Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая"

Вельяминовы. Время бури
Книга вторая. Часть девятая
Нелли Шульман

Иллюстратор Анастасия Данилова

© Нелли Шульман, 2017

© Анастасия Данилова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4490-1565-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Венгрия, январь 1945

Будапешт

На балконе второго этажа полуразбитого дома, выходящего на угол улицы Ворошмарти, заработал пулемет. Отсюда отлично простреливался бульвар Андрасси, перегороженный баррикадами, загроможденный камнем, с наскоро обложенными мешками с песком дзотами, у бывших станций метро. Здание напротив горело, дверь подъезда с треском распахнулась. На улицу высыпали боснийцы, из добровольческой дивизии СС «Ханджар», с мертвыми головами на фесках. Двое солдат тоже тащили за собой пулемет. Над бульваром завыла граната, эсэсовцы, бросив оружие, кинулись на землю. Булыжник разворотило взрывом, оторванная, окровавленная голова, покатилась по бульвару в сторону Дуная, к центру. Серая, испачканная, феска упала в растоптанную грязь.

Войска маршала Малиновского окружили город в декабре, но, следуя распоряжению Гитлера, командир девятого горного корпуса СС обергруппенфюрер Карл Пфеффер-Вильденбрух отдал приказ удержать город любой ценой. Из столице Венгрии предполагалось устроить крепость. Русские, по слухам, посылали парламентеров, в конце декабря, предлагая СС сдаться, однако уличные бои продолжались, переместившись в тоннель метро и канализационные трубы. Красная Армия медленно выдавливала СС из равнинного Пешта, отгоняя немцев к Дунаю, к холмистой Буде.

Над бульваром висел тяжелый, черный дым, январское небо хмурилось. Среди проваленных крыш зажужжал мотор легкого, двухместного самолета. Волк, было, вскинул гранатомет на плечо. Кузен удержал его:

– Не трать боеприпасы. Граната так высоко не достанет. Из противотанкового ружья можно было бы его сбить, но у нас его нет… – Мишель вытер рукавом куртки потное, разгоряченное лицо. Белокурые волосы, под рваной, вязаной шапкой испачкала копоть.

Самолет шел на восток, в сторону Хосок Тере и парка Варошлигет. Русские заняли аэродром Ферихедь. Немцы пока удерживали парк, используя аллеи для посадки легких самолетов. Командование СС, засевшее в Буде, передавало приказы для последней линии обороны, проходящей немного восточнее музея изобразительных искусств. Звук мотора затих, на бульваре стало пустынно. Выглянув за перила, Волк посчитал:

– Пятеро эсэсовцев. Значит, музей пока не тронули… – Мишель курил, положив руку на гашетку пулемета. Он, устало, кивнул:

– Двери хорошо забиты, а транспортный самолет в парке не посадить, места нет. Они, конечно, могут вывозить полотна на таких малютках… – он указал пальцем в сумрачное небо, – но все равно, дело подходит к концу. Главное, чтобы русские не стали интересоваться содержимым галерей и запасников… – третьего дня Мишель, рискуя жизнью, пробрался подвалами к музею и парку.

Регента Хорти посадили под домашний арест, в Будапеште всем заправляли немцы и местная фашистская партия, «Скрещенные стрелы». Музей закрыли осенью, но, насколько знал Мишель, картины не эвакуировали. Появившись с Волком в Будапеште, он, с поддельными документами, несколько раз ходил в галерею. Швейцарский коммерсант, уроженец Женевы, объяснялся с кассирами и смотрителями на французском языке. Он интересовался искусством, и отмечал на плане расположение картин в залах музея. У швейцарца при себе имелся даже маленький фотоаппарат, которым он часто щелкал. Камеру принес Волк:

– На черном рынке чего только не найдешь, а золото у нас пока есть… – ватиканские средства они тратили на документы для местных евреев и аренду домов, под видом шведской собственности. Мишель работал бесплатно, но остальные мастера фальшивых бумаг требовали золота. Валленберг давал взятки местным фашистам, которые, в свою очередь, делились полученным с СС. По подсчетам Рауля, с лета им удалось спасти почти пятьдесят тысяч человек. Многих отправили на безопасные квартиры, фермы и монастыри, в провинцию, но в городе еще оставалось много людей, рассованных по снятым на имя шведского консульства домам.

