Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая"

– И, может быть, отец Виллем жив… – задумался Гольдберг, – сана он не снимет, но он дядя Маргариты, ближайший родственник… – кроме встречи с братьями, девочка намеревалась помолиться во всех церквях:

– За души моих предков, – тихо сказала Маргарита, – и за мою мамочку. Когда почта начнет работать, я напишу его святейшеству, в Ватикан, дядя Эмиль. Нам храм надо восстанавливать, надо постоянного священника… – Гольдберг обещал девочке поговорить с главой католической церкви в Бельгии:

– Может быть, если Виллем выжил, он в поселок вернется, к своему месту служения… – надеялся Эмиль:

– И вообще, к осени надо мэра выбрать, городской совет… – у него в блокноте имелся десяток страниц с заданиями для будущего мэра. Он, исподтишка, незаметно для детей, любовался стройными ногами Розы, под простым платьем:

– К осени сироты либо с родителями встретятся, либо в Израиль уедут. Начнем поселок отстраивать, переселимся с Розой в домик, из барака… – он думал о ребенке, которого они с Розой ожидали увидеть осенью:

– Если мальчик родится, то пригласим раввина из Брюсселя. Или, может быть, в Льеже раввин появится. А если девочка, я сам туда съезжу, на службу, дадим ей имя… – Роза смеялась, целуя его висок:

– Потерпи, мой милый. Неделя со свадьбы прошла, – жена разводила руками, – надо подождать немного… – выйдя из палаты герцога, Эмиль велел полковнику Горовицу и Теодору тоже подождать.

– Роза его накормит, и можете заходить… – он оглядел приемный покой, – и не курите здесь больше, это медицинское учреждение… – посмотрев на часы, Эмиль добавил:

– До моего приема десять минут. Пойдемте, кофе вас напою, и покурим, на улице… – из его кабинета вела во двор отдельная дверь.

Меир взглянул на двери палаты, проходя мимо: «Как он?». Эмиль отозвался:

– Неплохо. Температура не такая высокая, дизентерия идет на спад. Через неделю он встанет с кровати… – Роза, устроив Джона удобнее, кормила его бульоном:

– Потом немного каши, и крепкий чай… – она вытерла ему рот салфеткой, – а к тебе посетители придут. Меир здесь, он временный комендант города, в чине полковника. Драматург с ним, он саперами командует, тоже полковник. Они тебе все расскажут… – Джон откашлялся:

– Я все-таки дошел до Мон-Сен-Мартена. Я рад, что с тобой все в порядке, Роза. То есть мадемуазель Левина… – она убрала миску. На длинном пальце блестело золотое, обручальное кольцо.

– Мадам Гольдберг, мистер Джон… – темные глаза ласково засияли, – неделю, как мадам Гольдберг. Эмиль твой лечащий врач, он тебя тоже навестит… – Роза будто вся светилась:

– И ее я тоже потерял… – горько подумал Джон, – впрочем, она меня никогда не любила… – отпив из поильника чая, он устало закрыл глаза: «Поздравляю, Роза».

Семейный пистолет Кроу придавливал армейскую, крупного масштаба карту. По территории Германии пролегала карандашная дорожка. Джон забыл, каким дотошным и настойчивым может быть старший агент Секретной Службы США, а ныне начальник контрразведки танковой армии генерала Паттона, полковник, и кавалер Медали Почета, Меир Горовиц. Серо-синие глаза кузена, за простым пенсне, внимательно, пристально разглядывали Джона:

– Значит, в Рётген ты не заходил… – остро отточенный кончик карандаша уперся в точку на карте. Джон вздохнул:

– Третий раз повторяю, или даже пятый. Не заходил, Меир… – герцог понимал, что кузен всего лишь следует протоколу, однако допрос напомнил ему о бесконечных беседах с представителями его собственного ведомства, после похищения Джона в Тегеране. На темных висках кузена сверкала седина:

– Он отца потерял, – Джон облизал губы, – при немецком прорыве, в Мальмеди. Дядю Хаима тоже Медалью Почета наградили… – герцог услышал и о пропаже майора Питера Кроу, в Рётгене, и о свадьбе Эстер и Авраама, в восставшей Варшаве:

– Циона с ними, – добавил Меир, – то есть графиня Сечени… – в голосе кузена звучал яд. Джон отозвался:

– Я понятия не имел о ее подлоге. Девочка хотела, как лучше. Нельзя ее обвинять, что в шестнадцать лет, у нее дрогнула рука… – по словам Меира, Циону кто-то вывез из Будапешта и доставил в Польшу.

