Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"
Автор книги: Неля Мотрошилова
Жанр: Философия, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Глава 2. Карл Штумпф и Эдмунд Гуссерль
Еще до переезда в Галле Гуссерль – опять-таки по совету Брентано – отправился в этот город, чтобы послушать лекции Карла Штумпфа по психологии. И снова это был хороший, дельный совет. Поскольку Гуссерля все больше волновали проблемы специфического пересечения психологии и философии, психологии и логики, а также (еще раньше им проанализированная) проблематика психологии в ее применении к математике, то молодому ученому, конечно же, надлежало глубже вникнуть в основные линии развития психологии, которые к концу XIX века уже отличались значительным разнообразием. Среди этих линий та, которую представлял К. Штумпф, могла, как думал Брентано, особо заинтересовать Гуссерля. Брентано не ошибся. Это доказывает результат: опора автора «Философии арифметики» на исследования Штумпфа, в особенности на его наиболее известную и ценную двухтомную работу «Психология звука» (Carl Stumpf, Tonpsychologie. Leipzig. Bd. 1. 1883. Bd. 2. 1890).
У читателей, мало знакомых с историей психологии, могут возникнуть по крайней мере два вопроса-сомнения. Во-первых, тот факт, что Гуссерль так или иначе опирается на работу Штумпфа, может найти простое житейское объяснение: раз Брентано послал к прежнему ученику Штумпфу своего нового протеже Гуссерля, то диссертанту, как говорится, сам бог велел учитывать исследования, книги того, от кого теперь зависела габилитация. Отчасти, я думаю, так и было. Но только отчасти. А главными были содержательные причины. Ибо Гуссерль вообще был, полагаю, человеком содержания. Во-вторых, может возникнуть сомнение: в чем Гуссерлю могла бы пригодиться работа, которая, казалось бы, была посвящена сугубо специальной теме – психологии звука, что на первый взгляд достаточно далеко отстоит от математики, от философии числа.
Чтобы рассеять эти сомнения и вообще чтобы подробнее расшифровать взаимосвязь и взаимодействие двух учений – уже состоявшейся концепции Штумпфа и только формирующихся философско-математических и философско-психологических идей Гуссерля, нам нужно осмыслить (тоже, к сожалению, лишь в сжатой форме) специфику теорий и решений, предложенных Штумпфом к 1886–1887 годам. Тогда станет яснее, были ли ссылки Гуссерля на работы его нового покровителя только данью обстоятельствам или обоих ученых объединяло хотя бы некоторое именно содержательное единство теоретических позиций. Мы сможем обоснованно поразмышлять, опираясь на известные факты и материалы, а также просто пофантазировать вот на какую тему: о чем могли беседовать, спорить, встречаясь в Университете или дома, принадлежащие к двум разным поколениям ученые, которых судьба свела в Галле, в университете этого города. И не просто свела, а сделала, несмотря на разницу в возрасте (относительно, впрочем, небольшую – в 11 лет), близкими друзьями – конечно, в немецком, а не русском смысле понимаемой дружбы, ибо у немцев дружба чаще всего подразумевает бо́льшую личностную дистанцию, чем у нас в России. Однако в случае Гуссерля и Штумпфа было даже нечто большее, чем вежливая дружба коллег: как отмечала жена Гуссерля Мальвина, ее будущий муж сразу же по приезде в Галле «был принят Штумпфом с сердечным доверием; его рассматривали почти как члена семьи. Штумпф приступил к продвижению габилитации без всякого промедления и все время следил за тем, чтобы двигаться прямо к цели».[90]90
См.: K. Schumann, Malvine Husserls «Skizze eines Lebensbildes von E. Husserl» / Husserl Studies, 5, 1988, S. 113.