С началом уличных боев Валленберг, тоже рискуя жизнью, каждую ночь пробирался по улицам Будапешта, принося, с помощниками, провизию и воду, для еврейских семей. Водопровод в городе прекратил работу в декабре, с началом осады. Воду брали из Дуная, под артиллерийскими обстрелами, и из немногих сохранившихся колодцев. Все лавки города давно закрылись, но Волк только повел рукой: «Пусть тебя это не беспокоит».

Пользуясь знакомствами Блау, Максим сколотил группу надежных ребят. Они обворовывали склады вермахта и магазины, брошенные бежавшими на запад хозяевами. Гражданское население, боясь приближения русских, тоже покинуло Будапешт.

Волк забрал у кузена окурок:

– Пожалуй, кроме моих парней, Мишеля с Валленбергом, и евреев, в городе и не осталось никого… – ему не нравилось тоскливое выражение в голубых глазах кузена. Мишель смотрел в сторону музея. Со вчерашнего дня, когда по расчищенному центру бульвара Андрасси прокатились грузовики с эсэсовцами из «Принца Ойгена», на улице больше никто не появлялся. На востоке, за парком, гремела артиллерия, сеял мелкий снежок.

– Боснийцы разведчики… – сплюнув вниз, на окровавленный тротуар, Волк щелчком отправил туда окурок, – они боятся, что русские сюда авангард отправили, по канализации… – пока русских видно не было. Мишель стянул шапку, промозглый ветерок холодил голову:

– А если это фон Рабе… – он махнул в сторону пропавшего в тучах самолета, – если он за картинами явился, Волк? И вообще… – кузен не закончил. Максим знал о чем идет речь. С осени бригадефюрер, по слухам, принесенным Раулем, сидел в укрепленной Буде. На улицах его машины видно не было. Они даже не знали, остался ли фон Рабе в городе:

– И вообще, надо, чтобы он попал к нам в руки… – Волк, невольно, повертел в кармане куртки офицерский вальтер, – надо, чтобы он сказал, где жена Мишеля, чтобы ответил за свои преступления. И Петр Арсеньевич… – Волк поморщился, – наверняка при фон Рабе состоит. Власовцы здесь тоже подвизались, с осени… – они постоянно меняли брошенные квартиры, перетаскивая за собой пулемет с патронами, гранаты и несколько трофейных, немецких автоматов.

Достав бинокль, Волк, внимательно, осмотрел мостовую и тротуары:

– Самолет, наверное, в парк отправился, к Гунделю, – вспомнив о бывшем ресторане, а ныне бункере СС, он подумал о подельнике и Ционе:

– Блау ее любит, никогда не оставит. Надеюсь, они добрались до Польши. Только мы не знаем, что в Польше происходит… – с началом осады газеты в городе не выходили, а в немецких листовках писали только о железном щите СС:

– Впрочем, и в газетах бы правды не сказали… – Максим молчал.

Мишель, умоляюще, посмотрел на него:

– Здесь четверть часа до музея. Я туда и обратно… – он коснулся руки Волка, – я туда ходил, и возьму оружие, конечно… – Максим вздохнул:

– Без оружия я бы тебя и не отпустил. Ладно, – он посмотрел на часы, – вряд ли это фон Рабе летел, но проверь, на всякий случай. Русские от парка пока далеко… – Мишель похлопал себя по карману куртки:

– Они не тронут швейцарца, гражданина нейтрального государства. И шведа не тронут… – он кивнул в сторону выбитых окон квартиры.

Валленберг, вернувшись на рассвете, сразу провалился в сон. Они успели выпить дымного, горького кофе, пристроив трофейный чайник вермахта, над костром, в неработающем камине. Рауль широко зевнул:

– Провизия во всех домах есть, и я связался со Стокгольмом, по рации… – передатчик в шведском посольстве работал исправно, – дал им наш адрес… – Волк, недовольно, поинтересовался: «Зачем?». Валленберг удивился:

– На всякий случай, чтобы знали, где нас искать. Немцам он не уйдет, не беспокойся… – Волк разлил по трофейным чашкам кофе:

– Он может уйти русским, Рауль.

