Текст книги "Крест и корона"

5

Стаффордский замок, апрель 1527 года

Я не хочу выходить замуж.

Маргарет тогда исполнилось семнадцать, а мне – шестнадцать. Был поздний вечер, и мы в одних лишь ночных рубашках лежали рядышком на кровати в моей спальне, прижимаясь друг к дружке, чтобы было теплее. После Пасхи мне запрещалось зажигать огонь – в Стаффордском замке экономили буквально на всем.

Я, подбирая нужные слова для ответа, подтянула одеяло повыше, до самых наших подбородков. Сегодня днем я узнала, что Маргарет выдают замуж, и это известие причинило мне боль. Я понимала, что теперь буду видеть кузину еще реже, но сказать об этом вслух не могла, боясь показаться эгоисткой. Теперь, когда она призналась, что вовсе даже не хочет вступать в законный брак, я совсем растерялась.

Тут мне кое-что пришло в голову, и я сказала:

– А я не хочу быть фрейлиной при королеве.

Маргарет покачала головой:

– Не могу тебя винить в этом.

Наши судьбы обсуждались сегодня за обедом в большом зале. Мы редко теперь обедали здесь, но ради такого случая пришлось расстараться. Дело в том, что к нам на две недели приехала погостить моя кузина Элизабет, герцогиня Норфолк, разумеется без мужа. Она привезла не только свою любимую компаньонку – Маргарет, но также восьмилетнюю дочку Мэри и, как ни странно, своего деверя Чарльза Говарда. Я никогда особо не любила Элизабет, которая была старше меня и отличалась высокомерием. Говарды вообще мало меня интересовали, но я была рада этому визиту, потому что вновь встретилась с Маргарет.

Стаффорды и Говарды когда-то были самыми влиятельными родовитыми семьями в Англии. Брак Томаса Говарда, герцога Норфолка, и Элизабет, дочери герцога Бекингема, считался блестящим альянсом. Хотя муж моей кузины и был вдовцом много старше ее, он сделал блестящую карьеру при дворе, командовал войсками во Франции, Шотландии и Ирландии. Элизабет с радостью приняла предложение Норфолка и поклялась перед Богом чтить мужа и во всем подчиняться ему.

Она и представить тогда не могла, каким несчастьем обернется ее брак. Юная красавица не ведала, сколь жестокое будущее – смерть отца, уничтожение семьи Стаффордов – уготовила ей судьба.

После казни герцога Бекингема в 1521 году все его имения, замки и земли перешли к королю. Единственным исключением стало семейное гнездо – Стаффордский замок, построенный на холме еще в XI веке, в правление Вильгельма Завоевателя. Я прожила там почти всю жизнь. Старшему сыну герцога, моему кузену Генри, было разрешено сохранить разрушающийся замок и получать доходы от прилегающих к нему земель. Он обосновался там вместе со своей семьей, к которой присоединились мои родители и я. Остальные члены клана Стаффордов – многочисленные кузены и кузины (включая Маргарет), дядюшки и тетушки – рассеялись по свету. Элизабет настояла на том, чтобы Маргарет переехала к ним и стала ее компаньонкой. Мы часто обменивались письмами, но теперь я видела подругу своего детства, только когда она приезжала в Стаффордский замок. Мой отец раз в год отправлялся в Лондон – проведать, как обстоят дела в небольшом доме, который ему удалось сохранить, но мы с матерью неизменно оставались в замке. У нас больше не было денег на путешествия.

Я не понимала, зачем Маргарет выходить замуж. Да и она, похоже, не слишком радовалась этой перспективе. Даже Элизабет за обедом не скрывала огорчения.

– Он один из вассалов моего мужа, этот Уильям Чейн, – сказала Элизабет, и на ее бледных впалых щеках появились красные пятна гнева. – Он попросил руки Маргарет, и герцог согласился, даже не посоветовавшись со мной. Он страшно обрадовался, что Чейн готов взять ее без приданого.

– Может быть, это союз по любви? – предположила Урсула Поул Стаффорд, жена моего кузена Генри. Она была беременна – в третий раз за пять лет.

– Да какая там любовь, Маргарет едва обменялась с ним парой слов! – воскликнула Элизабет. – Я просто места себе не нахожу, как представлю, что ждет бедняжку. Мне невыносима сама мысль, что придется отдать любимую сестренку, чистую наивную девочку, этому развратнику!

