Текст книги "С надеждой на Встречу"

Не только «почему», но и «зачем»

Нам всем время от времени бывает плохо. Причем иногда просто плохо, а иногда – очень. Порой это бывает связано с какими-то внешними обстоятельствами – рабочими, общественными, материальными, личными; а порой все происходит, все зарождается внутри. Душу точно тисками стискивает, словно через мясорубку ее кто-то проворачивает, так ей тяжело и так больно. И как в первом, так и во втором случае мы нередко малодушествуем, поддаемся саможалению и совершенно, казалось бы, искренне восклицаем – вслух или про себя: «Да почему же мне так тяжело, почему так плохо?!»

И не просто восклицаем, но и унываем, и печалимся, и скорбим, и даже в то состояние приходим, которое сегодня, как правило, депрессией именуется.

Хотя на самом деле вместо всех этих риторических вопросов и – тем паче – саморазрушения безоглядного стоило бы просто повнимательней, побеспристрастней в жизнь свою всмотреться, в собственное сердце поглубже заглянуть. Сколько мы сами ошибок делаем – в отношениях с людьми, в работе той же, в ситуациях различных, в которых каждый день оказываемся! Как часто действуем неосмотрительно, если не прямо-таки бездумно, не заботясь о возможных последствиях, побочных, так сказать, эффектах своего действования. И когда они не замедляют сказаться, никак признать не желаем, что они плод наших собственных трудов. Хотя ведь тут все проще простого: или живи осмотрительней, внимательней, или не удивляйся результатам плачевным. Или, по крайней мере, когда оказываешься не в силах их понести, делай выводы на будущее.

То же и с сердцем нашим: мы позволяем там жить и плодиться бессчетному множеству страстей, холим и лелеем их, угождаем им, даем им возможность из маленьких змеек превратиться в огромных огнедышащих драконов. И потом, когда их дыхание опаляет нас изнутри, когда когти их рвут, кажется, в клочья душу, мы опять наивно-изумленно-обиженно недоумеваем: «Это что же со мной такое творится?»

Хотя, опять же, и тут все сложно разве? Не оставляй сорняки расти невозбранно на почве своего сердца, выкашивай, пропалывай, в буквальном смысле слова искореняй их, не давай им заглушать доброе в тебе, не предоставляй им места, питания, удобрения – и тебе не будет так трудно, так больно, так плохо. Или кайся, когда плохо, находя в этом и вину, и оплошность свою, и будь ревностнее и разумнее впредь.

Но… Даже и внимательным, и осмотрительным, и ревностным, и мужественным в христианском подвиге своем тоже бывает плохо. И тоже задаются они подчас этим же вопросом: «Почему?»

И может быть, даже сложнее им, потому что явной, на поверхности лежащей причины они не усматривают, что конкретно исправить – не знают.

А о причине глубинной, основной самой забывают, как забывают о ней и те, у кого и прочих причин хоть отбавляй. Мы все находимся в состоянии падения, все больны одной и той же болезнью, поражены одной и той же язвой. И потому не может наша жизнь быть беспечальной. И время от времени мы обязательно будем страдать – от внешних или от внутренних к тому поводов или же от тех и других вместе. Забывать об этом ни в коем случае нельзя: предупрежден – значит вооружен; значит сможешь выстоять и не сломаться, помня, что боль ненадолго, что рано или поздно она оставит, отпустит тебя, надо просто потерпеть, отдавая дань неизбежному и в каком-то смысле для нас – естественному.

Но и о другом надо помнить. О том, что есть тот, кто ненавидит Бога и все сотворенное Им, а более всего – нас. Ненависть эта стала содержанием его бытия, она чудовищна по своей силе, по своим устремлениям. И это именно враг так мучает душу, так уязвляет ее, что она еще на земле вкушает, кажется, горечь адских мучений, как бы приобщается к ним. Именно враг не только причиняет ей боль, но и старается ввергнуть в отчаяние, внушая, что это страшное состояние не пройдет никогда, станет нашим достоянием и в этой, и в вечной жизни. При этом противник Божий и наш всегда пытается внушить, убедить нас, что его нет, что переживаемое нами – наше и ничье более.