Валленберг, непонимающе, пожал плечами:

– Его некому передавать русским, но даже если так, то русские нас не тронут… – Максим хмыкнул:

– Будем надеяться. В любом случае, мы с Мишелем здесь оставаться не собираемся. Пойдем дальше, в Германию… – еще раз оглядев бульвар, Волк убрал бинокль:

– Что с тобой делать? Я бы тебя проводил, но нельзя Рауля одного оставлять, даже при оружии… – балконную дверь они загородили рваным, со следами от выстрелов матрацем. Привстав, Мишель прислушался к артиллерии, на востоке:

– Бои на границе парка идут, у музея войск нет. Я туда и обратно, подвалами. То есть обратно, я могу не один вернуться… – Волк проверил автомат кузена:

– Власовца пристрели на месте, Петр Арсеньевич… – Волк скривился, – отгулял свое на земле. Хватит и того, что он летом маршами смерти командовал… – в конце лета будапештских евреев гнали на север, к Польше, пешком. Рауль, с Волком и Мишелем, изображавшими консульских шоферов, нагонял марши, с пачками поддельных удостоверений, с печатями шведского консульства. Петра Арсеньевича они не видели, но Валленберг слышал, что русский приложил руку к организации вывоза евреев из города.

– Насчет твоего швейцарского паспорта, – мрачно сказал Волк, когда они, отогнув матрац, нырнули в задымленную, голую комнату, с полуразбитым камином, и покосившимся диваном, где спал Рауль, – ты его русским не показывай, буде их встретишь. А лучше бы не встретил… – разложив по карманам пистолет, десантный нож СС, со сбитой мертвой головой, и гранаты, Мишель подхватил автомат:

– Не встречу, им рядом с музеем делать нечего. Туда и обратно, – повторил он, выходя на темную, пахнущую старой кровью, промерзшую лестницу. Шаги стихли внизу.

Разломав ножку стула, Волк подбросил дров в огонь, в камне. Накрыв Валленберга старым, потрепанным одеялом, Максим налил себе остывшего кофе:

– Фон Рабе давно в Берлин сбежал. Но мы его и там найдем, обещаю. Ладно, пусть Мишель проверит. Ему так спокойнее… – он стал ждать, покуривая шведскую сигарету, из запасов Рауля.

Мишель курил, спрятавшись в подворотне, с разбитой, вывороченной из камня чугунной оградой. Над головой скрипела испещренная следами от пуль жестяная вывеска кафе, на террасе вповалку лежали засыпанные снегом стулья. Здесь, напротив классической колоннады и широких ступеней музея, он пил кофе, осенью. Серые камни устилали переливающиеся на солнце листья, небо над Будапештом сверкало ясным, чистым голубым цветом.

Мишель навещал музей в дорогом, хорошем костюме, при швейцарских часах. За кофе он, незаметно, доставал из портфеля итальянской кожи маленький альбом, со снимками. Он смотрел на Рафаэля, Джорджоне и Тициана, на Рубенса и Брейгеля. Любая из будапештских картин старых мастеров стоила миллионы долларов:

– Если фон Рабе здесь, он не преминет навестить галерею, – подумал Мишель, – постарается что-то украсть, для рейха и лично для себя. Как он украл рисунок Ван Эйка. Но кто была та женщина, с эскиза в галерее Уффици… – перед тем, как покинуть Флоренцию, Мишель переснял фотографию предполагаемого наброска Дюрера, в архивах музея. Он вспоминал редкие снимки кузины Констанцы, подростка:

– Потом она не фотографировалась, из соображений безопасности. Но она будет так выглядеть, на восьмом десятке. Если доживет, конечно. Если она вообще жива… – рисунок Ван Эйка Мишель мог бы скопировать с закрытыми глазами. Модель осталась одной и той же, только постарев, на сорок лет. Не существовало никакой возможности выяснить ее имя:

– Сова, символ мудрости, шифр, на раме зеркала, у Ван Эйка. У Дюрера, если это Дюрер, шифра нет… – он считал, что узоры на зеркале являются ключом:

– Может быть, она была ученым. Хотя женщина не могла стать ученым в пятнадцатом веке. Леди Констанца Холланд жила в начале семнадцатого, и то, никогда не публиковалась под своим именем. Ее архив пропал, во время гражданской войны в Англии… – по преданию, леди Холланд, отправляясь в мужем в экспедицию, в южные моря, оставила свои бумаги в усадьбе Кроу, в Мейденхеде:

– Ее дочь, Софи, вышла замуж за Майкла, старшего сына Питера Кроу… – Мишель пристально следил за зданием музея, – старший ее сын в Акадии жил, а младший в Германии работал, на шахтах. Потом архив то ли сожгли, то ли граф Ноттингем его в Рим увез. Понятно, что мы ее документов больше никогда не увидим… – Мишель напомнил себе, что может и не существовать никакой связи между изображенной Ван Эйком женщиной, и его собственной семьей:

– Портретов леди Холланд не сохранилось, если они вообще были, а то, что модель похожа на кузину Констанцу, чистая случайность. Я тоже себя пару раз в Лувре находил, на многофигурных композициях, времен Марии Медичи. Интересно было бы на первого де Лу посмотреть, москвича. Мне кажется, Волк на него похож… – никаких следов самолета на пустынной, разбитой артиллерийским огнем площади, Мишель не увидел.

Он, действительно, добрался сюда быстро, за четверть часа, проторенной в подвалах дорогой. Вынырнув на бульвар Андрасси, в паре сотен метров от площади и парка, Мишель огляделся. Артиллерия продолжала стрелять, но вблизи от музея никого видно не было. Среди голых, черных ветвей деревьев, в парке, на защищенном мешками с песком бывшем ресторане Гунделя развевался нацистский флаг. В бункере сидело командование подразделений СС, пока удерживающихся на восточной границе Пешта.

Мишель, невольно, посмотрел себе за спину:

– Вчера «Принц Ойген» к реке проследовал, сегодня боснийские отряды разведчиков на запад послали. Понятно, что русские нажимают, понятно, что СС в Пеште долго не удержится… – они решили, что немцы, переправившись через Дунай, окопавшись на холмах противоположного берега, взорвут все пять мостов через реку.

– Как во Флоренции они хотели сделать, – невесело сказал Волк, – только Арно техника минует, и не заметит, что река позади осталась, а здесь надо понтонные переправы наводить, под огнем немецких пушек… – на острове Маргит, несмотря на артиллерийские обстрелы, продолжали работу оружейные фабрики. Диверсий они с Волком не устраивали:

– Здесь и подполья нет, – довольно презрительно сказал Максим, – они до прошлого года жили припеваючи, под началом адмирала Хорти. Коммунисты почти все арестованы и расстреляны, это не Франция, не Италия. Только все равно… – Волк вытянул длинные ноги к огню, – товарищ Сталин Венгрию в покое не оставит, сделает ее социалистической… – он покосился в сторону. Мишель махнул рукой:

– К Сталину я никакой любви не испытываю, я его критиковал, до войны, и буду критиковать… – кузен хмыкнул:

– Под своим именем. В газетах, я имею в виду… – Мишель поднял бровь:

– Франция, демократическое государство. В Лувре все знали, что я коммунист. Ни у кого, никогда не возникало вопросов… – Волк бросил окурок в камин:

– А у НКВД, – это слово он сказал по-русски, – возникнет. Несмотря на твои партизанские заслуги, и ордена, дорогой товарищ барон… – Мишель понимал, почему он думает о русских и рисунке Ван Эйка.

– Осенью, мне листья о Лауре напомнили… – сердце, тоскливо, заныло, – в Бретани она плела венки из листьев. Я ее рисовал, у ручья. Смеялся, что она будто фея, из легенд о Мерлине… – пахло влажным мхом, журчала чистая вода. Лаура сидела, распустив темные, мягкие волосы. В немного раскосых глазах отражалось вечернее, заходящее солнце, в листьях деревьев перекликались птицы, над лесом, высоко, плыли журавли:

– Мы часто из лагеря уходили… – Мишель даже закрыл глаза, – разводили костер, ночевали под соснами. Лаура, Лаура… – он не думал о Момо, забыв ее. Каждую ночь к нему приходила жена:

– Даже тогда, на дороге… – Мишель вздохнул.

