Текст книги "Все реки текут"

23

– Ку-у-и-и!

Адам! Наконец-то! Дели замирает от счастья, когда раздается долгожданный крик с другого берега или гудит пароход, с которым брат возвращается из Эчуки – звуки, возвещающие приезд Адама, кажутся ей сладостной музыкой. Эхо еще не умолкло, а Дели уже сбежала по ступенькам, волосы распущены – Адам любит, когда они развеваются на ветру – и полетела мимо сосны, на которую частенько забирается помечтать о своем любимом, и мимо кустарника и с песчаной крутизны – вниз, к воде.

Но здесь Или, и руки влюбленных соприкасаются лишь на мгновение. Прикосновение рождает электрический разряд, возбуждающий трепетное волнение в сердцах.

Привычной дорогой они идут к дому. Эстер уже ждет на веранде: как там ее любимый сынок? Не похудел ли, нет ли какой хвори? Но лицо его светится счастьем, тело полно сил и здоровья, и она успокаивается, ласково проводит рукой по светлым волосам сына и целует его в щеку.

– Как прошла неделя, сынок? Все в порядке?

– Как всегда, мама.

Дели резвится, как ребенок, скачет через две ступеньки, вертится на носочках по веранде и распевает:

 
«Аделаида» очень солидна,
«Ланкаширочка» пройдет в любую дырочку,
А «Элизабет»…
 

– Ой, для «Элизабет» что-то не придумывается. А вот —

 
Элиза, Лиза, Лизавета,
За тобой хоть на край света.
 

– Филадельфия, хватит, угомонись, – Эстер снисходительно улыбается. В сущности, Филадельфия совсем еще ребенок, хотя и проглядывает в ней порой не детская мягкость, а на губах играет загадочная и чарующая улыбка молодой женщины.

Адам смотрит на нее лишь как на младшую кузину.

С ней можно подурачиться, за волосы ее подергать, по ничего серьезного между ними нет и быть не может. В этом Эстер не сомневалась.

Обычно Адам приезжал в середине субботнего дня и оставался до полудня воскресенья – целых двадцать четыре часа под одной крышей с Дели.

Пришло время цветения. Земля покрылась пестрым ковром, сотканным из желтых лютиков, белого бессмертника и фиолетового душистого горошка. Взявшись за руки, Адам и Дели брели по этому благоухающему разнотравью. Дели присела в центре горящего золотом пятачка и стала набирать букет из блестящих, словно лакированных, лютиков.

– Любишь лютики? – Адам взял у Дели букет и провел им по ее обнаженной белой шее. От пыльцы у щеки остался след. – Любишь, – Адам наклонился и поцеловал желтое пятнышко. Дели вскинула руки и обвила шею брата, он обхватил ее талию, плечи, прижал к себе – крепко, жарко, по-мужски; цветы, забытые, рассыпались по земле. Дели положила голову Адаму на плечо и закрыла глаза. Все словно обрело незримую связь, соединилось в застывшем мгновении: биение сердец, движение крови, солнечный свет, тепло юных тел и золотое море цветов вокруг.

Позже, когда они, взявшись за руки, продолжали свой путь по цветущему лугу, Адам вдруг сказал:

– У меня для тебя приятная новость. Вот здорово! А какая? Подожди, скоро узнаешь.

– Нет, давай скорей, ну, пожалуйста.

– Какая ты нетерпеливая. Только у меня новость несъедобная. Я тебе про Минну хотел рассказать.

– Минна – бедняжка. Что у нее?

– Я с ней на улице столкнулся, денег ей дал на еду, она попросила. У нее скоро еще ребенок будет, жить совсем не на что. Короче, к нам в редакцию с верховья один миссионер зашел, просил рекламу дать его миссии. Я ему про Минну и сказал. Так вот, он ее с собой забрал вместе с детьми и всем барахлом.

– А она сама согласилась ехать?