И хотим или не хотим мы, брани этой, и нападений, и ран не избежать нам никак. Потому что все мы на войне – и рассеянно живущие, и те, что посерьезней, посознательней к дару бытия относятся. И кому, как не нам, христианам, знать это: сколько раз в Таинстве крещения звучит мысль о том, что мы воины – воины Христовы. А воины всегда являются особо привлекательной добычей для врага, всегда находятся в перекрестье прицела. Поэтому когда получаем удары, когда вонзаются в нас стрелы, то чего этому дивиться…

Скорби не «почему» – они «зачем»: чтобы научиться, когда больно и горько, бежать не в сторону, а в Отцовские объятия Господа.

Можно и не дивиться, можно и принимать происходящее с нами скорбное как должное, но неужели единственное, что остается, – это лишь терпеть и терпеть и терпением спасать душу свою? А если нет на это уже сил, если объята душа мраком, если промерзла насквозь от вражьего холода?.. Есть и Тепло, Которое греет всегда, и Свет, Который во тьме светит, и тьма Его объять не может (ср.: Ин 1, 5). И чем тяжелее, тем ближе приникать к Нему надо, тем больше о Нем помышлять, тем сильнее к Нему стремиться. И узнавать раз за разом, как впервые, как чудо: чем хуже – тем ближе Он; чем тяжелее – тем больше Его помощь; чем невыносимее скорбь – тем слаще утешение. В этом и есть оборотная сторона нашего «плохо», наших печалей и скорбей, их сокровенный и часто ускользающий от нас смысл. Они не «почему» только лишь – они еще и «зачем». Затем, чтобы через все это познать Его силу и любовь, чтобы научиться, когда больно и горько душе, бежать не в сторону, не в пустоту, не в себя самих, а в Его Отцовские объятия.

Самостоятельность и самодеятельность

Иногда бывает тяжело. А иногда – настолько тяжело, что сил никаких терпеть нет. И, что хуже всего, сколько ни пытаешься понять, за какие прегрешения тебе это все, никак не поймешь.

Вроде бы и грехов особо тяжких нет. И жизнь церковная ни в чем не ущербна. И ни на кого не обижаешься так, чтобы обида эта между тобой и Богом встала. И трудишься не покладая рук, и работаешь, и стараешься… В чем же дело-то? Почему так тяжко? Так, что, кажется, еще немного – и просто свалишься. И мало того – почему все так запутанно, так сложно, так головоломно?

И приходит иногда ответ – ясный, простой, удивительно четкий. Да потому, что ты давным-давно все делаешь… сам!

Ну правильно, сам. А кто же еще должен за тебя все делать?

Да нет… Сам – то есть без Бога, самостоятельно, самодеятельно в неком особом смысле этих слов.

Этого не объяснить человеку неверующему, хотя он-то страдает от сей болезни тоже немало. Но верующий – больше. Ведь он знает, на опыте уже своем не раз убеждался, что это такое – когда Господь все делает как бы за, вместо тебя. И когда Он отступает и дает тебе потрудиться одному, чтобы ты почувствовал, каково с Ним и каково без Него.

Это иногда становится наказанием за гордость, за превозношение, иногда – за осуждение других, иногда – за неблагодарность. Но любящему Бога и притом внимающему себе все содействует ко благу (Рим 8, 28). В том числе и промыслительное оставление. И стоит только все осознать, ощутив перемену, покаяться, как становится много легче и лучше.

Однако все гораздо сложней, когда не Господь от тебя отошел – по милости Своей, а ты от Него – по неразумию твоему: неосознанно, ненамеренно. Неосознанного и ненамеренного так часто не замечаешь – пока совсем до края не дойдешь…

Как это бывает и с кем? Да то-то и оно, что приключается эта беда нередко с людьми в высшей степени благонамеренными, неленивыми, ревностными даже – как в духе Мариином, так и в Марфином. Берет на себя человек ношу – вроде бы и по силам. А потом добавляет еще. И еще. И еще… И идет шаг за шагом вперед, не останавливаясь, не сбавляя темпа.

И дела хорошие, нужные делает. И людям помогает. И подвизается, как может. Но, начиная с какого-то момента, все это – сам. И в конечном итоге чаще всего – слом.

