Текст книги "Крест и корона"

11

Мы неслись по сводчатым залам так быстро, что в груди у меня все горело. Никогда в жизни мне не приходилось бегать с такой скоростью. Свечи у нас теперь не было, но сквозь окна падал лунный свет, а Бесс, слава Господу, прекрасно ориентировалась в башне.

Мы завернули за угол. Служанка прижалась к каменной стене, ухватившись за кирпичи обеими руками, и замерла на месте. Поначалу я подумала, что ей необходимо отдышаться, но она покачала головой, знаком показав, что нужно молчать.

Я согнулась пополам от боли в боку.

– Слышите? – произнесла она одними губами.

Через секунду-другую я тоже услышала быстро приближающиеся тяжелые шаги и испуганно кивнула.

– В часовню, – чуть слышно прошептала Бесс.

Мы потихоньку двинулись, поминутно оглядываясь, готовые в любую минуту увидеть высокую фигуру разъяренного бифитера. А может, Том не один пустился в погоню за нами? Почему, интересно, он не поднял по тревоге своих товарищей и даже не кричал нам вдогонку, чтобы мы остановились?!

Через несколько минут мы добрались до часовни, и Бесс втащила меня внутрь сквозь арочную дверь.

Здесь было удивительно красиво: изящные каменные колонны по бокам от каменных скамей, высокие потолки, три витражных окна, пропускающие чуть окрашенный витражами лунный свет. Как же давно я не слышала мессу.

Я так запыхалась, что едва не потеряла сознание, ухватившись за первую скамью. Мы добрались до среднего ряда и на полпути к алтарю рядышком опустились на колени на пол. Я видела, как Бесс кусает губы, лихорадочно обдумывая, как действовать дальше.

И тут раздался какой-то звук. Такой тихий, что я подумала: померещилось. Взглянула на Бесс – кажется, она ничего не слышала. Наверное, нервы, решила я.

Прошла еще минута; я посмотрела на ближайшее витражное окно. Мне было видно только лицо прекрасной женщины, молодой и светловолосой. Наверняка это была Дева Мария. Но женщина смотрела величаво, высокомерно наклонив голову, и была очень похожа на кого-то, чей прекрасный портрет я недавно видела. Юная красавица-королева из династии Плантагенетов – вот кто вдохновил художника.

И тут вновь раздался какой-то звук. На этот раз его услышала и Бесс. Она так крепко сжала мое запястье, что ногти буквально впились в плоть, но я стоически терпела.

– Сюзанна? Бесс? – Голос Тома, звучавший не громче шепота, доносился откуда-то сзади, из-за пределов часовни.

Я закрыла глаза.

– Вы ведь там, правда, девочки?

Бесс напряглась.

– Слушайте, не обижайтесь! Я понимаю, что напугал вас, – заговорил Том примирительным тоном. – Я был не прав. Потерял голову. Извиняюсь. Выходите – и забудем все.

Хватка Бесс чуть ослабла, она, похоже, собиралась подняться. Я изумилась: неужели служанка поверила ему?

– Бесс, нет! – произнесла я одними губами и почувствовала у себя на ладони что-то холодное. Это была связка ключей.

Служанка прижала губы к моему уху и прошептала:

– Госпожа, я выйду и уведу его подальше от вас. Скажу, мол, Сюзанна ушла вперед, а я решила помолиться. Том отведет меня на женскую половину, а по дороге будет искать вас. Ему и в голову не придет, что вы теперь пойдете в Бошам. Это же совсем в противоположной стороне.

Я яростно замотала головой:

– Мне одной нипочем не найти свою камеру.

– Найдете, это просто. Идите по туннелю. С улицы в Бошам в такое время не попасть. Ключи спрячете у себя в камере под тюфяком. Я найду способ забрать их утром.

Я не успела сказать ни слова, не успела остановить ее. Бесс вскочила на ноги и поспешила к выходу.

– Ну, надеюсь, ты уже малость остыл, Том? – раздался ее голос. – Не будешь вести себя как животное? А то я просижу здесь до утра.

– Где Сюзанна? – требовательно вопросил он.

– Я так напужалась, что решила зайти в часовню, а она прямо побежала к себе. Ты же знаешь: Сюзанна не очень любит молиться.

– А ты не врешь?

Мои пальцы еще крепче сжали связку ключей. Бифитер не поверил Бесс. Сейчас он обнаружит и меня.

И тут откуда-то из глубин Тауэра донесся еще один мужской голос:

– Эй, кто там? Назовитесь!

– Здесь Том Шарад, сэр. Провожаю Бесс с ночного дежурства. – Я услышала, как служанка быстро вышла из часовни. Послышались мужские голоса, потом – голос Бесс, но разобрать, о чем они говорят, я не смогла. Голоса вроде бы звучали спокойно: Бесс каким-то образом удалось все уладить. И вот уже шаги всех троих замерли в отдалении. Вокруг воцарилась тишина.

Я попыталась подняться, но колени у меня подогнулись, и я в ужасе упала на скамью. Как я смогу дойти до своей камеры в Бошаме, если даже в часовне не могу встать на ноги? Я подумала, что, может быть, лучше, остаться в Белой башне на ночь, а потом рискнуть пробраться в Бошам на рассвете? Но тюремщики имели обыкновение обходить узников с восходом солнца. Вряд ли я смогу при свете дня выдавать себя за Сюзанну.

Стало быть, мне нужно вернуться сейчас, немедленно.

Я двинулась назад по анфиладе сводчатых комнат: пока сбиться с пути было невозможно. Я дошла до большого зала и поспешила миновать его как можно скорее. Мои глаза привыкли к темноте, они различали каменные стены и бойницы. Найти деревянную дверь в туннель оказалось на удивление легко. На связке Бесс висело десять ключей, второй из них подошел.

Из туннеля вновь пахнуло затхлостью. Внизу было совершенно темно, а свечи у меня не было.

Дрожа, я закрыла за собой дверь и пошла вперед, шаря рукой по кирпичной стене. Мои ноги коснулись пола туннеля, и тут страх нахлынул на меня. Я бросилась назад, боясь отойти от ступенек. Пока я медлила там, до меня донесся неприятный звук: это скреблись крысы. Их тут было видимо-невидимо. Я чуть ли не чувствовала их усы и дыхание у себя на ногах.

– Мария, Матерь Божья, защити меня! – громко сказала я. Но голос у меня надломился: я показалась себе такой слабой и хрупкой.

Я глубоко вздохнула. Чепуха! Не хватало еще бояться каких-то крыс! Пусть эти твари знают свое место!

– Эй, крысы, вы не сможете мне помешать! – отважно крикнула я. – Я – Джоанна Стаффорд, и вам меня не остановить!

С этими словами я твердо ступила на пол туннеля и заставила себя идти вперед, в темноту.

Выставив вперед одну руку, а другой нащупывая крошащийся камень сырой стены, я снова и снова повторяла: «Я – Джоанна Стаффорд, и никаким крысам меня не остановить!» Это была бравада, но она согревала мне кровь. Действительно, сколько уже можно бежать, прятаться, бояться…

Три раза, пока я бежала по черному туннелю, моя нога натыкалась на что-то живое – прикасалась к дрожащему теплому телу. И каждый раз я пинком отбрасывала крысу в сторону и продолжала путь.

Я споткнулась о ступеньку и упала, больно ударившись лодыжкой. Но даже не огорчилась: ведь это означало, что я добралась до конца.

Я подобрала подходящий ключ и чуть приоткрыла дверь. До утра было еще далеко, но Бесс говорила мне, что тюремщики совершали обходы на протяжении всей ночи.

Увидев свет в коридоре Бошам-Тауэра, я приоткрыла дверь пошире. В том же самом месте, что и прежде, футах в двадцати от меня, сидел теперь, вытянув перед собой ноги, другой человек. Каменная лестница, ведущая наверх в мою камеру, находилась между бифитером и мной. Я понимала, что не смогу незамеченной добраться до ступеней.

Я прижалась к двери, обдумывая, как быть, и тут вдруг какой-то хриплый звук буквально заставил меня подпрыгнуть. Дверь, громко скрипнув, распахнулась. Я дернула ее назад, на себя, и замерла, чувствуя, как дрожь пробирает меня.

Но тюремщик никак не прореагировал. Я поняла почему: он вовсю храпел. Так вот что за звук напугал меня!

Я облизнула губы и осторожно, стараясь ступать как можно тише, проскользнула в проход. Один шаг. Другой. Бифитер опять захрапел так, что у него даже ноги затряслись. Наверняка он болен: не может здоровый человек издавать такие невообразимые звуки.

Я добралась до винтовой лестницы и облегченно вздохнула: испытание почти закончилось. Ступени были отшлифованы множеством ног: я обратила на это внимание, еще когда меня переводили в Бошам. И вот тут-то меня и подстерегала трудность. После того майского дня я только один раз прошла по этим ступеням – семенила за Бесс, совершенно не обращая внимания на маршрут. Целиком была поглощена тем, чтобы не выронить белье и как можно больше походить на Сюзанну. Признаться, мне и в голову не пришло запомнить, куда и откуда мы идем.