[Закрыть] То, что между ним и прибывшим в Галле молодым коллегой сразу возникли теплые отношения, подтверждает и сам Штумпф. Он пишет в своих «Воспоминаниях о Франце Брентано» о том, что осенью 1886 года, по рекомендации Брентано, в Галле прибыл – с целью габилитации – Гуссерль, и что он стал его слушателем и другом. В литературе правильно отмечается: Гуссерлю в тот начальный период настоятельно требовалось не просто углубить свои познания в области психологии, но и вообще в очень короткий срок приобрести более систематическое психологическое образование, для чего весьма хорошо подходили учебные лекции и труды столь известного, признанного психолога-философа, как К. Штумпф.
Впрочем, и самому Штумпфу в 1887 году было 39 лет – немного для человека, достигшего серьезных научных результатов. «Карл Штумпф, – отмечает X. Пойкер, – был самым старшим учеником Брентано, сделавшим на академическом поприще самую быструю карьеру. В 25 лет он уже был профессором в Вюрцбурге, впоследствии приглашался в университеты Праги, Галле и Мюнхена, а в конце концов и в Берлинский университет, где он благодаря своей преподавательской деятельности оказался среди самых влиятельных психологов феноменологической психологии в широком смысле этого слова».[91]91
H. Peucker, op. cit. S. 42.
[Закрыть] Из школы Штумпфа, уместно напоминает Пойкер, вышла – уже в Берлине – целая генерация немецких психологов (это так называемая Берлинская школа): Вольфганг Кёлер, Курт Коффка, Курт Левин, будущие основатели гештальтпсихологии. Все это, действительно, говорит о несомненном таланте Штумпфа как ученого и особенно педагога. Через эту школу в Галле прошел и Эдмунд Гуссерль. Уже во время зимнего семестра 1886–1887 гг. (еще до переезда в Галле) Гуссерль слушает лекции Штумпфа под общим названием “Психология”.
Целостный анализ жизни и творчества К. Штумпфа не входит в мои задачи. Далее будут рассмотрены лишь те идеи и произведения Штумпфа, которые, полагаю, оказали особое воздействие на поиски и исследования молодого Гуссерля. При этом стану опираться не только на сами эти работы, но и на собственные высказывания, отсылки Гуссерля к исследованиям Штумпфа, а также на литературу вопроса.[92]92
См.: Hollenstein (1972); Spiegelberg (1982), Herzog (1992) Schumann (1996), Peukker (2002).
[Закрыть] Но также и на то, что подсказывает мне творческое воображение, позволяющее не оставить в тени многие не всегда запечатленные в произведениях интеллектуальные связи, параллели, пересечения, противостояния, характерные для живого контекста взаимодействий творцов философской мысли уже далеко отстоящего от нас исторического времени.
Книга Штумпфа «О психологическом происхождении представления пространства» (Über den psychologischen Ursprung der Raumvorstellung), которая вышла в Лейпциге в 1873 году[93]93
См.: Carl Stumpf. Über den psychologischen Ursprung der Raumvorstellungen, Leipzig 1873. S. 2–3. Далее страницы по этому изданию указываются в тексте моей книги.
[Закрыть] и которую автор, в то время приват-доцент в Гёттингене, посвятил своему знаменитому учителю Лотце, во многих отношениях показательна для состояния философской психологии в 70-х годах XIX века. Для последующей работы Гуссерля она станет одной из предпосылок и отправных точек. Гуссерль сошлется на нее в «Философии арифметики».[94]94
Edmund Husserl. Philosophie der Arithmetik / Edmund Husserl, Gesammelte Schriften, Hrsg von Elisabeth Ströker. Bd. 1. Hamburg, 1992. S. 19.
[Закрыть] Вот почему мы должны хотя бы кратко обратиться к названной работе Штумпфа. В главной своей части эта книга посвящена анализу конкретных и тонких вопросов так называемых представлений пространства, или пространственных представлений (Raumvorstellungen): первая глава – представлению о плоскостях, вторая – о глубине (как своеобразных измерениях пространства). Мы вспомним об этом, когда будем разбирать гуссерлевскую «Философию арифметики», где нас тоже будут интересовать идеи более общего философского и психологического характера, подобные тем, которые Штумпф выдвигает, защищает в своей работе и с которыми связаны глубокие изменения в психологических, прежде всего философско-психологических подходах к сознанию, несомненно повлиявшие на раннего Гуссерля и на возникновение его феноменологии.
