Текст книги "Полёт в Чаромдракос"

– О, понимаете, господин Штейн. Раз уж я врач… детский врач. Мне предоставили список всех мальчиков и девочек с их днями рождениями и, конечно, адресами. Мне необходимо знать о здоровье детей. Вы же слышали, приближается голод. А ещё вся эта разруха.

– Кончай пугать, профессор! – вновь выкрикнул князь. – Давай лучше к нам за стол.

– И правда, господин Фрикс, проходите. Мне неудобно, что не предложил вам раньше, – смутился Георгий.

– Благодарю, но я вынужден отказаться. Я просто пришел познакомиться с Камиллой и подарить ей вот это. – Гость протянул высунувшейся из-за отцовской спины Камилле коробочку шоколадных конфет.

Именинница молча приняла подарок и, словно загипнотизированная, лишь спустя миг сказала:

– Merci beaucoup[104]104
  Премного благодарю (фр.).


[Закрыть].

– Не за что, – улыбнулся доктор. – Ещё раз с днем рождения. Простите за беспокойство. Рад был встрече.

Не успел господин Штейн поблагодарить гостя за внимание, как тот со скоростью летучей мыши вылетел из гостиной, оставив за собой шлейф морозного горького воздуха. Плечи Камиллы покрылись мурашками – девочка терпеть не могла холод. И она взволнованно посмотрела на отца. Но тот не ответив ей на вопросительный взгляд, направился к окну в надежде нащупать глазами тонкую фигуру доктора Фрикса. Но доктор словно исчез. Вместо него Штейн увидел громоздкую карету, ту самую, обтянутую бугристой кожей, что дежурила у их дома прошлой ночью. Карета почти беззвучно тронулась, растревожив, однако, сонного старого пса. Косматый бродяга понесся за ней, громко лая. Но, поскользнувшись, растянулся на льду и по-щенячьи заскулил.

– Папа, мне так хочется спать, – вдруг услышал Георгий за своей спиной.

– Что с тобой? А как же театр?

– Мне нехорошо, – тихим голоском сказала Камилла и обняла отца.

Он прикоснулся к её лбу. Тот был горячим. Вскоре Георгий попросил гостей уйти и уложил дочь в кровать.

– Странный дядя, – промолвила Камилла. – Этот Фрикс.

– Доктора… они все немного странные. Поспи, принцесса, – вздохнул отец и, поцеловав Камиллу, вышел из комнаты. – Аврора! – позвал он горничную.

– Да, господин Штейн.

– Отдохни сегодня, сходи в театр, – устало улыбнулся Георгий и протянул Авроре новенькие билеты в Александринский театр. – Постановка Мейерхольда, – уважительным тоном добавил он. – А нам с Ками лучше остаться дома.

4. Чарум

В добрые дни Камилла засыпала без труда. Стоило её головке оказаться на подушке, как девочка тут же проваливалась в сказочный мир сна. Но бывали времена, когда её глаза отказывались закрываться, подобно старым скрипучим ставням, и не пускали Камиллу в страну грез. Такое бывало, когда не стало её мамы, когда Камилла случайно увидела, как мясник разделывает розовую свиную тушу, и когда узнала о наступившей мировой войне. И вот сейчас, в её десятый день рождения, от волнения она не могла сомкнуть глаз.

– Один… два… три… – шепотом считала Камилла воображаемых кошкодрыгов, крошечных существ, которых сама себе и придумала.

Считать овечек она никогда не любила. Они казались ей слишком медленными и занудными, чтобы любоваться ленивыми перебежками. А кошкодрыги поселились в голове Камиллы, когда она увидела выпрыгнувшую из соседского окна кошку Марфушку, как ни в чем не бывало приземлившуюся на все четыре лапы и кончик хвоста. Её тут же застиг врасплох внезапно появившийся дворовый пес Борька. Кошка ощетинилась и устрашающе запружинила, распушив свой хвост-метелку и издавая при этом шипящие ругательные звуки. Борька округлил глаза и убежал. Камилла тогда попыталась нарисовать злющую Марфушку, но придала ей более доброжелательный вид. Так у неё получился кошкодрыг.