Ну да. У этого типа миссия оказалась в родных местах Минны. Это где-то в районе озер Мойра. Минна там жила, когда была маленькая. Она сама из племени мойра, там кое-кто из них еще остался. Поэтому она сразу согласилась ехать.

– Адам, какой ты молодец!

Дели даже остановилась, чтобы обнять брата. Адам уже знал, как начнет статью о народе, лишенном земли и будущего: «Изгои на земле, которая дана Богом в их безраздельную собственность»…

Как только выдавалась свободная минутка, Адам и Дели, не сговариваясь, шли к тому месту, где когда-то воскресным утром Бесси раскладывала еду на траве. Молодая эвкалиптовая рощица, окруженная небольшим ручьем, преображалась в театр, и они играли в нем роли античных героев. Там Адам впервые понял, что любит Дели и, признавшись, готов был неустанно повторять слова любви.

Невозделанная, покрытая кустарником земля Австралии не очень-то подходящее место для свиданий влюбленных пар, истинно любящим и здесь рай. Адам и Дели лежали на жесткой иссохшей земле среди колючих кустов. По их рукам и ногам беспрестанно сновали муравьи, в волосах запутывались падающие с деревьев бледные желто-коричневые листья эвкалипта, укрывавшего под своей сенью молодых людей.

Адам все теснее прижимал Дели к себе, и она, испытывая неведомое ранее чувство нарастающей радости, удовлетворенности, безмолвно подчинялась его власти. Он целовал ее закрытые глаза, и каждый поцелуй казался ей пурпурной пустотой, в которую стремительно летели золотые искры. Плоть ее еще спала, и ласки любви дарили лишь покой и благодать, тогда как в нем, родившись, росло сладостное и пугающее волнение. Поцелуи его оставались ласковыми, безмятежными и целомудренными, но желание плоти, едва сдерживаемое им, грозило вырваться наружу и захлестнуть обоих.

Слегка касаясь губами ее темных мягких волос, Адам быстро зашептал:

 
Sed sic' sic' sine fine feriati
et tecum iaceamus osculantes…
hoc non deficit, incipitque simper
 

– Это по-латыни? – невнятно пробормотала Дели.

– А что, разбор предложения тебе уже не под силу? – засмеялся он.

– Нет. Из латыни мне под силу только одно – «amo – я люблю».

– Тогда слушай. Это Петроний.

 
И так бы вечно нам лежать,
Даря друг другу поцелуи.
Здесь нет конца, всегда начало только,—
 

если бы мы такое в школе проходили, у парней меньше бы проблем было с девчонками. Первые две строчки, конечно, посчитали бы непристойными, «не для детских ушей» – я их тебе тоже читать не буду. А мисс Баретт – учительница что надо: столько всего знает и объясняет все без этих дурацких комплексов.

Дели удивленно посмотрела на брата: что-то слишком спокойно он говорит о мисс Баретт.

– Адам, ты ведь был в нее влюблен, правда?

– Правда, – он взял ее руку, нежно коснулся губами запястья. – Как теленок. Я вовремя выпутался. Мисс Баретт… Дороти… – в задумчивости проговорил он.

Он перевернулся на спину и стал смотреть в голубое высокое небо, покусывая поднятый с земли горький лист.

– Ты помнишь тот вечер, когда мы отказались есть черного лебедя? Она тогда пришла ко мне в комнату и села на постель. Я так растерялся, покраснел, слова комом застряли – столбняк напал.

– Надо же! Я ощущала себя в тот вечер так же.

– Ничего удивительного, ей нравилось покорять людей. Обычное женское тщеславие. – Он поймал листок и бросил его Дели в волосы. Сказать ей про Дороти Баретт и ту последнюю ночь? И потом было ведь еще одно приключение, в Эчуке, когда он ранним утром возвращался домой. Пожалуй, не стоит ей знать всего, зачем разрушать ее идеалы? Он отвел назад девичьи податливые волосы, повернул к себе любимое лицо: – У нас совсем другое, милая. Мы связаны навсегда.

