Текст книги "Полёт в Чаромдракос"

Часть вторая
Между двух миров

1. Огонь из занебесья

Он, словно вспышка, возник из языков пламени, что ещё мгновение назад мирно, заботливо обогревало кошачью таверну. От страха месье Шаморт заметался из угла в угол в поисках кувшина с водой. Кот спешил затушить разлетевшиеся в разные стороны шипящие угли. Они уже вцепились в сухие рыбацкие сети, подушки и деревянную посуду и, точно взбесившиеся котята, только что выпущенные из теплой коробки на волю, принялись лизать всё вокруг своими огненными язычками.

А Стрикс затаила дыхание, вытянулась в струнку с видом влюбленной мадам и драматично прислонила каменные ладони к своей груди. Слон протрубил рефрен из «Марсельезы». Луи, в свою очередь, спрятался под моей гаврошкой, оставив на свободе лишь кончик своего хвоста. Суетились все, кроме Камиллы.

Она протянула руку к неизвестному зверю, но та безжизненно рухнула на слегка подпаленные подушки.

Огненный пришелец стряхнул с себя голубой пепел и распушил густую шерсть. Когда зверь поднял на нас свой взгляд, я чуть не свалилась замертво. Его бездонные глаза пылали обжигающим пламенем острого горчичного цвета. Казалось, будто я видела этого зверя прежде. Точно на ожившей картине в спальне Камиллы в тот самый вечер, когда я ещё её презирала.

И вот передо мной стоит белый волк размером со взрослого пони. А впрочем, не совсем волк. Усы на его большой мохнатой морде были длинными кошачьими, растрепанными во все стороны, словно телеантенны. Уши его по-пумовски лежали на макушке. Хвост был тонким, к кончику заостренный, совсем как у крыс. На холке у зверя кружевной волной блестела огненная шерсть. И казалось, стоит ему разозлиться, как она разгорится красным пламенем и зажжет здесь всё вокруг.

На шее у волка висели охотничий рожок и кожаная фляжка, которую он с легкостью подбросил в воздух, и в тот же миг она оказалась в руках Стрикс.

– Merci, Louka[84]84
  Спасибо, Лука (фр.).


[Закрыть], – восторженно сказала она и махом открыла фляжку.

Понюхав содержимое, Стрикс одобряюще кивнула и поднесла её к губам Камиллы. Но та была так слаба, что наш гость сказал:

– Придется вливать. – Он присел рядом с Камиллой и, как добрый домашний пес, положил свою мохнатую морду на подушку так, что его мокрый нос точь-в-точь оказался у лица бабушки. – Это последняя порция. Там осталось не так много капель, – предупредил он и, понюхав уши, нос и горло Камиллы, неожиданно заскулил: – Время быстротечно.

В этот момент я вспомнила, как однажды на выставке зверей я попросила отца купить мне лайку. Выбрала щенка и без разрешения родителей стала тискать его и даже дала имя «Bébé»,[85]85
  Малыш (фр.).


[Закрыть] но отец отказал мне! Вернув малыша продавцам, он сухо объяснил, что собака и я несовместимы. Предложил взять черепашку, тогда уже отказалась я.

– Чарум, – шепотом произнесла я и смущенно добавила: – Кто ты?

– Меня зовут Лука. Я – оками, – ответил он и, мигом стряхнув тоску с породистой морды, твердо сказал: – Если не вольете ей молоко насильно, она умрёт.

– Rosie, tu pourras le faire mieux[86]86
  Рози, у тебя получится лучше (фр.).


[Закрыть], – сказала Стрикс и передала мне фляжку с китовым молоком.

Я коснулась её трясущейся рукой, но тут же с непонятно откуда взявшейся верой в себя я уверенно приподняла голову Камиллы, приоткрыла её остывшие уста и аккуратно, по одной капле, принялась поить её голубоватозеленой жидкостью. Молоко пахло приятно, напоминая мне аромат утреннего моря и цветущих ирисов, а в кристаллах его капель хороводились бессмертные полупрозрачные созвездия.

Внезапно молоко иссякло. Я со страусиным любопытством заглянула в горлышко фляжки, потрясла её. Ничего. Внезапно бабушка закашлялась, словно утопленник, получивший живительную порцию свежего воздуха.