Я поняла, что заблудилась.

«Вспомни, – приказала я себе. – Вспомни, сколько пролетов ты прошла, где поворачивала». Я зажмурила глаза, потом открыла их и принялась разглядывать винтовую лестницу, поднимающуюся на три этажа. Моя камера находилась на втором, но на каждом этаже было два арочных прохода. В каком направлении идти?

Дойдя до площадки второго этажа, я наугад свернула налево. Прошла по одному тускло освещенному коридору, потом – по другому. И только после этого поняла, что ошиблась. Поначалу я пыталась убедить себя, что иду правильным путем. Но недавно окрашенная арка вынудила меня признать ошибку: ее я никогда прежде не видела. Я пустилась назад в поисках винтовой лестницы, чтобы начать все снова. Но оказалось, что и лестницу я тоже найти не могу.

Я оперлась о стену, прижалась лбом к камням. Все тело болело от усталости, а еще меня мучили голод и жажда.

Но я не могла позволить себе отдыхать долго. Прочитав короткую молитву, я оторвалась от стены, исполненная решимости продолжить поиски. Я прошла по нескольким темным и погруженным в тишину коридорам, борясь с собственным отчаянием. Я свободно говорила по-испански и по-французски, прекрасно вышивала, умела играть на музыкальных инструментах и скакать на лошади, знала латынь и арифметику, но вот с ориентацией у меня всегда было плохо. Помните, как я еще в детстве заблудилась в лабиринте?

Я оказалась в конце длинного коридора и толкнула широкую дверь.

Звездная осенняя ночь приняла меня в свои объятия.

12

Я вышла на галерею замка, по которой каждую неделю гуляла в сопровождении лейтенанта.

Надо мною подрагивали тысячи звезд, исполняя в ясном октябрьском небе свой печальный танец – танец, движения которого понятны только Господу. Я сделала еще несколько шагов по галерее, повернулась в одну сторону, в другую. От прохладного ночного ветерка меня пробрала дрожь. Я давно не видела звездного неба. Глубоко вздохнув, я почувствовала влагу Темзы и ее болотистых берегов. В воздухе витал еще какой-то запах: не слишком приятный, но очень знакомый, явно каким-то образом связанный с рекой. Наконец я поняла: пахло жареными угрями. Кто-то наловил сетью угрей и приготовил их, разведя костер на берегу. Видимо, улов был богатый, потому что едкий дух довольно долго висел в воздухе. Вот уж не думала, что буду с наслаждением впитывать ноздрями этот запах – жареных угрей я никогда не любила. Горло у меня сжалось при мысли о том, что я, возможно, в последний раз вижу ночное небо. Надежды на освобождение таяли с каждым днем.

Я заставила себя вернуться к двери. Сердце у меня упало, когда я поняла, что дверь захлопнулась, а я даже не заметила этого. Я изо всех сил потянула ее на себя. Безрезультатно.

Пытаясь успокоиться, я принялась подбирать ключи, но ни один из целой связки не подошел. Этого Бесс, разумеется, предусмотреть не могла. Я бросилась на другой конец галереи, но дверь и там была закрыта.

Итак, я оказалась запертой в этом узком переходе в сотнях футах над землей.

Проклиная собственную глупость, я опустилась на каменный пол галереи и, обхватив руками колени, принялась рыдать, раскачиваясь взад-вперед.

Впервые в жизни мне пришла в голову мысль покончить с собой. Я, конечно, как и подобает христианке, тут же отринула ее: самоубийство – величайший смертный грех. Непростительный, обрекающий душу на вечное пребывание в чистилище. Да и семью свою я покрою несмываемым позором. И тем не менее эта возможность представлялась мне такой заманчивой: одно лишь мгновение боли, а потом я буду навсегда свободна от страха и преследований. Да и Бесс окажется в безопасности.

Всего через несколько часов придут люди, чтобы сломать меня. А ведь мой дух и без того уже надломлен. Я вполне могу избавить герцога Норфолка и его неизвестного напарника от необходимости уродовать мое тело. Я долгие часы просидела на полу, съежившись от ужаса, не осмеливаясь подняться на ноги: боялась, что слишком сильным окажется искушение броситься вниз.

Конечно, я молилась. Но как-то слабо, без огонька. И подобно всем другим моим молитвам, которые я в отчаянии читала с тех пор, как очутилась на Смитфилде, эта тоже осталась без ответа. После долгого приступа рыданий слезы наконец закончились, и меня охватило оцепенение. Каждая косточка моего тела так и стонала от усталости, однако спать на галерее было слишком холодно и жестко.

И вдруг, как сквозь туман, я услышала вдалеке звуки, которые порадовали мой слух. Это речные птицы приветствовали друг друга. Я поднялась на ноги и посмотрела на восток. Раздались новые крики: птицы, пролетая надо мной, быстро махали крыльями: хлоп-хлоп-хлоп. И эти счастливые свободные существа, легко преодолевавшие стены тюрьмы, затронули в моей душе какие-то струны.

Нет, я не сдамся так легко.

Оставалась еще надежда – пусть и слабая, – что мне удастся спрятаться за дверью. Я вспомнила, что, когда лейтенант водил меня туда-сюда по галерее, двери ее часто оставались распахнутыми наружу. Если такое случится и сегодня, то я, может быть, сумею улучить момент, чтобы выскользнуть из-за двери и скрыться в своей камере.

Я встала рядом с дверью с той стороны, в которую она должна была открыться. Серое небо между тем слегка окрасилось оранжевым. Из-за кромки горизонта на востоке показалось солнце. На галерее стало теплее.

Я услышала внутри голоса – двое тюремщиков приближались к двери. Я вжалась в стену. Голоса стали громче, послышалось звяканье ключей – дверь распахнулась.

– У моей жены схватки продолжались всего три часа, – сказал первый бифитер. – Так что все может закончиться еще до обеда.

Дверь ударила мне в живот, и я зажала рот рукой, чтобы не закричать.

Стражник ногой сдвинул что-то в нижней части двери, и та не закрылась.

– Так-то оно так, да только иной раз женщины мучаются по нескольку дней, – произнес второй бифитер всего в нескольких дюймах от меня. – Кто его знает, сколько еще ждать придется.

Они пошли дальше. Я услышала, как открылась и закрылась вторая дверь. Потом наступила тишина. Нельзя терять ни минуты: это мой единственный шанс.

Я выглянула из-за двери – никого. Побежала по коридору. Слышно было, как заключенные просыпаются в своих камерах. Мимо меня прошел заспанный слуга с корзинкой в руках. Он шел, спросонья уставившись взглядом в пол, и ничего мне не сказал.

За пару минут я добежала до своей камеры. Руки мои тряслись, пока я подыскивала ключ из связки Бесс. Не может быть, чтобы его тут не было! Наконец ключ нашелся. Я вошла, заперла за собой дверь и доплелась до постели. Комната закружилась у меня перед глазами, когда я сняла капюшон и сунула его под тюфяк рядом с ключами.

Я моментально провалилась в пустоту – как ни странно, мне ничего не снилось и никакие кошмары меня не мучили. Проснулась я от звуков чьего-то голоса. Пара рук сильно встряхнула меня.

Я открыла глаза и увидела испуганное лицо леди Кингстон.

– Что случилось? Госпожа Стаффорд? – взмолилась она. – Вы не больны?

Я отрицательно покачала головой – говорить мне было слишком тяжело.

– Вы холодная, как ледышка, а платье у вас влажное – как это возможно? Господи Иисусе, помоги нам. – Сегодня супруга коменданта была в голубом. Этот цвет совершенно не шел ей и старил на несколько лет. – Она развернулась к двери и скомандовала: – Дай ей еды и вина. Быстро. – Вперед вышла моя Бесс, глаза ее светились от радости. Я тоже вздохнула с облегчением.

Бесс принялась молча кормить меня, а леди Кингстон протерла мне лицо теплой влажной тряпицей, после чего заставила переодеться в свежий кертл и причесаться. Она явно очень торопилась и нервничала.

– И угораздило же их заявиться именно сегодня, когда королева Джейн рожает, – пробормотала леди Кингстон.

«Так вот, значит, о ком говорили бифитеры утром на галерее», – сообразила я, но вслух переспросила:

– Королева рожает? Да неужели пришел срок?

– Ну а я про что твержу, – резко сказала леди Кингстон. – Схватки у нее начались еще вчера. Говорят, что ее величество очень страдает.