– Я бы хотела остаться здесь с тобой навсегда.

– Все вечно. Время – понятие относительное. Вечное мгновение…

Пока он говорил, земля незаметно повернулась, деревья переместились, а солнце и вовсе исчезло.

– Да, но ведь завтра ты опять уедешь в Эчуку.

– Ева, не будь такой приземленной, ведь здесь рай.

– Но, Адам, я хочу быть с тобой всегда: и днем, и ночью.

– Ты же знаешь, мы еще сто лет не сможем пожениться. Для начала я должен хотя бы немножко больше зарабатывать. И потом, у моих родителей свой взгляд на брак двоюродных родственников.

– Брак? Я ни о каком браке не думала. Я просто хочу быть с тобой. И еще хочу, чтобы у нас ребенок был, он, наверное, будет очень красивый.

– Дели, не говори так, – взмолился Адам. – Ты сама не знаешь, что со мной делаешь.

– Но я и вправду так думаю. Я совсем не против родить ребенка. Не понимаю, что здесь плохого. Я люблю тебя.

– Дели, ради Бога! Что ты такое говоришь? Ты сама еще ребенок.

Он с нежностью посмотрел на ее худенькое личико, на васильковые глаза. Провел пальцем по темной ниточке бровей. Дели перехватила его руку, жарко припала к ней губами и, закрыв глаза, вся подалась к нему. Он обхватил ее, прижал к себе и тут же, словно опомнившись, легонько оттолкнул, вскочил на ноги; стряхнул со штанины муравья и принялся выбирать из волос запутавшиеся в них листья.

– Дели, милая, пойдем, пора уже. Солнце садится, – проговорил он внезапно охрипшим, дрожащим голосом.

Она открыла глаза и с удивлением посмотрела вокруг, словно лунатик, которого неожиданно разбудили во время ночной прогулки. Солнце было уже за рощей, но верхушки эвкалиптов еще удерживали бледный отсвет гаснущего дня. Дели поднялась с земли. Адам бережно, один за другим, выбрал из ее волос листья. Дели с нежной благодарностью принимала его заботу.

– Какой чудесный день, просто райский. А маленькие листочки! Смотри, на солнце они как будто рыжие кудряшки, а молодые деревца такие гладкие и белые, как…

– Как ты, милая!

– Бежим к реке, пока солнце, не село. Сейчас на воде красота сказочная, – крикнула Дели и легко, задорно помчалась прочь из рощи, где к вечеру объявились москиты и уже кровожадно гудели в подлеске.

Они пронеслись по бревну, перекинутому через глубокий ручей, совсем забыв об опасности, которую таит в себе его покрытая росой поверхность, и вскоре оказались на песчаных отмелях. Вода здесь сродни тончайшим зеркалам, позолоченным на прощание закатным солнцем. Река словно замерла, и кажется, будто она – само серебристое небо, опустившееся на землю. С противоположного берега отражаются в водном зеркале эвкалипты. В воздухе плывет голубой дымок, отделившийся от костра аборигенов.

Теперь, восхищенная красотой природы, Дели уже не стремилась, как раньше, к бумаге и краскам; рисование заброшено на неопределенное время, все ее мысли, желания устремлены к Адаму.

Они миновали большой красный эвкалипт, на древе которого сохранился с давних времен след в форме челна, оставленный каменным топором.

А вниз по реке легко скользил, повинуясь течению, совсем новенький челн. Попеременно то справа, то слева от него в воду нырял шест, направляя движение. На корме челна горел небольшой костерок из сухих веток, разложенный на глине, и до берега долетал дразнящий аромат печеной трески. Лубра и ее маленький сын, проплывающие в лодке, не обращали никакого внимания на белых людей на берегу. А брат с сестрой, подгоняемые голодом, вмиг забыв о красотах природы и о любви, мчались к дому. У могильных холмиков они остановились, и Дели покрыла их сорванными на лугу лютиками. К дому они подбежали в тот момент, когда звонок приглашал всех к чаю.

