Текст книги "Все реки текут"

19

В Тилпе была харчевня с патентом на продажу спиртного, но напитки там были не намного лучше самодельного пойла под звучным названием «оранджад», которое подавали в прибрежных кабаках. Хозяин харчевни держал под прилавком деревянный гроб, наполненный ромом, и черпал из него маленьким стаканчиком, который стоил три пенса. «Я люблю все делать заранее, – объяснял он своим клиентам. – Вдруг случится отдать концы, а гроб – вот он!» Он надеялся, что в проспиртованном гробу его тело сохранится дольше.

Повсюду была все та же голая равнина, та же серо-бурая выжженная земля, перемежающаяся кое-где красным песчаником; те же мерцающие миражи в далекой серебристой дымке и те же серо-голубые деревья на переднем плане.

Краски природы – голубая, красная, желтая – потускнели и выцвели на солнце, от них остался лишь слабый намек на изначальный цвет. Дели припомнился виденный ею как-то необработанный кусок опала: зеленые искорки цвета едва просматривались в молочно-белом изломе камня.

Выгрузив пиво, они узнали неутешительную новость: нового притока воды не ожидается. Маловероятно, что какой-нибудь пароход сможет подняться до Берка или даже до Лаута. Внезапное понижение уровня на фут-полтора может задержать их под Янда-Рокс до будущего сезона.

«Гордость Муррея» и «Уорджери» повернули назад, но на борту «Филадельфии» был груз муки, кроличьи капканы и боеприпасы, заказанные торговцами из поселка Данлоп. Кроме того, Брентон рассчитывал взять обратно груз шерсти, если стрижка будет закончена ко времени их прибытия. Надо было либо продать товары себе в убыток, повернуть обратно и попытаться, подобно другим пароходам, взять груз шерсти в Толарно и других поселках в низовьях Дарлинга, либо упрямо продвигаться вперед, не останавливаясь ни дном, ни ночью. Брентон выбрал второе.

Река меж тем катастрофически мелела.

В это трудное время характеры у людей стали портиться. Когда шкипер баржи, не сменявшийся полсуток подряд, заснул на дежурстве, вследствие чего баржа врезалась в берег и завязла в глубокой грязи, многие из экипажа сердито чертыхались и поминали предков. К счастью, баржа не была перегружена и ее удалось довольно быстро столкнуть на воду.

Однако неудачи продолжали преследовать их. Тедди Эдвардс поставил на повышение уровня реки – и проиграл. За одну лишь ночь река обмелела на целый фут, а за следующий день – еще на шесть дюймов. Пути к отступлению были отрезаны, а скоро стало невозможным и продвижение вперед.

У маленького трактира под Уинваром они стали на длительную стоянку, с трудом преодолев каменную преграду, отделявшую от фарватера глубокую заполненную водой впадину с четверть мили длиной. За естественной дамбой в виде каменной гряды они были в безопасности. С обеих сторон судна натянули просмоленную парусину, защищая палубу и борта «Филадельфии» от дождей. Команда была переведена на половинное жалованье и принялась за уборку и покраску судна, – нужно было хоть как-то занять людей.

Чарли перебирал и чистил двигатель; Тедди приводил в порядок записи в судовом журнале, благо новых записей делать теперь не приходилось, и подрисовывал стершуюся и износившуюся карту; Бен перечитал все книги, которые были у Дели, а Дели рисовала – по утрам и на заходе солнца, когда краски неба и спокойные воды, теряющиеся в ярком свете дня, выступали отчетливее, оттененные золотом и багрянцем зари.

Приречный ландшафт почти пугал ее, такой он был безжизненный. Главное состояло не в том, что не на чем было задержаться глазу, но эта бескрайняя, безлюдная пустыня порождала в ней безысходное чувство неподвижности и безжизненности.

Сначала все шло хорошо. Дели чувствовала себя спокойной и счастливой. Они с Брентоном чаще бывали вместе. Рисовать ей было удобнее с неподвижного судна. Однако ей недоставало того ощущения покоя, которое рождалось непрерывным движением судна. Она испытывала это чувство только тогда, когда перемещалась в пространстве под воздействием внешней силы, и чаще всего – на реке. Когда берега, деревья, вода бежали мимо нее назад, ее внутренняя тревога унималась, движение порождало в ней чувство гармонии всего и вся: хода времени, вращения земли, движения звезд. Теперь же река остановилась в неподвижности, ее высокие берега выгорели, а нижние их участки кишат ползучими ядовитыми тварями и паразитами.

«Филадельфия» болталась в душном пространстве между берегами, палимая безжалостным солнцем; вонючие запахи поднимались от гниющих в воде бревен и дохлой рыбы. Судно, казалось, испытывало такое же недовольство и раздражение, что и люди. Команда ворчала, что капитану не следовало пускаться в столь опасное предприятие и забираться в такую даль по мелеющей реке, да еще в сухой сезон. Крепкие задним умом, они утверждали, что наперед «знали» к чему это приведет, хотя на самом деле ни один из членов команды ничего подобного не говорил. Вследствие нервного перенапряжения часто вспыхивали ссоры.

Тедди Эдвардс встал перед выбором: ждать здесь с грузами и экипажем в надежде, что в Квинсленде пройдут дожди, которые повлияют на уровень реки и позволят им добраться до Данлопа. Либо сократить расходы, рассчитать команду, кроме двух-трех человек, и вызвать из Берка обоз повозок под грузы, что будет стоить немалых денег.

Небо оставалось чистым и самая мысль о дождях, хотя бы в далеком Квинсленде, казалась абсурдной, но Брентон ждал. Плотные белые облака, собиравшиеся на горизонте, точно мраморные дворцы, проплывали с засушливого запада, отбрасывая кратковременную тень, такую густую, что она казалась весомой. На большой высоте можно было видеть пару орлов с клинообразными хвостами, бесконечно кружащими в раскаленном голубом небе.

В один прекрасный день с верховьев реки прилетела стая пеликанов, рассекая воздух размеренными взмахами крыльев. Их водоемы высохли, и они пустились на поиски пристанищ на реках Анабрани и Муррей. Брентон устремил на них хмурый взгляд: счастливые! Им не придется торчать в грязной луже, у них есть крылья, которые унесут их отсюда.

Он обернулся на звук выстрела, раздавшийся за его спиной. Кочегар с лицом, искаженным ненавистью, прицелился снова, но Брентон подбежал и отвел ствол ружья в сторону.

– Я тебя предупреждал, чтобы ты не стрелял в пеликанов?! – Брентон весь дрожал от ярости.

– Никого нельзя стрелять в этой вонючей лохани! То уток не трожь, теперь пеликанов! Кем ты себя воображаешь? – и он снова поднял ружье, хотя птицы были уже недосягаемы.

В одно мгновение ружье, выбитое из рук кочегара, полетело на доски палубы. Тот зарычал и сжал кулаки. Молниеносным ударом Брентон уложил его на палубу рядом с ружьем. Стив поднялся, держась за скулу, мрачный, словно туча, но не тронул ружья. Брентон поднял его, приставил к кожуху колеса и направился в свою каюту. Стив, самолюбие которого было уязвлено, увидел кока, со злорадством глядевшего на него из двери камбуза.

– Не скалься на меня, ублюдок, – завопил Стив, – или я расквашу твой желтый нос.

Китаец, однако, и бровью не повел. На лице его играла злобная ухмылка.

Кочегар собрал во рту слюну и сделал длинный, точно рассчитанный плевок, который пришелся прямо на плечо кока. Тот больше не усмехался. Схватив ружье, он направил его на кочегара и выстрелил в грудь, в упор.

На звук выстрела вышел рассерженный Брентон, подумавший, что Стив снова стреляет пеликанов. Увидев распростертое на полу неподвижное тело кочегара, он застыл на месте. По доскам бежала струйка крови.

Капитан сбежал по ступеням трапа, перевернул кочегара на спину, послушал пульс и приложил ухо к груди; сердце не билось, он подумал, что Стив в состоянии аффекта убил себя сам, но, подняв глаза, увидел А-Ли, неподвижно стоящего с ружьем, еще дымившимся после выстрела. Брентон шагнул к нему, но кок угрожающе поднял ружье.

– Не подходи! – пронзительно крикнул он. – А-Ли тебя стреляй! Всех стреляй!

– Назад! – закричал Брентон, увидев краем глаза, что Дели вышла вслед за ним из каюты и стоит на верхней ступеньке трапа. – Скажи Джиму, чтобы он осторожно спустился сюда. У А-Ли, похоже, крыша поехала.

С другого конца палубы появился Чарли, из рубки осторожно спустился Джим. А-Ли размахивал ружьем, угрожая то одному, то другому. Узкие щелки глаз казались безумными, длинные зубы ощерились в злобном оскале.

– Отвлеките его внимание, а я зайду сзади, – сказал Брентон. Однако А-Ли прислонился спиной к кожуху, держа всех троих на прицеле, начал карабкаться на контейнеры и мешки с мукой, сложенные в передней части палубы; встав на перила, он забрался в рубку, а потом и на нее.

С этой верхней точки он контролировал все судно. В течение часа его уговаривали, угрожали, просили. Испуганная Дели слушала все это из-за двери своей каюты. Наконец, ей стало ясно, что Брентон, отчаявшись разоружить повара, решился лезть на рубку.

– Не сметь! Ходи нет! – кричал А-Ли. Голос его срывался на визг. – Я стреляй!! Я убивай до смерть!

Брентон, однако, знал свое. Дели хотела закричать и вернуть его, но она понимала, что нельзя отвлекать его внимание даже на секунду. Его властные глаза вперились в безумные глаза повара, в то время как он ни на минуту не прекращал говорить с ним, успокаивая, убеждая.

– Ну, что ты, А-Ли? Мы не сделаем тебе зла. Мы ведь друзья, правда? Ну, будь умницей, сойди вниз. Ты ведь не сможешь простоять так всю ночь. Тебе пора готовить ужин. Иди сюда, ну же! Этот кочегар ведь сам напросился. Мы тебя не виним, А-Ли. Мы только боимся, что ты упадешь. Иди, давай я помогу тебе…

Он уже поставил ногу на иллюминатор, голова его была вровень с крышей. Он стоял, не шевелясь, под дулом ружья, нацеленным в его голову, и все говорил, говорил…

Мало-помалу А-Ли расслабился и опустил ружье.

– А-Ли, дружище! Положи ружье и спокойно сходи вниз. Ты слышишь меня, А-Ли? Тебе не надо… – в этот момент он выдернул ружье из рук повара и бросил его стоявшим внизу людям, которые, не дыша, ждали развязки; затем он подхватил кока под колени и сбросил его на крышу кожуха. В мгновение ока повара скрутили и привязали к стойке на нижней палубе, после чего он бушевал и осыпал всех неистовой бранью на китайском и на пиджине еще два часа.

Послали в Уинвар лодку с нарочным, оттуда вызвали конную полицию, чтобы взять убийцу под стражу. А-Ли к утру успокоился, до приезда полиции его продержали взаперти в ванной комнате.

Брентон открыл бумажник, найденный на камбузе: в нем лежали бумажные купюры на тысячу фунтов. Когда прибыл из Берка полицейский, Брентон передал ему деньги и узелок с вещами А-Ли, а также письменные объяснения того, что произошло на судне, в том числе и оценку вызывающего поведения кочегара, спровоцировавшего китайца на выстрел.

Таким образом, экипаж сократился на двух человек. Срочно требовалось найти кого-то, кто умеет готовить. Взоры всех обернулись на Дели. Приготовление пищи считалось женским делом, а она была единственной на борту женщиной. Напрасно она убеждала всех, что никогда в жизни не стряпала, если не считать варки яиц.

К счастью, Брентон подарил ей на свадьбу поваренную книгу, и хотя Дели не припомнила, когда в нее заглядывала, теперь она стала ее настольной книгой, а ее рекомендации – столь же непреложными, как Священное Писание. Вскоре книгу было не узнать: ее страницы были загнуты, чтобы легче было найти нужный рецепт, залиты молоком, испачканы мукой.

Задача Дели упрощалась благодаря тому, что она располагала весьма ограниченными припасами. «Возьмите двенадцать яиц, взбивайте белки двадцать минут»… – читала она… и переворачивала страницу. Яиц не было, только сгущенное молоко и солонина, и лишь изредка дичь или выловленная в реке рыба. Из овощей – только картофель и лук.

Брентон прекрасно умел готовить, но считал это ниже своего достоинства. Тем не менее он взял на себя выпечку хлеба. Бен добровольно сделался подсобным по кухне: чистил рыбу и овощи, мыл посуду. Но каждое утро из камбуза доносился запах сожженных тостов или подгоревшей овсяной каши, а также крики Дели, когда что-то убегало или обжигало ей руки. Звон разбиваемой посуды, грохот падающих сковородок эхом отдавался меж высоких речных берегов.

Целую неделю они лакомились жареной бараниной; отощавшая и ослабевшая от засухи суягная овца пришла к реке на водопой и увязла в глине. Сначала они хотели вытащить ее и отпустить, но, решив, что заблудившаяся овца все равно пропадет, ее забили на мясо. Тушку подвесили в тенечке в мешке из муслина, закрывавшем ее от мясных мух.