Маргарет встала и погладила ее по плечу:

– Успокойся, милая! Не надо так переживать! – Она больше волновалась за свою болезненную старшую сестру, чем за себя.

И тут черт дернул вмешаться семнадцатилетнего Чарльза Говарда, сидевшего по другую сторону от Элизабет.

– Да ладно вам убиваться, герцогиня, – ухмыльнулся он, – разве некоторые дамы не находят наслаждения в разврате?

Элизабет отпрянула от него, ее нижняя губа задрожала. Потом, к всеобщему удивлению, сводная сестра Маргарет вскочила из-за стола и засучила длинный рукав платья.

– Видишь вот это?! – воскликнула Элизабет. Она подтянула рукав еще выше – и мы увидели продолговатый желтовато-фиолетовый синяк на ее худой правой руке. – Знаешь, откуда он взялся? Мой супруг герцог потребовал, чтобы я прекратила противиться, заявил, что я должна жить с ним и дальше и спать в одной постели. А когда я поинтересовалась, куда он собирается положить свою шлюху, то получила вот этот синяк.

Мы, ошеломленные, молча сидели за столом, а герцогиня поворачивалась вправо и влево, с какой-то странной, жуткой, непонятной мне гордостью демонстрируя всем следы побоев. Конечно, будь жив ее отец, герцог Бекингем, Норфолк не осмелился бы поднять руку на жену, унижать ее. Мы все понимали это.

Маленькая Мэри Говард уставилась в тарелку, и я невольно задалась вопросом, что она думает о своем отце.

– Сестра, успокойся, – взмолился мой кузен Генри. Самым главным для Генри и Урсулы была репутация семьи, они всегда старались тщательно скрывать любые дрязги.

И тут впервые за все время обеда открыла рот моя мать: по-английски она говорила с сильным испанским акцентом.

– Герцогиня, мы благодарны вам за то, что вы помогли Джоанне получить место при дворе.

Все взгляды устремились на меня, и я неловко заерзала на стуле.

Элизабет кивнула.

– Несмотря ни на что, королева все еще любит вас, – сказала она моей матери, которая радостно улыбнулась, услышав это.

Когда моей маме было всего четырнадцать – меньше, чем мне, тогдашней, – она покинула свою родину в качестве фрейлины Екатерины Арагонской. Та должна была выйти замуж за принца Артура Английского и стать впоследствии королевой его островного государства. Екатерина обвенчалась с Артуром, но тот вскоре умер, и тогда она сделалась женой его брата, принца Генриха, а потом – и королевой. Моя мать Изабелла преданно служила ей все это время, а через шесть месяцев после коронации вышла замуж за дальнего родственника короля, моего отца, сэра Ричарда Стаффорда, красавца и одного из лучших поединщиков страны. Еще один брак, суливший большие надежды, которые, увы, не оправдались.

Через два года родилась я. Меня отвезли в Стаффордский замок и отдали на попечение гувернанток и горничных. Место моей матери было при королеве, и я видела ее всего несколько раз в год. Это было тогда в порядке вещей.

Потом, когда мне исполнилось десять лет, герцога Бекингема арестовали и обезглавили, объявив изменником. С тех пор наша жизнь коренным образом изменилась. Теперь Стаффордов больше не хотели видеть при дворе. Одного из моих дядюшек заключили в тюрьму вместе с Бекингемом, но впоследствии выпустили. Моим родителям никогда не предъявляли никаких обвинений, но и они попали в опалу. Маме пришлось уехать из столицы и оставить службу у королевы, которая была для нее смыслом жизни. Денег на гувернанток у нас больше не было, а потому мама сама занялась моим воспитанием. Моя красавица-мать, прежде такая далекая и недоступная, теперь была постоянно рядом – подчеркнуто несчастная… и волей-неволей посвящавшая себя почти исключительно заботам о дочери.

Элизабет сморщила нос над тарелкой.

– Эта оленина неплоха, но разве нам не подадут рыбное блюдо? – недовольным тоном спросила она.

Мы, живущие в Стаффордском замке, вздрогнули. Мой отец целыми днями охотился, чтобы у нас всегда была свежая дичь. Его, в отличие от матери, сельская жизнь вовсе не угнетала: он проявлял горячий интерес к хозяйству. Чем больше времени отец проводил вне замка, тем реже видел супругу, которая вечно ворчала. От бесконечных жалоб мамы мы оба чувствовали себя несчастными.

– Это тебе не замок Арундел[9]9
  Арундел – замок в графстве Западный Сассекс, построенный одним из приближенных Вильгельма Завоевателя; с XV века служит основной резиденцией герцогов Норфолков из рода Говардов.


[Закрыть], сестра, – мрачно изрек кузен Генри.

Элизабет вздохнула и повернулась к моей матери:

– Надеюсь, вы хорошо подготовили Джоанну. Нравы при дворе теперь более свободные, чем в ваше время. Я не имею в виду окружение королевы, она просто святая, но…

Отец, сидевший рядом со мной, обнял меня за плечи и прижал к себе.

– Джоанна – лучшая девочка на свете, – твердо сказал он. – В ее добродетельности не может быть никаких сомнений.

Щеки у меня вспыхнули. Трудно было себе представить более неприятную беседу за обедом. Маргарет по другую сторону стола сочувственно мне улыбнулась.

Чарльз Говард со смехом проговорил:

– Королеве нужно опасаться не распущенных дам, а совсем иного – это всем известно.

Элизабет кинула на деверя предостерегающий взгляд, и тот замолчал. Смысл его слов был мне совершенно непонятен.

Я с нетерпением ждала вечера, когда Маргарет придет ко мне в комнату и можно будет порасспрашивать ее о женихе. Когда мы наконец оказались одни, я поинтересовалась, правда ли, что она едва знает человека, за которого выходит замуж.

– Да, мы с ним говорили всего один только раз, – ответила кузина. – Но он постоянно пялится на меня. И мне почему-то делается не по себе. – На переносице у Маргарет появилась морщинка, и она поспешила сменить тему: – Расскажи лучше, Джоанна, как тебя готовят к службе у королевы. Скоро ты станешь фрейлиной?

– Моя мать вот уже несколько лет лишь об этом и говорит. Чему только она меня не обучает: рукоделие, танцы, музыка, искусство правильно одеваться, хорошие манеры, четыре иностранных языка. Я должна быть ну просто идеальной: мама говорит, что от этого зависит мое будущее. – В желудке у меня возник неприятный холодок.

Маргарет сбросила одеяло и решительно заявила:

– Меня не волнуют правила, я зажгу огонь. А потом, Джоанна, мы причешем друг дружку.

С помощью свечки Маргарет подожгла старую растопку в камине и десять минут спустя сидела возле огня, а я расчесывала ее рыжевато-золотистые волосы – длинные, до талии. Я знала, что такие минуты счастья выпадают моей подружке нечасто: ведь она теперь с утра до ночи была занята тем, что прислуживала Элизабет.

– Твой отец так любит тебя, – тихо сказала она.

– Да, – согласилась я.

– А мне так не хватает папы, – вздохнула кузина.

Я отчаянно пыталась придумать, как утешить ее, но мне ничего не приходило в голову. Плохо быть сиротой. Мать Маргарет, бывшая служанкой в одном из замков герцога, давно умерла.

Она тихо проговорила:

– Я думаю, будь мой отец жив, он позволил бы мне принести обет.

– Ты и правда этого хочешь? – Сама я никогда не думала о том, чтобы уйти в монастырь. Мы с Маргарет были религиозны, чем отличались от прочей родни. Но стать монахиней?! Лично мне они представлялись какими-то таинственными, печальными существами, которым неизбежно сопутствуют скандалы. Много лет назад муж сослал одну из наших тетушек – с одобрения герцога Бекингема – в монастырь. Это произошло после какого-то громкого скандала при дворе: ходили даже слухи, что она якобы флиртовала с королем.

Маргарет взяла мои руки в свои и страстно заговорила:

– Прошлой весной я ездила вместе с сестрой в Дарем, в паломничество. – Я вспомнила, как мама, услышав про это путешествие, сказала, что герцог жестоко бил жену и она сбежала из их лондонского дома, чтобы поклониться мощам святого Кутберта, найти облегчение, забыть о своих несчастьях. – О Джоанна, какая это величественная святыня! Наверняка она и на тебя бы произвела сильное впечатление. Но хотя Элизабет – одна из знатнейших дам королевства, нам не позволили близко подойти к мощам, потому что мы – женщины. Это огорчило мою сестру. И вот на следующей неделе герцогиня Норфолк получила разрешение посетить находящийся поблизости небольшой монастырь и встретиться с его настоятельницей. Мы приехали к ним на Страстной неделе, Джоанна, в Великую пятницу. Подползли на коленях вместе с монахинями к кресту, и это было… так прекрасно. Так волнующе. Находиться среди женщин, которые преданы Христу и добры друг к другу. Их лица светились радостью, они выглядели такими умиротворенными, исполняя предписания Господни. И знаешь, некоторые сестры очень образованные. Они любят читать не меньше твоего, изучают латынь, священные манускрипты. О, как бы я хотела стать одной из них, спастись от всех искушений…

– Искушений? – недоуменно переспросила я. – Что ты имеешь в виду?

Некоторое время она смотрела на меня.

– Ты хочешь выйти замуж, Джоанна?

– Нет, – ответила я, удивляясь собственной категоричности. – Я не встретила ни одного мужчины, с которым хотела бы связать свою жизнь. Все мужчины, каких я знаю, настолько несовершенны, настолько далеки от… от…

Маргарет, улыбаясь, взяла книгу «Le Morte d’Arthur»[10]10
  «Смерть Артура» (фр.) – популярный рыцарский роман Томаса Мэлори. Один из его персонажей сэр Галахад – воплощение рыцарских добродетелей.


[Закрыть], лежавшую на стуле у огня.

– От сэра Галахада и рыцарей?

– А что плохого в том, что ты ждешь от человека мужества и добродетельности? – спросила я.

Тут дверь в комнату распахнулась, и внутрь влетел Чарльз Говард. Помахивая деревянным мечом (явно взятым у одного из моих кузенов), он подошел к нам и заявил:

– Ничего плохого в этом нет!

Я запрыгнула в кровать и забралась под одеяло.

– Опять подслушивал у дверей, Чарльз? – вздохнула Маргарет. – Неужели не можешь найти себе какое-нибудь более достойное занятие?

– По правде говоря – не могу. На редкость скучный дом. – Чарльз низко склонил голову, а когда снова ее поднял, в глазах у него горели искорки. – Дамы, вам просто необходимо мое общество.

Я ждала, что он удостоит вниманием Маргарет. Моя кузина была чудо как хороша, и, где бы ни появлялась, мужчины поглядывали на нее с вожделением. Но Чарльз направился к моей кровати и ухватился рукой за столбик.

– Я мог бы подготовить тебя к встрече с мужчинами при дворе, – предложил он. – Тебе нужно будет научиться кое-каким штучкам, чтобы выйти за важного человека. Ведь именно на это рассчитывает твоя мать.

– Убирайся отсюда! – взвизгнула я, еще выше натягивая на себя одеяло. – Или я позову отца!

Чарльз рассмеялся, снова поклонился и задом направился к двери.

– Что же, судьба послала тебе редкий шанс, но ты его упустила, – резюмировал он, отвесив напоследок шутовской поклон. – Спокойной ночи.

Когда дверь за Чарльзом закрылась, я выбралась из-под одеяла и сказала:

– Какой отвратительный тип.

– Ну, положим, он совсем не так уж плох. – Маргарет пожала плечами. – Чарльз – младший сын в очень большой семье. Не повезло бедняге.

– Да брось ты, не хватало еще жалеть это ничтожество.

Маргарет ничего не ответила. Она долго хранила молчание, покусывая нижнюю губу. Мне было известно, что это значит: моя сестренка что-то задумала. И еще я знала, что, если в голове у Маргарет возникала какая-то идея, переубедить ее было очень нелегко.

– Джоанна, я хочу дать тебе кое-что. – Она сняла с шеи изящную цепочку с медальоном. – Ты знаешь, что это такое?

– Конечно. Подарок твоего отца. Это медальон из храма Святого Фомы Бекета.[11]11
  Фома (Томас) Бекет (1118—1170) – канцлер Генриха II, а с 1162 года архиепископ Кентерберийский. Вступил в конфликт с Генрихом II и был убит по наущению короля.


[Закрыть]

– Давай посмотрим на него у огня, – предложила Маргарет.

К тому времени я уже успела немного успокоиться и последовала за ней.

– Я постоянно думаю о том, как этот человек умер, – сказала моя кузина, поднося медальон к огню, чтобы мы могли лучше разглядеть его: там были изображены четыре человека в рыцарских доспехах, стоявшие под развесистым деревом. – Король Генрих Второй ненавидел архиепископа Бекета. Как-то раз он воскликнул: «Да избавит ли меня кто-нибудь, наконец, от смутьяна-священника?!» Эти четверо откликнулись на королевский призыв. – Я знала эту историю: ее рассказывали в Англии каждому ребенку. Но сейчас еще раз выслушала Маргарет: казалось, она имела для нее какой-то особый смысл.

– И вот эти четверо отправились в Кентербери и спрятали свои мечи под смоковницей, которая росла рядом с церковью. Потом вошли внутрь и попросили святого Фому следовать за ними, но тот отказался. Тогда они вышли, взяли свои мечи, вернулись в церковь и изрубили епископа на куски, осквернив священное место. Так он стал мучеником.

Меня пробрала дрожь, хотя в комнате было жарко от потрескивающего в камине огня.

Маргарет вложила медальон в мою ладонь.

– Я хочу, чтобы ты сохранила его, Джоанна.

– Но я не могу взять этот медальон, он слишком дорог для тебя.

Моя кузина помедлила, словно опасаясь облечь мысль в слова, а затем все-таки произнесла:

– Я хочу, чтобы он защищал тебя, когда ты станешь фрейлиной.

Я знала, как сильно ненавидит Маргарет короля, который погубил ее отца. Она ни разу не сопровождала свою старшую сестру Элизабет, когда та бывала при дворе.

– Я все время буду при королеве Екатерине, – напомнила я ей. – Моя мать полностью доверяет королеве. И мне абсолютно нечего бояться, пока я нахожусь у нее на службе.

– Да, Джоанна, королева – чистая и благородная женщина. Но ты все-таки возьми этот медальон.

Я посмотрела в глаза Маргарет, в которых отражались умирающие язычки пламени из камина, и мне стало не по себе.

Я надела медальон на шею.

– Хорошо, кузина, я буду всегда его носить. Надеюсь, теперь ты больше не станешь беспокоиться обо мне?

Маргарет обняла меня.

– Спасибо, – прошептала она, и я, потрясенная, почувствовала у себя на щеке ее холодные слезы.

6

Лондонский Тауэр, май 1537 года

Я понимала: тут что-то не так, слишком уж широкой оказалась кровать.

Каждое утро перед рассветом помощник ризничего звонил в колокол, я садилась, осеняла себя крестным знамением, потом шарила по полу возле своего соломенного тюфяка. Он лежал на полу у стены послушнической спальни рядом с тюфяком сестры Винифред с одной стороны и сестры Кристины – с другой.

В непроглядной темноте спальни мы на ощупь находили свои сложенные хабиты – они лежали рядом с тюфяками, куда мы клали их несколькими часами ранее, – и быстро одевались. Через несколько минут желтоватый свет начинал пробиваться внутрь сквозь щель под дверью: двадцать четыре монахини Дартфорда с зажженными лампами проходили мимо нашей комнаты парами, направляясь на лауды. Мы дожидались, когда пройдет последняя пара, а потом занимали свои места в конце и по каменным ступеням спускались в церковь.

Но сегодня утром кровать была слишком мягкой и широкой – я поняла это, дотянувшись пальцами до ее края. И не только это показалось мне непривычным. Густой теплый свет щекотал мои веки. Нежели солнце уже встало? Нет, это невозможно: ни одна монахиня или послушница в Дартфорде не могла проспать лауды. Даже если у нас болел живот, если горло жгло огнем, если чресла изнывали от месячных, мы все равно шли по каменному коридору на первые молитвы. В противном случае нас ждало строжайшее наказание на капитуле.

Я хотела было подняться и узнать, что случилось, намереваясь загладить свою вину, но странная тяжесть прижимала меня к постели. Я не могла открыть глаза. Постель словно затягивала меня. Какая-то часть меня противилась этому, но другая – гораздо бульшая – желала подчиниться этой тягучей черной пустоте.

По прошествии некоторого времени пустота исчезла, и я оказалась на огромном поле в толпе людей – слякоть, толкотня, смех, ругань, красные от вина лица. Я снова была на Смитфилде. «Ты спишь, Джоанна, – сказала я себе вслух. – Тебе ничто не угрожает». И в самом деле, теперь мои ноги словно пари`ли над грязью. Я плыла, летела над толпой. И никто меня не видел.

Потом я увидела ее, и меня повлекло к земле. Она шла далеко впереди, но я узнала ее по так хорошо знакомой мне гордой походке, манере никогда не сутулиться и распрямлять плечи, когда что-то вызывало ее неудовольствие. Я хотела как следует рассмотреть ее, прикоснуться к ней, но внезапно меня охватил ужас. Я больше не чувствовала себя в безопасности в этом сне. Он превратился в реальность.

Я позвала ее, но она меня не услышала.

– Мама, помоги мне! – изо всех сил закричала я. – Не позволяй им забирать меня в Тауэр!

Моя мать повернулась, взгляд ее остановился на мне.

– Ты обещала, – сказала она. – Ты обещала ей, что никому не раскроешь ее тайну.

Я напряглась.

– Кого ты имеешь в виду?

Черные глаза матери сверкнули.

– Ты прекрасно знаешь кого, Хуана. Era una promesa sagrada.[12]12
  Ты дала торжественную клятву (исп.).


[Закрыть]

Теперь уже я покачала головой.

– Нет, мама, нет. Ты не могла об этом знать. Тебя там не было. Ты ведь к тому времени уже умерла!

Произнеся эти слова, я словно рассеяла чары и прогнала мать, потому что она исчезла в толпе, а вместо нее появился сэр Уильям Кингстон.

– Я не хочу возвращаться в Тауэр, – сказала я.

– И не надо.

Неожиданно чьи-то руки забросили меня на вершину небольшой груды веток, из центра которой торчал столб. Меня привязали к нему за талию грубой веревкой, и вскоре оранжевые языки пламени принялись лизать ветки у меня под ногами. Вокруг галдела глумящаяся толпа: зеваки радовались моей смерти, как радовались смерти Маргарет.

Я попыталась разорвать веревки, но это оказалось мне не по силам. Дым столбом поднимался вокруг. Еще несколько мгновений – и начнется мучительная агония.

– Помоги мне, Господи! – воскликнула я. – Молю Тебя – прости меня, пошли мне спасение!

Дым рассеялся. И тут сверху соскользнула фигура – красавец в серебряном рыцарском нагруднике. Фарфоровая кожа, голубые глаза и золотой нимб на кудрявых светлых волосах. Пораженная, я поняла, что знаю его. Это же архангел Гавриил, посланник Божий, спустился с небес, чтобы спасти меня.

– Ты не почувствуешь боли, – сказал он.

Вокруг меня плясали языки пламени. Мои руки, ноги, даже волосы были охвачены огнем, но я действительно не чувствовала боли. Я испытала такое облегчение, что даже засмеялась от радости. Я понимала, что неуместно веселиться в присутствии самого могущественного из архангелов, но сам Гавриил тоже смеялся. Веревки, связывавшие меня, опали, и я воспарила вверх. Мы начали кружиться вместе, мы танцевали в небесах.

И тут я почувствовала прикосновение чьих-то рук. Кто-то невидимый тряс меня за плечо.

Светящиеся голубые небеса, в которых я танцевала, начали темнеть, архангел Гавриил задрожал.

– Нет! – закричала я. Но все рассыпалось, словно корабль, налетевший на скалы. Архангел оставил меня, лишь напоследок блеснул его золотой нимб.

Тут я проснулась и в ужасе отпрянула от склонившейся надо мной женщины. Ее лицо было настолько же некрасивым и заурядным, насколько прекрасным и нездешним выглядело лицо Гавриила. Незнакомка смерила меня исподлобья взглядом: глаза у нее сидели глубоко под густыми бровями, как у злобного демона.

– Не бейте меня. – До чего же хрипло прозвучал мой голос. А ноги и руки ослабели и налились тяжестью.

– Я вовсе не собиралась вас бить, – возразила незнакомка. – Просто пыталась разбудить. Слишком много времени прошло. Вы должны хоть немного поесть.

Отдельные фрагменты воспоминаний медленно сложились в единое целое. Я присутствовала на Смитфилде, где видела, как сжигали Маргарет; мой отец пытался облегчить ее участь и был ранен, после чего его увезли. А потом меня вместе с Джеффри Сковиллом – вот не повезло бедняге – арестовали и посадили в лондонский Тауэр. Похоже, я долго спала, а потом меня разбудила незнакомка. Вырвавшись из объятий сна, я поняла, что никакой она не злобный демон, а самая обычная – хотя и облаченная в богатое парчовое одеяние с изящным французским капюшоном – женщина средних лет.

– Кто вы? – спросила я.

– Я леди Кингстон. А теперь вы должны поесть. Эй, Бесс!

Она сделала знак рукой, и другая женщина – помоложе и крепко сбитая – внесла деревянный поднос. Я почувствовала, как от терпкого запаха густой рыбной похлебки у меня кружится голова. Каждой клеточкой своего тела я ощущала страшный голод.

– Мы хотели покормить вас вчера, – пояснила леди Кингстон. Служанка по имени Бесс тем временем поставила поднос на мой тюфяк и вышла.

– Вчера?

– Неужели вы ничего не помните? Вы проспали ночь, день и еще одну ночь. Мы пытались разбудить вас вчера. Вы выпили немного вина, а потом снова заснули. Одежду вам сменили: она слишком перепачкалась, да и спать в ней было никак нельзя. – Леди Кингстон показала на казенное серое платье, сложенное в ногах. На мне была надета длинная ночная рубашка из хлопка. – Понимаю, вам надо бы найти что-нибудь поприличнее, но я сейчас слишком занята.

– Это не имеет значения, – сказала я, отправляя в рот первую ложку супа.

Леди Кингстон, вытянув губы, наблюдала, как я ем. Мне пришло в голову, что женщина, одетая столь элегантно даже при исполнении обязанностей в тюремной камере (похоже, она помогала своему мужу), не одобрит моего безразличия к моде. Но меня это не заботило. Сейчас только еда и имела значение. С каждой ложкой горячей похлебки силы возвращались ко мне.

Доев суп, я огляделась. Меня поместили в громадную – длиной не меньше сорока футов – камеру с потрескавшимся деревянным полом и высокими каменными стенами. Сквозь несколько довольно высоко расположенных зарешеченных окон с одной стороны внутрь проникал солнечный свет. Из мебели тут были только кровать, маленький столик и стул, на котором сидела леди Кингстон.

На моем лице, вероятно, застыл вопрос, потому что она, пожав плечами, пояснила:

– Обычно мы не содержим здесь заключенных. Но у нас почти нет свободных помещений, а мы не хотели, чтобы вы находились с мужчинами.

Я села прямо.

– А мой отец тоже в Тауэре?

Леди Кингстон взяла поднос и аккуратно поставила его на столик. Затем снова села на стул и внимательно посмотрела на меня.

– Вы разговаривали во сне, до того как я разбудила вас, – сказала она. – Вы звали свою мать. И не только ее. Мне показалось, что вы беседовали с ангелом.

– Мне снился сон.

– Правда?

Тут опять появилась служанка по имени Бесс.

– Сэр Уильям говорит, что вас ждут в комнате лейтенанта, миледи, – пробормотала она.

– Прекрасно. – Моя собеседница с чопорным видом встала. – Приготовь ее, Бесс.

Леди Кингстон направилась к выходу, а я прикусила губу. К чему это, интересно, они собрались меня готовить? По мере того как стирались последние картины моего странного сна, в душу закрадывался леденящий ужас.

Как только дверь за леди Кингстон закрылась, Бесс схватила меня за руку:

– Только ничего ей не говорите. Умоляю вас.

Я внимательнее рассмотрела служанку. Ей было лет тридцать. Глубокие оспины на щеках и подбородке означали, что болезнь чуть не убила ее. Но больше всего меня поразили глаза Бесс. Они светились, они сияли, в них даже вспыхивали искорки. Мое присутствие, казалось, крайне воодушевило женщину.

– А в чем дело? – спросила я, пытаясь вырвать руку из ее липкой хватки.

– Она шпионит для сэра Уильяма. – Слова срывались с губ служанки в лихорадочной спешке. – Они специально так делают: леди Кингстон успокаивает узниц, кормит их, задает вопросы – с виду вроде бы совсем невинные, – но все, буквально каждое слово, записывает для своего мужа. А тот потом передает все это Кромвелю.