– Дели, девочка, кажется, нам не придется посылать тебя в Эчуку за румянцем, – сказал Чарльз, нарезая к столу холодную баранину. На твоих щеках можно согреть ужин, правда, Эстер? Посмотри-ка!

Но Эстер заметила другое:

– Филадельфия! Ты к чаю специально причесалась? Сегодня у тебя волосы в порядке.

При матери Адам всегда вел себя с Дели как двоюродный брат с двоюродной младшей сестрой, дразнил ее, дергал за волосы – словом, совсем как в тот свой первый приезд домой на школьные каникулы. Но при каждом удобном случае они старались улизнуть из дома. В разгар лета река сильно обмелела, и они нашли убежище под откосом.

Они спустились сюда сразу после чая и теперь бродили у воды, бросали в нее камешки и наблюдали, как по ее гладкой поверхности расходятся круги. Дели стояла рядом с Адамом и, устремив взгляд на запад, смотрела на огромное светило, спустившееся почти к самой земле. Ей вдруг вспомнилась ночь, когда она вот так же наблюдала скользящую по воде маленькую лодчонку Адама, и свое предчувствие беды… Она вдруг снова явственно ощутила приближение чего-то страшного и, повернувшись, прижалась лицом к Адаму.

– Милый мой, я не хочу, чтобы ты ездил по реке, слышишь?

– В этом сезоне пароходы и так уже ходить не будут. Но, может, мне вообще дома пореже показываться? Например, на следующие выходные в Эчуке остаться, Бесси на пикник приглашает.

– Как ты смеешь? – Дели возмущенно принялась трясти его за плечи.

– Да приеду, малышка, приеду, – засмеялся он, гладя ей волосы.

– Мы через воскресенье в город поедем, в воскресенье. Тетя Эстер хочет в церковь сходить.

– Да туда с обратной дорогой тридцать миль. Это уже похоже на религиозный фанатизм.

– Нет, это не фанатизм. Знаешь, кажется, тетя Эстер вообразила, что… глупо, конечно, но…

– Да говори, не тяни.

– Она… тетя Эстер думает, что у мистера Полсона ко мне интерес.

– У мистера Полсона? Какого? Викария? Еще не легче!

– Ну да, у бледнолицего викария. Интересный мужчина. Он меня назвал ангелом бесплотным.

Адам с силой сжал ее плечо.

– Ты что, в самом доле находишь его интересным?

– Да нет, конечно, дурачок. Пусти, больно. – Она высвободила плечо. – Ты бы видел, как у него лицо вытянулось, когда он подумал, что придется реку переплывать в ялике, чтобы на дилижанс успеть. Совсем побелел от страха, – прыснула она. – У него такие глаза странные, как у фанатика. И адамово яблоко здоровое. А где у тебя адамово яблоко? У тебя оно должно быть о-огрома-адное, – она ласково погладила его горло. Адам стиснул ее пальцы, нагнулся, чтобы поцеловать их, и Дели прижалась губами к его волосам.

– Пусть только попробует еще пялить на тебя свои фанатические глаза.

– А что ты сделаешь? Накаутируешь и поставишь ему на грудь ногу, как индеец китайцу на пачках вайсройского чая? Вот здорово, если бы вы из-за меня подрались. Только ты его сильно не бей. Он на вид хиленький.

Адам задумчиво смотрел вдаль, поверх головы Дели.

– Адам, ты любишь меня?..

– А?.. Что ты сказала?..

– Ты правда любишь меня? Ты сегодня ни разу не сказал.

– Да. Да, и еще раз да. Я твой по-настоящему, искренне, без остатка, весь – твой, навеки – навсегда.

Он нашел губами ее губы, они разомкнулись во встречном порыве. Дели вмиг стала неотделимой частью его существа, единой тканью – его плотью. И – словно громовой раскат потряс Вселенную, заставил их вернуться из небытия, разделил и отбросил друг от друга. Эстер звала их с веранды. Дели глубоко вздохнула.

– Я побегу и постучу по перилам веранды: раз, два, три, как будто мы играем в прятки, а ты потом придешь, – сказала она.

24

Тот год был для Дели удивительно счастливым. С Адамом они виделись каждый выходной. Несколько раз, когда брат не мог вырваться домой, она ездила к нему в Эчуку, останавливаясь у миссис Макфи, и раз в месяц, пока был открыт летний путь, обязательно сопровождала тетю Эстер в церковь.

Но с тех пор, как она последний раз была в церкви, прошло довольно много времени. Она честно пыталась воскресить в своей душе чувство умиротворенности, которое знала еще маленькой девочкой. Это чувство приходило к ней в старой деревенской церкви, когда она, стоя на коленях рядом с мамой на красной ковровой подушечке, слушала молитву. Теперь же во время службы ее внимание поминутно отвлекалось: то проплывет впереди очаровательный ток, то мелькнет в проходе новая шляпка Бесси, то заставит обернуться пристальный взгляд явно неравнодушного к ней парня с задних скамей. Служба оставалась для Дели пустым звуком. В отсутствие священника службу по обыкновению вел мистер Полсон, и Дели знала, что когда все закончится, он будет стоять в проходе и, здороваясь, непременно удержит, ее руку в своей дольше, чем положено.

Господь вознаградит вашу преданность ему, миссис Джемиесон, – говорил он тете Эстер. – С вашим здоровьем столь утомительное путешествие сродни подвигу…

Эстер загадочно улыбалась. Ей льстило, что племянница пользуется успехом у молодых людей, а значит, выдать ее замуж не составит труда. Что же до Адама, она продолжала считать, что его регулярные визиты домой на выходные – естественное желание сына увидеть мать, поесть домашней пищи, приготовленной ею.

Дели уже не надеялась, что тетя когда-нибудь полюбит ее. Прекрасно понимая, что любой намек на близость в их отношениях с Адамом будет встречен в штыки, она прилюдно вела себя с ним, как младшая сестра, которая не прочь подурачиться и подразниться. Но в Эчуке не нужно было скрываться. И они играли вдвоем в теннис, ходили на танцы, возвращались вместе домой пароходом с вечеринок и прогулок по реке.

Когда после нескольких месяцев обмеления река начала подниматься, Дели стала с нетерпением ждать появления капитана Тома. Он был тронут тем, что щедрая Дели отдала ему на судно свои последние пятьдесят фунтов. И в знак благодарности переименовал пароход в «Филадельфию». И теперь, когда Дели пыталась узнать что-нибудь о «Филадельфии» у шкиперов, те недоуменно пожимали плечами и откликались, лишь когда она упоминала старое название.

– Ах, «Джейн Элиза»? Вышла из Дарлинга, вниз идет, может быть, в Суон-Хилл зашла на разгрузку.

Слава Эчуки, как речного порта, постепенно увядала. Железная дорога, соединившая Суон-Хилл с Мельбурном, успешно конкурировала с рекой.

«Филадельфия» в тот год не смогла разгрузиться в Суон-Хилле, и тем не менее от капитана Тома пришло письмо, написанное его приятелем под диктовку. В письмо было вложено десять фунтов. Том сообщал, что Дели может рассчитывать на равную с ним долю в прибыли, получаемой от каждого рейса.

– Ну и честность, – поразился Чарльз.

Проверить убытки или доходы судна было практически невозможно: они менялись ежесезонно.

– Думаю, ты правильно сделала, что вложила свои деньги в пароход, – сказал он. – Я всегда считал, что речные суда гораздо прибыльнее земли.

Дели промолчала. Она-то прекрасно помнила, как мрачно отзывался о пароходах дядя Чарльз: они-де и тонут, и пожары на них случаются, и натолкнуться на что-нибудь могут.

Адам, которому в октябре исполнилось девятнадцать, постепенно заслужил в редакции право выбирать работу по душе, и он с удовольствием писал очерки, заметки о природе, сочинял стихотворения «на тему», а иногда «читательские» письма для колонки редактора.

Однако жалованье оставалось прежним. Давала себя знать великая финансовая лихорадка. После земельного бума Австралия переживала экономический спад, и газете приходилось списывать с рекламодателей внушительные долги. О прибавке жалованья сотрудникам не могло быть и речи.

Дели, время от времени разглядывала себя в зеркало, расстраивалась: шея, длинная и худая, некрасиво торчит из открытого выреза платья. Она стала накидывать на плечи кружевной или шифоновый шарф, благо они были в моде.

Однажды зимним вечером она засиделась с книжкой у камина. Все в доме уже спали, и она, взяв свечу, отправилась на задний двор в «маленький домик».

Небо было затянуто тучами, и вокруг стояла черная непроглядная тьма. Почти у самой земли теснились мрачные облака – не разглядеть ни единой светлой точки. Тоскливо, неуютно.

Дели вышла из «маленького домика», держа перед собой свечу, и направилась к дому. Внезапно стремительный порыв ветра подхватил пламя, и оно, замотавшись, перекинулось на шарф. В секунду он вспыхнул, как факел.

Дели хотела закричать, но, едва открыв рот, тут же передумала, бросилась на землю, влажную от недавно прошедшего дождя, и стала кататься по ней. Пламя погасло, и она почувствовала запах своих паленых волос; обожженную шею нестерпимо пекло.

Свеча, выпавшая из рук, погасла, подсвечник отскочил куда-то в сторону. Вся дрожа, она на ощупь отыскала заднюю дверь и, добравшись до «кабинета», разбудила дядю. Чарльз вышел в халате, со свечой в руке и с тревогой посмотрел на племянницу.

– Что с тобой, девочка? На тебе лица нет. Выслушав объяснение, он провел Дели в пристройку, где помещалась кухня, сгреб в кучу не остывшие еще в печи угли и принялся готовить горячее сладкое питье. А Дели тем временем осторожно смазывала покрасневшую кожу маслом.

– Все потому, что носите, молодые, Бог весть что. Сколько молодых женщин в год до смерти обгорает! Он покачал головой. – Есть же хороший фонарь «молния», вот и бори его с собой на улицу. Куда лучше свечи. Слышишь, Дели?

– Да, дядя.

– Ты еще молодец, сообразила, что делать надо. А то ведь многие как: заорут и бежать. Хорошо хоть волосы не занялись, можно представить, что было бы.

Но Дели уже представила. Ноги подкосились и, внезапно побелев, она зашаталась. Чарльз, мгновенно подскочив, подхватил племянницу под руки и бережно усадил на табурет. В эту минуту дверь отворилась и в кухню вошла Эстер в поспешно наброшенном пеньюаре, с заплетенными в жиденькую косицу волосами.

– Что здесь происходит? Вы так шумите…

– Дели себя подожгла, а потом сама же потушила, умница. Вот ведь история. Она свечу потеряла, пришла меня на помощь звать. А эта вон даже не проснулась.

Он указал на дверь маленькой комнатки, которая выходила в кухню. Из комнаты доносился храп Бэллы. С тех пор, как Анни переселилась к Или, Бэлла снова ночевала в доме.

– Мда-а. Дай-ка я посмотрю твой ожог. А ты, Чарльз, поди поищи пока подсвечник, – велела она, убирая с нежных плеч Дели клочки обгоревшей косынки и осматривая красные пятна на коже. – Маслом больше не мажь. Я тебе лучше повязку наложу с содовым раствором. Пойдем, я помогу тебе лечь.

Она почти вырвала подсвечник из рук вернувшегося Чарльза и повела Дели в ее комнату.