«Какой-то» момент в действительности вполне определенный – тот, в который человек перестает задаваться вопросом, а угодно ли то, что он намеревается предпринять, Богу. Перестает о разумении воли Божией молиться. Перестает прислушиваться к тому, что отвечает ему на эти молитвы его собственное сердце: мирно ли, смиренно ли, живо ли памятью о Господе и любовью к Нему оно? Или холодно и ожесточенно, замкнуто, сжалось?

Тут такой риск превратиться из Павла в Савла и услышать вдруг: Трудно тебе идти против рожна (Деян 9, 5). А еще больший – не услышать.

Мне запало в память выхваченное как-то раз из проповеди хорошо знакомого мне священника: почему Петр начал утопать (см.: Мф 14, 28–31)? Потому что убоялся? А с чего вдруг? На воду в бурю ступить и пойти по ней по слову Спасителя не убоялся, а когда уже шел, благодатью Божией, по поверхности ее, словно по земле, тогда убоялся? Нелогично как-то… Не оттого ли все, что подумалось ему в какой-то момент, что это сам он идет? Не забыл ли он на мгновение о Том, Чьей силой и волей вода уподобилась тверди? Если так, то что ж удивительного, что испугался, что тонуть стал?

Я не знаю и никто из нас не знает, как это на самом деле было с апостолом. Но то, что с нами это сплошь и рядом происходит, факт.

Когда начинаешь что-то ради Бога: дело какое-то, работу, жизнь, похожую на подвиг, то Господь, «и намерения целующий»[13]13
  См.: Иоанн Златоуст, свт. Слово огласительное в Светлое Христово Воскресение.


[Закрыть], подает щедрую Свою помощь. И ты идешь – осторожно, благоговейно – вперед, боясь, как бы не оступиться, не согрешить, не лишиться этой Божественной поддержки. И постепенно втягиваешься, привыкаешь к трудам и подвигам, они становятся чем-то обыденным и вроде бы посильным.

И вот то, на что ты прежде испрашивал благословения, о чем молился, ты начинаешь делать сам. И получается! По инерции, по привычке. И больше получается. И еще больше. И, может быть, долго ты так живешь – в зависимости от обстоятельств, от естественных способностей своих и от многих еще факторов внешних.

Но рано или поздно все же чувствуешь, что тебе не просто тяжело, как раньше бывало, а нет больше сил. Чувствуешь: еще немного и надорвешься… Так со многими случается. И с очень ревностными, и с не очень, и даже с совсем не ревностными порой.

Риск надорваться и вправду есть. И сломаться. Вот почему так важно – поняв, что самодействуешь, остановиться и разобраться: отчего так? Отчего ты остался один?

Оттого, скорее всего, что дела Божии вознамерился делать, о Боге забыв. Чудно звучит, но весьма часто бывает. Где? Да в нашей, церковной среде. Из-за чего ж иначе приходится видеть то и дело постников озлобленных, молитвенников сумрачных, соцработников ожесточенных? Знаем, что то и это – дела богоугодные. Но когда именно угодные, и как, и с каким сердцем приступить к ним – эти вопросы нередко и на ум не приходят. Вот и выходит, что делаем их подчас и не богоугодно, и даже прямо-таки Богу противно, и на самом деле – Ему противясь. Не замечая этого совершенно. А только… Только чувствуя ту самую тяжесть, от которой сил жить уже не остается.

И никак этого не избежать, никак не застраховаться, если не останавливаться почаще на путях своих и не проверять: пути мои Божии ли при том? Или нет? Кто-то скажет, конечно: а как разобраться, как быть уверенным в правильности ответа на этот вопрос? Есть один секрет… Если будешь готов остановиться, или свернуть, или даже вспять обратиться, если только поймешь, что такова воля Божия, то Господь ответ – ясный, вразумительный – тебе обязательно даст. А если нет, то зачем он тебе?

…Когда после долгого периода самодеятельности и самостоятельности вновь чувствуешь себя не только водимым рукой Божией, но и всецело в этой руке находящимся, ею держимым, то понимаешь всю силу и глубину евангельского: Без Меня не можете делать ничего (Ин 15, 5). Ничего доброго, разумеется.