Лука по-щенячьи завилял хвостом и подпрыгнул на задних лапах, цокая длинными когтями по деревянному полу. Стрикс, справившись с судорогой, заказала воробьям-официантам налить ей литр ядрёной лягушачьей настойки. Луи наконец-то выполз из укрытия и запрыгал у ног Камиллы, обнимая её по очереди то за одну, то за другую туфлю.

Откашлявшись, она вдруг притихла, но тут же распахнула свои глаза и уставилась в пустоту черного потолка. Её зрачки стали такими же лазурно-синими, как и китовье молоко. Оно заполнило её глаза до самых краев так, что они превратились в два неиссякаемых океана, наполненных тайнами и секретами.

– Что с ней? – испуганная, но завороженная, спросила я. – Она вроде как… почти спит, – усевшись у изголовья Камиллы, ответил Лука.

– Почти спит? Но как мы узнаем, что ей лучше? – тревожилась я.

– Я вижу, кроме слова «чарум», ты так ничего и не знаешь. Ты могла бы спасти её ещё прошлой ночью, если б поверила своим снам. Я ждал тебя, но ты боялась даже подумать о том, чтоб войти.

– Прошлой ночью? Да о чем ты?

– Luc, la fille ne sait vraiment rien[87]87
  Лука, девочка действительно ничего не знает (фр.).


[Закрыть], – заступилась Стрикс. – Kami restera couchée longtemps comme ça. Peutêtre, entre temps, tu peux lui tout raconter?[88]88
  Ками долго так пролежит. Может быть, пока ты всё и расскажешь? (фр.)


[Закрыть]

– По-вашему, я смогу рассказать? – Лука хмыкнул. Заходил взад-вперед, словно тигр в клетке. Слегка раздраженный вниманием разношерстной толпы, что готова была отдать всё за его снисходительное «да», он думал-думал, а потом глянул на меня, словно аппарат Рентгена.

– Я, правда, ничего не понимаю! – чуть не расплакалась я. – Где ты мог меня ждать… погоди… – Вдруг туманы памяти распахнули передо мной картину прошлой ночи. – Это ты в моем сне выл по ту сторону страшных ворот?

– Да, Рози, – навострив уши, ответил Лука. – Это я. Но ты хотела убежать, скрыться, твое сердце было полно ненависти и страха. И конечно, ворота тебе не открылись!

– Кто ты такой, чтобы укорять меня? Я и правда не думала входить в ворота. И вообще, я очень давно не видела снов и очень испугалась!

– Ты права Стрикс, – будто не замечая моей истерики, обратился к химере волк. – Я всё расскажу. Но для начала принесите мне немного земной воды. Мне нужно погасить внутренний огонь, чтобы задержаться на земле. Ками пролежит до первых солнечных лучей, что опускают на город лунмы. И это счастье. Конечно, она не погрузится в детский сон. Первое время она не будет нас слышать, но ближе к утру её глаза и уши вновь почувствуют всё, что здесь происходит. Молоко вернет ей силы! А пока она будет и с нами и далеко, там, где нет снов, только бездна. Для неё это как транс. Кусочек грез, как таблетка от головной боли…

– Luc…. Vas-y![89]89
  Лука… ну же! (фр.)


[Закрыть] – прервала его Стрикс.

– Ты готова выслушать меня, Рози? – голосом профессора-экзаменатора спросил он.

– Готова, Лука…

– Ты всё ещё ненавидишь Камиллу?

– Не знаю, Лука, не уверена.

– А в чудеса ты веришь?

– Я верю, Лука, – ответила я дрожащими губами и протянула к волку свои руки.

Он подошел ко мне, сел рядом. Передние лапки положил мне на колени, как делают дрессированные домашние собаки, прежде чем выманить лакомство, и взглянул мне в глаза. Свет же его глаз был таким ярким, что я зажмурилась, но, разглядев в них тепло и доброту, немного успокоилась и улыбнулась.

– Я помню Камиллу ещё маленькой. Короткая стрижечка «боб», добрые и слегка грустные щенячьи глаза, застенчивый голосок. Ты наверняка не знала, что она сильно заикалась, так, что порой сложно было разобрать слова, но всё же она не молчала. Любила рассказывать свои человеческие истории: страшилки, смешилки, грустилки. И всё мечтала. А я всегда её понимал.

Вспоминая, Лука прикрыл свои совиные глаза и улыбнулся, оголив на мгновение острые клыки. Но я всё же успела приглядеться к ним. Нет, то, что Стрикс называла халадонтасом, явно принадлежало не Луке. Не его зуб Камилла носила на своей груди. Так чей же? Может, Лука и раскроет тайну.