Осенью, нагнав один из маршей, развернув колонну из трех сотен будапештских евреев, заставив СС принять шведские бумаги, они устроили людей на ночлег в каких-то заброшенных амбарах:

– Волк и Рауль в машине спали, а я прогуляться пошел. Еще тепло было… – Мишель помнил темноту, в дворе амбара, огонек своей сигареты, женский шепот:

– Я просто хочу вас отблагодарить. У меня больше ничего нет, только так. Вы спасли нам жизнь… – Мишель помотал головой:

– Я тогда сказал ей, что женат. Я венчался, перед алтарем. Я никогда не изменю Лауре. А она? Она женщина, ей тяжелее на войне. Никогда, ни в чем я ее не обвиню, обещаю. Мне бы только найти ее, найти малыша… – на площади завивался легкий снежок, артиллерия, внезапно, смолкла. Мишель уловил звук мотора, с боковой улочки, ведущей, как он знал, к служебному входу в музей. Что-то прогремело, он сочно выругался:

– Кажется, двери взрывают. Тамошний вход, наверняка, прямо в запасники ведет. Музей закрыли, картины вниз унесли, как мы в Прадо делали… – отчего-то, заболел старый, почти стершийся шрам на груди, времен испанской войны. Вскинув на плечо автомат, поправив шапку, Мишель побежал к музею.

Легкому самолету Fieseler Fi 156 Storch требовалось для разгона требовалось всего шестьдесят метров. Аллею за художественным музеем, ведущую к бывшему ресторану Гунделя, где засело командование СС, давно расчистили от снега и наледи. Сюда приземлялись самолеты с фельдъегерями, привозившие распоряжения из главного штаба корпуса СС, размещенного на высоких холмах Буды. Рядом с замком оборудовали большую взлетно-посадочную полосу, для транспортных самолетов. Метеорологи ясной погоды на сегодня не обещали, но СС хмурые тучи были только на руку.

Ранним утром, за завтраком в своих апартаментах, бригадефюрер фон Рабе остановился у большого, панорамного окна, выходящего на Дунай. Длинные, холеные пальцы держали чашку, тонкого, мейсенского фарфора. Для комнат высшего командования тепла не жалели. Горели дрова в камине прошлого века, на каменный пол бросили тигровую шкуру. Каждый день из Буды на север, в рейх, уходили самолеты с ящиками, полными золота и драгоценностей. Шкуру привезли с обстановкой какой-то еврейской, реквизированной квартиры. Уютно пахло сандалом и бразильским кофе. Его светлость щелкнул перламутровой зажигалкой:

– Готовьте шторх, Петр Арсеньевич… – голубые глаза блеснули холодом, – бомбежек сегодня ждать не стоит. Мы летим на восток… – Воронцов-Вельяминов, сначала, невольно испугался. С востока Будапешт взяли в кольцо войска маршала Малиновского. Петр Арсеньевич на линию обороны не выезжал. Он занимался розысками и ликвидацией еще оставшихся в городе евреев и предполагаемого, коммунистического подполья. Воронцов-Вельяминов слышал, что Красная Армия расстреливает на месте попавших к ним в руки коллаборационистов, и вообще, все войска СС.

Забыв о наставлениях врачей, он сглотнул. Петр сразу ощутил зловоние, поднимающееся от воротника мундира. Резиновый мешочек, куда вывели дренаж гнойного свища в челюсти, и стенонов проток, надо было опорожнять, по наставлениям докторов, каждый час.

– Лучше каждые полчаса, – сказал ему в Берлине, – но, по крайней мере, ночью вы сможете спать спокойно. Конечно, на особой наволочке… – Петр к запаху привык, и не ощущал его, но замечал, как морщатся коллеги. Свищ то воспалялся, то затягивался, а слюна капала в мешочек постоянно. Незаметно прикоснувшись пальцами к воротнику, пробормотав извинение, Воронцов-Вельяминов, поспешно, закурил. Запах табака немного перебил зловоние.