И в сердце у тебя рождается отклик: «А я, Господи, и не хочу без Тебя…»

Спасительные мелочи и пустяки

Каждый священник день за днем сталкивается с человеческим горем, бедой, сталкивается со скорбью, с тем, чего человеческими силами, кажется, не исправить, не исцелить, не изменить. И единственные слова утешения, которые приходят на ум, это мужайтесь, держитесь, а единственный разумный совет – молитесь.

И правда. Господь не по силам, сверх меры испытания не посылает. А значит, держаться (потенциально) человек силы имеет. И, мужаясь, милости Божией в конце концов не лишится. Тем паче, если помнить будет: «Достойное по делом моим приемлю» (см.: Лк 23, 41).

И молитва. Разве бывает, чтобы она была лишней, неуместной, напрасной? Конечно же, нет. Или чтобы помощи не приносила? Или чтобы ничего в нашей жизни не изменяла? А вот так случается. Кажется.

Ведь и о молитве праведника сказано, что много она может, если поспешествуема (Иак 5, 16). Чем? Делами, самой жизнью. А молитва обычного, немощного человека разве без поспешествующего ей обойдется?

Мы и на самом деле часто оказываемся перед непреодолимой стеной невозможного, непосильного, неразрешимого. И замираем перед ней – в унынии, опустив руки, упав духом, на грани, а может быть, и за гранью отчаяния. И еще в недоумении: как же это, ведь получается, Господь все-таки послал искушение паче меры?

Не посылал. Но понять и увидеть это мы сможем, лишь рассмотрев, заметив мелочь, пустяк – то, что и в этой, безвыходной ситуации сделать для нас не невозможно.

Да, есть такая чудесная, Господом для нас припасенная в любых жизненных обстоятельствах палочка-выручалочка. Не можешь изменить этих обстоятельств в целом, глобально? Но зато можешь изменить что-то… в себе. Что-то, в чем обличает тебя совесть. Что-то, что давным-давно встало между тобой и Богом. Что-то, что, скорее всего, и тебе самому жить мешает. Стоит попробовать, и увидишь, как процесс пойдет. Может быть, чуда не случится, все не переменится тут же, в одно мгновение. Но мертвая точка однозначно будет пройдена, стена даст трещину и сквозь нее обязательно пробьется ясный и теплый лучик надежды.

И не только каких-то житейских дел все это касается. Но в еще большей степени – духовных. И тут ведь как часто бывает– на этой самой мертвой точке замирает христианин. Не что-то изменить не в состоянии, а себя самого! Это ведь беда почище любой другой! Хочешь стать иным, а все тот же. И выбился уже из сил, и падаешь раз за разом, и понимаешь: невозможно! Опыт говорит: ничего не получится!

А стоит внимание на те же пустяки, мелочи обратить, и опыт совсем другой появится. Нет сил, нет решимости быть верным в большом? Попробуй быть верным в малом – в том, на что сил и решимости достанет. И сразу почувствуешь, что и того и другого больше стало. И можно дальше идти. И так – шаг за шагом. Стоит эту закономерность понять, уяснить для себя, и ничего невозможного больше нет. Никому тебя не остановить. Кроме, разве что, лености и небрежения собственных. Но они и правда собственные. И потому в твоей власти.

Образ неверия доброго

Евангелие не таит от своего читателя немощей и несовершенств тех, о ком, наряду со Христом Спасителем, повествуют его строки. Причем не исключительно в тех случаях, когда речь идет о врагах Божиих. Поэтому прочесть в нем можно не только о властолюбии, зависти, лукавстве и злобе начальников иудейских, но и о предрассудках, во власти которых во многом находились еще не просвещенные Святым Духом апостолы. Можно увидеть, как они спорили о первенстве, проявляли маловерие, малодушие, не могли бодрствовать с Учителем своим тогда, когда в этом более всего настояла[14]14
  Настоя́ла (ц. – слав.) – приходила, наступала. – Примеч. ред.


[Закрыть] нужда. Евангелие рассказывает о предательстве Иуды (см.: Мк 10, 43–46), но не умалчивает и об отступничестве Петра (см.: Мф 26, 69–75).

Зачем нам это знать? Для чего это нужно? Почему в Евангелии обо всем этом говорится?