И вот, хлебнув земной водицы, он начал свой рассказ.

2. Лука о далеком прошлом и будущем

В парах и поодиночке серебристые снежинки вальсировали на балу темной петроградской ночи. Подобно дамам и кавалерам из высшего общества, они заняли лучшие места в лучах призрачных фонарей, стерегущих дремлющую подо льдом Фонтанку.

То был декабрь 1916 года. Луна по-княжески разлеглась над мостами и храмами взъерошенного революционным духом Петрограда. Как старый волк-одиночка, город жалобно стонал в капкане самых разных неприят ностей.

Вторую зиму в мире шла война. История так и нарекла её мировой. Боролись страны, как обычно, за правоту и власть, припомнив друг другу и все старые обиды. Российс кой империей в ту пору правил царь Николай Романов. Долгое время он глядел на войну со стороны, не желал ввязываться в эту кровопролитную склоку. Но однажды всё-таки отправил своих солдат на сражение с Германией и Австро-Венгрией.

Люди гибли сотнями, тысячами. Словно какая-то невидимая сила нарочно бросала их в жерло вулкана войны. Словно кто-то нарочно стравливал страны, чтобы под шум выстрелов и крики людей вершить свои гадкие и страшные дела.

Со временем война не утихала, а лишь переезжала на новые сцены: большие и маленькие. Одной из них и стал Петроград. Здесь по какому-то странному сценарию разгоралась гражданская война. Народ выражал свои недовольства царем и требовал смены власти.

Дни в городе начинались и тянулись в беспокойствах, а ночью город дремал, содрогаясь от любого шороха и фырканья коней – поводырей поздних экипажей. Их тени перемещались быстрее кронштадтского ветра, толпясь то у праздных стен Юсуповского, то у неприступных ворот Зимнего дворца.

Камилла же сладко спала в своей кроватке, занавешенной тонкими переливающимися шелками Востока. Она прислонила свой маленький носик к носу желтого плюшевого бульдога, что подарил ей отец, однажды вернувшись из Франции. Он гостил в столице безупречных искусств, демонстрируя свои работы на выставке лучших ювелиров мира.

Георгий Штейн от рождения был мастером. Ему покорялись любые драгоценные камни. Они, словно разноцветный пластилин, позволяли ему делать с собой всё что угодно. И он изобретал! Миниатюрные подвески, фигурные серьги, шкатулки, дамские зеркала и, конечно, ювелирные игрушки. Штейн работал на дому, в небольшой, но всегда прибранной и светлой мастерской на Фонтанке. Камилла любила смотреть, как её отец бережно выкладывает замысловатые узоры из бриллиантов и рубинов, что превращают обычные вещи в произведение искусства. Впрочем, к самим драгоценностям и украшениям Камилла оставалась равнодушной. Ей больше нравилось наблюдать за трудом отца. Как он подбирает камни, как придумывает рисунок, потом передумывает и начинает работу заново. В эти минуты она жалела, что не знала своего деда Петра. Он был знатным ювелиром. Как, в общем, и её прадед и прапрадед. Так уж получилось, что все мужчины в семье Штейнов испокон веков работали с драгоценными металлами, вдыхая в них новую жизнь.

Георгий мастерил игрушки и украшения для состоятельных особ. И в первую очередь для русского царя и его большой семьи. Царские дочери радостно повизгивали, когда венценосный отец дарил им какую-нибудь фарфоровую лягушку, украшенную изумрудами и прочими породистыми камешками. Конечно, они щедро платили Штейну за его работу.

Вот и в эту декабрьскую ночь Георгий мастерил. Склонившись над своим столом, он изобретал нечто крошечное, такое, что подошло бы и кукле. Но нет. Это был подарок для его принцессы Ками, о котором она даже не подозревала. Через несколько быстротечных минут часы пробьют три. В это время десять лет назад она и родилась. Его добрая девочка, которой каждую ночь снятся невероятные сны, которая верит, что жизнь – это сказка, где добро побеждает зависть и несправедливость. Во всяком случае, так говорил ей Георгий.

Они жили без матери. Она умерла, когда Камилле было пять лет. Больше Георгий решил не жениться, а всю свою жизнь посвятить воспитанию маленькой Камиллы. Хотя богемные петроградские дамочки, охотницы на освободившихся мужей, не раз предлагали господину Штейну свои ручки и сердца.