В контексте моей книги невозможно, да и не нужно анализировать эту раннюю работу Карла Штумпфа во всей полноте и многочисленных деталях. Но не могу удержаться от того, чтобы выразить свое восхищение глубиной, многоаспектностью анализа, междисциплинарным охватом материала, так характерным для той дисциплины, которую в то время именовали психологией. Полагаю, что многие современные читатели, в том числе психологи по профессии, даже не ассоциируют такое многоаспектное богатство исследовательских замыслов именно с психологией. Попытаюсь кратко разъяснить, что имею в виду.
Итак, общая цель работы Штумпфа – исследование «психологического происхождения» представлений пространства, или о пространстве (Raumvorstellungen). Охват тех концепций и идей, которые при этом разбирает Штумпф, широк и многогранен: это и философские концепции – прежде всего, конечно, кантовская теория форм чувственности, но также теория «локальных знаков» Лотце, учения психологов и физиологов (теория Гербарта; теория ассоциаций Бена (Bain), Е. Вебера; учение Гельмгольца о представлениях глубины (Tiefenvorstellungen); теории зрительных восприятий и многое, многое другое.
Через попытки этого междисциплинарного синтеза пробивается, однако, стержневая идея о необходимости найти специфический психологический угол зрения, подход к проблематике представлений, в частности и особенности, представлений пространства (или о пространстве).
Гуссерль затронет эту тему в «Философии арифметики», хотя на фоне анализа числа она останется боковой, второстепенной. Но вот что, думаю, было чрезвычайно важным, даже центральным для молодого автора, вчерашнего математика (почему он внимательно вглядывался в сугубо специальные, казалось бы, работы своего нового наставника) – это срез анализа, касающийся психологического генезиса устоявшихся понятий науки и философии.
Понятие пространства принадлежало именно к таким понятиям. К нему имели отношение математика (прежде всего геометрия) и физика. Оно также издавна было одним из всеобщих понятий, или категорий, философии. Каждая дисциплина рассматривала и рассматривает проблему пространства как бы сквозь призму своего подхода, причем эти преломляющие призмы, как правило, появились так давно, что в науках более поздних эпох часто уже забывали об их происхождении и заботились лишь о том, чтобы, так сказать, отшлифовать, усовершенствовать эти призмы и научиться через них видеть «саму действительность». При этом науки, особенно естественные, претендуют на то, что они исследуют пространство, как оно «есть» в действительности. В философии настоящий переворот был осуществлен Кантом, который как раз и показал, что (при существовании таких различных преломляющих научных призм) у человека как особого существа, наделенного чувственностью и рассудком, есть главная, но двуединая всеобщая формальная призма, как бы независимо от всякого отдельного опыта организующая его чувственность. Эта призма – двуединство пространства и времени. Но Кант тоже как бы снял вопрос о происхождении, генезисе этих форм, явочным порядком переведя анализ на уровень познавательной деятельности зрелого, сформировавшегося человека. Сформировавшегося в двух смыслах: он уже ушел из детства, собственного, индивидуального, и из детства человеческого рода. Генезис как тема снят у Канта по разным причинам, в том числе и самой простой: он занимается (в «Критике чистого разума», включая и рассмотрение в ней пространства и времени) теорией познания, теоретико-познавательной логикой и вообще-то имеет право отвлечься от историко-генетических проблем.