В представлении Камиллы кошкодрыги напоминали взъерошенных котят, только что открывших глаза. Из спины у них росли малюсенькие голубые крылья, какие бывают только у бабочек. С чешуей! Кошкодрыгский хвост делился на домашний кошачий и парадный змеиный. Существо это, по задумке Камиллы, было наидобрейшее. Питалось оно драгоценной пылью с рабочего стола Георгия Штейна. Камилла и сама однажды попробовала на вкус пылинки алмаза, но не оценила деликатеса… А вот кошкодрыги за такое лакомство могли кому и палец оттяпать. И Камилла всегда вежливо просила Аврору не стирать пыль с отцовского стола. А та ей подыгрывала.

– Нет, нет, милая, Ками! Вытирать не буду. Я только сгребу её в эту мисочку, чтобы ваши кошкодрыги ели, как полагается, из посудки, – смеялась она.

А ещё, по заверению Камиллы, её сказочные друзья знали семь тысяч языков. И умели мастерить спальные подушки, набивая их своей же шерстью и нашептывая на каждый волосок тайное заклинание, чтобы хозяину такой чудо-подушки снились самые необычные и захватывающие сны…

Но, видимо, подушка Камиллы прохудилась. Девочка уже насчитала две сотни кошкодрыгов, уставших прыгать в окно и карабкаться обратно, как вдруг услышала незнакомую мелодию. Она разливалась по комнате молодым весенним ручейком. Потом забралась на горячий лоб, прокатилась по щекам и волосам Камиллы и убаюкала её, унося в волшебную пещеру подсознания.

 
Чарум-чарум,
Чарум-чарум…
Колыбель чудес…
Пой дракон великий, Чарум!
С высоты небес, –
 

только и смогла разобрать Камилла, прежде чем окунулась в сон по самую макушку.

Кошкодрыги разлетелись по углам её комнаты, превратившись в звенящую пустоту. И лишь один – самый маленький из них – завопил:

– Нужно наладить ей подушку! А то Ками нас перепридумает!

Но Камилле было не до них. Наконец-то, крепко сомкнув глаза, она, наполняя всю свою грудь теплым воздухом, полетела. Камилла была асом по части таких полетов! Она то усердно набирала скорость, часто взмахивая руками, то замирала, позволяя себе парить в воздухе. Одно не давало ей покоя – что за новая мелодия появилась в этом фантазийном мире? Ни она её выдумала, ни она и пела, но через секунду мелодия растворилась, Камилла приземлилась на высокий голубой холм и услышала уже знакомые писклявые голоса, радостно приветствующие её на той стороне сна. Это были сойки.

– Здравствуй, Камилла! Давно не заходила, – упрекнула её пухлогрудая птичка.

Камилла виновато улыбнулась и, погладив её по гладкому клювику, сказала:

– Мне снились другие сны. Их было так много.

– А мы подумали, что ты обиделась, – протянул причесанный птах с синими глазами.

– С чего вдруг? – недоумевала девочка.

– Ну, из-за тех ворот, что не открываются.

– Ах да! – воскликнула Камилла: – Вы… – И тут она вновь начала заикаться. Волнение, хоть и радостное, обострило недуг. – Вы не могли бы…

– Проводить тебя к воротам? – помогла ей пухлогрудая сойка.

– Да! – радостно ответила девочка. – Ключ! – добавила она, вынув из нагрудного кармана отцовский подарок, и раскрыла кроху яйцо одним щелчком чистой капельки.

– Ничего себе! – всплеснули крыльями сойки, любуясь на заигравший всеми небесными красками ключик.

– Погоди, но это же человеческий ключ, он может не подойти, – засопел серьезный лысоватый птах по имени Сократ.

– Да помолчи ты! Он же драгоценный. Тут и сапфир есть! Должен подойти, – толкнула его в бок сойка Сафо.

– Так полетим? – тихонько спросила Камилла.

– Конечно, конечно! – засуетился синеглазый птах Платон.

– Я сама, – предупредила Камилла и попыталась оторваться носочками от мягкого синего мха, но не вышло.

– Камилла, прекрати ты, – философски завел птах Дедал, разминая крылья перед полетом, – ты можешь прилететь к нам, расправив руки, один-другой раз. Но чтобы летать и не падать, нужны настоящие крылья. А ты их всё ещё не придумала. Задача тебе: в следующий раз прилетай с чертежом, я на него взгляну, и решим, годятся твои идеи или нет!