Камилла заворочалась, и плюшевый бульдог случайно слетел на пол. Часы пробили три. Каждый год в это время Камилла просыпалась, предчувствуя свой день рождения. Она распахнула глаза и, обнаружив, что рядом нет игрушки, принялась бороздить просторы кровати в поисках бульдога. Словно крошка крот, она проползла под одеялом, уткнулась в подушки, разбросала их и, нигде не обнаружив пса, уселась на кровати, свесив вниз босые ноги.

В эту секунду дверь в комнате отворилась.

– Тук, тук, тук! – услышала она веселый голос отца. – Могу ли я увидеть принцессу? – Георгий лукаво прищурился.

– Вот она! – потирая сонные глаза, ответила Камилла.

Эта фраза получилась у неё превосходно. Девочка старалась не говорить длинными предложениями, чтобы отец не расстраивался из-за её заикания. Она даже составила список коротких фраз и носила его с собой, чтобы в случае необходимости сказать: «Я голодна», «Спасибо», «Устала» и так далее. Но это на людях. Дома, да ещё и в своей кровати, она говорила намного лучше.

Камилла начала заикаться после смерти матери. Сначала она долго плакала и кричала, а потом её когда-то чисты й и струящийся голосок превратился в робкое кваканье. Но господин Штейн верил, что когда-нибудь малышка излечится. И это несмотря на то, что доктора пророчили её недугу вечную жизнь.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал господин Штейн и танцующим лисом приблизился к кроватке дочери, быстро и незаметно для Камиллы прихватив с пола затаившегося бульдога.

– Сюрприз! – воскликнула девочка и в ожидании подарка скрестила пальцы на обеих руках.

– Вот именно! Самый настоящий сюрприз. И знаешь, кто его принес?

Камилла помотала головой, окончательно растрепав волосы, прежде уложенные в шапочку для сна.

– Ав-ав-гав! – внезапно залаял господин Штейн, озвучивая будто бы вынырнувшего из-под кровати плюшевого бульдога. На шее у пса блестела тоненькая цепочка, а на ней висело что-то напоминающее яйцо крошечной птички. – Тяф, тяф, принцесса Камилла! Я прискакал из волшебной страны снов и принес то, что тебе пригодится! – продолжал говорить отец от имени пса.

– Ха, ха! – веселилась Камилла, пытаясь отобрать причитающийся ей подарок у прыгающего бульдога.

Отец специально дразнил её, а она думала, как бы так извернуться, чтобы подвеска оказалась в её руках.

– Лови! – крикнул Георгий и наконец бросил плюшевого пса вместе с сюрпризом прямо в ладони дочери.

– Ух, – напрыгавшись, промолвила она и, погладив по голове игрушку, аккуратно сняла с неё свой подарок. – Это яйцо? – удивленно спросила она.

– Не совсем, – прошептал отец. – Ну-ка, нажми на эту капельку росы, – сказал он, указывая на бриллиантовую капельку, что послушно застыла на гладкой поверхности фарфорового яйца. – Ап! Вот оно и открылось! С одного щелчка. – Кажется, Штейн и сам радовался своему изобретению.

– Ключик! – закричала Камилла.

И правда, к верхней части яичной скорлупы был прикреплен кукольный ключик из синего сапфира, а на её донышке виднелись две буквы, инициалы хозяйки: «КШ», Камилла Штейн и дата, 1916 год.

– Красота, – прошептала именинница. – Но что он открывает?

– А вот и главный вопрос, – улыбнулся отец и, обняв Камиллу, сказал: – Тут всё символично. Яйцо означает зарождение жизни, поэтому твой подарок и хранится в его оболочке. А ключик сделан из небесного сапфира, потому что сапфир – это камень бессмертия и мудрости. Я хочу, чтобы ты жила долго и была мудрой девочкой, как настоящий дракон. – Георгий приложил к лицу ладони, пытаясь изобразить драконьи усы, и вытаращил глаза. Камилла снова рассмеялась. – Отец рассказывал мне, что наш далекий предок был лично знаком с драконами.

– Правда?

– Не знаю, милая. Но думаю, правда.

– Пап, а ключ может открыть большие ворота? Я их часто вижу во сне… – вздохнула Камилла.

– Очень может быть! Думаю, что наш ключик волшебный и может открыть что-то и посерьёзнее твоих ворот.

– Ничего себе. А что же открывают волшебными ключами?