Бригадефюрер усмехнулся:

– Не бойтесь. Мы всего лишь летим к бывшему ресторану Гунделя, то есть к музею… – Максимилиан не хотел рисковать, проезжая на легковой машине через Пешт. В разрушенных зданиях могли сидеть разведчики русских, или местные банды, пользующиеся тем, что город опустел. Почти каждую ночь случались нападения на отряды СС или грабежи с оставшихся в Пеште складов. Петр Арсеньевич, с подразделением РОА, прочесывал дома, в поисках спрятавшихся евреев. Максимилиан знал о шведе Валленберге, который обеспечивал местных жидов якобы настоящими документами, гарантировавшим им защиту, однако мерзавец, казалось, был неуловим. Бригадефюрер жалел, что, по служебной необходимости, ему осенью пришлось отлучиться из Будапешта:

– Если бы я здесь остался, Валленберг бы от меня не ушел. Растяпе, Петру Арсеньевичу, ничего нельзя поручить. Надо сказать спасибо, что он, хотя бы, за музеем наблюдал… – Максимилиан вернулся в Венгрию, когда холсты отправили в запасники, в подвалах галереи. По уверениям Петра Арсеньевича, все картины, отмеченные бригадефюрером, находились в целости и сохранности. Предстояло, правда, еще их найти, пользуясь только фонариками. Максимилиан договорился с командованием дивизии «Принц Ойген», о выделении особого подразделения саперов. Они взрывали двери запасного входа музея, на аллее бригадефюрера и Воронцова-Вельяминова ждал грузовик. Два десятка холстов не поместились бы в Шторх, Максимилиану пришлось согласиться на машины с вооруженным сопровождением. В Буде их забирал транспортный самолет.

– Ладно… – он полюбовался изящными мостами через Дунай, башнями собора Святого Стефана, – надеюсь, мы проедем на этот берег без инцидентов… – Максимилиан отвел глаза от дома, где раньше размещалась его квартира. Он не хотел думать о Цецилии, но все равно, каждую ночь, вспоминал ее рыжие, тяжелые волосы, обнаженные до плеч руки, на клавишах рояля, ее шепот:

– Я люблю тебя, я так тебя люблю… – Максимилиан, упорно, считал на пальцах. Выходило, что ребенок должен родиться сейчас, в феврале. Он не знал, что случилось с Цецилией. Девушка могла быть мертва, она могла потерять дитя:

– Она не избавится от ребенка, – убеждал себя бригадефюрер, – она любила меня. То есть любит… – Максимилиан надеялся найти девушку:

– Я бы ее отправил в Швецию, или Швейцарию. Я бы все сделал, чтобы ее обезопасить… – он, втайне, думал, что Цецилия могла податься в Варшаву, к бандитам. Однако после подавления восстания, никаких следов девушки он в бывшей польской столице не нашел. От Варшавы остались одни руины, под которыми сейчас стояли русские:

– Пусть заходят на выжженную землю, – презрительно думал Макс, – Будапешт мы тоже разрушим, и взорвем Краков… – завтра, согласно приказу командования, СС отходило на запад, в Буду. Пять мостов через Дунай взлетали на воздух. Максимилиан, впрочем, не собирался ждать отступления. Вчера пришла радиограмма, из Берлина, Отто, получившего тяжелое ранение на фронте, перевезли в столицу. Гиммлер вызывал Максимилиана обратно в рейх:

– Нет смысла здесь сидеть, – подытожил Макс, допивая кофе, – город обречен. Надо заняться поисками Эммы и Марты. Проклятый Валленберг, он бы мне пригодился… – швед нужен был Максу не ради поисков спрятавшихся в подвалах и канализации евреев. Местные жиды бригадефюрера больше не интересовали:

– Валленберг, наверняка, связан с англичанами, как и предатель Генрих. Может быть, они даже были знакомы. Он бы мог сказать, куда Генрих и отец отправили женщин и малыша… – Цецилия, с будущим ребенком, исчезла. Кроме Адольфа, хоть и сына предателя, у титула не было других наследников.

– Адольфа я воспитаю достойным человеком, – пообещал себе Макс, – я и Отто. Выдам Марту за него замуж, мы заменим малышу отца. В конце концов, Эмма обязана вернуться к законному мужу… – законный муж сестры еще не согнал бледность, с красивого лица. Круглый шрам на правой щеке, след острого каблука бывшей мадам Тетанже, русского почти не портил. Максимилиан задумался:

– У его брата шрама нет, если судить по фото. Хотя мог и появиться, за это время. В нынешней обстановке, невозможно запомнить, у кого какие шрамы… – хотя в Польше он не нашел ни Цецилии, ни доктора Горовиц, ни проклятого Холланда, Максимилиан вернулся из генерал-губернаторства не с пустыми руками.