– Ладно, – кивнула Камилла.

В этом сне она побывала уже не раз и не два. Однажды она даже похвасталась сойкам, что умеет летать, и это их поразило. Ведь парить в небе девочке помогали собственные руки и вера в то, что, расправив их, она может балансировать, как птица. Но было одно «но». Вера в такие обстоятельства могла пройти, например, с возрастом. Поэтому сойки и предложили ей сделать настоящие крылья, как это делали дети ещё триста лет назад. К тому же лететь до громадных ворот неизвестной ей страны приходилось против ветра, и с приближением к цели он только усиливался. Это был Борео Штормоусовый – ветер самого князя Орлика. Конечно, Камилла не могла справиться с такой стихией. Её руки были слишком слабыми.

…Птицы подхватили Камиллу и клином направились в сторону изумрудных гор, верхушки которых уже подрумянило красное Солнце заката. Существовало над волшебной землей и Солнце восхода. И были они родителями того самого Большого солнца, что светит над человеческой землей. Оно же и Солнце сотворения.

Камилла любовалась сказочным пейзажем. Такой, сотканный из лиловых ирисов, гор, уходящих макушками в туманы, розовых рек и хамелеонов-облаков, она встречала лишь в одном сне. Здесь же она чувствовала себя спокойно, если не считать нескольких странных деталей.

Каждый раз, оказавшись за границей сна, руки-крылья Камиллы приносили её туда, где на примятой голубой траве стоял гигантский фотоаппарат. Примерно такой, что она видела в фотоателье петроградского мастера Карла Буллы, только раз в десять больше. Булла снимал Камиллу, когда ей исполнилось пять. И как фотограф ни старался развеселить девочку, на снимке она вышла пухлощекой хомячихой. Впрочем, не лишённой детского обаяния.

А тут стоило Камилле опустить босые ноги на влажную траву, как фотоаппарат издавал резкий крякающий звук. Потом девочку ослепило вспышкой, и какое-то время она стояла истуканом, часто моргая глазами. И вот наступила тишина. Камилла терпеть не могла фотографироваться. Она бы с радостью уничтожила все карточки, сделанные великанской фотомашиной. Но где найти фотографии и хулигана фотографа за столь навязчивое приветствие? Девочка не знала, а сойки предпочитали молчать, когда дело касалось человеческих вопросов.

А ещё Камиллу волновали неприступные ворота! Её просто возмущало, что в своём собственном сне она не может открыть их. Словно и не сон это вовсе, а вполне себе реальная реальность, где всё существует по своим законам, вопреки капризам и желаниям самой Камиллы.

– Идем на снижение, – предупредил Дедал, и Камилла прикрыла глаза. Она уже знала, чем грозит им полет против ветра. Сойки начнут ускоряться, и ветер растреплет их перышки так, что часть из них обязательно окажется во рту, носу и ушах Камиллы вместе с птичьим пухом.

– Не бойся, сегодня ветер несильный, – заметила Сафо.

Посадка прошла успешно. Камилла, держа в руках свой крошечный ключик, восторженно посмотрела на чудесные ворота, но не решалась подойти ближе.

И тут она услышала, как кто-то за воротами затрубил в рог. Этот звук отозвался эхом у засыпающих гор. Вслед за ним послышался волчий вой. Камилла содрогнулась, но всё-таки подошла к воротам. Закрыв глаза, она сосчитала до трех и принялась искать замочную скважину, но её там не оказалось. Тогда гостья просто прикоснулась кончиком ключа к воротам и представила, что провернула его один раз по часовой стрелке. Она мгновенно отпрянула назад и, затаив дыхание, принялась ждать. Сойки сгустились над ней, будто одно пернатое розовое облако.

Ворота скрипнули и, чуть приоткрывшись, снова замерли. Из метровой щели в глаза Камилле выплеснулся лазурно-серебристый играющий свет. Она вытянулась на носочках, чтобы разглядеть в нем хоть что-нибудь, как внезапно на неё нахлынула приятная мелодия, манящая сюда. Снова «чарум», снова «колыбель чудес». И вот из ворот вышел я.

– Чарум, Камилла. Я – Лука, – протянул я ей.

А Камилла молчала. Точнее, она пыталась ответить на мое приветствие, но боялась, что начнет заикаться и испортит наше знакомство.