– Понятия не имею, кто, – коротко сказал кузен, – однако она отыскала отряд Эстер, и сейчас при ней и Аврааме. То есть, все это в декабре было… – Джон узнал о единственном звонке, сделанном Эстер с захваченной базы вермахта, в горах на границе Польши и Словакии:

– Не знаю, успел ли папа с ней поговорить, – горько сказал кузен, – успела ли она услышать, где дети… – на кровати лежала свежая сводка. На прошлой неделе русские освободили Варшаву и Краков. Сегодня, двадцать третьего января, временное правительство Венгрии подписало перемирие с союзниками:

– В Будапеште продолжаются уличные бои, – объяснил Меир, – но правительство сидит в Дебрецене, под крылом маршала Малиновского… – потянувшись за солдатскими папиросами кузена, Джон усмехнулся:

– Венгрия и Польша после войны станут советскими, к гадалке не ходи. А еще Румыния, Словакия, Чехия, и часть Германии… – Меир оглянулся на дверь:

– Главный врач запрещает курить в больнице.

– С главным врачом я сам поговорю, если ты Гольдберга имеешь в виду… – кисло заметил Джон. Герцог, все равно, поймал себя на ревности:

– Оставь, оставь. Пусть Роза будет счастлива, и Эстер тоже. Пусть она найдет мальчиков, уедет в Израиль, с Авраамом. То есть Израиля еще нет… – Джон подумал, что и Гольдберг с Розой могут отправиться в Палестину:

– Монах человек решительный, я нашим тамошним деятелям не позавидую. Не говоря о Розе. В форте де Жу они в одиночку батальон СС положили. И Меир может к ним присоединиться, частным образом, так сказать. Не афишируя своего пребывания в стране… – кузен ни о чем таком не упоминал, но Джон хмыкнул:

– Не сомневаюсь, что Авраам и Звезда, буде выживут, потащат за собой в Палестину целый поезд с евреями. Еще и Авербах в Польшу собирается, семью искать… – вслух, он добавил:

– Например, Восточная Пруссия, откуда вермахт срочно эвакуирует войска и гражданское население. В Ялте, на конференции, Сталин заберет себе эту часть рейха, и будет претендовать на что-то еще… – встреча тройки, о которой ему сказал Меир, начиналась в следующем месяце.

– В общем, – подытожил Джон, – в Рётген я не заходил, и Питера не видел. Но я могу тебе сказать, откуда там появился пистолет Кроу… – Меир, внимательно, слушал:

– Значит, Воронов не имеет никакого отношения к советской разведке, а Марта, не жена Максимилиана… – Джон покачал головой:

– Нет. Я в Берлине обо всем узнал. Мы с Эммой фон Рабе познакомились… – он заставил себя не краснеть, не отводит глаз от спокойного лица кузена, – а потом во Франкфурте столкнулись, в госпитале, когда меня на излечение привезли… – Меир погрыз ручку:

– Это понятно. То есть Эмму арестовали, ты не дождался Марты, и покинул город… – полковник Горовиц вспомнил:

– Роза и Монах то же самое говорили, о Воронове. Надо было нам их послушать, не настаивать на своем. Мы с Вороновым никогда не сталкивались, если не считать Джона. И то, он его под наркотиками видел, и в форте де Жу, издалека… – Меир рассказал кузену о пропаже Мишеля, за линией фронта, в Италии.

