Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая"

– Не возят, – успокаивающе добавил Макс, когда самолет взмыл над площадью, направляясь на запад, – а месье де Лу появился в Будапеште, ведомый профессиональным долгом… – Макс посмотрел на закрытые глаза, на промокший от крови шарф, выше левого колена:

– И любовью, – едва ни сказал он.

Оберштурмбанфюрер высунулся из-за шторки:

– Завтрак готов, ваша светлость… – Максимилиан кивнул на овальный стол:

– Накрывайте. Поздний завтрак, бранч, как говорят союзники… – на борту самолета была венгерская салями, и несколько ящиков токайского вина. Максимилиан щелкнул застежками портфеля: «Я сейчас». Доставая конверт, он решил:

– Заберу кольцо из сейфа, на Принц-Альбрехтштрассе. Петр Арсеньевич по дороге в Буду икону поставил, на приборную доску. Даже, кажется, молился. Он с Мадонной не расстается, и алмаз пусть при мне будет. Мне так спокойнее… – бригадефюрер понимал, что делает это в надежде найти Цецилию:

– В конце концов… – он повертел конверт, – Берлин бомбят, несмотря на усилия Люфтваффе. На вилле ничего ценного не осталось, не жалко, но министерский квартал тоже могут атаковать… – он поднялся, взяв ключи от закрытого отсека. Среди ящиков с золотом, установили носилки.

В Буде все сделали быстро. Пулю Максимилиана доставать не стали, только остановив кровотечение:

– В Берлине нас ждет санитарная машина. Поеду с ним в госпиталь СС, прослежу за операций. Пусть оправляется, по соседству с Отто, под надежной охраной… – мальчишке сделали успокаивающий укол, но, по расчетам Макса, он должен был очнуться. Открывая замок, бригадефюрер вспомнил 1103:

– Мы ее так в рейх вывозили, привязанной к койке. Она пришла в себя, потребовала увидеть Майорану. И увидела… – Макс усмехнулся. Он с нетерпением ждал встречи со своей драгоценностью:

– Я у нее был первым, женщинам такое важно. Петр Арсеньевич сыграет роль своего брата, а дальше дело за мной. Это работа, к Цецилии такое отношения не имеет… – горела одна, тусклая, красная лампочка. Наклонившись над бледным лицом, Максимилиан похлопал по заросшим белокурой щетиной щекам:

– Он молодой человек, тридцать три года. Ровесник Отто. Я позабочусь о том, чтобы он долго прожил, на будущем посту… – месье Маляр едва слышно застонал. У Мишеля сильно болела голова:

– У музея был фон Рабе. Я оказался прав, прав… Кажется, он выстрелил, я побежал… Еще кто-то стрелял, я слышал взрывы… – Мишель постарался открыть глаза. Перед ним была фотография Лауры, такой, какой он ее помнил, в Лионе. Запахло сандалом, на пальце блеснул серебряный перстень, с мертвой головой. Мишель потянулся вверх, колено заныло:

– Поменьше движений, – посоветовал знакомый голос, – вас перевязали, но если откроется кровотечение, вы можете умереть. Мы всего в часе от Берлина, бежать вам некуда… – он устроился на ящике с печатями СС, закинув ногу на ногу. От белоснежной, накрахмаленной рубашки, веяло свежестью, он распустил узел форменного галстука. На булавке, у свастики, раскидывал крылья прусский орел.

– Я очень рад вас видеть, месье Маляр, – почти радушно сказал Макс, – но наши встречи, почему-то, всегда, сопровождаются стрельбой. Надеюсь, больше такого не случится… – мальчишку надежно привязали, снабдив наручниками. Волноваться было не о чем. Максимилиан взглянул в немного туманные, голубые глаза. Месье Маляр облизал губы:

– Где… где моя жена… – бригадефюрер, про себя, хмыкнул:

– Она, конечно, сейчас по-другому выглядит, после Лиона и остального. Если она вообще жива. Надеюсь, что да. Она в Равенсбрюке была. Надо послать туда распоряжение, чтобы ее не отправляли в крематорий, пока что… – Максимилиан закурил:

– От вас, месье барон, зависит ее жизнь. Ведите себя хорошо, и с мадам де Лу ничего не случится… – Мишель опустил веки:

– Тебе надо спасти Лауру. Он будет тебе лгать, они все лгут. Не слушай его, что бы он ни говорил. Он ее арестовывал, пытал… – теплое дыхание защекотало ухо, запахло хорошим табаком:

– Я могу рассказать вам много интересного о вашей супруге, месье Маляр. У нас в Берлине будет время для бесед… – Мишель сжал зубы:

– Не слушай его, не слушай. Просто узнай, где Лаура, и сделай все, чтобы ее спасти… – перед его глазами опять появилось фото:

– Тюремное, – понял Мишель, – но костюм я помню, с Лиона… – темные волосы падали ей на плечи, немного раскосые глаза смотрели прямо в камеру:

– Я найду ее, найду… – снимок фон Рабе ему не оставил:

– Скоро увидимся, месье Маляр… – пообещал он с порога, – к завтраку я вас не приглашаю, вам нельзя… – щелкнул замок, лампочку выключили. В полной темноте, слушая гудение самолета, Мишель прошептал:

– Даже если я пойду долиной смертной тени, я не убоюсь зла…

Опустившись на колени, Волк рассматривал, в свете фонарика, растоптанный, грязный, окровавленный снег. У покосившихся дверей музея валялись брошенные немецкими саперами упаковки взрывчатки. Мешки с песком, раньше защищавшие бывший ресторан Гунделя, выстрелами танков разметало по всей аллее. В конце дорожки, у замерзшего пруда, чернела сгоревшая тридцатьчетверка. На присыпанном снежком гравии дорожки, застыли окоченевшие трупы. Эсэсовцы и русские лежали вперемешку. Нацистское знамя, над разбитым зданием ресторана, сорвали, но советского флага видно не было.

Бой на западной окраине парка продолжался весь день. По бульвару Андрасси, с запада на восток, шли грузовики с подкреплением:

– Все равно СС обратно откатится, – сказал Волк Раулю, – они не удержат восточные окраины. Будем надеяться, что Мишель сидит в музее и носа на улицу не высовывает… – Максим предполагал, что кузен, добравшись до запасников, не стал покидать подвал:

– Оружие у него при себе, – заметил Волк, – но Мишель человек осторожный. По нынешним временам, это лучше. Он там останется до темноты. Ночью, бой, все равно затихнет… – так оно и случилось. СС отбросило русских от музея, но, судя по всему, не стало восстанавливать линию обороны. Дождавшись, пока придут его ребята, на помощь Раулю, Максим посмотрел на часы:

– Занимайтесь своими делами. Все равно, нашим евреям… – Волк, коротко, улыбнулся, – недолго осталось в подвалах сидеть. Завтра, я думаю, СС в Буду отступит, взорвет за собой мосты… – они с Раулем стояли на балконе, оглядывая пустынный бульвар Андрасси. После хмурого, серого дня, вечер оказался неожиданно ясным и морозным:

– Семнадцатое января, – вздохнул Максим, – а город с осени осаждают. Ладно, скоро все закончится. Рауль уедет в Швецию, а мы с Мишелем отправимся в рейх. Фонарик у него есть. Наверняка, бродит в подвале, изучает местные картины… – над парком, на востоке, в наступившей тишине, слышались птичьи крики. Вороны кружились у голых верхушек деревьев. На темно-синем небе выступили первые, холодные, слабые звезды. Кинув окурок вниз, Волк проследил за рассыпавшимися искрами:

– Вы будьте осторожней, пожалуйста… – Максим понял, что не видел, как самолет возвращался за Дунай: «Я мог пропустить звук, – успокоил себя Волк, – артиллерия гремела, весь день».

– Будьте осторожней, – повторил он, – особенно, учитывая, что адрес теперь известен не только нам… – за своих ребят Волк ручался, но, несмотря на заверения Рауля, что в Стокгольме адрес передавать русским некому, Максим распорядился:

– Вернешься, я приведу Мишеля, и найдем другое место. Мне так спокойней будет… – город наполняли заброшенные квартиры. Максим не доверял НКВД:

– Вдруг в Москве узнали о Валленберге, – он собирался к музею, – вдруг решили, что Рауль на англичан работает. Сообщили сведения сюда, в военную разведку армии Малиновского. Будапешт еще не освобожден, но с моих соотечественников станется лично явиться за предполагаемым разведчиком британцев… – Максим не мог не пойти к музею. Он чувствовал ответственность за Мишеля:

– Я его перевел за линию фронта, я обещал, что буду за ним присматривать. Он знает об Уильяме, единственный из семьи. Вдруг меня убьют, вдруг что-то случится… – в круге яркого, белого света снег отливал темным оттенком крови. Волк взял к музею двоих парнишек, карманных воров, но не хотел, чтобы ребята рисковали, возясь с брошенной взрывчаткой. На первый взгляд, двери так и не поддались взрывам. Максим попытался крикнуть: «Мишель!», но внутри царило молчание:

– Кажется, двери и не открывали вовсе… – он огляделся:

– Здесь столько натоптали, что следы искать невозможно. И самолет, если он здесь и был, тоже ничего после себя не оставил… – среди трупов они не нашли ни Мишеля, и власовскую мразь, как Максим звал Воронова. На бригадефюрера фон Рабе Максим и не рассчитывал:

– Но, может быть, Мишель был прав… – луч фонарика метался по аллее, – и фон Рабе прилетел сюда за картинами… – Волк свистнул парням:

– Разобьем газоны на сектора и еще раз, все проверим… – медленно двигаясь, наклонившись, ежась от колючего ветерка, он едва ни пропустил то, что искал. Блокнот Мишеля лежал в луже заледеневшей крови. Страницы были непоправимо испорчены, но Максим, все равно, их пролистал:

– Ничего не видно, но обложку я узнал. Здесь было фото наброска, из галереи Уффици, копия эскиза, который фон Рабе в Мадриде забрал… – Максим вспомнил:

– В Мадриде Мишелю блокнот жизнь спас, задержал пулю. А сейчас не удалось… – он остановился, глядя на черные полыньи, во льду, покрывающем пруд. По белому пространству гуляла легкая поземка. Парк затих, с запада тоже не было слышно никаких выстрелов:

– Словно перед бурей, – подумал Волк, – хотя понятно, что дальше случится. Эсэсовцы засядут в Буде, а русские положат еще сотню тысяч солдат, чтобы выбить немцев из города, как в Сталинграде. От Будапешта ничего не останется, одни руины… – если труп кузена сбросили под лед, то найти его сейчас, ночью, было невозможно:

– С другой стороны, – мрачно понял Волк, – зимой с телом ничего не случится. Я должен знать, что произошло. Если Мишель мертв, я должен сообщить семье, но только как… – Волк давно сказал Раулю, что не хочет пользоваться передатчиком, в шведском консульстве:

– Немцы могут его слушать, и ты не знаешь, с кем разговаривают люди в Швеции… – Валленберг кивнул:

– Именно поэтому я и не о чем не распространяюсь, на сеансах. Семье просто говорят, что я жив… – блокнот кузена Волк сунул в карман толстой, трофейной немецкой куртки, со споротыми нашивками:

– Дома сожгу. Ладно, – он опять посмотрел на двери, – если Мишель жив, он выйдет из музея, отыщет нас, а если его убили… – Волк хотел, дождавшись удобного времени, вернуться к пруду:

– Мишель христианин. Если он погиб, я не позволю его телу остаться без погребения… – со стороны бульвара Андрасси донесся звук автомобильного мотора, в темноте пронесся свет фар. Волк помигал фонариком ребятам: «Идите сюда».

Один из парней прислушался:

– Вроде не немецкий автомобиль. К Дунаю идет. Наверное, русские разведчики, Фаркаш… – Волк задумался:

– Может быть, послали пару человек, посмотреть, где немцы в Пеште, и вообще, что происходит. А может быть… – он распорядился: «Пошли».

Тропинку в подвалах, ведущую на запад, Максим знал назубок. Подсвечивая себе фонариками, они добрались до угла улицы Ворошмарти. Заваленная камнем лестница вела наверх, в двор их дома. Волк, первым, осторожно толкнул косую подвальную дверь, в лицо ударил морозный воздух. Звука машины он не услышал, света фар тоже не было видно. Оставив ребят в арке, ведущей на бульвар Андрасси, он велел:

– В случае чего, сразу ныряйте в подвал. Русские сейчас будут стрелять по всему, что движется. Впрочем, немцы тоже… – поднимаясь на второй этаж, по стылым каменным ступеням, Волк надеялся, что сейчас увидит кузена и Рауля, распивающими кофе:

– Квартира на проспект выходит. Со двора не было заметно, развели они огонь, или нет. Немцев здесь не осталось, мертвая зона. Могли и разжечь костер, ничего опасного. С Мишелем мы могли разминуться… – дверь квартиры оказалась немного приоткрытой. Волк даже стал дышать почти неслышно. Проскользнув в темную переднюю, не включая фонарик, он прижался к стене:

– Никого нет, кажется… – рука в кармане легла на пистолет, – может быть, Рауль еще не вернулся… – Максим, на цыпочках, пробрался в гостиную. Огонь в камине давно потух. По запыленным половицам, среди разбросанной, ломаной мебели, гулял ветерок, с балкона. Он, очень осторожно, щелкнул рычажком фонарика. Записка лежала на столе, придавленная банкой с немецкой ветчиной:

– Уехал в Дебрецен, с представителями штаба маршала Малиновского, как гость, или заключенный, пока не знаю… – Рауль писал на французском языке:

– Но надеюсь, что скоро вернусь… – Волк скомкал бумагу:

– Черт, черт… – быстро разведя огонь в камине, он бросил туда и записку, и блокнот Мишеля. Сунув в карман банку, Волк сбежал во двор. Парни подпирали стенку, закутавшись до носа в шарфы, передавая друг другу окурок. Светящиеся стрелки на часах Волка показывали четверть часа, до полуночи:

– Семнадцатое января, то есть сейчас начнется восемнадцатое. Медлить нельзя… – Максим прикурил у ребят: «Через час мне нужна машина, в Дебрецен».

Дебрецен

Штаб Второго Украинского Фронта размещался в почти нетронутой боями, бывшей лучшей гостинице Дебрецена, «Золотой Бык», рядом с желтыми башнями огромной кальвинистской церкви. Центр города, осенью, безжалостно обстреливали, от многих домов остались руины, но в «Золотом Быке» только немного пострадала крыша, сейчас заделанная. Среди мраморных завитушек и зеркал вестибюля, над бывшей стойкой портье, из полированного дуба, водрузили красное знамя и портрет товарища Сталина.

В холле было накурено, трещал полевой телефон. За большим окном, в завалах камней, копошились люди в гражданских пальто. Жители города разбирали остатки зданий. На площади поставили военных регулировщиц, девушек, в зимней форме. Напротив, на одном из зданий, виделась табличка, на венгерском и русском языках: «Резиденция Временного Правительства». Коалиционный комитет, образованный в Дебрецене, прошлым месяцем, успел объявить войну Германии и сейчас заключал перемирие с Советским Союзом. Пока никакого флага на здании правительства не имелось, но, учитывая коммунистов в его составе, всем было ясно, что скоро комитет станет основой для будущей, социалистической Венгрии.

От Дебрецена до осажденного Будапешта лежало двести километров очищенной от мин дороги. Колонны военных грузовиков постоянно шли в направлении столицы. После расстрела парламентеров, все понимали, что немцы не станут капитулировать:

– Значит, мы их выбьем оттуда, как выбили из Варшавы, – дежурный по штабу, за стойкой, налил себе чая, из большого, медного чайника. Кухня гостиницы оказалась в порядке. В столовой еду подавали на фарфоровых тарелках, с гербом отеля. В отдельном кабинете даже нашли рулетку. Стол зеленого сукна отнесли наверх, предварительно сняв игровое колесо. Стойку портье, со стороны персонала, тоже обили зеленым сукном.

Дежурный изучал утреннюю сводку. Вчера войска Рокоссовского заняли Варшаву, в Восточной Пруссии продолжалась наступательная операция. Офицер, одним глазом, косился в сторону неизвестного визитера, появившегося в штабе на рассвете, два часа назад. Его машина, довоенный, черный форд, с закрытым верхом, стояла прямо за окном, выходящим на площадь. Дежурный языков не знал, и не мог объясниться с высоким, красивым мужчиной, в дорогом даже на вид пальто, с каракулевым воротником. Белокурую голову, несмотря на легкий мороз, гость не покрывал. В руках он держал портфель, мягкой кожи. Пахло от него хорошим табаком и кофе. Сначала старший лейтенант подумал, что перед ним венгр, из людей временного правительства. Сказав пару слов на венгерском языке, обнаружив, что дежурный его не понимает, гость перешел на немецкий.

Старший лейтенант знал по-немецки слов пятьдесят, но понял, что визитер ищет некоего герра Валленберга, своего то ли приятеля, то ли делового партнера. Повертев паспорт, с гербом нейтральной Швейцарии, дежурный вызвал по телефону замену. Старший лейтенант пошел наверх, в отдел «СМЕРШ». Выяснилось, что Валленберг, которого привезли ночью из Будапешта, после предварительного допроса отправлен поездом в Москву. Начальника СМЕРШа фронта, генерал-лейтенанта Королева, на месте не было, он уехал в войска. Его подчиненные тоже пока не появлялись, время было раннее. Дежурный контрразведчиков, позевывая, велел:

– Давайте сюда паспорт этого швейцарца, если он, действительно, швейцарец. Наверняка, такой же шпион, как и Валленберг. Придут уполномоченные, переводчики, мы его допросим… – спустившись вниз, старший лейтенант сказал швейцарцу: «Битте зи вартен». Гость только кивнул. Старшему лейтенанту не нравились его глаза, яркие, как чистое, летнее небо, спокойные, пристальные:

– Неизвестно, что у него в портфеле лежит… – он поглядывал на ободранный диван, где уселся гость, – впрочем, его обыщут. Валленберг тоже гражданин нейтральной страны, однако СМЕРШ просто так никого не арестовывает. Здесь прифронтовая зона, надо соблюдать бдительность… – услышав щелчок, старший лейтенант насторожился. Приподнявшись, он обнаружил, что швейцарец вытащил из портфеля флягу, с золотой насечкой. Гость приподнял бровь: «Kaffee?». Старший лейтенант помотал головой:

– Найн. Данке… – работники СМЕРШа, на инструктажах, предупреждали об опасности, которая может исходить от гражданского населения:

– На Украине в лесах полно бандитов, бандеровцев. Они отравляют воду в колодцах, подстерегают наших солдат в глухих местах, нападают на них. Мало ли что у него во фляге… – по вестибюлю поплыл запах крепкого кофе. Швейцарец курил, покачивая носком начищенного ботинка.

Двести километров Максим сделал за четыре часа. Не желая рисковать, он поехал окольными дорогами, не выбираясь на шоссе. По пути он не встретил советских военных патрулей, но здешние места были так разбиты танками армии Малиновского, что гнать машину было опасно. В портфеле, кроме кофе, у Волка лежало оружие, немецкий трофейный вальтер, и холщовый мешочек с золотыми часами и кольцами. Волк взял драгоценности, в общем, на удачу, не рассчитывая, что НКВД польстится на взятку.

– Но, может быть, я ошибаюсь… – фары резали предрассветную тьму, – до войны в Москве кого только ни покупали. СС брало взятки у Рауля, за спасение евреев. Я любые деньги отдам, только бы его выпустили. Он праведник, он избавил от смерти тысячи людей. Господь мне не простит, если я буду стоять над кровью брата своего… – Волку не нравилось, что его паспорт к нему так и не вернулся:

– Наверху, наверняка, изучают мои документы, – решил он, – пусть изучают. Вряд ли они возят с собой лабораторию, а над бумагами хорошие мастера поработали, в Италии. Или они покажут паспорт Раулю… – за друга Волк не беспокоился:

– Рауль умный человек, он поймет, что надо говорить. Мы деловые партнеры, занимались коммерцией… – на старинных часах пробило восемь утра. Дежурный изучал какие-то бумаги. Волк покосился на тарелку репродуктора, в углу бывшего гостиничного бара:

– Вина, конечно, офицеры РККА выпили, здесь к гадалке не ходи. Вообще они все за трофеями охотятся. Может быть, и примут золото, за Рауля… – Волк почти ожидал услышать советский гимн, но хмыкнул, про себя:

– Москва сюда еще вещание не дотянула, а венгерские станции давно не работают. Немцев они слушать не будут… – из-за стойки донесся немелодичный свист. Волк узнал: «Катюшу».

– Надеюсь, Павел ни в какой СССР не отправится, а обвенчается со своей Лючией Катариной и будет пить с ней кофе по утрам, с видом на крыши Флоренции… – угрюмо подумал Волк, – но у Павла семья в Ленинграде осталась. Он говорил, что не может не дать о себе знать. Впрочем, эти псы и пожилую женщину с девушкой арестуют, потому, что они получили письмо, из-за границы. Это если мать Павла и его сестра живы, конечно. А тебе, Максим Михайлович, и писать некому… – утреннее солнце сияло в легком снежке, на площади. Он вспомнил, как сверкали бронзовые волосы девочки, в метро:

– Будто листья палые. Оставь, она была дочь какого-то чекиста, ты ее больше никогда не встретишь… – Волк, отчего-то, услышал далекую музыку «Рио-Риты», застучали каблуки.

Максим, встрепенувшись, подхватив портфель, поднялся. По лестнице отеля сбегал какой-то офицер, с его паспортом в руках.

Едва увидев сытое, холеное лицо, Максим, незаметным движением, сомкнул пальцы на пистолете, в кармане пальто:

– Кто знал, что он выживет? Хотя чекисты всегда выживают… – оперуполномоченный полка, где, на Волховском фронте, служил бывший старший сержант Волков, шел прямо к нему.

– Давно не виделись, Максим… – прогремел выстрел, зазвенело зеркало, над головой бывшего старшего лейтенанта, а по погонам, ныне майора:

– Они погоны ввели… – успел подумать Максим, бросая под ноги чекисту пальто, выскакивая в крутящуюся дверь, – теперь понятно, что Рауля здесь нет. Был бы, они бы со мной игру устроили… – рванув на себя дверцу форда, он пригнулся. Пуля разбила заднее стекло, Максим нажал на газ:

– Главное, мне от них оторваться. Золото у меня при себе, не пропаду… – форд, вильнув, скрылся за разбитым артиллерией углом церкви.