– Ну, это меня не удивляет, – ответила я.

– Слышали бы вы, как эта женщина разговаривала с королевой Анной. Бедняжка сошла здесь с ума, когда король отправил ее в тюрьму. Она сперва кричала, плакала, а потом вдруг начала смеяться. Ну просто заходилась от смеха и никак не могла остановиться. Леди Кингстон дни и ночи напролет сидела с королевой, успокаивала ее и записывала каждое слово. Говорят, что все это было использовано против нее на процессе.

Я спустила ноги с тюфяка, освободилась из хватки Бесс и заявила:

– Никогда не говорите мне об Анне Болейн. – Я хотела отодвинуться от служанки и ударилась головой о какое-то огромное кольцо, непонятно зачем вделанное в стену.

– Что это? – спросила я, потирая ушибленное место.

– К этому кольцу раньше пристегивали слоновью цепь, – улыбнулась Бесс.

– Что пристегивали? – изумилась я.

– Цепь, на которой держали слона.

Я покачала головой и отодвинулась от служанки еще дальше:

– Похоже, это вы сошли с ума, милочка.

– Да нет же, – живо возразила она. – Я вам говорю чистую правду. Это ведь не Великий Тауэр. Сюда, вообще-то, не сажают бунтовщиков с Севера или каких-нибудь других заключенных. Просто сэр Уильям не знал, куда вас поместить, вот и отправил в Западный Тауэр. Это зверинец.

– Что?

– Вы разве не слышали про королевский зверинец? Здесь держали слона, которого Людовик Французский подарил Генриху Третьему. В зверинце был один-единственный слон, который потом сдох. Но король очень гордился подарком и построил специально для слона это помещение.

Скорее всего, Бесс говорила правду.

– Здесь впоследствии содержались узницы, – продолжала она. – Может, поэтому вас и поместили сюда. Когда королю Эдуарду Первому понадобились деньги для ведения войны, в Тауэр посадили еврейских женщин, и их отцам или мужьям приходилось платить за них выкуп. Если те не могли принести достаточно денег, жидовок морили голодом, и они умирали.

– Это страшный грех, – возмутилась я.

– Но они же были нехристи, – искренне удивилась служанка. – И к тому же приехали в Англию неизвестно откуда.

Бесс принадлежала к той разновидности англичанок, которых больше всего ненавидела моя испанка-мать.

Снаружи донеслись громкие мужские голоса. Бесс кинула взгляд на окно, потом снова посмотрела на меня.

– Не сомневайтесь в моей преданности, госпожа! Я верую по-старому, как и вы, – взволнованно сказала она. – Вы слуга Христова, и я буду помогать вам, чем могу. – Тут она принялась снимать с толстой шеи изящную цепочку. – Я должна показать вам кое-что.

– Вы ничего не должны мне показывать.

Но служанка уже сняла цепочку и открыла висевший на ней медальон.

– Вы только взгляните. – От волнения у нее перехватило дыхание.

Я посмотрела на прядку темно-каштановых волос.

– Это ее, – выдохнула Бесс. – Сестры Бартон. Она сидела в Тауэре три года назад.

Я уставилась на прядку, принадлежавшую Элизабет Бартон, которая изрекала такие пророчества, что дивился весь христианский мир.

– Вы знали ее? – спросила Бесс.

– Нет, она была бенедектинкой, а я доминиканка, – осторожно ответила я. – Сестру Бартон казнили еще до того, как я поступила в монастырь.

– А я, представьте себе, знала. И три раза говорила с ней в тюремной камере. – Служанка просто надулась от гордости. – Она была святейшей женщиной во всей Англии. И необыкновенно храброй. Вы так не думаете? Но ведь сестра Бартон открыто выступала против развода короля!

Я опустила голову:

– Она заплатила ужасную цену.

– Да. Бедняжку повесили. Мне довелось видеть ее казнь. – Бесс положила руку мне на плечо. – Они и вас в том же самом подозревают – боятся, не бывает ли у вас каких видений, связанных с королем? Не поэтому ли вы и пришли на Смитфилд? Помните, леди Кингстон выпытывала про ваш сон?