– Это уж тебе решать, принцесса, – поцеловал её в лоб отец и, надев на взъерошенные волосы Камиллы шапочку для сна, добавил: – С наступающим днем рождения, дочь.

– Папа, – прошептала она, когда он уже подходил к двери. – Я люблю тебя! Ключик буду беречь…

Господин Штейн послал ей воздушный поцелуй и вышел из комнаты. Камилла ещё немного посидела, разглядывая со всех сторон свой драгоценный подарок, и снова легла спать. Открытое яйцо она положила под подушку.

А вот Георгию не спалось. Он вернулся в мастерскую. Утром ему предстоял визит к царю. Мастер должен был показать владыке новенькие драгоценные игрушки, сделанные для царских детей к Новому году. И если правителю всё понравится, Георгий получит деньги и купит новый экипаж с белыми лошадьми, о каких мечтала Камилла, или всё-таки решится на долгожданную поездку в Париж.

Но всё это позже – до обеда у принцессы Ками намечался урок французского. А вот после Георгий запланировал праздничный обед в честь дочери. Хотя та и не любила застольных посиделок ни в её, ни в чью-либо честь. Но господин Штейн пообещал, что трапеза будет недолгой и придут только друзья-родственники. А вот потом они вдвоём отправятся в театр. Вот такое времяпрепровождение Камилле уже нравилось. Она обожала смотреть на красивых актеров и забавных артисток, изображающих то радости, то страдания. Она и себя представляла на сцене, только в роли певицы. И она репетировала. Правда, только дома перед зеркалом и шепотом. Так она не заикалась. Но стоило гувернантке или отцу постучать, девочка вмиг замолкала и делала вид, что занимается арифметикой или читает пушкинские сказки.

Пока Георгий планировал будущий день и бесконечно ходил по комнате, под окнами дома остановилась карета. Штейн притушил свет и, скрывшись за темной занавеской, выглянул в окно. Из экипажа никто не выходил и никто в него не садился. Лошади, раздраженные ночным морозом, чихали и фыркали. Вороная била копытом по мостовой. Сама карета выглядела весьма странной. Раньше Георгий не видел её в этих краях. Она словно была обтянута змеиной или крокодиловой кожей, зловеще переливающейся в тусклых лучах уставшей за ночь Луны. Постояв минутку, кучер припустил лошадей, и карета с визгом исчезла так же внезапно, как и появилась…

– Странное время, нехорошее, – произнес вслух Георгий и, опрокинув стопку коньяка, постарался уснуть. Нет, он не любил спиртного. Просто Георгий Штейн чувствовал страшные перемены и первый раз в своей жизни боялся. Меньше за себя, больше за Камиллу. Коньяк не прогнал тревожных мыслей, но вскоре позволил погрузиться в крепкий сон. И Георгию приснился отец. Петр Штейн давно умер, но частенько являлся сыну во сне. Порой даже давал мудрые советы. На сей раз он пожал сыну руку, по достоинству оценив подарок, что Георгий преподнес своей маленькой принцессе на день рождения.

– Хорошо ты это придумал про ключик, – сказал ему Петр. – Только думается мне, и не от ворот он вовсе…

– Почему же? А вдруг подойдет? – смеялся Штейн-младший.

– Может, и подойдет, но мне кажется, она воспользуется твоим подарком по другому случаю, – упорствовал дед. – Поверь мне, чтоб попасть в Чаромдракос, не нужны никакие ключи. Только детское сердце и фантазия, мой мальчик. Ну, или… да черт с ним. Не время тебе знать много.

– Детское сердце и фантазия у неё есть! – рассмеялся Георгий.

И вдруг увидел, как отец его засветился зеленым огоньком и, уменьшившись до размеров мухи, мгновенно исчез! Георгий стоял один посреди какой-то темной пещеры, и ему было очень холодно.

– Подумай, как уберечь дочь на земле, – вдруг услышал он низкий нечеловечий голос.

Это говорил белый дракон. Мордой он был похож на седую лошадь с длинной бархатной бородой.

Дракон предостерег ювелира:

– Уезжайте, мой мальчик, беда совсем рядом. Я слышал, в городе война, а значит, и он… он совсем рядом. В Чаромдракосе нет места человеку, хотя ему у нас и безопасней. Постарайся сберечь её на земле! Постарайся!

Но не успел Штейн ответить ему, как сон прервался радостным криком его дочери:

– Утро! Папочка! Сегодня мой день!