– Чарум… – наконец сказала она и почему-то поклонилась мне, но уже через секунду, по-детски почуяв, что белоснежное чудовище не причинит ей вреда, спросила: – Можно тебя погладить?

Она положила свою крошечную ладонь на мою голову и аккуратно, словно всё ещё побаивалась, провела несколько раз по моей шерсти и даже против неё. Не знаю, что чувствовала Камилла, но было жуть как щекотно!

– Кто ты? – спросила тогда она.

– Оками… Я – оками. Страж великого занебесного города, вожак стаи… Я понимаю язык людей и могу научить их слушать природу. Только если люди сами того захотят. Вообще, в последнее время с людьми мы не встречались. Ну, кроме тебя. Удивительно, какие у тебя яркие сны! Такие, пожалуй, снимают все запреты.

– Ты красивый, – прошептала Камилла, с любопытством заглядывая мне в глаза. – А «чарум»… это что?

– Это такое приветствие, Камилла, – объяснил я. – Как «здравствуй». Но это же и похвала, и благословение. В общем, это хорошее слово!

– А где я? – поглядывая в щель между воротами, уточнила Ками.

– Это Чаромдракос. Древнейшая провинция. Здесь ты или желанный гость, или прогневленный враг.

– Чаромдракос… – повторила Камилла. – Раньше ворота не открывались. Наверное, дело в ключе? – спросила она.

– К несчастью, нет. Но твой ключ совсем не простой. Храни его. Сегодня царица выпустила меня предупредить тебя об опасности, но мне нельзя спускаться на землю. Пока нельзя. Человек ещё не принес великую жертву. И возможно, этого никогда и не произойдёт, – вздохнул тогда я. – Поэтому царица сама позвала тебя. Скажем так, по старой памяти. Из уважения к роду.

– Что за опасность? – испугалась Камилла…

И только я хотел всё рассказать, как он всё испортил… Орлик. Он появился внезапно. Сорвав последние лучи кровавого солнца, он выплюнул рыжий огонь, вмиг обрушивший на нас запах гнилой рыбы и перемолотых мышиных костей. Расплющив трепещущий от страха воздух своими почерневшими перепончатыми крыльями, сверкая желтыми орлиными глазами, он надвигался на нас.

Камилла, как загнанная в угол мышка, топталась на месте, придумывая, куда бы спрятаться, и не нашла ничего лучше моей пушистой спины. Она обняла меня, и я услышал, как сильно и громко бьется её маленькое сердечко. Я знал, что силой мне не сравниться с Орликом. Но я всё же ощетинился и зарычал. Проклиная себя, что так и не исполнил команды, данной мне царицей.

– Орлик. Она не опасна! Она не останется здесь. Обещаю. И ты уходи, – предупредил я.

– Кыш, с дороги. Человеку не место в Чаромдракосе. Посторонись, я сказал!

– Орлик, она – другая, – зарычал я. – Царица просила…

– Плевал я на царицу! – разозлился он и приготовился атаковать огнем, как вдруг Камилла закричала:

– Папа! Мне страшно!

Я быстро высвободился из её объятий и отпрыгнул подальше, чтобы не унестись в ваш мир в качестве трофея. И она проснулась.

– Кто он, этот Орлик? – спросила я Луку.

– Дракон!

5. Человек, уснувший на золоте

Словно по одному лишь взмаху самой скорой волшебной палочки, Георгий Штейн оказался в комнате дочери. Камилла обняла его и заплакала. Она не могла поверить, что в любимом сне её так сильно напугают да ещё прогонят. А ведь она так хотела вернуться к забавным сойкам и получить свои настоящие крылья! А тут, откуда ни возьмись, дракон!

Отец принялся расспрашивать её, что же такого страшного приключилась во сне, но Камилла лихорадочно трясла головой и плакала. И вскоре рубашка господина Штейна от этих слез превратилась в мокрый «соленый платочек». Вдруг Камилла успокоилась, широко зевнула и спросила:

– Ты был в Чаром-дра-ко-се?

Георгий удивленно поднял брови и сказал:

– Нет, но слышал о нем от деда, а он от прадеда. Неужели ты была?

– Кажется, да.

– И видела…

– Луку… и Орлика. Так страшно, – схватилась за голову Камилла.