Я услышала за дверью громкие голоса. К камере подошли несколько человек. Я чувствовала себя на удивление спокойно, ибо посчитала добрым знаком то, что сегодня утром смогла благополучно пробраться с галереи замка в камеру. В самом деле, почему бы моей жизни и не перемениться к лучшему? Помню, в Стаффордском замке был объездчик лошадей, известный своей страстью к азартным играм. Он никогда не выигрывал в карты по-крупному, но надежды не терял. «А вдруг именно сегодня удача повернется ко мне лицом?» – частенько говаривал он, широко улыбаясь. Ну что ж, возможно, и мне судьба тоже наконец-то приготовила подарок.

Дверь в камеру распахнулась, и внутрь вошел сэр Уильям Кингстон. Они с женой переглянулись, и взгляды их были исполнены какого-то мрачного скрытого смысла, недоступного посторонним. Она кивнула и поспешила навстречу супругу.

Следом за комендантом Тауэра в маленькую камеру вошел герцог Норфолк, одетый сегодня явно не для верховой езды. Весь в мехах, на пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями. Он лишь мельком взглянул на меня: на лице у него застыло напряженное выражение.

Сердце мое бешено заколотилось, когда в камере появился еще один человек: лет сорока с небольшим, среднего роста, не красавец, но и не урод, в длинной безупречно белой мантии и черной шапочке. Длинный нос, пухлые губы, черные с проседью волосы аккуратно подстрижены, под темными бровями сверкали светло-карие глаза.

Он смотрел на меня так, будто в камере больше никого не было. Я могла поклясться, что под его внешним спокойствием скрывается крайнее возбуждение.

Герцог Норфолк откашлялся.

– Госпожа Стаффорд, это епископ Винчестерский, – сказал он. – Он хочет задать вам несколько вопросов.

Я с трудом сделала реверанс.

Епископ повернулся к Норфолку и, к моему удивлению, потрепал его по руке.

– Вам нет нужды оставаться, Томас, – произнес он приятным низким голосом. – Я знаю, у вас неотложные дела.

Норфолк кивнул и вышел.

Епископ повернулся и сказал – как мне показалось, несколько высокомерно – Кингстонам и стоявшей в углу Бесс:

– Все свободны.

Один за другим они покинули камеру.

Он улыбнулся мне – холодной, мимолетной улыбкой – и начал беседу:

– При рождении меня нарекли Стефаном Гардинером, сестра Джоанна. Я много лет регулярно появляюсь при дворе, но вас, кажется, не видел ни разу. Вы там не бывали?

Я отрицательно покачала головой. Для меня было большим утешением еще раз услышать свое монашеское имя. В Тауэре никто не называл меня так. Наверное, потому, что я была всего лишь послушницей.

Епископ Гардинер сделал шаг навстречу, внимательно вглядываясь в мое лицо:

– У вас и в самом деле изможденный вид, сестра. Надеюсь, вы не больны? Я отдам указание, чтобы впредь вашим здоровьем не пренебрегали.

Он не возвысил голос. Но уже одна эта основательность – спокойная, размеренная манера речи – заставила меня насторожиться.

– Благодарю вас, я вполне здорова, – ответила я.

– Насколько я понимаю, пребывание в Тауэре стало для вас нелегким испытанием. – Он вздохнул. – Но я ничего не мог с этим поделать, поскольку лишь недавно сумел вернуться в Лондон. Рождение королевского наследника – причина достаточно уважительная, чтобы испросить разрешения оторваться от обязанностей посла во Франции.

– Значит, меня столько месяцев держали здесь, не допрашивая, потому что ждали, когда вы возвратитесь в Англию? – смущенно спросила я. Он не ответил. – Это вы оплачивали мою еду все эти месяцы?

Епископ Винчестерский закрыл глаза и едва заметно кивнул. Всего один раз.

Мои ноги подогнулись, и я упала перед ним на колени, сцепив руки:

– Епископ Гардинер, прошу вас, поверьте мне. Я не виновна ни в каких преступлениях против короля. Я очень любила свою кузину Маргарет Булмер, но, придя на ее казнь, руководствовалась исключительно родственными чувствами. Я никогда не участвовала ни в каких заговорах против его величества. Я под присягой признала Акт о супрематии. Я преданная и законопослушная подданная.

Епископ наклонился, и я почувствовала у себя на плечах его руки, холодные и спокойные.

– Я это знаю, – сказал он.

Его руки переместились на мою голову, он погладил мои черные волосы, затянутые сзади в узел. Я почувствовала, как мурашки побежали у меня по коже, хотя, разумеется, в этом жесте не было ни малейшего вожделения: епископ прикоснулся ко мне, как охотник, ласкающий свою любимую борзую.

– Я вот думаю, – сказал он, – не станете ли вы, сестра Джоанна, тем камнем, который утянет меня на дно.