Приступив к исследованию представлений о пространстве, Штумпф не мог, конечно, обойти молчанием учение Канта о субъективных формах чувственности. С его критического анализа он и начинает свою книгу. А завершает штумпфовскую критику критической теории Канта, которую мы кратко рассмотрим далее, следующее заключение: «Особых разъяснений… от Канта и не приходится ожидать. То, что мы узнали о психологическом происхождении представлений о пространстве, ограничивается тем, что они обозначены как априорные формы; при этом даются (рассмотренные выше) неудовлетворительные объяснения этого обозначения. Ни разу не разъясняется следующий вопрос: почему мы постоянно (fort und fort) созерцаем одно бесконечное пространство, а представления пространства, например, величи́ны, в которых мы представляем какое-либо качество, все же отличаются друг от друга и изменяются. Недостаточная обоснованность, имеющая здесь место, уже была продемонстрирована Гербартом в качестве упрека в адрес психологической теории пространства Канта… В объяснение этого недостатка можно указать на то, что… интерес Канта в вопросе о пространстве был прежде всего не психологическим, а логическим» (S. 29). И это, считаю, очень правильное и методологически важное указание.[95]95
В одной из своих работ я проанализировала именно со сходной точки зрения учение Канта о пространстве и времени, показав, что в нем применен метод, «подражающий естествознанию», т. е. с самого начала избирающий особые отвлечения от того, что остается за кадром исследования. В данном случае Кант сознательно отвлекается от всех генетических вопросов. См.: Н. В. Мотрошилова. Работы разных лет. М., 2005. С. 211–220.
[Закрыть]
Но в том-то и дело, что в XIX веке ссылки на «чистый» теоретико-познавательный, логический, метафизический – а не психологический – интерес того или иного исследователя (даже великого Канта) уже не действовали. Подобным же образом понятия и подходы, принятые в других науках, например, в математике, перестали казаться само собой разумеющимися. Возник интерес именно к их генезису. К разряду подобных привычных математических понятий принадлежало понятие числа. Если формировалась идея арифметизации математики, если представления о числах изменялись и расширялись, то как бы осмысленный вопрос о генезисе понятия числа неизбежно выдвигался на передний план.
Психология потому, в частности, и испытала в XIX веке такое оживление, что проявила внимание к определенным путям своего рода генетического исследования различных научных и повседневных понятий – путем возведения их к миру восприятий, представлений, словом, ко всему, что сам Кант обобщенно назвал «чувственностью» (Sinnlichkeit), «чувственным созерцанием», но что он, по оценке многих философов после него, в том числе и его последователей, очень быстро пробежал в своей первой «Критике», так и не исследовав структуры чувственности в их многообразии, сложности и взаимопереплетении.
Что касается, в частности, темы пространства, то сведя пространство (и время) к всеобщим априорным формам чувственности, Кант, действительно, оставил без внимания те вопросы, к которым всё чаще и настоятельнее обращались – уже после Канта – и философия, и психология. Посмотрим, как это делает Штумпф.
§ 2. Подход Штумпфа к кантовской теории субъективных форм чувственностиШтумпф считает излишним излагать сколько-нибудь подробно кантовскую теорию пространства. Для него важно следующее: «Согласно Канту, пространство, вообще говоря, есть нечто субъективное, относящееся к нашим представлениям. Конкретнее, Кант называет его априорной субъективной формой чувственности. Иными словами, материал, который доставляют нам чувства в процессе опыта, мы схватываем пространственно (räumlich) вследствие психической организации, которую мы наследуем» (S. 12.) (Можно было бы заметить, что Кант не говорит о «психической» организации. Но он, действительно, сводит дело к некой «человеческой» данности: так уж устроен человек… Предполагалось, что в случае другого существа дело, возможно, обстояло бы иначе). Штумпф поясняет, что целью теории пространства Канта было не психологическое, а скорее логико-метафизическое объяснение, т. е. исследование «возможности геометрических суждений о пространстве, которые всеобщим и необходимым образом считаются истинными, не будучи аналитически выводимыми (как полагал Кант) из понятий» (S. 13). Однако Канту не удалось, как пытается доказать Штумпф, целиком избавиться от проблем и объяснений, которые старший коллега Гуссерля в общей форме именует «психологическими».
