Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

В плане и контексте нашего историко-философского исследования настало время подчеркнуть: не только маститые, известные философы, математики, психологи университета Галле оказывали, что вполне понятно, свое влияние на молодого коллегу (который для некоторых из них, например, для Штумпфа и Кантора, был еще и другом). Гуссерль и сам уже начал участвовать в процессе взаимодействия, взаимовлияния идей своими первыми исследовательскими разработками. Возможно, Штумпф в своем знаменитом сочинении потому счел необходимым сослаться на первый труд Гуссерля, что тот стал его учеником и другом. Но такая ссылка сама по себе содержательно вполне уместна. А тот факт, что гуссерлевская габилитационная работа была написана еще до знакомства Штумпфа и Гуссерля, говорит как раз об объективном (независимом от знакомства и дружбы) значении этой переклички идей, взглядов, подходов.

Перейдем ко второму, содержательно-терминологическому аспекту. Мы его уже ввели. Это тема ощущений (Empfindungen). В принципе настойчивое и постоянное употребление этого понятия могло бы оттолкнуть математика, философа математики Гуссерля. Совершенно ясно (и это еще потребует нашего специального внимания и объяснения), что именно как философ математики (а потом и как феноменолог) Эдмунд Гуссерль не собирался возводить понятие числа именно к ощущениям. Empfindung – слово, которое в «Философии арифметики» почти не употребляется. Из актов и элементов сознания, о которых в книге Гуссерля идет речь, наиболее часто встречается тема и понятие «Vorstellung», т. е. понятие представления (например, IX глава называется «символические представления», XII глава – «Символические представления числа»).

Интересно также, что в ссылках Гуссерля на Штумпфа и при разъяснении его позиции лишь один раз и то лишь в цитате употребляется слово «ощущение» (вернее, Empfindungsinhalt, т. е. содержание ощущений), а чаще всего, как сказано, речь идет о восприятиях или представлениях. Таким образом, Гуссерль как бы обходит молчанием, вернее, не концентрируется на том, что Штумпф сделал своеобразной опорой своего исследования понятие «ощущения». Полагаю, это весьма любопытный факт, и он достаточно знаменателен. Не могу входить в детали очень интересной и многогранной проблемы, которую здесь вижу. Дело в том, что понятие «Empfindung» на самом деле заключало – и в психологии, и в философии того времени – комплексное и как бы обобщающее содержание, в рамках и в свете которого другие акты, элементы сознания (восприятия, представления и т. д.) еще не так заботливо отделялись от ощущений, как это случилось несколько позже. Кстати, в феноменологический период, в частности, уже в «Логических исследованиях», Гуссерль искал подобный обобщающий, синтезирующий термин и нашел его в (трудном для истолкования) слове Erlebniss / Erlebnisse, которое можно (условно) перевести как «переживание / переживания» сознания (но этот перевод еще требует содержательной интерпретации). В силу синтезирующего значения, уже придаваемого им слову «Empfindung», Штумпф легко переходит от Empfindung к Wahrnehmung, Vorstellung, т. е. к восприятию, представлению. А потому и Гуссерль позволяет себе если не «забыть» о слове «ощущение», то читать, понимать его иначе, чем читаем и понимаем мы, когда это понятие почти что отдано на откуп физиологии и экспериментальной психологии. В этом проявились и (относительная) самостоятельность позиции Гуссерля, и присущее ему чутье в оценке, сдержанном употреблении некоторых понятий и обозначений, которые принадлежат не только к другим областям, но и к иным исследовательским подходам из других дисциплин. Он как бы почувствовал (для чего, кстати, богатую почву давала именно книга Штумпфа), что понятие «ощущения» становится центральным не в философской, а во входящей в моду физиологически ориентированной психологии, за которой Штумпф следил, но которой он мало или почти не занимался. Что касается исследований Гуссерля по философии математики, то от физиологической психологии они отстояли еще дальше. Скоро Гуссерль, правда, все же вынужден будет так или иначе оценить и их; это произойдет, когда он включится в спор с физиологизмом и психологизмом и станет писать I (логицистский) том «Логических исследований». Существенно для его позиции: подходы, которые Гуссерль в своих поздних работах определит как «натурализм» в подходе к человеческому духу, в том числе к психическим, психологическим процессам, были ему чужды с самых первых и до последних шагов его творческой жизни.

