Земле. В былые времена драконы, почуяв приближение опасности, помогали людям, посылая на землю огонь, воду, ветер, оживляя деревья и леса. Но однажды… в Чаромдракос пожаловал злой человек. Он совершил преступление, с которым не мог смириться ни один житель занебесного города, и с тех пор драконы поклялись оставить человеческий род без помощи, а черный страж – князь Орлик пообещал убить любого, кто пересечет черту между Землей и Чаромдракосом. Когда на Земле случались войны, Орлик ликовал. Расправив паруса своих крыльев, он смелей добавлял огня не во имя спасения, а ради уничтожения человеческих городов и земель. И конечно же он надеялся однажды подпалить и того самого злодея, что однажды предал волшебство, но тот надежно прятался.

Лишь одной семьи гнев Орлика не мог коснуться. Помня о добром и щедром старце Никоне, Уранос поклялся сохранить его род от полного исчезновения и по возможности предупреждать Штейнов об опасности.

Хранителем рода Штейнов назначили меня – Луку, тогда млечнозубого щенка, а сегодня вожака огненных оками. Спускаться на землю мне было запрещено. И говорить со Штейнами я мог, лишь когда они спали, и то пока вы не достигали совершеннолетия. После люди реже видят цветные сны, ещё реже верят в волшебство. Даже мне сложно прокрасться в их сознание. Но сны Камиллы – другое дело. Почему-то Уранос верил, что именно эта девочка могла бы изменить судьбу волшебного мира. Да, он был слишком стар, и ему хотелось верить.

Но в ту ночь Космокардисия отказывалась что-либо предсказывать. Черные угри пожирали друг друга медленно, лениво чавкая. Уранос посмотрел на меня и сказал:

– Я наведался в сон господина Штейна, и мне показалось, он не спешит покидать Петроград. Лука, что бы ни случилось, пусть земные псы охраняют девочку, пока Вечность хранит молчание, но я чувствую, это – затишье перед великой бурей.

– Так, быть может, впустить её в Чаромдракос?.. – предложил я.

– Исключено, – зарычал Уранос, обдав меня своим горячим дыханием. – Орлик убьет её. Ты храбрый, Лука. Но что ты можешь против дракона? Ступай к оками. Стереги врата, а мне ещё предстоит встреча с царевичем. Эх, и радость моя и горе.

– Снова гонял китов? – спросил я напоследок.

– До поросячьего визга. Ещё немного, и на Землю бы пролился дождь. И это посреди зимы, – хмыкнул Ура-нос. – Гензель – гадкий мальчишка, но сердцу стариковскому любимый. Будущий царь всё-таки, а царей нужно воспитывать с детства. Но вот сегодня я задам ему жару! Надеру ему хвост! Ступай же Лука, – приказал Уранос.

Я что было сил побежал к воротам Чаромдракоса. Забравшись на изумрудный холм, я схватил свой боевой рог и затрубил, да так, чтобы звук этот разорвал облака и туманы, чтоб его услышали все петроградские псы. Тихвин первым принял сигнал тревоги и с надеждой взглянул в небо в ожидании подробностей. Но что ещё я мог ему сказать? Вечность молчала, Уранос молчал, и лишь Орлик беззвучно подкрался ко мне и прохрипел:

– Костями чувствую, уже рядом, рядом.

– Кто она? – подпрыгнув от неожиданности и его смрадного дыхания, переспросил я.

– Моя шкура, мои лучшие доспехи, – задумчиво ответил Орлик. И улегся рядом.

– Значит, будет война? – недоумевал я.

– На земле война уже идет, и она не наша. Я чую, наша будет на небе, она будет последней. Для него или для нас. Каин сейчас там, где я думаю, а значит, он найдет девчонку, чтобы вновь ворваться в Чаромдракос.

– Но как он найдет Камиллу? Откуда узнает, что это она – проводник в мир Вечности? – нахмурился я.

– Хм… как? Уже триста лет он ищет по городам и странам потомка Никона де Штейна, того, кому разрешен вход в мир Вечности. Я напугал девчонку, чтобы она больше не желала видеть Чаромдракос. Временно этот страх её остановит, но она по-прежнему единственная, кто способен пересечь границы далеких ирисовых полей, – вздохнул дракон и, выпустив пар из ноздрей, сказал: – С каждым годом Каин слабеет, но он всё ещё силен, чтобы найти девчонку. И я чувствую, он уже в Петрограде, и когда эта Камилла оказалась здесь, от её одежды, от её волос и кожи уже пахло им. Его дыханием. И моей шкурой, конечно. Это он принес с собой войну, и Каину всё равно, сколько людей погибнет. Ты помнишь, что я проклял свою шкуру? И теперь, куда бы он с ней ни отправился, везде начинается война. Вот и в этом самом Петрограде мор не остановить, пока Каин не уберется оттуда. Только вот этот выродок не успокоится, пока не отыщет пилигипника. Не найдет сам – бросится за помощью к колдунам и гадалкам!

– Но она находится под охраной, – с уверенностью в голосе, но с сомнением в сердце ответил тогда я.

– Что могут твои собаки против силы и хитрости Каина? – протянул Орлик.

– А тогда как ей помочь? Космокардисия молчит. И Уранос не дает ответа.

– Значит, будем ждать. Здесь две вероятности: или он не найдет девчонку и погибнет от бессилия весны так через три, успев, конечно, рассеять войны по всему миру, или найдет её и заставит открыть ему Чаромдракос, и вот тогда будет бой. Смогу ли я с ним сразиться? Ведь силами мы почти равны. Будь он проклят!

– Зачем ему возвращаться сюда? Ведь в Чаромдракосе его может встретить смерть.

– Или вечная жизнь. Он так жаждет царства и власти!

– Пока живы Арходас и юный Гензель, этому не бывать.

– Ты прав, Лука, а потому ни Арходасу, ни Гензелю лучше не покидать пределы Чаромдракоса. Никто не должен. И девчонке помогать мы не станем. Ты оповестил псов, теперь будь что будет. Чарум, Лука.

– Чарум, Орлик, – прошептал я, поджав от отчаяния хвост, вспомнил добрые, чуть влажные глаза маленькой Камиллы. Ребенка, который верит в наш чудесный мир и которого мы не можем спасти, опасаясь за собственные шкуры. Я заплакал. И мои огненные слезы резво скатились в мягкую траву и обожгли её своим шипящими каплями. Трава загорелась, но тут же потухла. Не потухла лишь моя надежда ещё раз увидеть малютку Штейн, смеющуюся и наполненную детскими фантазиями.