Например, Кант разделяет «материю» и «форму» чувственности, а в известной степени отделяет их друг от друга. Штумпф приводит известную кантовскую дефиницию «материи» чувственности (то, что относится, связано – correspondendiert mit – с ощущениями) и ее «формы» (то, что в известных отношениях способно упорядочивать многообразное в ощущении – daβ das Mannigfaltige der Erscheinungen in gewissen Verhältnissen geordnet werden kann), задаваясь – применительно к пространству – вот какими вопросами: как именно мы наводим порядок в ощущениях? Почему мы выбираем именно этот, а не иной порядок? Скажем, мы приводим в порядок, т. е. как-то ранжируем книги в библиотеке. Порядок может быть совершенно различный в зависимости от того, какой критерий порядка мы избираем – величину книг, время выхода в свет, содержание и т. д. Так же и людей мы можем классифицировать по силе их тела, интеллектуальным, моральным и иным качествам. Почему же чувственность упорядочивается у Канта именно в соответствии с формами пространства (и времени)? Это вовсе не праздный вопрос, и он касается не только философии Канта, но и сути рассматриваемой проблемы.
Штумпф подробно анализирует известные кантовские аргументы в пользу идеи о пространстве как одной из двух всеобщих форм чувственности, а именно: мы можем относить определенные ощущения к чему-то вне меня (уясняя, что находится ближе – дальше, выше – ниже и т. д.) только в том случае, если уже, так сказать, a priori кладем в основу «представление пространства» («Vorstellung des Raumes»). Обратим внимание: Кант в самом деле употребляет именно слово «представление», «всеобщее представление», говоря о пространстве. Но это слово у Канта остается непроясненным и требует от читателя собственных догадок.[96]96
Сейчас мы отвлечемся от вопроса о том, где и как сам Кант почерпнул понятие «Vorstellung» – немецкий аналог латинского «representatio». По этому вопросу существуют специальные исследования, которых мы не можем касаться в этой книге, специально философии Канта не посвященной.
[Закрыть] Одновременно у Штумпфа исследуется особый ракурс, оттенок проблемы, снова же выражаемый в форме вопроса: почему в царстве чувственности преимущество отдано именно формам пространства (и времени), а не, скажем, таким «качествам», как непроницаемость, твердость, цвет (Undurchdringlichkeit, Härte, Farbe)? Кант разбирал этот вопрос и отвечал на него так: от таких качеств мы можем абстрагироваться, тогда как пространство и время принципиально невозможно «осмыслить». Как формы именно чувственности они первичны. Этот тезис Штумпф в определенной степени поддерживает. Более того, впоследствии он будет отстаивать мысль о фундаментальности представлений пространства для психологии. Вместе с тем, Штумпф, как мы увидим, будет возражать против кантовского понимания пространства, очищенного, отделенного от всех чувственных качеств (цвета, звука и т. д.).
Как бы то ни было, дефицит конкретности в кантовском анализе «представления пространства» (кстати, в самом деле значительно более скудного, чем анализ времени, к которому Кант обращается и в учении о рассудке) приходится восполнять. Для этого Штумпф и обращается за помощью к тем концепциям, которые предложены в психологии и, в частности, той, которая шла как бы по стопам Канта (учение Гербарта и др.).
§ 3. Исследование представлений как акта сознанияСпециалистам по феноменологии Гуссерля не надо объяснять, какое значение в ней придается анализу актов сознания или, вернее, «актовой» (ноэтической, в более поздней гуссерлевской терминологии) стороне сознания. И чем конкретнее, подробнее, многостороннее исследуются акты сознания, тем больше это соответствует духу и букве феноменологии как философской дисциплины. Поэтому неверно изображать дело так, будто интерес к восприятиям, представлениям и другим формам сознания – черта одной лишь психологии. И философия сознания, познания постоянно включала их в орбиту своего рассмотрения. Психология, отпочковываясь от философии, принимала от нее эстафету анализа актов сознания и, надо сказать, именно во второй половине XIX века за достаточно короткое время добилась в этом деле значительных результатов. Впрочем, в таком анализе, по природе своей междисциплинарном и пограничном, границы между философией и психологией вообще были весьма подвижными, так что существовала и философская психология, и философия, перетекающая в психологию. (К слову сказать, в российской философии последней четверти XIX века видные отечественные мыслители – Лопатин, Грот, Бердяев, Франк и др. – занимались и философией, и психологией; главный философский журнал в России тогда не случайно назывался «Вопросы философии и психологии»).
Применительно к гуссерлевской философии существует еще одна проблема, которую можно считать центральной и которую мы еще будем обсуждать далее: это трудные и противоречивые поиски Гуссерлем специфического, уникального для предшествующей мысли синтеза философии, логики и психологии, которые к началу XX века обрели облик предварительного варианта феноменологии.
Что касается обсуждаемого здесь аспекта – актов сознания, то заслуживает внимания следующий факт: Гуссерль по существу опирается и на достижения предшествующей философии (Локк, Лейбниц, Кант, Дж. Ст. Милль), и психологии (Гельмгольц, Гербарт, Вундт, Лотце, Брентано, Штумпф, Мейнонг, А. Бен и др.), на осуществленные раньше классификации, описания самых различных актов сознания.
В рассматриваемой работе Штумпфа, как сказано, в центре внимания стоит тема представлений (Vorstellungen), которые исследуются на особом примере представлений пространства. При этом представления встраиваются в ряд других актов сознания. Штумпф исходит из того, что в современной ему психологии уже имеется разделение структур, элементов сознания (следует ссылка на Г. Гельмгольца, которого Гуссерль будет постоянно цитировать в «Философии арифметики»). Были различены и определены такие понятия: ощущение (Empfindung), восприятие (Wahrnehmung), представление (Vorstellung). Последние подразделялись – в одной плоскости деления – на «действительные» представления, представления фантазии и памяти, в другой плоскости – на конкретные и абстрактные, в третьей – на простые и составные представления (S. 3).
В этом, действительно, обычном для тогдашней психологии и впоследствии также сохранившемся разделении Штумпфа (а потом и Гуссерля) будет интересовать, скажем, отличение представлений от восприятий. Более поздний Гуссерль (например, в «Идеях I») сосредоточится как раз на восприятии как основополагающей, с его точки зрения, структуре сознания. Что касается Штумпфа, то в разбираемой работе он в наибольшей степени исследует именно представления, в частности и особенности Raumvorstellungen. Но здесь он наталкивается на сложные вопросы, которые накопились в философии и психологии и которые требовали, с его точки зрения, предпринять исследование «психологического происхождения» понятий, ставших привычными. Так, следуя Гельмгольцу и уточняя его позицию, Штумпф пишет: «О “восприятии” обычно говорят тогда, когда содержание представлено как объективное, а именно как объективно-пространственное. Но, как будет потом показано, это всего лишь в высшей степени составное представление. А то, что Кант называет “созерцанием”, оборачивается составным индивидуальным представлением…» (S. 4).
В восполнение относительной бедности описания и осмысления представлений у Канта Штумпф проводит дальнейшие различения. «По отношению к представлениям мы можем провести тройственное различение: во-первых, это содержание, которое представлено, например, красный цвет, теплота; во-вторых, это акт, деятельность или само состояние представливания (des Vorstellens); в-третьих, условия, необходимые для того, чтобы состоялось представление, будь они внешними (физическими, физиологическими) или внутренними (психическими, заключенными в природе представляющего субъекта)», – пишет Штумпф, воспроизводя достаточно типичное для психологии различение (Ibidem. S. 25). Нужно заметить, что такое различение, вполне здравое и содержательное, нам не раз встретится уже в феноменологии Гуссерля; он его заимствует из прежней психологии и философии. В зрелой феноменологии это простое различение перерастает в концепцию предметных содержаний (ноэма) и актов (ноэза) сознания.
И далее Штумпф задается вопросом: что такое пространство в свете данного различения, примененного к представлению о пространстве – особое содержание? специфическая деятельность души? особое условие? С точки зрения Штумпфа, ответ однозначен: специфика этого содержания, по Штумпфу, в том, что «отдельные экземпляры (пространства или места) закономерным образом встраиваются в одно совокупное, целостное содержание» (S. 30).
Таким образом, Штумпф использует для целей своей концепции рассуждения Канта о пространстве и извлекает из них некоторые ценные импульсы, однако сам признается, что нужны новые, более глубокие изыскания. И снова же можно и нужно протянуть нить к исследованиям молодого Гуссерля. Предполагаю, что эта важная тема обсуждалась, не могла не обсуждаться в теоретических беседах Штумпфа с его новым учеником. К философии Канта оба они в то время подходили достаточно конкретно, если не сказать прагматически. Штумпф искал опору для своей теории представлений, которая если и была психологической, то с сильным философским оттенком – впрочем, как сказано, это было характерно для всей тогдашней психологии. И если он нашел у Канта весьма мало этой нужной ему конкретики, то не будем списывать причину на то, что Кант как философ не должен был и не собирался давать психологическую конкретику. Штумпф удовлетворился бы и философски-конкретным анализом (интересующих его) представлений пространства. Но такового он не нашел по той простой причине, что его у Канта по существу не было.
Аналогичным образом обстояло дело в «Философии арифметики» Гуссерля. Он обратился к текстам Канта не случайно: в «Критике чистого разума» и других произведениях есть весьма любопытные философско-математические аспекты; там обсуждаются и интересующие Гуссерля понятия величины, числа и т. д. Но той конкретики, в какую вдается Гуссерль, стремясь тщательно проанализировать спаянность арифметики, ее понятий с человеческим созерцанием, у Канта ему тоже не хватает, хотя все сколько-нибудь интересные детали кантовского анализа уловлены и отмечены. Кто-то может (опираясь на нынешние дисциплинарные определения) возразить: Кант ведет философский анализ, а ранний Гуссерль, де, целиком движется на почве психологии. Надеюсь в дальнейшем доказать центральную для моего анализа мысль: Гуссерль (вслед за Штумпфом и в единстве с ним) наталкивается в своих первых работах как раз на дефицит в исследованиях темы созерцания (в данном случае у Канта и неокантианцев). И с попытками преодолеть этот дефицит оправданно прямо связывать те импульсы, которые постепенно двигали Гуссерля к изобретению первых вариантов феноменологии, где сразу же центральное место заняла концепция Wesenschau, усмотрения сущностей, т. е. особая концепция чувственного, а одновременно и сущностного созерцания.
Сказанное вовсе не есть отрицание того, что Штумпф (в анализируемой работе и других сочинениях) все же движется на почве психологии. Но снова и снова надо подчеркнуть: это особая психология – психология второй половины XIX века, в частности, тесно связанная с философским материалом. И к тому же она сама находится на перепутье. Ведь тогдашняя психология еще теснейшим образом связана с философией, от которой она сравнительно недавно отпочковалась, но отделилась не полностью. Впрочем, процессы, способствовавшие этому, уже происходили, и они частично протекали в форме физиологизации как раз тех частей психологии, которые были связаны с исследованием раздражений и ощущений, этих «нижних этажей» чувственности. (В последние годы XIX столетия они привлекут внимание Гуссерля как логика, включившегося в споры о психологическом обосновании логики.)
Особое внимание у Штумпфа уделено тем психологическим исследованиям, которые спускаются к теме раздражений, движений тела и т. д. Так, исследуется «теория рядов» (Reihenformen) Гербарта, о которой Штумпф говорит, что ее цель – «показать, как представления о пространстве должны образовываться – по психологическим законам – из простых ощущений качества соответствующих чувств; при зрении – это цветовые ощущения, при осязании (Tastsinn) – ощущения от прикосновения к чему-либо» (S. 30).
Штумпф также весьма конкретно разбирает теорию ассоциаций английского психолога Александра Бена (Bain), в свою очередь примыкающую к учениям Джона Стюарта Милля и Уильяма Гамильтона. Это довольно специальная психофизиологическая концепция, в центре которой стоят понятия «ассоциаций» и «мускульных чувств и ощущений». (Мы должны учесть, что об этих авторах идет речь и в «Философии арифметики», причем в несомненной связи с выкладками Штумпфа.)
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?