Присев к большому, дубовому столу, Максимилиан налил себе кофе:

– Ваша беда, дорогой зять… – он покачал носком начищенного сапога, – в том, что вы слишком торопитесь с выводами. Вы утверждали, что ваш брат, доблестный летчик Воронов, утонул в Эресунне. А я вам говорил, что не надо спешить, и преждевременно его хоронить… – Петр Арсеньевич, из-за ранения, не успел навестить лагерь Штутгоф, но туда приехал Макс.

У бригадефюрера на руках имелась папка некоего норвежца, герра Равенсона. По документам выходило, что Равенсона выловило немецкое рыболовное судно, в проливе Эресунн. Рыбаки, верные граждане рейха, сдали нарушителя границ в ближайшее отделение гестапо. Судно базировалось в Данциге, где и сделали первые снимки Равенсона, при аресте. Норвежца отправили в лагерь Штутгоф, однако он бежал, не просидев и двух месяцев. Максимилиан хмыкнул:

– Судя по всему, тоже морем. И где его теперь искать… – тем не менее, брату Петра Арсеньевича успели выколоть лагерный номер. Максимилиан велел зятю, по возвращению в Берлин, навестить госпиталь:

– Хотя врачи сейчас, наверняка, больше заняты сведением татуировок СС, – Макс от своей наколки избавляться и не думал. Он постучал сигаретой о серебряную пепельницу, работы Фаберже:

– Если ваш брат жив, то мы его найдем. Но вам, в будущем, предстоит его сыграть, если такое понадобится… – Макс еще не знал, зачем ему пригодится советский летчик Воронов, но по нынешним временам, близнецами не разбрасывались:

– Тем более, учитывая найденную при нем вещь… – просматривая папку так называемого Равенсона, Максимилиан, сначала, не поверил своим глазам. Медальон он видел много раз:

– Он был в Норвегии, – бригадефюрер замер, – он знал мою драгоценность. И не только знал, судя по всему. Это ее семейная вещь, реликвия. Если 1103 похитили русские, если все брат Воронова организовал… – в Штутгофе, согласно инструкции, вещи, найденные при аресте, либо хранились на складе, либо, в случае предметов личного пользования, возвращались заключенному. Максимилиан был уверен, что Равенсон, то есть Воронов, никогда не потеряет медальон:

– Остается только его найти, а потом разыскать мою драгоценность. Ракеты бесполезны, пока они не получат удаленного управления. И нам нужна бомба, на юге. Доктор Кроу нам пригодится… – мальчишка, как называл Макс барона де Лу, тоже был нужен на юге, но следов его Макс пока не нашел.

Петр Арсеньевич, посадив самолет, остановил Шторх в двадцати метрах от грузовиков СС. Саперы копошились у высоких, дубовых дверей, машины прогревали моторы:

– Очень тихо, ваша светлость, – недоуменно сказал Воронцов-Вельяминов, – артиллерия замолкла… – накинув шинель с зимним, меховым воротником, Максимилиан легко выскочил на аллею. Он с осени не пользовался тростью, избавившись от последствий ранения. Светлые волосы шевелил легкий ветерок, бригадефюрер отмахнулся:

– Ваши бывшие соотечественники отправились обедать, Петр Арсеньевич. Как говорится, выпить свои наркомовские сто грамм… – тонкие губы улыбнулись. Максимилиан помахал командиру саперов, штурмбанфюрер крикнул: «Все готово!». Над аллеей прокатился взрыв. Саперы, заранее отскочив, поднимались с земли:

– Еще раз, – велел Макс, – здание на совесть строили… – двери только немного покосились. Петр Арсеньевич уловил на востоке какой-то рев. Приподнявшись, взяв бинокль, он всмотрелся в хмурый горизонт. Рука задрожала, он крикнул:

– Ваша светлость, танки, русские танки… – Петр хорошо знал очертания Т-34:

– Танки, – он едва ни плакал, – русские прорываются через парк… – Максимилиан ничего не слышал. За деревьями, отделяющими улочку от поворота к площади, он увидел знакомую фигуру: – Его я не ожидал здесь встретить… – бригадефюрер потянулся за пистолетом, – но все складывается, как нельзя лучше. Главное, не спугнуть его. Но что он здесь делает, как сюда добрался? Да какая разница… – Максимилиан, раздраженно, бросил через плечо:

– Слышу, что танки. Займитесь делом, вы офицер СС. Организуйте оборону, в конце концов… – Петр Арсеньевич, испуганно, сказал:

– Русские в километре, ваша светлость. Они сейчас будут здесь… – Макс повел оружием:

– Даже если появится товарищ Сталин, не беспокойте меня. Есть дела важнее… – мальчишка внимательно следил за работой саперов, прижавшись к углу здания:

– Жаль, что у меня нет снайперской винтовки… – Макс прикинул расстояние, – но я справлюсь. Самолета он не видит, за грузовиками, а он у меня, как на ладони… – раздался второй взрыв. Максимилиан, прицелившись, выстрелил.

Едва транспортный самолет миновал границу рейха, как тучи рассеялись. Под крылом заблестели снежные вершины Баварских Альп. Моторы, размеренно, гудели, Откинувшись в покойном кресле, закутавшись в кашемировый плед, Максимилиан пил кофе. Бригадефюрер, разумеется, не пользовался обычными рейсами, со стальными лавками вдоль фюзеляжа и гремящим под ногами полом. Самолет, из личного парка маршала Геринга, передали рейхсфюреру. Машину оборудовали креслами, итальянской кожи, устройством для варки кофе и пепельницами, балтийского янтаря. Максимилиан смотрел вниз, на голубую, стылую бездну:

– Лучше бы мы вывезли и вещи из Альтаусзее, с Янтарной комнатой и другими сокровищами. Гентский алтарь и Мадонна из Брюгге в шахтах, но не мешает о них позаботиться… – Мадонну успели отправить на восток, перед наступлением союзников в Бельгии:

– Очень хорошо, что бандиты нам не помешали, – солнце заиграло в отполированных ногтях Макса, – и вообще, надеюсь, что пресловутый Монах сдох, не дожидаясь освобождения своих гор. Вкупе с мадам Тетанже… – по приказу рейхсфюрера, СС, в случае отступления, взрывало сталелитейный завод и шахты Мон-Сен-Мартена. Несмотря на отчаянное положение на фронтах, Максимилиан не смог сдержать улыбки:

– Все складывается, как нельзя лучше… – ему было немного жаль, что в самолете, кроме ящиков с золотом, не стояли полотна Рафаэля и Тициана, но шторх поднялся в воздух, когда русские танки вкатывались на аллею, стреляя по ресторану Гунделя. Максимилиан не хотел рисковать жизнью:

– У меня скоро ребенок родится. Малыш должен расти с отцом. Я слишком долго гонялся за мальчишкой, чтобы его сейчас упустить… – бригадефюрер славился хладнокровием и точностью стрельбы. Месье де Лу получил ранение в колено:

– Но это для начала… – Максимилиан обернулся к шторке, отделяющей задний отсек самолета, – он еще уйти пытался, на одной ноге… – оглушив мальчишку рукоятью пистолета, Максимилиан, быстро наложил жгут, выше раны. Месье де Лу требовалось доставить в рейх живым и относительно невредимым.

Подтащив мальчишку к самолету, Макс увидел трясущиеся губы Петра Арсеньевича. Никакую оборону он, конечно, не стал организовывать:

– Оберштурмбанфюрер, – презрительно подумал Макс, – аристократ. Если бы он так меня ни боялся, он бы сбежал отсюда, быстрее ветра… – мальчишку Макс устроил на полу двухместной кабины Шторха:

– Взлетайте… – велел он русскому, – я хочу через два часа оказаться в воздухе, за границами рейха… – Петр Арсеньевич покосился на мертвенно-бледное лицо барона де Лу:

– Что… что он здесь делает, ваша светлость… – шторх начал разгон. Макс, почти весело, отозвался: – Надеюсь, что ваши доблестные танкисты не возят противотанковые ружья. Иначе нас собьют… – оберштурмбанфюрер едва ни выпустил штурвал: