Текст книги "Все реки текут"

17

– Только не скрывай от меня ничего! Бедный мальчик скучает по дому, он грустит, голодает… – Эстер потянулась за носовым платком.

– Нет, тетя Эстер! Адам любит свою работу, он всем доволен и счастлив, – сказав это, Дели поняла, что от нее ожидают другого, и тактично добавила: – Разумеется, ему недостает вашей кухни, но он так занят, что ему некогда привередничать. Хозяйка квартиры лично следит за его бельем. Жена редактора, славная такая женщина, очень к Адаму внимательна. Ты ведь знаешь, тетечка, как он умеет привлекать людей.

Эстер слабо улыбнулась.

– Ах, он вечно забывает менять носки. И понимает ли эта дама, что когда мальчик растет, ему требуется усиленное питание?

– Его кормят там значительно лучше, чем нас кормили в пансионе, тетя.

Эстер успокоилась. Разумеется, это лучше, чем посылать его учиться в Сидней, или в этот ужасный Мельбурн, где он был бы целиком предоставлен самому себе.

– Мы должны благодарить Господа, что Адам добрался туда живым и невредимым после того безумного ночного путешествия в полной темноте. Когда я после сообразила, что это было 13-е число, я уже не чаяла увидеть его живым! Это доказывает, что божественное Провидение не оставляет пас.

И сделав этот не вполне логичный вывод, она принялась за плетение салфеточки для кресла из обрывков пряжи.

Когда Адам впервые появился дома с подарком для матери, купленным на свое первое жалованье, Эстер снова достала носовой платок. Однако она скоро осушила слезы и повеселела, слушая рассказы сына и разглядывая альбом с вырезками, куда он не без гордости наклеил свои первые репортерские опыты: отчеты о спуске на воду новых колесных пароходов, о судах, налетевших на корягу и пошедших ко дну; заметки о жизни видных политических деятелей; криминальную хронику.

Уголовные дела были, как правило, результатом пьяных драк: в период высокой воды город был наводнен безработными матросами, сбежавшими с океанских судов.

Горожане, в том числе и редактор «Риверайн Геральд» были озабочены ростом пьянства, но несмотря на все их усилия, главной статьей доходов в городе оставалась торговля спиртным, разрешенная в сорока отелях.

Адам приехал домой с почтовым дилижансом компании «Кобб и Кº», курсировавшим вдоль противоположного берега реки и раз в неделю завозившим им почту, за которой Или ездил на лодке.

Дели получила от мисс Баретт письмо. Она писала уже с места, с берегов реки Катрин, протекавшей в Северной территории.

«Мои окна выходят прямо на реку, и это напоминает мне оставленную ферму. Разница состоит в том, что в здешнем саду растут манговые деревья и финиковые пальмы, цветут магнолии и голубые джакаранды. Они тебе понравились бы… Мне здесь хорошо, я нашла настоящего друга в лице матери моих учеников; она, правда, слаба здоровьем и плохо переносит жару…»

Адам выказал интерес к письму больше из вежливости: он, по-видимому, уже излечился от своей несчастной любви. Что касается Дели, та дала простор своей буйной фантазии: затененная пальмами река, вверху темно-голубое небо, кричат неугомонные попугаи, пестрые бабочки летают с цветка на цветок; больная мама в конце концов умирает, отец женится на мисс Баретт, и та приглашает ее, Дели, приехать и помочь в воспитании детей; она будет рисовать тропическую природу, создаст замечательные пейзажные полотна… Дели тщательно изучала все доступные ей художественные репродукции. Как редкое сокровище, берегла она цветную репродукцию картины кисти Констебля «Воз сена», вырезанную из рождественского приложения к одной из мельбурнских газет. А тетя Эстер разрешила ей просмотреть картинки на религиозные темы, которые она собирала и хранила в отдельной папке. Дели рассматривала их с увлечением, особенно цветные; плавные линии и вдохновенные лица на картинах Рафаэля, старых мастеров, изображающих сцены Успения или Благовещения, а также на картине «Явление Христа Марии Магдалине» с ее оливковым фоном, с подсвеченными зарей облаками и темной усыпальницей, из которой пробивается нездешний свет, – все это так действовало на девочку, что она забывала себя.

Каждый день она гуляла по берегу реки, бросала в воду веточки и кусочки коры, наблюдая, как быстро уносит их покрытый рябью поток. Эта неустанно бегущая вода проходила, казалось, сквозь ее сознание, давая пищу для снов.

Однажды ночью она увидела себя гуляющей на берегу в полном одиночестве. К берегу была причалена большая баржа. Она удивилась, подошла ближе, а потом перебралась по узкой дощечке на палубу. Там было темно и тихо. Потом она увидела, что кто-то идет к ней, и узнала своего отца. Она подбежала к нему, прижалась лицом к его груди. Сердце ее преисполнилось тихой радости.

– Ты ведь не умер, правда? – бормотала она. – Я знала это, знала…

– Конечно, я не умер, – он ласково погладил ее по голове.

– А где все остальные?

Он указал куда-то назад, и за его спиной она увидела на палубе сооружение, светящееся внутренним светом, который становился все ярче, пока не стал нестерпимым. Она увидела фигуры, движущиеся в этом ослепительном свете. Прямоугольная рубка что-то ей напоминала – ну, конечно же, усыпальницу в темном саду, заполненную ангелами и излучающую неземной свет.

Она почувствовала безотчетный страх и отпрянула от отца.

– Мы сейчас уходим, – печально промолвил он. – Ты пойдешь с нами?

– Но куда?

– К устью реки, а потом – в океан.

– Нет! Нет! – Она повернулась и побежала на берег. На палубе было тихо, не слышалось лязга штуртросов,[7]7
  Штуртрос – цепь или трос, идущий от штурвала к румпелю – рычагу для поворота руля судна (прим. перев.).


[Закрыть] но баржа тем не менее вышла на середину реки и спокойно поплыла по течению. Странный свет померк, и темная громада судна растворилась в ночном потоке. Дели осталась на берегу, один на один со всей Вселенной…

Прилагая отчаянные усилия, чтобы проснуться, она испытывала панический ужас перед этим таинственным светом, который проникал сквозь ее плотно сжатые веки. Этот страх она запомнила на всю жизнь.

…Эстер, почувствовавшая с наступлением тепла облегчение, решилась съездить в город и лично проверить, как живется там ее сыну, хотя его цветущий вид с очевидностью доказывал, что его здоровью ничто не угрожает. Он заметно возмужал и стал более самостоятельным. Ему можно было дать не семнадцать лет, а все двадцать и больше.

А Дели все еще была ребенком: распущенные темные волосы, неразвитая грудь, короткие платьица, из которых ее ноги, обтянутые черными чулками, торчали словно две палки. Она все еще пользовалась свободой на правах ребенка. Когда «Мельбурн» прочесывал в очередной раз русло реки, вылавливая затонувшее у заводи бревно, она, наблюдая с берега за действиями матросов, нетерпеливо подпрыгивала на месте и громко выкрикивала свои советы.

– Когда вы поплывете обратно в город? – спросила она однажды капитана.

– Скорее всего, завтра утром. Русло внизу уже очищено.

– А можно мне с вами? Я никогда еще не плавала на таком пароходе.

– Ну, что ж, малютка, я не прочь. Вот только отпустит ли тебя твоя мама? И как ты вернешься обратно?

– В кабриолете. Моя тетя завтра утром едет в город. Мамы у меня нет, – она прокричала это уже на бегу. Дома она уговорила тетю Эстер отпустить ее в сопровождении Анни, которая вот уже несколько месяцев не могла выбраться в город.

Дели поднялась с рассветом и сразу же побежала на реку – убедиться, что «Мельбурн» еще там. Она была так возбуждена и так суетлива, что Эстер в конце концов спросила, уж не заболела ли она.

Но вот, наконец, они на борту. Судно отчалило. Для девочки это были часы, полные очарования. Она облазила все судно, от носа до кормы. Стоя на корме, она неотрывно смотрела на остающийся позади двойной бурунный след от колес; заглядывая в кожуха, она видела массивный вращающийся вал, разбрасывающий целый дождь брызг, отчего лицо девочки становилось мокрым; ей даже позволили подержаться за большое штурвальное колесо и показали, как оно приводит в действие тросы и рычаги.

А бедная Анни проклинала все на свете. Сжавшись в комок, она сидела, боясь пошевелиться, на стуле, поставленном для нее на верхней палубе. Она не сводила глаз с голубой стенки капитанской каюты. Узкий трап, по которому она поднялась сюда, внушал ей непреодолимый ужас, и она ни за что на свете не соглашалась спуститься вниз. Ее черная шляпка болталась на ней, как на пугале, не касаясь лба – этому мешал пучок волос на затылке.

– Меня укачало… – жалобно повторяла она. – О, как меня укачало!

Когда судно причалило в Эчуке, Дели стоило большого труда уговорить ее сойти на нижнюю палубу, а потом – по сходням на берег. Девочка горячо поблагодарила капитана, который не взял с них за проезд ни одного пенни.

На пристани было шумно и тесно. Адам, наблюдавший за погрузкой тюков с шерстью, не заметил, как пристал «Мельбурн».

Дели подбежала к нему, пританцовывая на ходу, и схватила его за руку. Ее темно-синие глаза сияли под соломенной шляпой. (У девочки было всего две шляпки: фетровая для зимы и плетеная из соломки – для лета).

– Ну, ты даешь! – сказал он ей с широкой улыбкой. – И как это тебе удалось уговорить матушку?

– О, Адам! Это было так чудесно! Когда-нибудь я проделаю весь путь до самого устья. Однажды я куплю пароход и…

– Девочкам не разрешается владеть пароходами, глупышка!

– А почему бы и нет! – сердито огрызнулась она.

– Только без меня! – вмешалась в разговор Анни. – Чтоб я опять полезла на такую посудину! Да режьте меня на куски!

Она пошла навестить своего «бедного старого отца», а Адам повел кузину осматривать город. Эстер приехала раньше, поручив сыну встретить Дели, сама занялась его хозяйством.

Они вышли с территории порта. Дели почувствовала, как жарко припекает солнце сквозь тонкую ткань белой муслиновой блузки. Она украдкой разглядывала Адама. На нем было новое канотье с лентой, широкий накрахмаленный воротник подпирал его волевой подбородок. Как он вырос, сколько в нем уверенности в себе! На его юношески пухлых губах играла легкая самодовольная улыбка.

– Миссис Макфи приглашает вас с матушкой на чай. Вы завтракали на пароходе?

– Нет. Анни невозможно было сдвинуть с места, а я не хотела идти вниз без нее – там были одни мужчины. Мне следовало родиться мужчиной, Адам. Как я хотела бы быть юнгой!

– Тебе больше подойдет роль девчонки-непоседы. Если послать тебя на камбуз, ты все там поставишь вверх дном.

Она шутливо ударила его по колену. Как ей хорошо с ним! Как она соскучилась по нему!

Вдруг он схватил ее за руку. С противоположной стороны улицы в их сторону направлялся бродяга. Нахлобученная фетровая шляпа почти закрывала его лицо; давно нестриженная борода падала седыми прядями на грудь. Завязанные в одеяло пожитки он укрепил за спиной, но узел съехал и висел криво; из него выглядывали нечищенный котелок и ручка сковородки. Грубые, видавшие виды башмаки и обтрепанные внизу брюки были серы от пыли. Все говорило о том, что он проделал долгий и нелегкий путь.

– Держу пари, ему есть что рассказать, – заметил Адам. – Но, боюсь, из него ничего не вытянешь.

Впереди себя они увидели вывеску адвокатской конторы «Бендиго компани». Старик подошел ближе, сбросил пожитки на землю, встал в эффектную театральную позу и погрозил кулаком в сторону окон.

– Грязные твари! Я вам покажу! – прорычал он. – Воры, жулье бесстыжее, креста на вас нет! Лишили меня наследства, ублюдки! Это называется, суму с нищего снять, отнять у слепого посох! Вы мне за это ответите!

Выхватив черную от сажи сковородку, он бросился к окнам конторы и начал крушить их направо и налево. Раздался звон разбитого стекла, и тротуар покрылся блестящими на солнце осколками.

На шум сбежались прохожие. Двое разъяренных служащих компании выскочили из помещения и схватили буяна. Тот стоял с поднятой сковородкой в руках, глаза его сверкали благородным негодованием. Видимо, он считал себя орудием Божьей кары.

Подоспел вовремя вызванный кем-то полицейский. Адам оставил свою спутницу и протиснулся сквозь толпу собравшихся зевак. Он почувствовал настоящий сюжет.

Старик довольно оглядывал произведенные разрушения. Он заметно успокоился, однако в его ярко-синих глазах еще горел зловещий огонек. Когда полицейский взял его под локоть и произнес сакраментальное «Следуйте за мной!», он снова завелся и набросился с ругательствами на перепуганных клерков. Вперед вышел управляющий.

– Мне кажется, я понимаю в чем дело, сержант, – сказал он полицейскому. – Мы занимались его делом о наследстве. По-видимому, он счел, что с ним обошлись несправедливо, и затаил обиду против нашей компании, которая выступала в качестве душеприказчика.

– Что вы со мной сделали? Знаем мы вашу справедливость! Пустили старика по миру с сумой за плечами, а сестра с мужем в карете разъезжают. Кровопийцы, грабители…

– Молчать! Марш в участок! А ну, шагай!

Полицейский поднял с земли запыленный узел с пожитками, отобрал у старика сковородку, которой тот, похоже, собирался запустить в нужную персону, и поспешил увести его в каталажку.

Адам узнал у управляющего имя старика и некоторые подробности его дела, после чего вернулся к Дели. Эта история уже рисовалась ему напечатанной в завтрашнем выпуске газеты, набранная миньоном,[8]8
  Миньон – крошечный типографский шрифт, равный 2,35 мм.


[Закрыть] под броским заголовком. В его голове уже складывался текст. Распростившись с матерью и Дели, он поспешил в редакцию.

Старый бродяга не выходил у девочки из головы, она думала о нем всю обратную дорогу. Дели тешила себя надеждой, что сумма штрафа будет не очень велика: ведь ему нечем заплатить, а это означает, что его посадят в тюрьму. Было что-то первородно-свободное в его дышащем гневом лице, в его независимом взоре – нечто такое, что приобретается в скитаниях по дорогам. Он был похож на вольную птицу, и если запереть ее в клетку, она умрет.

– Привет мама! Не пугайся, со мной все в норме. Правда, промок немного…

Адам стоял у задней двери, ведущей в коридор. С его одежды на линолеум пола ручьями стекала вода. Бэлла и Луси, которые видели из кухни, в каком состоянии пришел молодой хозяин, стояли на площадке задней лестницы, обсуждая происшествие на своем гортанном наречии, слова в котором перекатывались и обгоняли друг друга, словно журчащие струйки в торопливом потоке.

Их разговор был оборван резким голосом Эстер, требовавшей для сына горячей воды, горячего чая, горячих кирпичей к ногам – все разом. Посинелое лицо сына, его зубы, стучащие от холода, не на шутку встревожили заботливую мать.

С него сняли мокрую одежду и усадили у камина. Закутанный в теплый халат, он сидел в кресле и, потягивая бренди, припрятанное матерью на всякий случай, рассказывал, что с ним произошло.

Он приехал, как всегда, с почтовой каретой. Поскольку Или не было видно, он нашел на берегу какую-то старую лодку и пустился в ней через реку. Где-то в середине пути ветхое суденышко дало течь и начало тонуть.

– За себя я не беспокоился, но со мной была почтовая сумка. Тянуть ее на буксире по такой воде не самое приятное дело.

– О, Боже! – запричитала мать. – Ведь ты мог утонуть, Адам. Сегодня утром я гадала на чайных листьях – они предсказали несчастье. Почему ты не бросил сумку, упрямый мальчишка?

– Мне было жаль, что ты не получишь писем. И кроме того, там были газеты, которые я хотел вам показать.

Он не счел нужным рассказывать, что в какой-то момент, когда намокшая одежда потянула его, закоченевшего в ледяной воде, ко дну, он испугался и хотел бросить сумку, но никак не мог развязать тесемки, которыми она была привязана к поясу. Теперь его била дрожь не только от холода, но и от страха. Течением его прибило к берегу ниже фермы, никто не видел его в этом жалком состоянии. Только одна Дели догадалась, что он что-то утаивает.

– В следующий раз я сама поеду за тобой в лодке, – сказала она.

– Глупости! Это прекрасно сделает Или!

– Но я так хочу, тетя! – сказала девочка, капризно надув губы.

– Я сказала, и довольно об этом! Никто тебе не позволит ехать в лодке одной, тем более поперек течения. На это существуют слуги.

Адам поспешил сменить тему.

– Смотрите, что у меня есть! – сломав сургучные печати, он вытащил из сумки насквозь промокшие письма и газеты и развернул «Геральд». – Здесь напечатан мой очерк о старом сумасшедшем бродяге.

– О каком еще сумасшедшем? – фыркнула Эстер. Адам начал читать сводку главных новостей на первой странице:

«Некто, назвавший себя Джеймсом Олчёрч-Фитцроем, не имеющий постоянного местожительства, был обвинен сегодня в нарушении общественного порядка, и в сознательном нанесении ущерба частному владельцу, и в нанесении последнему оскорбления словом. Обвиняемый не помнил, что именно побудило его к этим действиям, хотя он выглядит весьма уравновешенным человеком. Сумма убытков и наложенный штраф составляют в общей сложности десять фунтов. В случае уклонения от уплаты виновному грозит двухмесячное тюремное заключение».

На следующей странице была помещена большая статья, подписанная Адамом Джемиесоном. В ней описывались скитания бездомного. Под конец автор призывал жителей города внести штраф за старика, мотивируя это тем, что его слабое здоровье может не выдержать тюремного заключения.

– Мне придется раскошелиться самому для затравки, – сказал Адам.

– Не думаю, чтобы ты мог позволить себе роскошь быть филантропом, – возразила Эстер. – Но я, разумеется, сделаю взнос от твоего имени.

– Спасибо, ма! – Он поцеловал ее в жидкие черные волосы, Этот необычный жест растрогал Эстер.

– Когда тебе надо ехать, милый?

– Завтра вечером, чтобы успеть подготовить очередной выпуск к утру понедельника.

– Грешно работать в воскресенье, – заметила Эстер. – Я этого не одобряю.

– Воскресенье уже закончится, когда мы начнем верстать номер.

Спустя две недели Дели встречала Адама на берегу. Вид у юноши был подавленный, и разговаривал он неохотно. По дороге к дому он сунул ей в руки сложенную газету. Девочке бросились в глаза безжалостные черные буквы заголовка: «УТОНУЛ ЧЕЛОВЕК».

В заметке сообщалось, что Джеймс Олчёрч-Фитцрой, 69-ти лет, найден мертвым близ устья реки Кэмпасп. Его тело запуталось в рыболовных снастях.

«…Изрядное количество пустых бутылок из-под виски позволяет предположить, что умерший страдал запоем. Проверяя свои снасти, он упал в воду и не смог выбраться… Фитцрой – тот самый человек, который разбил недавно окна в адвокатской конторе на главной улице Эчуки».

– О, Адам!.. – выдохнула потрясенная Дели.

– Старина Мак послал меня осмотреть тело. Он счел, что это охладит мою страсть делать добрые дела без разбору.

– Ты не виноват в том, что он упал в реку! Он был пьян.

– Но напился-то он на деньги, собранные по подписке! Если бы не мое обращение, он бы сейчас сидел в тюрьме в полной безопасности.

– Не вини себя, Адам! Там он умер бы с тоски.

Адама было не узнать. Куда девалась его недавняя уверенность в себе. Он вновь был большим ребенком, несчастным и растерянным. Дели испытала прилив нежности, желание защитить его. Сейчас она ощущала себя взрослее и старше брата. На ступеньках веранды он обернулся и посмотрел назад, на реку. Руки его лежали на потемневших от времени деревянных перилах.

Взгляд Дели упал на большие загорелые руки Адама, нервно сжимающие перила. Она заметила светлый пушок, покрывавший их. Они сверкали на солнце, эти длинные золотистые волоски, вставали дыбом от внутреннего напряжения. В первый раз она ясно почувствовала, что он – мужчина, осознала его таинственную непохожесть на нее, Дели. Она видела его сильную шею, завиток ушной раковины, и новое, еще неизведанное, чувство охватило девушку. Оно будоражило и беспокоило Дели, и она поняла, что уже никогда не сможет смотреть на него только как на брата.

18

Пожары, вспыхнувшие в степи, усиливали жару. Кенгуру и эму, гонимые голодом и жаждой, спасались у реки; по ночам шныряли гиены, поедая падаль, и целые полчища кузнечиков наводнили сад.

Дели привыкла к угнетающей ее ранее жаре и даже стала находить в ней свою прелесть. Дни стояли ясные, прозрачные, знойное солнце очищало воздух и наполняло его ароматом, исходящим от эвкалиптов, луговой мяты и настоянным в огромной голубой чаше небосвода.

Трава во дворе пожухла на солнце, и лужайка напоминала теперь огромный румяный каравай. Дели, плененная сочетанием красок выжженной травы и безмерной голубизны неба, вынесла из дома мольберт и попыталась сделать несколько акварелей.

Бумага высыхала почти мгновенно, а покрытый черным лаком металлический ящик с красками обжигал руки. Тюбики с желтой и ультрамариновой краской быстро убавлялись.

– О, эта невыносимая жара! – жаловалась Эстер. – Видать, она никогда не кончится. Уже целых пять дней температура не опускается ниже ста градусов.[9]9
  По Фаренгейту.


[Закрыть]

– Помнится, ты так же жаловалась на холода в Кьяндре, – заметил Чарльз.

– Да, но нынешняя жара переходит всякие границы. Что это за страна! Сплошь контрасты. То засуха, то наводнение, то невыносимая жара, то минусовая температура. Никакой умеренности ни в чем.

– Это еще что! Во внутренних районах страны температура месяцами держится 100–120° в тени. Люди вынуждены жить в пещерах, чтобы не изжариться заживо. Вода закипает прямо в водоемах. Да ты и не знаешь еще, что такое настоящая жара! – дядя Чарльз незаметно подмигнул Дели.

– Надеюсь, тебе не взбредет в голову поселиться там. Мне не хватает воображения представить, в каких невообразимых краях я могу оказаться по твоей инициативе.

Чтобы не тосковать о сыне, Эстер всю себя отдавала делам фермы. Будучи хорошей хозяйкой, она имела все возможности реализовать себя. Сырья здесь было сколько угодно: сливки, из которых можно было сбивать масло; фрукты, которые следовало заготовить на зиму; овечий жир, из которого отливали сальные свечи в формах из оберточной бумаги. Тетя Эстер ухитрялась делать даже домашнее мыло.

Сухой ветер доносил едкий запах лесных пожаров, выгнал из леса тучи птиц, которые искали спасения у реки. Разноцветные попугаи: какаду, и длиннохвостые, и «говорящие», и с хохолками, пламенеющими, точно заходящее солнце, – эти и другие птицы наполняли воздух красками и неумолчным гамом. Ибисы, цапли, лебеди и утки летели с высушенных огнем болот.

Или знал названия всех птиц, их голоса и повадки.

– Вы когда-нибудь видели гнездо лебедя, мисс Дельфия? – спрашивал он. – Оно очень мелкое, всего несколько камышинок. Но эти хитрющие птицы наловчились класть треугольные яйца, чтобы они не скатывались в воду.

– Ах, Или, перестань меня разыгрывать – смеялась Дели.

Она больше не была ребенком и не чувствовала себя здесь новенькой. Ей пошел шестнадцатый год. Излишне, пожалуй, худенькая, она обещала быть привлекательной: длинная шея, покатые плечи, едва намечающаяся упругая грудь, матовая кожа. Глаза у нее были большие, темно-синие, а губы алели естественным здоровым цветом. Теперь она стала заботиться о своей внешности: часто мыла густые темные волосы, умывалась пахтой, принесенной с маслодельни, так как прочитала где-то, что простая вода портит цвет лица. Ей очень хотелось поднять волосы кверху и удлинить юбки, но тетя Эстер не хотела и слышать об этом.

Адам привез новость о том, что в городе с началом зимы будет устроен выездной бал для молоденьких местных девушек. Он передал записку от миссис Макфи.

«С вашего разрешения, мы приглашаем вашу очаровательную племянницу остановиться у нас и поехать с нами на бал. А если здоровье позволит, приезжайте и сами. Пожалуйста, сообщите, доверяете ли вы мне заказать девочке вечерний туалет. С такой фигурой, темными волосами и синими глазами она будет иметь успех…»

У Эстер нашелся целый ряд возражений: не стоит тратиться на дорогое платье ради одного вечера; погода ожидается холодная, и ей самой ни за что не выбраться в город и так далее, и тому подобное.

– Тетечка Эстер! Я очень тебя прошу!..

– Будет тебе, мать, – добродушно проворчал дядя Чарльз. – Вспомни, как ты сама была молодой и как ждала свой первый бал.

Эстер сделала вид, что вспоминает и не может припомнить ничего сколько-нибудь приятного.

– Тебе совсем не обязательно ехать самой, дорогая, – продолжал ее супруг. – Миссис Макфи обо всем позаботится, а Адам напишет потом в своей газете, что дебютантка мисс Гордон была просто обворожительна и ее можно назвать королевой бала.

– Какая ерунда! Скажи мне, Филадельфия, ты умеешь делать книксен?

– Конечно! В школе нас обучали танцам.

– Ну, хорошо… Надо снять с тебя мерки и послать их миссис Макфи. Я напишу ей: не нужно заказывать что-то экстравагантное.

– Но юбка будет длинная? – уточнила Дели.

– Я думаю, да. – Во всяком случае, до колен. Разумеется, речь не может идти о шлейфе.

– Можно мне сделать высокую прическу?

– Ни в коем случае! Ты еще ребенок.

– Но все другие поднимут волосы! На балах так принято.

– Там будут такие же девочки, как и ты сама. А девочкам полагается носить длинные волосы, завязанные лентой.

Можно было подумать, что последние двадцать лет Эстер постоянно вращалась в обществе, а не прозябала в деревенской глуши.

– Тетя! Ну, пожалуйста…

– Уж разреши ей ради такого случая причесаться по своему вкусу, Эстер. Она будет выглядеть, как юная леди. – Двумя руками Чарльз взял ее густые темные волосы и приподнял их, открыв грациозную шею. Дели улыбнулась и залилась краской. При этом она так похорошела, что ее тетя поспешила сказать:

– Мне виднее, что лучше, а что хуже. Филадельфия, пойди в мою комнату, детка, и возьми сантиметр из рабочей корзинки.

Когда Дели уже не могла их слышать, Эстер повернулась к мужу и произнесла яростным полушепотом:

– Разве можно быть таким идиотом, Чарльз! Ты не умеешь видеть дальше своего длинного носа. Нельзя, чтобы она повзрослела, прежде чем Адам заинтересуется кем-нибудь другим. Понимаешь?

Сраженный этой женской дальновидностью, Чарльз все еще размышлял над ее ответом, когда вернулась Дели. Девочке не хотелось сдавать своих позиций, но она решила отложить вопрос о прическе на потом. Сейчас главным был сам бал и новое платье.

– О, чудно, прелестно! – воскликнула Дели, стоя перед большим зеркалом в спальне миссис Макфи. Она чуть было не сказала: «О, как я хороша!», потому что эти восторги были вызваны ее собственным отражением. Она уже давно не видела себя в полный рост, если не считать тех редких случаев, когда ей удавалось посмотреться в зеркало, вставленное в дверцу шкафа в тетиной спальне. Девочка не любила заходить в комнату Эстер, где окна никогда не открывались, от чего воздух был затхлый, пахнущий старыми бумагами, духами и стоявшим в углу умывальником.

Она слегка повернулась, качнулась из стороны в сторону, и легкая белая вуаль окутала ее нежным облаком. Это волшебное создание – она сама, Филадельфия Гордон: темные волосы, огромные синие глаза, тонкая талия, покатые плечи, просвечивающие сквозь гипюр накидки; юбка, схваченная в талии широким голубым поясом, ложится складками, букетик незабудок приколот на груди.

– Ты хорошо смотришься, милая Дельфия, этот наряд тебе к лицу, – сказала миссис Макфи, расправляя складки на юбке. – Руки у тебя немного тонки, а кисти слишком загорелы, но длинные перчатки помогут это скрыть. – Она помолчала и с сожалением посмотрела на густую копну волос, спускающихся до талии, – Может, завить их в локоны?

– А разве нельзя их заколоть? – Дели собрала волосы и свернула их в тяжелый узел на затылке. Правильный овал ее лица сразу стал более четким, а ее нежные черты – более завершенными.

– Боюсь, что нет, дорогая: тетя оговорила это в присланной мне записке.

Прямые вразлет брови сошлись на переносице, пухлые губы задрожали от обиды. Дели бросилась ничком на постель, не заботясь о своем новом платье.

– О! Как она умеет все испортить! – безутешно рыдала девочка.

– Осторожно! Ты же сомнешь платье, – предостерегла ее миссис Макфи. – Глупенькая, ты не знаешь, как красиво будут смотреться темные локоны, если завязать их голубой лентой.

– Но я не хочу выглядеть, как приготовишка на своем первом школьном празднике.

– Перестань! Там будут и другие девочки нисколько не старше тебя.

– С распущенными волосами?

– Вполне возможно, – уклончиво ответила миссис Макфи.

В день бала Адам заехал за кузиной с букетом незабудок и гиацинтов. В простом домашнем платьице, с папильотками в волосах она имела затрапезный вид. Но когда она оделась и причесалась, все изменилось, как по волшебству: теперь ей не страшно было посмотреть в зеркало. На ней были белые чулки и атласные туфельки. Ее шелковистые локоны были стянуты на затылке лентой, так что глядя на девочку спереди, вряд ли можно было сказать, что волосы распущены. Большие глаза потемнели от волнения. А когда миссис Макфи слегка надушила ей плечи и шею, девочка почувствовала себя Клеопатрой.

Войдя в зал, залитый светом карбидных ламп, Дели поначалу растерялась. Негромкие звуки настраиваемых инструментов, воздушные туалеты женщин, строй официальных лиц, сквозь который им надо было пройти, – все это наполняло девочку волнующим ожиданием. Она сосредоточила внимание на прелестной программке для записи приглашений, к которой был привязан тоненький розовый карандаш на шелковом шнуре с кисточкой.

Миссис Макфи присоединилась к другим влиятельным дамам города и представила им свою протеже. Дели присела в глубоком реверансе. Она чувствовала на себе взгляды – одни заинтригованные, другие одобрительные. Платья у всех девушек касались паркета, а ее юбка едва закрывала колени.

Господин Макфи пригласил ее на первый вальс. Его жена танцевать отказалась. Адам оставил за собой польку и еще несколько танцев. У него была масса знакомых среди молодых людей, которые наперебой просили представить их «маленькой брюнетке». Скоро программка Дели была заполнена. Грянул оркестр, и господин Макфи закружил ее в вальсе. Она разогрелась в танце, щеки ее раскраснелись. Адам, подошедший, чтобы танцевать с ней польку, восхищенно сказал:

– Ты выглядишь потрясающе, Дел!

Сильные мужские руки обнимали девичью талию, волевой мужской подбородок почти касался ее волос… Она будто летала по воздуху, не чувствуя под собой ног.

Но когда настало время быть представленной самой почетной гостье, Дели почувствовала на себе взгляды других девушек и сразу вспомнила и о слишком короткой юбке, и о длинных волосах, и о плохо держащемся букетике незабудок. Ее уверенность в себе мгновенно испарилась. Она смотрела на других девушек – на их безупречные атласные лифы, на шлейфы, вьющиеся по паркету, на высоко заколотые волосы, открывающие лебединые шеи, и сравнивала с ними свои короткие разлетающиеся юбки, и ниспадающие на плечи локоны, которые представлялись ей верхом младенчества. В довершении всего, одна из нижних юбок, которые миссис Макфи завязала на ней в несколько ярусов, теперь развязалась и грозила упасть к ее ногам.

Другие девушки были знакомы между собой. Они перешептывались и не обращали на нее никакого внимания. Дели казалось, что с начала церемонии представления прошла уже целая вечность… Придерживая рукой сползающую юбку, она приблизилась к украшенной цветами ложе важной гранд-дамы, неловко присела и поспешно ретировалась за низенькую круглую фигуру Макфи. Пробравшись на свое место, она села и спрятала пылающее лицо в смятый букет незабудок. Никогда, ни за что не простит она тете Эстер этого унижения!