Завершая этот экскурс, где в центре внимания были исследования К. Штумпфа и явные, а также скрытые, но существовавшие переклички его идей с самым ранним гуссерлевским развитием, хочу предупредить: анализ этой темы не закончен. Нам надо будет проанализировать названные темы уже в связи с «Философией арифметики», что и будет сделано в соответствующем разделе. Аналогичным образом можно было бы поступить с еще одной темой, где Гуссерль пересекался со Штумпфом и его «Психологией звука». Эта тема – проблема представлений множества (Mengenvorstellungen). Но она не попадет в поле нашего внимания, ибо полей пересечения двух мыслителей больше, нежели возможности нашего не безразмерного исследования.

В рассмотрении темы «Штумпф – Гуссерль» есть один аспект, от которого совсем нельзя отвлечься: это трактовка понятия «феномен» и «феноменология» (восходящая у Штумпфа, а сначала и у Гуссерля к учению Франца Брентано). Но тому материалу, который обсуждается в моей первой книге, она не вполне релевантна: в ранних сочинениях Гуссерля и в работах Штумпфа этого периода она не выдвигается на первый план. Как она появляется в ФА, будет показано далее при нашем анализе соответствующих страниц этой работы. А вот когда Гуссерль изобретет свою, новую феноменологию и когда размежевание с Брентано (в частности и в особенности вокруг понятия «феномен») четко встанет в повестку дня, Гуссерль зафиксирует также и свое размежевание с теми размышлениями и идеями Штумпфа, которые касались именно феномена и феноменологии.[101]101
  См.: Husserliana, III, 199.


[Закрыть] Штумпф тоже сформулирует критические возражения против трансцендентальной феноменологии. Однако это уже другая глава, другие исторические страницы истории гуссерлианства…

Глава 3. Главные идеи Б. Больцано: предложения и представления «сами по себе»

Когда Гуссерль в ФА попытался соединить логику, философию, психологию и математику, причем отнести этот синтез не к каким-либо чисто субъективным результатам, а к числам, числовым понятиям и т. п., то есть к объективным научным достижениям, то он вовсе не был первооткрывателем. Не уходя далеко в историю мысли, можно вспомнить о крупном, уже хорошо известном ко второй половине XIX века чешском математике, философе, логике Бернарде Больцано (Bolzano, 1781–1848). В его работах, в частности, нашли свое объединение «предложения, положения сами в себе» и «представления» (Vorstellungen). Поэтому и в ФА, и в ЛИ Гуссерля употребление понятий «представление», «созерцание», «усмотрение» могло соотноситься с больцановскими изысканиями. При этом уже можно было опереться не на одних психологов, которым вроде бы по определению полагалось говорить о «психических актах», но и на математиков и логиков. А ведь Больцано слыл самым ярым «платонистом», защитником безличных, совершенно «чистых» истин в себе – и вдруг вся эта паутина тончайших, скрупулезнейших сопоставлений логического, понятийного и чувственно-созерцательного ряда! Уж не был ли Больцано не «платонистом», «онтологистом», а ранним психологистом?

Все эти проблемы требуют тщательного и конкретного подхода.

Прежде всего надо затронуть вот какой вопрос: когда и как Гуссерль узнал об идеях Больцано? Это случилось довольно рано, ещё в студенческие годы. Примечательным и ценным для Гуссерля моментом лекций Ф. Брентано, которые он слушал в Вене в зимнем семестре 1884/85 годов, было то, что учитель привлекал к глубокому рассмотрению работы Б. Больцано, математические, логические и философские. В своих «Воспоминаниях о Франце Брентано» Гуссерль писал: «В лекциях по элементарной логике он (Брентано) особенно подробно и в очевидно новой форме анализировал дескриптивную психологию континуума (continua) с глубоким возвращением к “Парадоксам бесконечного” Больцано, а также с различением ясных и неясных, отчетливых и неотчетливых, собственных и несобственных, конкретных и абстрактных представлений». А. Осборн (на основе личных бесед с Гуссерлем) отмечал: «Среди философов, с работами которых Брентано познакомил Гуссерля, был Бернард Больцано».[102]102
  Цит. по Husserls-Chronik, S. 14.


[Закрыть]

Очень важно подчеркнуть: впервые познакомившись с идеями Больцано через их изложение Францем Брентано, Гуссерль как бы получил их уже в сплаве математических и логических размышлений о бесконечном, о континууме и тонких «дескриптивно-психологических» различениях, касающихся сферы представлений (Vorstellungen).