– Я с Максимом встретился, о котором ты говорил, – заметил полковник Горовиц, – он забрал Мишеля в Милан, проверить состояние «Тайной вечери». То есть отправиться в рейх… – Джон, все же, покраснел:

– Он поехал искать Лауру, как и должен был поступить. Он поехал, а я бежал, как трус, оставил Эмму одну… – Меир добавил:

– Дядя Джованни и миссис Клара счастливого события ждут, весной. Знаешь… – он отпил кофе, – тебя мы похоронили поспешно, но что-то мне подсказывает, Мишель из рейха не вернется. А Лауру расстреляли давно… – Джон не хотел думать о таком. Вместо этого он взялся за карандаш:

– Вот и все, что я помню, Меир. Здесь мы патруль военный встретили, разбежались… – он указал на западную дорогу, ведущую к бельгийской границе, – а потом я простыл, началась дизентерия… – потушив окурок, Джон, устало, замолчал. Красная Армия стояла на пороге освобождения Аушвица:

– Максим был, в Аушвице… – Джон подавил желание закрыть глаза, – и посланец от местного Сопротивления был. Они говорили, предупреждали, что немцы делают с евреями. И я предлагал бомбить лагеря. Нам никогда не простят бездействия. Давид в Аушвице погиб, наверняка. Или он мог пойти на сотрудничество с немцами… – когда Джон завел речь о профессоре Кардозо, Меир хмыкнул:

– Посмотрим, что случится, но, я думаю, Давид мертв… – полковник Горовиц не хотел делиться с кузеном планами Гольдберга:

– Семейное дело, – угрюмо думал Меир, – Джон семья, однако у него есть обязанности перед государством. И у меня они есть. Я ничего, никому не скажу, как и Теодор, а Джон может сообщить начальству о намерениях Монаха. Не надо, чтобы вести о таком до Москвы дошли. Эстер, наверняка, с русскими воевала, а Монах к ней поедет… – Меир не хотел подвергать сестру еще большей опасности:

– Выбраться бы ей оттуда, окольными путями… – он рассматривал карту, – а как? Братислава еще не освобождена, в Австрии немцы, в Северной Италии тоже. Да и не поедет она никуда, пока мальчиков не отыщет… – сестра, как и все командиры отрядов Армии Крайовой, рисковала арестом и возможным расстрелом, от рук НКВД.

– То есть СМЕРШ, так они военную контрразведку называют, – вспомнил Меир. Джон считал, что в Рётгене Питер увидел Марту, дочь миссис Анны:

– Она спаслась от ареста, и шла к линии фронта, с ребенком, – уверенно сказал Джон, – а пистолет она мне еще в Берлине показывала… – дверь толкнули, Меир обернулся: «Ну что?».

Кузен Теодор бросил на тумбочку аусвайс, со свастикой и прусским орлом:

– Выдан во Франкфурте, некоей фрау Циль… – Джон смотрел на строгое, худое лицо женщины:

– Жена их старшего по подъезду, Эмма мне говорила… – Федор прислонился к стене:

– Я все выяснил, поговорил с фрау Беатрисой. Аусвайс оставила на ферме неизвестная женщина, рыжеволосая, с маленьким ребенком. Мальчиком, – добавил он, дернув щекой. Федор старался не думать, что дочь и внук были в каких-то тридцати километрах от Мон-Сен-Мартена:

– Теодор-Генрих, Теодор-Генрих, – билось у него в голове, – два года ему сейчас, с небольшим. То есть Марта его Адольфом называла, для вида. Где он, что с малышом, что с нашей девочкой… – сердце заболело, он поморщился:

– Надо Анне написать, немедленно. Мальчишкам… – так Федор называл кузенов, – я, конечно, ничего говорить не стану, да мне и нельзя, по соображениям безопасности… – оставалось непонятным, выжила ли дочь с внуком в атаке на Рётген.

Меир помолчал:

– Я прикажу проверить данные о раненых, из местного населения. На всякий случай… – он повертел пистолет:

– Но где сейчас кавалер Креста Виктории, майор Кроу, и жив ли он вообще… – Федор помахал рукой, разгоняя дым:

– Вы бы здесь не курили, вот что. Главный врач сейчас появится, Джон… – он окинул кузена долгим взглядом, – Монах сказал, что у него есть приватный разговор… – прошагав к окну, Федор настежь распахнул форточку, впустив в палату свежий, морозный воздух.

Самодельный конверт, из бумаги в косую линейку, аккуратно склеили, надписав четким, изысканным почерком: «Мадемуазель Маргарите Мендес де Кардозо, в собственные руки». Легкий ветер шевелил занавеску, со двора доносился голос капитана Хоффмана:

– Госпиталь грузится… – Джон пока не трогал конверт, – идет вперед, на восток. Мне тоже надо в штаб Монти позвонить… – командующий сухопутными силами союзников, фельдмаршал Бернард Монтгомери, с штабом, расположился в освобожденном Аахене. Впереди армию ждала переправа через Рейн. Джон решил не возвращаться в Британию:

– Свяжусь с Блетчли-парком и все объясню, – разозлился он, – Меир тоже из работника секретной службы стал военным разведчиком… – Джону не хотелось заниматься бумажной работой:

– Читать бесконечные протоколы наблюдателей на встрече тройки, решать, как после войны разделить промышленный потенциал Германии. Пусть Мэтью таким заведует, у него хорошо получается на заседаниях выступать… – в начале войны и на североафриканском театре Джон служил в танковых войсках, но хорошо знал Монти, старого приятеля покойного отца:

– Попрошусь к «Фантомам». Меир сказал, что капитана Авербаха туда переводят, из воздушного десанта… – «Фантомами» называли летучие группы разведчиков. Они добывали информацию о положении за линией фронта и занимались связью между подразделениями союзников:

– Если мне прикажут вернуться в Британию, – мрачно подумал Джон, – я сделаю вид, что не дослышал, по телефону. И письменного распоряжения не получал… – он не мог покинуть Германию, не узнав, что случилось с Эммой.

– Мишель поступил, так, как должно, – сказал себе герцог, – он жизнью рискует, ради любимой женщины. Эмма с Мартой под чужой фамилией жили. Может быть, при аресте не разобрались, кто Эмма такая, на самом деле. Может быть, ее отправили в тюрьму, или в лагерь. В Равенсбрюке держат женщин. Эмма арийка, по документам. Она совершила уголовное преступление, укрывала шпиона. Она, конечно, скажет на допросе, что ничего не знала, сделает вид, что просто меня приютила. Я доберусь и до Франкфурта, и до Равенсбрюка, обещаю. Я найду Эмму… – в палате царило молчание. Гольдберг, зачем-то, снял и надел очки:

– Конверт мне Максим передал, в форте де Жу, когда мы с вами встретились… – церемонно сказал главный врач. Он говорил о партизанской акции тоном человека, обсуждающего светский раут:

– Я, как вы понимаете, не мог его открывать. Он предназначен для Маргариты… – Гольдберг повертел конверт:

– Это не клей. То есть клейстер, из пшеничной муки. В лагере обычного клея нет… – Джон, внезапно, подумал:

– Максим, должно быть, знал, что случилось с Виллемом. Авраам тоже был в Аушвице, но бежал, как и Максим… – он помнил упрямые, голубые глаза Волка:

– Даже если знал, то видно было, что он ничего говорить не собирается. А теперь, где его искать, Максима? За линией фронта, в Италии. И жив ли он, вообще? – Теодор и Меир, деликатно, оставили их одних. Джон видел, в полуоткрытую дверь, рыжую, коротко стриженую голову старшего кузена, в пилотке хаки:

– Интересно, почему он в американскую армию пошел, а не остался в силах Свободной Франции? – мимолетно, подумал Джон:

– Хотя у него двойное гражданство, конечно. Его дед тоже на Арлингтонском кладбище похоронен. И что ему Марта, дочь Горской? Теодор волновался, когда речь о ней и ребенке зашла… – Меир отправился звонить по тыловым госпиталям. После освобождения Рётгена, Марту и ребенка могли отправить в медицинскую часть союзных войск:

– Или ее нашли немцы, эвакуировали обратно на восток… – старший кузен рассматривал какой-то плакат, – главное, чтобы Максимилиан до нее и малыша не добрался. И Воронов не добрался до Эммы… – о таком Джон даже думать не хотел. Старший кузен стоял с незажженной папиросой в зубах.

Федор оглянулся на дверь:

– Ладно, Монах прав. Не стоит в больнице курить… – он изучал плакат:

– Знай своего врага, грязную воду… – солдат, с бидоном, наклонился к роднику. Струя воды лилась из оскаленных зубов черепа:

– Не рискуй! Не пей из непроверенных источников… – капитана Хоффман не стал вешать в госпитале обычных плакатов с предупреждениями об опасности венерических заболеваний.

– Здесь такое ни к чему… – довольно изумленно сказал медик, – за три года, пока всех местных мужчин в концлагере держали, в Мон-Сен-Мартене ни одного ребенка не родилось. Коллега Гольдберг мне говорил, что в городке всегда строгие нравы были… – по вечерам, в немногих уцелевших каменных домах, открывались кабачки. Пока большая часть города лежала в обгорелых руинах, на окраинах теснились бараки, но Федор не сомневался, что шахтеры все отстроят:

– Тем более, если Монаха мэром выберут, – усмехнулся он, – а на свадебном обеде я такие разговоры слышал. Впрочем, он откажется. Посчитает, что он в больнице нужнее… – саперы Федора помогали хозяевам домов приводить в порядок здания. Электричество пока подавали от генераторов, кабачки освещались свечами, но в городке появились грузовики из Льежа, с бочками пива и сидра. В пивных звучало радио и расстроенные пианино, девушки прихорашивались, у тусклых зеркал:

– Наверное, кто-то из солдат, католиков, сюда вернется, – весело подумал Федор, – за подружкой, так сказать. Останется здесь, или жену в Америку повезет. И у меня жена в Америке… – он порылся в полевой сумке:

– Прямо сегодня надо почту Анне отправить. Внук, у нас внук… Марта его в честь дедушек назвала… – Федор вспомнил тихий голос жены:

– Тебе бы понравился граф Теодор, милый. Он был очень достойный человек. Я еще до войны поняла, что он из тех, кто ненавидит Гитлера… – Федор вздохнул:

– Я бы его поблагодарил, за то, что он о Марте позаботился, но его больше нет. И Марта овдовела, бедная. Она девочка совсем, ей восьмого марта двадцать один год исполнится… – он помнил твердые, зеленые глаза дочери:

– Она знала, кто я, – понял Федор, – поэтому она меня спасла. Наверное, фото увидела, в каком-нибудь журнале. Она сказала Джону, о Воронове. Права была Анна, и Монах с Портнихой правы. А мы их не слушали… – Федор сжал руку в кулак:

– Привыкли слишком хорошо думать о людях. Русские союзники, Воронов не мог переметнуться на сторону власовцев. Его отец собственных родителей бомбой убил, не пожалел. Но, по словам Стивена, брат Воронова достойный человек, хоть и коммунист. Но разные коммунисты бывают… – Федору предстояло найти не только дочь и внука, но и отыскать Воронова:

– Вместе с Максимилианом, мерзавцем… – он сдержал ругательство, – они Тео убили, в Лионе, они мои семейные реликвии украли. Они за все заплатят… – дверь палаты Джона заскрипев, захлопнулась:

– Что, интересно, Монаху надо? – Федор присел на каменный подоконник:

– А мне надо отправить письмо… – он полез в полевую сумку за блокнотом:

– Дорогая Анна… – вывел он, склонив рыжеволосую голову. Во дворе больницы рычали военные грузовики, санитары носили тюки с бельем и ящики с медикаментами.

Джон осторожно коснулся конверта:

– Но почему вы ко мне пришли, месье Гольдберг… – поинтересовался он. Врач смотрел куда-то в сторону:

– В форте де Жу я не хотел говорить о Маргарите. Такое опасно было, как вы понимаете. Сейчас можно, и вы единственный ближайший родственник Маргариты, получается… – получалось, что Гольдберг прав. Джон помялся:

– В общем, да. Сестра моего прадеда, леди Джейн Холланд вышла замуж за доктора Грегори Вадия. Он был братом прадеда Маргариты, святого Виллема Бельгийского. То есть неродным братом, но все равно… – Джон ожидал, что в конверте просто какое-то напутствие священника племяннице.

– Хоть саперов зови… – он все не мог протянуть руку и забрать конверт. Гольдберг, протерев очки, достал из кармана халата скальпель.

– Я открываю… – длинные, немного искривленные пальцы, орудовали лезвием:

– Как на операции, – Джон принял бумагу. Письмо написали химическим карандашом, на листе, вырванном из школьной тетрадки. Герцог откашлялся: «Милая моя племянница, дорогая Маргарита…»

На крыльце барака, в ярком, почти весеннем круге солнечного света, лениво раскинулся Гамен. По двору, среди ручейков тающего снега, бродили куры. Собака одним глазом посматривала за птицами.

В поселке стояла тишина. Утренняя смена шахтеров спустилась под землю, на сталелитейный завод ушли списанные, армейские грузовики, с рабочими в кузовах. Пять машин пригнали с запада, из тыла союзных армий:

– Даже если что-то сломается, – сказал Меир доктору Гольдбергу, – у вас хорошие техники. Все почините… – саперное подразделение Теодора ушло вперед, на восток, следуя за госпиталем. Меир попрощался со старшим кузеном на окраине Мон-Сен-Мартена, ранним утром. Развалины замка чернели в нежном рассвете, над камнями кружились птицы:

– Здесь сокол летал… – полковник, сдвинув на затылок пилотку, покуривал, в расстегнутой, полевой куртке, прислонившись к виллису, – когда мы городок брали. А теперь пропал куда-то. Жаль, они красивые птицы, редкие… – Теодор смерил остатки замка оценивающим взглядом:

– Все отстраивать придется, после войны. Впрочем… – он указал на лужи, покрывающие обочину, – сейчас распутица закончится, форсируем Рейн и пойдем дальше, на Берлин… – они оба посмотрели на восток. Теодор помолчал:

– Знаешь, хорошо, что все так получилось. У Маргариты кузен есть, и Джону легче, что его племянник не сын… – он повел рукой, не закончив. Меир кивнул:

– Только теперь будет еще сложнее вызволять Уильяма из СССР. Ты слышал, что Джон сказал… – герцог передал им свой разговор с Мартой, в Берлине. В СССР, несомненно, знали о предательстве Воронова. Это означало, что Уильяма, скорее всего, отправили в детский дом.

– Ему поменяли фамилию, как это в Германии делали, с детьми врагов режима… – Джон поморщился, – непонятно, где его искать теперь. Максим, правда, обещал вернуться в СССР, после войны, но где искать самого Максима… – Гольдберг привел в палату к Джону Маргариту. Гамен, вежливо, улегся на пороге комнаты. Девочка устроилась на табурете, болтая ногами. Джон смотрел на аккуратное, темное-синее платьице, на новое, шерстяное пальтишко:

– Роза ее обшила. Она и для сирот одежду новую сделала, и мастерскую заведет, когда поселок отстроят. А ведь она раньше на личных самолетах летала, обедала на яхтах, на Лазурном Берегу… – Джон прочел Маргарите письмо от ее дяди. Аккуратно, подбирая слова, он объяснил, что Виллем, до того, как принять сан, хотел жениться на его, Джона, покойной сестре, леди Антонии.

– Тони в Аушвице не просто так оказалась, – Джон замер, – она каким-то образом узнала, в СССР, что Виллема арестовали. Она перешла линию фронта, попала в Германию, отправилась в долину смертной тени, чтобы спасти любимого человека. Надеюсь, они увиделись, в лагере… – Виллем написал племяннице, что не может покинуть свою паству:

– Здесь живут дети, сироты, милая Маргарита, они нуждаются в моей поддержке. Помни, что у тебя есть кузен, самый близкий тебе человек, твой ровесник. Мне бы хотелось, чтобы Уильям узнал о своих родителях, после войны. Посылаю тебе свое благословение, и молюсь за тебя. Да пребудет с тобой покровительство Иисуса и Матери Божьей, святых Елизаветы и Виллема… – голубые, ясные глазки распахнулись. Маргарита вздохнула:

– Дядю, наверное, тоже немцы убили, как моих папу и мамочку… – о профессоре Кардозо Виллем ничего не написал:

– Дядя Джон, – Маргарита коснулась его руки, – но Уильям должен жить здесь. Он наследник Мон-Сен-Мартена, как и я… – Джон пообещал девочке, что ее кузен, после войны, непременно окажется в Бельгии.

Герцог смотрел на маленькую фигурку, в красной, вязаной шапочке, на черные, кудрявые волосы. Маргарита шла через двор больницы, держась за руку Монаха, Гамен скакал вокруг:

– Уильям может быть мертв… – горько понял Джон, – три года прошло. Тони и Виллем в Испании встретились, конечно. Что-то у них случилось, он ушел от мира, стал монахом, потом сан принял. Какая теперь разница… – напомнил себе Джон. Они говорили с Меиром об испанской войне:

– Меир у меня спрашивал, работает ли мистер Филби в секретной службе. Они в Теруэле познакомились. Меира тогда ранило, при республиканском обстреле. Работает, ему доверяют… – Гольдберг обещал выписать Джона на следующей неделе. Позвонив в штаб фельдмаршала Монтгомери, из кабинета Меира, герцог услышал прокуренный голос Монти:

– Восстал из мертвых, значит. Будем ожидать и возвращения майора Кроу. Он кавалер самой высокой награды Британии, не след, чтобы такие люди пропадали… – ни Марту, ни ребенка в близлежащих госпиталях Меир не нашел.