Мужчины ели непропеченные пудинги и твердые ячменные лепешки. Им, видимо, даже нравилась стряпня Дели, и они просили добавки. Но сама она не заблуждалась на этот счет; повар из нее был аховый. «Я обязательно научусь! – не сдавалась она. – Человек с нормальным интеллектом может научиться всему из книг.»

Дели не могла проверять качество своих блюд на собаке, ибо таковой у них не было, но однажды она дала свежеиспеченную лепешку попугаю. Тот поглядел на нее с сомнением, подержал в клюве и склонил голову на бок: она явно не внушала ему доверия. Наконец, он изрек:

– Куда, к дьяволу, задевалась моя отвертка? Наверное, этот острый инструмент понадобился ему, чтобы раздробить жесткую лепешку. Не получив требуемое, он принялся шелушить ее, как шелушат миндаль, общипывая клювом верхнюю корку и рассыпая по палубе крошки.

– Попка хочет пить, – хрипло сказал он, покончив с завтраком. Дели принесла эмалированную кружку с водой и поднесла ему. Но он не стал пить, а начал купаться. Окунет в воду головку, пропоет песенку и забавно подпрыгнет на своей жердочке, будто танцует. Дели нарисовала его и сделала табличку: «Нед Келли на реке Дарлинг». Брентон повесил рисунок в салоне.

Долгими вечерами, когда спадала жара, капитан и команда ложились отдыхать на палубе, курили, рассказывали разные истории и гоняли москитов. Было нечто, почти нереальное в этих ночах на континенте, на тихой неподвижной реке. Ни звука вокруг, лишь изредка прокричит ночная птица. Это было разрядкой после знойного скучного дня.

На бархатном небосклоне сверкали огромные яркие звезды; когда всходила луна, эти безлюдные берега и грязная вода принаряжались в черный шелк, расшитый серебром. Воздух сухой и теплый, ни тумана, ни росы на листьях.

Наверное, уже в сотый раз Дели пожалела, что не родилась мужчиной: лежала бы сейчас на палубе и курила, участвуя в общей беседе. Иногда она присоединялась к ним, но не часто: мужчины не выказывали неудовольствия по этому поводу, но как бы то ни было, извечный антагонизм между слабым и сильным полом исключал ее из их круга. Появление на палубе женщины вызывало известное напряжение: свободно лежавшие мужчины принимали сидячее положение, начинали следить за своей речью, искоса поглядывая на ее мерцающее в темноте матовое лицо над белым воротником платья, и тут же отводили глаза. Ей явно недоставало женского общества.

Насколько было бы лучше, если бы я была стара и безобразна. «Когда мне будет пятьдесят лет… нет, шестьдесят» – для нее это было все едино: она не могла вообразить себя в таком возрасте.

На смену весне пришло лето, и стало очевидно, что в этом году «Филадельфия» не сможет продолжать плавание. Матросы становились все более недовольными и раздражительными, все чаще ходили на веслах в Уинвар и доставали дешевое вино или виски. Брентон решил рассчитать всех, кроме баржмена, помощника капитана, механика и палубного матроса. В крайнем случае второй баржей мог управлять и Бен, пока они не соберут команду, если вода поднимется.

Брентон запросил лошадей или волов, на которые можно было погрузить товары. Команда с первым дилижансом отправилась в Уэнтворт. Некоторые из них вернулись в Эчуку, но большинство собиралось работать по найму у фермеров, пока не подвернется место на каком-нибудь судне.

Заводь, где стояла «Филадельфия», мелела с каждым днем, но все же воды было достаточно, чтобы судно держалось на плаву, после того как его разгрузили. Товары перетаскали вручную и сложили в кучу на крутом берегу.

Но вода убывала. На борту становилось все жарче, все пустыннее. Помощник капитана ворчал, что хочет поехать на Рождество домой. Брентон согласился оплатить его проезд в один конец, до Эчуки, но жалованья ему не полагалось впредь до его возвращения.

Дели отказалась уехать к Бесси, как предлагал ей муж.

– Мне очень полезен этот сухой воздух, – сказала она. – Я уверена, что почти совсем излечилась. И кроме того, я не хочу расставаться с тобой – я не перенесу разлуки.