И ещё одно фактическое обстоятельство должно быть упомянуто. Увлекшись работами Лейбница (читая их в издании И. Эрдманна), Гуссерль к началу 90-х годов, т. е. ко времени написания ФА, испытал также и влияние работ Лотце, в частности его интерпретации идей Ламберта и Больцано.

Возможно, тот факт, что идеи Больцано вошли в мыслительный мир Гуссерля опосредованно, через их переработку у Брентано и других авторов, объясняет отсутствие прямых ссылок на Больцано в ФА. Поскольку же в ФА отражается (вопреки расхожему мнению интерпретаторов) не подвластность Гуссерля позиции Брентано, а следы нарастающего отчуждения от его концепций (что будет показано при подробном анализе книги), постольку и влияние других учений, опосредованное брентановскими интерпретациями, объективно оказалось приглушенным. Вместе с тем в этой работе Гуссерля (во второй части) есть маленький раздельчик о «числах самих по себе» (Zahlen an sich). Еще важнее то, что при использовании приема, состоящего в прослеживании «спонтанной параллельности» идей (этот термин заимствован мною у Р. Отто) можно обнаружить немало общего между ходами мысли у Больцано и Гуссерля. Причем не только в ЛИ, но и в ФА (несмотря на отсутствие там прямых ссылок на Больцано). Косвенным подтверждением значимости идей Больцано для становления идей будущего основателя феноменологии служит следующий факт. В 1908/09 годах – под решающим воздействием Гуссерля – философский факультет Геттенгенского университет учредит специальную премию для тех, кто – имея в виду логические теории, развитые Больцано во II томе «Наукоучения» – займется исследованием новейших проблем логики.[103]103
  Husserls–Chronik, S. 113.


[Закрыть]

С моей точки зрения, можно прочертить несколько линий (больше) объективного теоретического и методологического воздействия идей Больцано на раннего Гуссерля, из которых здесь и теперь будут обсуждаться проблемы и решения, наиболее существенные для ФА, как и для других гуссерлевских работ, написанных до ЛИ и их контекста.

1. Само соединение двух подходов, один из которых может быть назван (скорее) логическим, философским, а другой (скорее) психологическим, было характерной чертой концепции Больцано. Это резко выделяло его произведения и идеи из ряда чисто математических, логических размышлений. Правда, и в работах некоторых математиков можно было порой встретить ссылки на представления и другие созерцательные структуры, да и вообще отсылки к операциям сознания. Но такие ссылки и отсылки были редкими и почти никогда не определяли сущности их теорий. А вот у Больцано тема именно представлений придвигается к самому центру его теоретических размышлений.

2. Важнейшим шагом мысли Больцано было выделение особого класса представлений – «представлений самих по себе» (Vorstellungen an sich) – при отличении их от «чисто субъективных» представлений. Понятно, почему Брентано так отличал и так ревностно пропагандировал идеи Больцано: это соответствовало направленности его собственной поистине утонченной работы над различением, классификацией, описанием мира «представлений» под самыми различными углами зрения. И только странный снобизм некоторых современных интерпретаторов помешал и все ещё мешает высоко оценить теоретическую значимость соответствующих размышлений Брентано, высокомерно и ошибочно на мой взгляд, зачисляемых по ведомству «психологистических заблуждений».

3. Другим теоретическим шагом, объективно созвучным последующим усилиям Гуссерля, в том числе и в ФА, является осмысление и описание у Больцано научных понятий – прежде всего математических и логических – как «предложений, положений самих по себе». Эта концепция Больцано была хорошо известна математикам и в целом соответствовала их устремлениям, мотивациям, онтологическим предпочтениям. Что бы ни говорили о «психологизме» ФА отдельные авторы, и в этой работе Гуссерль в общем и целом придерживается подобного же объективистского понимания результатов, понятий математики. Из-за этих особенностей интерпретаторы подчас подозревают автора ФА в том, что он является платонистом – эту характеристику, кстати, постоянно относят и к «Наукоучению» Больцано.

4. Однако, по моему мнению, подобные определения в конечном счете (если не сводить дело к отдельным неясным формулировкам) нерелевантны самой сути тех исследований, которые проводили сначала Больцано, а потом и Гуссерль. А эта суть (опять же по моему мнению) как раз и состояла – что было акцентировано в других аспектах и что важно в обсуждаемой связи – в весьма перспективных попытках синтеза двух блоков материала (одновременно математического, философско-математического, логического, общефилософского), т. е. того синтеза, который относился к объективной, чуть ли не вечной значимости царства «истин самих по себе», и того, который парадоксальным, непривычным (даже осуждаемым – особенно у Фреге) образом возводил эти же положения (истины) к, казалось бы, чисто «субъективному» царству представлений.

Уже Больцано видел выход (потом поддержанный у Брентано) в том, чтобы по-новому проанализировать «царство представлений» и показать, что в некоторых их видах мы имеем дело со сходным качеством выхода за пределы чисто субъективных свойств и характеристик.

Конечно, и у Больцано были свои предшественники на этом пути – те мыслители, которые сочли верной и перспективной попытку Канта говорить (уже в разделе о чувственности) о «чистых формах созерцания», а потом о неотъемлемости каких-то особых форм видения от самых отвлеченных идей, понятий рассудка и разума.

Имея в виду эти общие линии нашего подхода, рассмотрим проблему несколько подробнее, сосредоточившись на последних пунктах, т. е. на тончайшем анализе, различении представлений у Больцано и на предложенном им синтезе предложений и представлений «самих по себе» (an sich).

Движение анализа в «Наукоучении» Больцано, поскольку оно касается этой темы – «an sich» (предложений или представлений самих по себе, или, как у нас чаще всего переводят – на мой взгляд, неправильно – «в себе»), естественным образом начинается с предложений (Sätze), как они выступают вовне, т. е. в речи или в письме. Больцано различает «высказанные предложения» и «предложения, выраженные словами» (Wörter). Не всякий набор слов является, согласно Больцано, предложением; предложение – «полное» высказывание: «вездесущий бог» – не предложение; предложением слова становятся в форме «бог вездесущ» (т. е. собственно, бог есть, является вездесущим; что в европейских языках предполагает связки «ist», «is» – «есть»). Больцано вводит и такое различение: «gedachter Satz», помысленное предложение, и «behaupteter Satz», т. е. предложение (как)=утверждение. Отсюда он делает шаг к логическому понятию «суждения» (Urteil). «Только помысленное или [ставшее] утверждением предложение, т. е. только мысль (Gedanke) в предложении, равно как и суждение, содержащее известное предложение, обладают наличным бытием (Daseyn) в душе существа, которое помыслило мысль, или суждение; но лишь предложение само по себе, которое составляет содержание (Inhalt) мысли или суждения, не есть нечто существующее…».[104]104
  B. Bolzano. WL. B. I. S. 78.


[Закрыть]

Эту сложнейшую конструкцию не так просто понять. Думается, Больцано имеет в виду следующее.

Когда мы видим или слышим какое-либо предложение, то в них обретают «бытие» (Dasein) мысль (если предложение помыслено) и суждение (если предложение высказано). Что касается содержания (Inhalt) мысли или суждения, то оно не имеет такого же способа «наличного бытия», как мысль или суждение, не является столь же «действительным», как они. Вот это-то содержания Больцано называет «предложениями, положениями самими по себе» (как таковыми).

Интерпретаторы справедливо отмечают, что терминология, с помощью которой у Больцано выражаются все эти оттенки, весьма сложная и запутанная.[105]105
  Dannhardt, op. cit. S. 53.


[Закрыть] Получается, что «предложения сами по себе» как бы имеют место тогда, когда… никто не читает и никто не слышит соответствующие эмпирические, реально «являющиеся нам» предложения. Вот пример подобного рассуждения у Больцано: «То, что выражают слова “равносторонний треугольник является и равноугольным” – в случае, когда никто не читает и не понимает их, и есть предложение само по себе (Satz an sich); то, что порождается благодаря их проблеску в душах наших читателей, это помысленное предложение, или субъективное представление о каком-либо предложении; и наконец, когда читатели познают истину этого предложения при его высказывании, – только тогда оно впервые есть суждение».[106]106
  Bolzano B. WL. Bd. I. S. 99 (курсив мой. – Н. М.).


[Закрыть] Или другое высказывание: «Надо проводить существенное различие между действительным вынесением суждения (dem wirklichen Urtheilen) и просто процессом мышления или представливанием (Denken oder Vorstellen). Например, я в данный момент думаю, что есть гномы; но я только мыслю, но не утверждаю этого, т. е. не выношу суждения».[107]107
  Ebenda. B. I. S. 155.