Почему… Да потому, прежде всего, что это правда. И не могло слово Божие, слово Истины ее, столь важную, столь необходимую, сокрыть от нас. Нам действительно не просто важно, но и необходимо знать, что апостолы были такими же людьми, как и мы, с нашими недостатками, страстями, слабостями. Иначе, не сознавая этого, как мы поверим, что способны стать такими, как они? Теоретически, конечно… Мы все будем говорить: «Ну это же апостолы…» А так, ведая, как оно было все с ними, проще им подражать – должно быть.

Но что порой получается в действительности? Словно забывая о том, какими апостолы соделались потом (и не только по благодати Духа Святого, но и по силе своего произволения), как жизнь свою прожили, как завершили ее, мы начинаем относиться к ним как-то чрезмерно фамильярно, на равных. И звучат такие смелые словосочетания: «предательство Петра», «неверие Фомы»… А права-то на них, мне кажется, нет у нас. Во-первых, потому что не нашей это меры дело – так вот запанибрата с учениками и самовидцами Христовыми быть. А во-вторых, слишком многое понимаем мы неполно, неглубоко и оттого неверно.

Вот то же «неверие Фомы», то же уничижительное: «Ну ты, Фома неверующий!» или и вовсе – «неверный»! Откуда такое высокомерие, откуда такая близорукость?

Разве кому-то из учеников, кто не увидел еще Христа воскресшим, просто было поверить в то, что это непостижимое для ума человеческого чудо совершилось? Разве не упрекал Господь их всех за неверие и жестокосердие (см.: Мк 16, 14)? Чем же Фома их хуже? Или нас? Мы-то ведь приняли веру в воскресение как дар, как данность, как опыт Церкви – той, в которой все наполнено Духом Святым, открывающим человеку Истину и утверждающим в Ней.

Что узнаем мы из Евангелия об апостоле Фоме до этого, такого яркого момента, до этого, такого драматичного заявления: Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю (Ин 20, 25)?

Такой вот, например, эпизод. Господь хочет идти в Вифанию к занемогшему, а в действительности уже умершему Лазарю. Ученики отговаривают Его: Равви! давно ли иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда? (Ин 11, 8). Они боятся за Него. Боятся, что вполне естественно, и за себя. Становится понятно, что Христос поступит так, как Он решил. И что же? Раздается голос Фомы: Пойдем и мы умрем с Ним (Ин 11, 16).

Господь так дорог для апостола, что он и смысла не видит в жизни без Него – настолько, что готов без страха с ней расстаться. Но все же он пережил смерть Наставника. Что происходит в его душе? Можно только догадываться. И тут ему говорят, что Господь воскрес. Мудрено ли, что он заявляет: «Не поверю, пока не увижу!»? Он просто понимает, что если обманется, ему этого не вынести…

А как Господь относится к его требованию? Осуждает, гневается? Нет – удовлетворяет его: Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои (Ин 20, 27). Потому как знает: слова неверия рождены любовью и исторглись из уязвленного скорбью о Нем сердца.

У нас есть такая любовь – до готовности за нее умереть? Есть такая боль – от удаленности, отлученности от Христа? Редко ли мы себя от Него своей жизнью отлучаем? Чем же мы тогда лучше? Как же осуждать можем? Свысока смотреть?

Или есть все-таки для гордости нашей основание, для самоцена оправдание, от Фомы в лучшую сторону отличие?

Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин 20, 29).

Мы блаженны! А не кто-то, не он в том числе! Ведь это мы невидевшие! Мы!

А чего мы на самом деле не видели? Разве не видели, не испытывали, как оживают раз за разом наши собственные грехом и суетой убитые сердца после исповеди и Причастия? Не сподоблялись дивных, нечаянных, невероятных милостей от Господа? Не поражались тому, как и в нашей предельной немощи совершается сила Божия? Если все это было и есть, а мы себя все так же «невидевшими» считаем, то плохи наши дела. А если не считаем, то «блаженны», получается, не о нас, в данном, по крайней мере, случае.

Нечем, нечем гордиться. И не за что, разумеется, апостола осуждать. И бездумно, по инерции, по обычаю «неверующим» его именовать грех.

Особенно – если вспомнить, как жил он дальше, после того, как уверился однажды и навсегда. И как живем мы, без конца уверяемые и разуверяющиеся.

Впору только каяться перед «неверным» и молиться ему: может, и нам хоть малая доля его «неверия» перепадет? Того, которое Церковь не как-то иначе называет, а непременно – добрым…

Правильная расстановка приоритетов

Есть такое расхожее, устоявшееся выражение: «Главное – правильная расстановка приоритетов». Выражение, характерное для жизни сугубо светской, от него так и веет холодом, сухостью, каким-то рафинированным рационализмом. А между тем… Между тем без этой самой расстановки успех в любом предпринятом деле возможен лишь случайный, временный. Без нее «предпринимателя» ожидает обязательное и, как водится, сокрушительное фиаско.

А как же иначе? Если ты не знаешь, что главное, что второстепенное, мечешься из стороны в сторону, распыляешься, тратишься на мелочи и не имеешь сил для первоочередного, то на какой еще результат можно рассчитывать? Особенно если существуешь ты в остроконкурентной среде. В таком случае твоя участь предопределена: ты будешь тем, кого сегодня презрительно и безжалостно именуют «лузером», человеком, который не только постоянно что-то теряет, но и сам основательно потерялся.

А каково быть «лузером» – теряющим и теряющимся – христианину? Ведь теряет он не только что-то суетное и тленное, но и то, что должно определить его участь в вечности, и опять же – себя самого, таким, каким должен был бы он быть. И потому в жизни христианской это тоже очень важно – правильно расставить приоритеты. Пусть это не наше выражение, пусть оно какое-то офисно-казенное, но оно предельно ясно, понятно для современного человека.

Мы потому-то и не преуспеваем, потому-то и топчемся всё на одном месте, а то и назад откатываемся, что отсутствует у нас эта расстановка – четкая и строгая. Мы всерьез заняты, увлечены сиюминутным, преходящим. Мы огромное значение придаем тому, как оценивают нашу жизнь и деятельность, нас самих окружающие люди. Мы подчиняемся законам этого мира и не просто подчиняемся – уважаем и чтим их. Евангелие?.. Да, конечно, мы читаем, иногда даже изучаем его, разбираемся в различных толкованиях, пытаемся по нему жить. Пытаемся? Пожалуй, да. Но можем ли мы при этом, положа руку на сердце, сказать, что жизнь по Евангелию – наш главный приоритет, что ничто не способно оттеснить ее для нас на второй план? Боюсь, что утвердительный ответ редко когда окажется свидетельством праведности нашего жития, скорее он изобличит либо наличие прелести, либо вполне намеренную ложь, либо, что вероятнее всего, поверхностность, несерьезность отношения к собственной вере. Да и потом – разве словами можно удовлетворительно на такой вопрос ответить? На него отвечают наши дела, тот выбор, который приходится ежеминутно делать, устроение нашего сердца, ведомое, впрочем, вполне лишь Богу.

Любой священник регулярно слышит на исповеди или просто в беседе: «Я так хочу жить по-христиански! Но у меня почему-то ничего не выходит». Что на это сказать говорящему и вкупе с ним самому себе? Когда человек хочет есть, он ест, и попробуй воспрепятствовать ему! Когда он хочет спать, то спит. Когда хочет сказать что-то, что переполняет его изнутри, то говорит, не думая порой не то что о своих интересах, но и об элементарном самосохранении!

А когда хочет жить по-христиански, очень хочет, то… почему-то ничего не получается. Очевидно, почему – потому что не самое это сильное желание, не побеждает, не превозмогает оно все прочие, но уступает им, подавляется ими. Нет правильной расстановки приоритетов. Той, которая делает христианина христианином не по имени, но по сути.

И пока так, остается «хромать на оба колена»: ни христианской жизнью жить толком не получается, потому как решимости для этого недостает, ни «обычной», поскольку сдерживает нас все же наша слабенькая вера, ограничивает в средствах к достижению небезгрешных целей. Но надо выбирать что-то одно. Что же? То, что «выгодней», «ценней», что способно «окупить все затраты», поскольку оно не временно, но вечно.

Надо опять-таки – правильно расставлять приоритеты…