– Страшно? Но никто в Чаромдракосе не причинил бы ребенку вреда.

– Орлик злой! Гадкий.

– Дед говорил: «Нет зла в Чаромдракосе». Милая моя, может, ты ошиблась? Может, это был другой город?

– Не ошиблась. Ах, чертов чарум-чарум-чарум-дракози!

– Тогда это очень странно. А можно я кое-что тебе расскажу?

Камилла кивнула и, свернувшись в клубок, улеглась отцу на колени.

– Когда в мире не было ни электричества, ни газет, ни телеграфа, когда одни люди верили в магию, а другие занимались ею, тогда и жил в Париже наш далекий предок – Никон де Штейнон (это позднее фамилию сократили до «Штейн»). И жил он совсем один, без жены, без детей. Ах нет! Был у него всё-таки дружок – белый мышонок по имени Лянежка. Господин Штейн слыл мастером своего дела. Он уверял, будто бы слышал голоса драгоценных камней, чувствовал, как бьются их сердца! Оттого он и создавал такие дивные украшения. Богатые люди их очень ценили и платили Штейну большие деньги. К старости Никон сказочно разбогател. Только вот не было у него настоящего счастья. Ему было одиноко в своём большом каменном доме. А ещё ювелир очень хотел поделиться своим даром мастерства с наследником, которого у него и не было. Годы шли, Никон слабел. И вот тут он решил изобрести эликсир долголетия.

– Бессмертия? – захлопала глазами Камилла.

– Нет, долголетия. Он хотел немного продлить свои деньки, хотел дождаться счастья. Итак, он раздобыл у слепых бродяг подземелья древние книги и занялся алхимией! Закрывшись в своём подвале, он изучал те книги, выводил странные формулы, смешивал друг с другом разные живые и мертвые вещества. И правда то или нет, но вскоре он научился превращать всё, что его окружало, в золото, – недоверчиво усмехнулся Георгий и продолжил: – И со временем золота у него стало так много, что он не знал, куда его и деть. Что-то отдал на благо людям: построил церкви, помог нищим. Но весь подвал его дома, все кладовые всё равно не опустели. А вот эликсир долгой жизни так и не получился. Видать, не те книги продали ему бродяги, – вздохнул Штейн. – И вот однажды он якобы перед смертью решил взглянуть, сколько же у него осталось золота, чтобы завещать его да хоть уж кому-нибудь. Принялся считать монеты и, утомившись, уснул. Ему приснился белый дракон. Вроде бы тот сказал:

«Я – Уранос. Ты мог видеть меня в своих магических книгах, меня ты называл уроборосом, когда учился превращать металлы в золото. Я даровал тебе мудрость и терпение. Так помоги же мне».

«Чем же, Уранос? Я стар. И у меня нет ничего, кроме этого проклятого золота», – сказал Никон.

«Видишь ли, мой сын болен, – сказал Уранос и указал Никону на огромное яйцо, на дне его лежал не то скелет, не то слишком уж тощий ящер. – Когда люди на земле стали охотится за золотом, воровать его из недр земли и пещер, собирать его со дна рек, убивать, грабить, тогда золото мира стало иссякать. А если нет золота, то ни драконам, ни небесным светилам нечем питаться. Чтобы править Чаромдракосом (это наш занебесный дом), мой наследник, старший сын, должен быть золотым. Но он родился во время этой золотой лихорадки, и теперь, облаченный лишь в скелет и мышцы, он умирает. Я скормил ему последние запасы, собранные с гор, но этого мало. Так отдай же мне своё золото, чтобы я создал для него новую шкуру – надежную броню. И я дарую тебе вечную жизнь и наследника, которого, я слышал, у тебя нет».

«Вечная мне ни к чему. Мне хватит и столько, чтобы встретить своё счастье и прожить с ним до конца жизни. Забирай мое золото, – сказал Никон. – Пусть твой сын будет здоров».

«Чарум, Никон! Я исполню своё обещание».

«Уранос, как я узнаю, что твой царевич поправился?»

«С этих пор ты и твоя семья – почетные гости в Чаромдракосе. Засыпайте покрепче, и пускай вам снятся добрые сны. А где сны – там и Чаромдракос!»

«То есть мы встретимся в Чаромдракосе?» – переспросил Никон.