[Закрыть]

Когда читаются или произносятся слова «разносторонний треугольник также и равноугольный», то это пробуждает в душе читателя или слушателя, даже незнакомого с делом, некоторую мысль. В этом случае имеет место, согласно Больцано, некоторый психический феномен, но пока это не суждение. Суждение может появиться не тогда даже, когда человек понимает сказанное или прочитанное, а только тогда, когда он знает, что высказанное – истина и почему можно судить (urteilen) именно так. Несомненно, подобные рассуждения и определения не только трудно понять: понимая их, логики, например, не приемлют столь «строгого», почти «потустороннего» толкования суждений.

От «предложений самих по себе» Больцано переходит к ещё более трудному пункту – к так называемым «истинам самим по себе» (Wahrheiten an sich), и говорит о них: «Они не обладают никаким действительным бытием, т. е. не являются чем-то таким, что занимает где-либо какое-то место, или находится в каком-то отрезке времени, да и вообще так или иначе предстает как нечто действительное».[108]108
  Bolzano B. WL. Bd. I. S. 112.


[Закрыть]

Итак, «истины сами по себе» не обладают, по определению Больцано, каким-либо видом действительного”, т. е. пространственно-временного бытийствования. Но парадоксальным и удивительным образом они всё-таки имеются, «есть» (sind). Это одна сторона парадокса, трудности. Другая сторона состоит в том, что – согласно Больцано, – «истины сами по себе суть познания».

«Хотя, следовательно, все истины сами по себе, – пишет Больцано, продолжая нагромождать трудности, – также и познанные (именно познанные Богом), понятие истин самих по себе следует тщательно отличать от познанных истин, или (как говорят также) от истин познания. Вместе с этим логикам должна быть предоставлена свобода говорить об истинах самих по себе – совершенно с тем же правом, с каким… геометры говорят о пространствах как таковых (т. е. о простых возможностях известных мест), не предполагая мыслить их наполненными материей…».[109]109
  Ebenda. S. 114.


[Закрыть]

При сравнении, сближающим логику с геометрией, Больцано рассуждает так. Геометр называет понятие тысячеугольного многоугольника реальным, хотя, скорее всего, нигде нет такого “предмета”, ибо все подобные понятия вообще содержат только возможность такого рода предметов.[110]110
  Ebenda. S. 323.


[Закрыть]

Это отличает, рассуждает – в духе Больцано – Данхардт, геометрию, логику от таких дисциплин как, например, зоология. Скажем, какой-то зоолог может утверждать, что существуют летающие лошади, но изучать такую возможность он не может. А вот геометр не только способен, но и должен обсуждать, просчитывать и т. д. возможность любой фигуры, которую можно помыслить – за исключением тех, которые не могут быть допущены исходными предпосылками этой дисциплины; таков круглый квадрат.[111]111
  Dannhardt, op. cit. S. 86.


[Закрыть]

Здесь завязывается, справедливо отмечает Данхардт, узел напряженных отношений между концепцией истин самих по себе Больцано и позициями, установками, мыслительными привычками логиков, причем эти напряжения тоже отмечены характерным противоречием. «Если, согласно рекомендации Больцано, логики в своих элементарных учениях должны говорить не о суждениях и познаниях, а о предложениях и истинах самих по себе, то он советует им изменить не их предметную область, а угол зрения. Они должны иметь дело не с другими предметами, но должны с теми же обращаться другим способом. Им следует применять понятия, которые – в отличие от понятий “суждение” или “познание” – не предполагают действительности своих предметов, (по мнению Больцано) это как раз понятия типа “предложения или истины сами по себе”, которые не связаны с такими предпосылками».[112]112
  Dannhardt, op. cit. S. 87.


[Закрыть] Это, на мой взгляд, верное рассуждение, обрисовывающее отличие понятийного порядка концепции Больцано от сложившихся традиций логики. Но здесь, думаю, лишь одна сторона дела.

Другая, по-видимому, состоит в том, что как раз логики, оперирующие с «другими» суждениями, благодаря которым они стоят близко к действительному царству предметов, к сфере реального языка, – как раз многие логики весьма охотно принимают концепцию истин самих по себе как наиболее подходящую онтологию, я бы сказала даже, «идеологию» их работы.

И ещё один любопытный парадокс: лишь немногие логики, все же «приняв» термин «истины сами по себе», одобрительно относятся к радикальной попытке Больцано увязать их с миром представлений, хотя бы и особых, т. е. «представлений самих по себе». Эти попытки мы далее и обрисуем подробнее.