Монти уверил Джона, что ждет его в Аахене:

– Бюрократию твое начальство пусть после войны разводит, – сочно сказал маршал, – можешь даже не связываться с Лондоном. Я объясню, что ты выбрался из рейха в нашем расположении, и сейчас ушел обратно в рейх, разведчиком. Без рации, разумеется… – Монти чиркнул спичкой:

– Победителей не судят, как говорится. Да и потом, что ты можешь рассказать, если полгода слепцом по госпиталям отирался… – Джон, действительно, кроме названий больниц и речей Геббельса больше ничего не слышал:

– Как со Стивеном, – усмехнулся герцог, – он тоже по больницам мотался, а потом на рынке грузчиком работал… – Джон отправил телеграмму дяде Джованни, предупреждая его, что выжил, и будет служить в разведке армии Монтгомери.

– После войны со всем разберемся, – заметил он Меиру. Кузен только кивнул: «Да».

Оставив на дороге свой виллис, Меир пошел к бараку, где жили сироты:

– Дети в школе сейчас. С Маргаритой и Джоном я попрощался. Пистолет ему оставил, Джон его в Лондон отошлет. Он отсыпается, бедняга, за время своих скитаний. Правильно он сказал, после войны разберемся. Я докажу, что не агент СССР, станет понятно, что с Мартой и Питером случилось, и где фон Рабе Констанцу спрятал… – по расчетам Меира, Монах с Портнихой, проводив детей в школу, должны были собираться:

– Ей на занятия надо, ему в больницу, то есть на амбулаторный прием… – Гамен, подняв голову, заворчал. Прислушавшись к звукам из барака, Меир стиснул зубы:

– С Тессой так было. И больше никогда, никогда не будет… – обойдя собаку, он поскрипел дверью. Полковник Горовиц успел выкурить сигарету, ожидая, пока кто-то выйдет на крыльцо. Монах появился на ступенях, босиком, в трофейных брюках вермахта, и чистой, но потрепанной рубашке. Меир вдохнул запах мускуса и сладких пряностей. Обычно недовольное лицо Гольдберга было умиротворенным, глаза светились смехом:

– Извини. Мы думали, ты позже заедешь. Детей проводили, а потом… – у него была лукавая, добрая улыбка. В темных, немного поседевших волосах, над ухом, застряло перышко из подушки. От Гольдберга веяло теплом постели, он спохватился:

– Завтрак. Сейчас Роза поднимется, мы тебя… – Меир, отчего-то, подумал:

– Может быть, поговорить с ним? Он врач, он поймет… Но я даже с папой не говорил. Оставь, такое не лечат… – полковник отмахнулся:

– У меня фляга в машине, с кофе, бутерброды я себе сделал. Пусть Роза отдыхает. Здесь двадцать миль до штаба Паттона, пообедаю на новом месте. Это если они вперед не продвинулись… – Меир обещал, по мере возможности, сообщать в Мон-Сен-Мартен новости.

Рука Гольдберга, несмотря на ранение, оставалась крепкой и уверенной. Эмиль прищурился, глядя на утреннее небо:

– В общем, – задумчиво сказал Монах, – в мае я предполагаю в Польше оказаться. Спишемся с Авербахом, договоримся обо всем. Аушвиц не сегодня-завтра освободят. Жаль, конечно, что Звезда в горах сидит, но к русским ей соваться опасно. Сами разберемся, – подытожил Монах:

– Розе привет передавай, – улыбнулся Меир, – после войны увидимся… – виллис полковника Горовица зачихав, очнувшись, покатил по восточной дороге. Над крышей барака щебетали ласточки.

Монах потрепал Гамена по густой шерсти:

– В мае мы тоже на восток поедем, милый мой. Ты здесь останешься, за Маргаритой присматривать… – потушив окурок в медной пепельнице, Эмиль пошел к жене.