«В царстве добра и справедливости. Где единственный верный закон – закон уробороса, согласно которому «всё когда-нибудь возвращается на круги своя, и если так должно быть, значит, так и будет».

«Благодарю за науку, Уранос», – поклонился дракону Никон де Штейн.

«Чарумдракози, человек», – ответил дракон…

И когда наш предок открыл глаза, то есть проснулся, вокруг него не было уже ни крупинки золота. Он подошел к дубовому столу, внутри которого хранил свою большую книгу с формулами и чертежами, куда записывал все свои удачные и неудачные эксперименты по добыче эликсира долголетия, и увидел на её толстой кожаной обложке змея. Внешне он ничем не отличался от Ураноса. Алхимик провел своим сухим пальцем по бугристому хвосту дракона и мысленно соединил его с мордой. «Всё когда-нибудь возвращается? Интересно…» – только подумал Штейн, как вдруг в дверь его дома постучали. Никон никого не ждал, но всё же отворил. Перед ним стояла приятная незнакомка. Немолодая. С вьющимися черными волосами, легким румянцем на белых щеках.

«Простите, я заблудилась», – растерянно сказала она. Говорят, вот так Никола и встретил свою будущую жену. Ему тогда было за восемьдесят, но выглядел старик бодро. Вместе они покинули город в поисках приключений. Странно, но говорят, однажды у них родился сын, с которым они путешествовали по всему миру. Но в Париже его, как и их самих, никто толком и не видел.

Известно лишь только, что наш предок прожил долгую жизнь, не оставив, однако, на земле ни завещаний, ни писем. Кто-то из наших дедов уверял, что Никон де Штейн отправился в Чаромдракос, куда после него наведывались и другие наши предки. Но вот уже три поколения как никто не может пересечь его границы.

– Почему же? – не поняла Камилла.

– Точно не знаю. Ты же сама говорила: ворота закрыты.

– Знал про ворота? И молчал? – разгневалась девочка.

– Я не был уверен, что ты не можешь попасть именно за ворота Чаромдракоса, – виновато сказал господин Штейн. – И как вижу, тебя прогнали.

– Что я им сделала?

– Не ты точно и не я. Думаю, это был другой человек, – вздохнул Штейн. – Ну ничего. Видишь, ты почти там побывала.

– Опасность…

– О чем это ты?

– Лука хотел предупредить меня, – вновь задрожала немного успокоившаяся Камилла.

– Не волнуйся, жихарка моя, – рассмеялся отец в надежде успокоить дочь. – Нет тут никаких опасностей. Война, так она скоро закончится. Не хмурься, а то защекочу!

Камилла сделала вид, что слова отца, особенно это веселое сказочное «жихарка», её позабавили и она больше не боится. Но спать ей больше не хотелось.

И они с отцом отправились в гостиную. Он заварил чай, принес так и не съеденный на день рождения дочери торт, и они устроили сумеречную трапезу. Потом господин Штейн играл на скрипке, а Камилла танцевала, перебрав все стулья и табуреты на роль кавалера. Вскоре из театра вернулась Аврора. И, удивленная, что Камилла не спит, погрозила ей пальцем и разворчалась. Но потом с упоением принялась рассказывать, как восхитительно играли петроградские актеры и как этот «носатый» Мейерхольд заставил весь зал поверить в прелести его «биомеханики».

– Ой, я бы и сама сыграла! – заливалась Аврора. – Я многие пьесы знаю наизусть. И пусть у меня акцент, кого он сейчас волнует! Главное, биомеханика.

Камилла и Георгий с иронией, но с интересом слушали её рассказ. И казалось, всё улеглось по полочкам. Страхи и слезы улетучились. В комнате стоял смех, приправленный ароматом малинового чая. И Камилла беззаботно наблюдала, как за окном повалил снег. Но тут она, словно опомнившись, давай шарить по карманам своей пижамы. Наконец вывернула их наизнанку и с потерянным, виноватым взглядом котенка, что разбил горшок с цветущей розой, сказала:

– Я оставила ключ в Чаромдракосе.

– Такое разве возможно? – засомневался отец.

– Уверена, да. Он выпал из моих рук, когда появился этот Орлик.

– Я сделаю новый, – решительно сказал господин Штейн.

– Нет уж, – твердо ответила Камилла. – Я вернусь за ним.