3. Незваный гость

– Лука… снова она! – взволнованно сказала я, как только уже ставшая навязчивой песня вновь закралась в мое сознание.

– Слышу, – неожиданно спокойно ответил оками. – Они зовут тебя, но сегодня тебе не удастся уснуть. Ты же сама так решила. И скоро утро.

– Чарум, чарум, Чарумдракози, – повторяла я вслух то, что слышала. Словно в моих ушах сидели крохи узыканты и наглым образом, без разрешения, когда им только вздумается, начинали петь и играть.

Лука потряс головой, как будто и в его уши кто-то засел с ансамблем, и сказал:

– Она поет, чтобы ты поверила и перестала бояться ночных полетов!

– Кто это «она»? И о каких полетах идет речь? – не понимала я.

– Её зовут Астра, – прошептал Лука. – Они знают, что Камилла совсем плоха. Они также знают, что она не может вернуться назад. Сама не может. Это закон. Да и возраст не тот. А вот тебя могли бы впустить. Но они не верят тебе. Пока не верят. Один раз ты уже оказалась у ворот, но испугалась…

– Любой бы испугался! – возмутилась я. – Я думала, что сойки разобьют меня о землю вместе с коляской!

– Да, чтобы не бояться, ты должна знать правду, – сказал оками.

– Allez,continue, Luca. On doit finir jusqu'à l'aube[90]90
  Продолжай, Лука. Мы можем не успеть до рассвета (фр.).


[Закрыть], – врезалась в разговор Стрикс и противненько щелкнула костяшками пальцев. – Je m'entraîne,[91]91
  Разминаюсь (фр.).


[Закрыть] – объяснила она.

– Всё, больше не поет! – воскликнула я.

– Чувствует приближение земного солнца, – объяснил Лука. – Если я не вернусь домой вовремя, то меня ждет наказание, и я больше не смогу спуститься на землю. Лет сто. Но самое страшное, если меня лишат дара понимать человеческий язык, – фыркнул Лука. – Наверняка они уже знают, что я унес остатки китовьего молока Камилле. И конечно же понимают, что это последние капли, собранные ей.

– Ты говоришь о них как о богах. – Мне показалось, что Лука волнуется не меньше меня. Что от его рассказа будет зависеть если не моя, то жизнь Камиллы точно.

– Они не боги, – серьезно сказал Лука. – И у них нет богов. Царица Астра добра и справедлива, царь Арходас силен и рассудителен, а Гензель… – улыбнулся Лука и причмокнул: – Гензель для меня навсегда останется вредным, но смелым мальчишкой. Это история о драконах и людях. История, в которой твоя бабушка сыграла важную роль.

– Je veux entendre tout depuis le début encore une fois[92]92
  Хочу ещё разок послушать всё сначала (фр.).


[Закрыть], – не выдержала Стрикс.

Лука набрал полную грудь воздуха, и мы снова отправились в зимний Петроград. Ровно к полудню.

 
– La Cigale, ayant chanté
Tout l'été,
Se trouva fort dépourvue
Quand la bise fut venue,[93]93
  Когда северный ветер пришёл. La Cigale et la Fourmi – Стрекоза и Муравей. Jean de La Fontaine, Fables, livre I (1668)


[Закрыть] –
 

осознавая каждое слово, медленно произносила Камилла.

Она то вытягивала губы уточкой, чтобы придать себе утонченный образ парижанки, то прижимала язычок к нёбу, чтобы четче выговорить типичную французскую «r». Получалось у неё неплохо. Даже несмотря на то, что в квартире уже витал дух праздничного обеда: её любимых шоколадных кексов, мятно-земляничного чая и наверняка чуть кисловатой кряквы в медовом соусе…

Аврора, горничная, всегда напоминавшая Камилле раздобревшую персидскую кошку, важно расставляла на круглом дубовом столе вазочки с разными лакомствами и раз за разом поправляла кончиками своих розовых пальцев небесно-голубую скатерть. А та, выждав, когда мадам скроется на кухне, из вредности вновь сползала со стола.

Камилла, поборов вкусненькие ароматы угощений, с ещё большим усердием завела:

– Quand… la bise…. fut venue…[94]94
  Когда северный ветер пришёл. La Cigale et la Fourmi – // Стрекоза и Муравей. Jean de La Fontaine, Fables, livre I (1668)


[Закрыть]

– Ma chere! Tres bien et fin, fin, fin…[95]95
  Моя дорогая! Очень хорошо, хватит, хватит, хватит (фр.).


[Закрыть] – мягко улыбнувшись, сказала учительница французского, мадам Софи.

Она была родом из одного парижского пригорода, но вышла замуж за русского офицера и перебралась в Российскую империю. Офицер уверял, что Петроград не уступает, а во многом и превосходит своей красотой европейские города. Вот и Софи российская столица тоже приглянулась. И всё же она слишком отличалась от бледнолицых горожан. Солнечные лучи и крылатая влажность французского пригорода одарили её молодое лицо здоровым загаром, который не сходил с бархатных щек даже в зимнем Петрограде. Глаза Софи были бездонными, наполненными всеми красками и теплом цветочных полей, но в тот день в них закралась грусть…

– Mais, je veux…[96]96
  Но я хотела (фр.).


[Закрыть] – попыталась возразить Камилла и снова начала заикаться.

– Aujour'hui tu as bon jour! Notre lecon est fin. Bien?[97]97
  Сегодня твой день! Наша лекция окончена. Хорошо? (фр.)


[Закрыть]

– Qui, bien[98]98
  Да, хорошо (фр.).


[Закрыть], – смущенно ответила именинница. Однако она прекрасно понимала, что день рождения – не повод отменять занятия. Кроме того, французский Ками полюбила с первых минут её визита в оперу. Артисты пели только на нем. Тогда принцесса Ками ничего не поняла, но твердо решила – познакомиться с этим волшебным языком её долг. Вдруг пригодится. К тому же знания парижских стихов считались признаком хорошего тона. Во всяком случае, в России. – Il parait, tu es triste?[99]99
  Кажется, ты грустна (фр.).


[Закрыть] – всё-таки спросила она.

– Je vais rentrer en France. Probablement, pour toujours[100]100
  Я возвращаюсь во Францию (фр.).


[Закрыть], – призналась София и достала из нагрудного кармашка шелковый платочек, чтобы промокнуть покрасневшие глаза.

– Mais pourquoi?[101]101
  Но почему? (фр.)


[Закрыть] – недоумевала Камилла.

– Mon mari…[102]102
  Мой муж (фр.).


[Закрыть] Мой муж говорит, так будет безопаснее. Что-то странное творится в Петрограде. Но тебя это никак не касается. Не волнуйся, – подбирая слова, уверила София. – У меня для тебя есть подарок.

Она протянула Ками золотой образок с изображением странного мистического существа с глазами человека, а мордой обезьяны. И тот, оказавшись в маленьких ладонях девочки, игриво заблестел.

– Это хранительница Парижа. Её зовут Стрикс. Когда-то этот образок подарила мне бабушка. Теперь я дарю его тебе. Уверена, когда-нибудь ты увидишь Стрикс вживую. А пока пусть талисман хранит тебя! Только спрячь его получше.

Камилле так не хотелось расставаться с Софи, что она кинулась ей на шею и заплакала. Впрочем, уже через секунду она отпрянула и, шмыгнув носом, серьезно сказала:

– Обязательно приеду. – И тут же унеслась в свою спальню.

От неожиданности Софи вскочила, выронив из рук мокрый от слез платочек. Она подумала, что обидела Камиллу, и уже бросилась за ней, как вдруг Камилла вернулась ещё быстрее, чем исчезла. В руках она держала своего желтого бульдога.

– Вот, это тебе! – сказала она и протянула Софи игрушку.

– Тебе не жаль с ним расставаться?

– Пусть он хранит тебя в дороге!

– Так тому и быть, – воскликнула Софи и, подняв Камиллу на руки, закружила её, словно легкую фарфоровую куколку.

Après[103]103
  Позднее (фр.).


[Закрыть] именинница пригласила своего учителя на обед. По-шмелиному тарахтя, к столу слетались и другие гости. Граф Абрамов с семьей, супруги Пиводаводкоделовы с детьми, ворчливая зажиточная тетка Рублева-Никифорова и князь Феодоровский, знаток столичных застолий. Но из всей этой компании как раз к Феодоровскому Камилла относилась лучше всех. Её смешил полулысый коренастый мужчина, издали напоминающий цирковую обезьянку. Князь частенько выпивал, оттого всегда и всем говорил правду. Георгий Штейн знал, что водку от него нужно ставить подальше. Стоило Феодоровскому накатить, как он тут же пускался в пляс, изображал и лошадку, и собачку и с ребячьей радостью катал на своей спине Камиллу. Девочка визжала от восторга, пришпоривая лакированными туфельками округлые бока своего «скакуна».

Зато старуха Рублева-Никифорова жуть как не любила князя. А всё потому, что он знал обо всех её денежных махинациях и, напившись, нараспев рассказывал о них всем, кому посчастливилось оказаться рядом.

– Ну, вот, кажется, все и собрались, – объявил хозяин дома. – Я предлагаю поздравить мою девочку, Камиллу Штейн с днем рождения и пожелать ей…

– Много детей и внуков! – выкрикнули Пивоводкоделовы.

– Денег! Богатства всесторонне охватывающего! – перебила их Рублева-Никифорова.

– Позвольте, я договорю, – с легким укором сказал Штейн. И все притихли. – Так вот, девочка моя, я желаю тебе всегда оставаться таким же добрым и чистым ребенком и верить в чудеса. И они никогда тебя не бросят.

– Ура! – захлопала в ладоши Камилла.

– Вон чё, фи, – тихо процедила Рублева-Никифорова, потягивая коньяк.

– И то верно, за чудеса! – поддержали Абрамовы.

– И вот оно главное чудо – я здесь, Камилла, – завопил князь Феодоровский и принялся прыгать вокруг стола, изображая из себя дикого зайца.

– Анатолий, да уймись ты! – захохотал Георгий Штейн.

Веселье прервала взволнованная Аврора. Семенящими шагами гувернантка вошла в гостиную и, словно извиняясь, протараторила:

– Господин Штейн, к вам ещё гости. Некий господин Фрикс.

– Кто он? И по какому вопросу? – нахмурился Георгий Штейн.

– Господин Фрикс сказал, что принес подарок для Ками.

Камилла заметила, как глаза её отца заблестели, а его мысли проявились на высоком лбу хмурой морщиной.

Неосторожно Георгий поставил на стол бокал с рубиновым вином так, что, разбушевавшись, ягодные капли выпрыгнули прямо на кружевную скатерть.

– Пускай войдет, – холодно сказал Штейн.

– Всё верно, пускай, хоть и не звали. Мы же люди гостеприимные, – принялись перешептываться Абрамовы и Пивоводкоделовы.

А Камилла подскочила к отцу и взяла его за руку. Его ладонь была холодной и сухой, словно Георгий и вовсе не пил вина.

– Папа, что происходит? – прошептала она.

– Ничего, принцесса. Просто какой-то дядя тоже хочет поздравить тебя с днем рождения.

– Эх, когда уже в театр? – вздохнув, пролепетала Ками.

– Скоро, уже скоро.

В гостиную вошел высокий худой человек в строгом костюме богатого шоколадного цвета. Из-за костлявых плеч и сухости фигуры костюм болтался на господине как на вешалке. Желтоватые, покрытые зеленоватыми венками руки висели острыми граблями, подбирая рукава пиджака. Но вопреки своей схожести с Кощеем Бессмертным, двигался господин элегантно, по-кошачьи плавно. Увидев хозяина и маленькую хозяйку дома, он почтительно поклонился и протянул господину Штейну руку. Штейн ответил крепким рукопожатием.

Камилла наблюдала за приветствием, спрятавшись за отцовской спиной. Слегка высунув голову, как это делают белки в поисках еды, она впилась своими взглядом в бледное, чуть ли не бескровное лицо незнакомца. Лицо было красивым, но странным. Его точно изготовили на заводе венецианских масок и забыли расписать акрилом. Он был человеческим воплощением Арлекина. С правильным острым носом, точеным подбородком и выведенными бледным бежевым карандашом губами. У него совсем не было ресниц, а платиновые волосы идеально лежали на яйцеобразной голове.

– Рад знакомству, господин Фрикс, – сдержанно произнес хозяин дома. – Мне кажется, раньше мы в городе не встречались.

– О да, господин Штейн! – вежливо, как мурлыкающий, в надежде заслужить сметану кот, ответил гость. Он говорил быстрее жителей Петрограда и тише жителей Москвы, местами путаясь в ударениях. – А я не так давно в Петрограде, – признался мистер Фрикс. – Я – доктор.

– А у нас никто не болеет! Вот досада! – радостно прокричал уже захмелевший князь Феодоровский.

– Это радует, – не глядя на буйного гостя, отметил Фрикс.

– Как вы узнали, что у моей дочери день рождения? И почему…