Он поцеловал ее и больше не настаивал. Ему вовсе не улыбалась перспектива довольствоваться услугами единственной женщины из местного трактира, которую делили меж собой все его матросы перед их увольнением. Если ему предстоит торчать здесь еще несколько месяцев, без женщины так же невозможно обойтись, как без еды и выпивки. Кроме того, он будет скучать по ней: она такая милая, хотя и не умеет готовить…

Стирали мужчины на себя сами, Дели стирала для себя и для Брентона. Она уходила с бельем в сторонку за рифы, где был омут. Когда она представляла себе, сколько грязи принимает в себя река, чай не шел ей в горло, хотя воду для него она тщательно кипятила.

Ниже каменной гряды река превратилась в узкий канал; ее ложе высохло и растрескалось, и лишь по самой середине протянулась редкая цепочка грязных луж. Однажды Дели наблюдала, как яростно борются за жизнь живые существа, скопившиеся на дне пересохшей заводи. Вода буквально кипела от неистового движения головастиков, водных жуков, личинок креветок и раков, боровшихся за последнюю влагу и содержащийся в ней кислород.

Она с ужасом смотрела на эту страшную и бессмысленную борьбу за выживание. К чему эта отчаянная борьба? – спрашивала она себя и не находила ответа.

Бен ухитрялся добывать рыбу, уходя вверх или вниз по реке, на омуты, где еще не рыбачил. Птицы побаивались неуклюжего корабельного остова, закрытого брезентом, однако на закате дня целые стаи черных какаду и маленьких горластых попугаев проносились в воздухе, точно косяки ярко-зеленых рыб.

Брентон знал названия их всех, но не он, а Бен сопровождал ее на этюды. Когда он приносил ей найденное яркое перо или пойманную рыбу, его пугливые темные глаза светились подлинным счастьем.

Он никогда не мигал ей, пока она рисовала, но когда картина была закончена, робко просил разрешения посмотреть. Его замечания были всегда уместны, они удивляли и радовали ее больше, чем похвалы Брентона, который всегда говорил «очень удачно!», что бы она ни сделала.

В известной степени мягкие спокойные манеры Бена восполняли для нее отсутствие женского общества. Брентон подарил ей на свадьбу швейную машину, и в долгие летние вечера у нее оказывалась масса свободного времени, чтобы заняться шитьем. Бен обнаружил удивительно тонкий вкус, выбирая для нее фасоны из женского журнала, отвергая одни как устаревшие, другие как слишком экстравагантные.

Как было бы славно, думала она с ноткой сожаления, иметь мужа, который замечал бы, что носит его жена. Брентон никогда не обращал внимания на то, как она одета. Если она спрашивала, что он думает о ее новом платье, он отвечал, что она больше нравится ему без ничего…

20

Только в следующем сезоне начались редкие дожди, и уровень воды в Дарлинге поднялся на высоту, достаточную для того, чтобы «Филадельфия» вместе с баржами прошла через каменную гряду, которая держала их в плену почти двенадцать месяцев. Они поспешили вниз но течению, набирая на ходу недостающих матросов и отбив телеграмму Джиму Пирсу, чтобы он ждал их в Уэнтворте.

После затянувшейся жары все почувствовали себя возбужденными. Умеренно теплые дни бодрили, а по ночам было прохладно. «Заиндевевшие» звезды сверкали на чистом голубом небосводе, холодный сухой ветер продувал насквозь серо-бурые равнины.

Они закупили первую в сезоне шерсть и загрузили одну баржу, на вторую шерсти не набралось.

Шел страшный 1902-й год. «Филадельфия» осторожно пробиралась вниз по реке Дарлинг; на носу ее постоянно находился матрос с шестом в руках, чтобы прощупывать фарватер. На ночь они приставали к берегу, так как плыть в темноте по воде, да еще вниз по течению, было небезопасно.

Хотя выжженная, высохшая земля, где полуживые от голода овцы раскапывали копытами даже солончаки, чтобы доставать съедобные корни, не была видна за крутыми серыми берегами, засуха тем не менее давала себя знать. У воды наблюдалось достойное жалости зрелище – истощенные, еле стоящие на ногах овцы, спустившись к реке на водопой, застревали в глине, не имея сил вытащить ноги.

Поначалу, внимая отчаянным мольбам Дели, матросы стреляли в несчастных животных, чтобы избавить их от предсмертных мук, но потом их стало слишком много. Дели заперлась в своей каюте и не выходила даже обедать, хотя теперь у них был новый повар. Она не ела ничего, кроме сухого хлеба и чая со сгущенным молоком. Ей казалось, что самый воздух, которым она дышит, заражен гниением.

Когда после долгого и трудного пути они, наконец, доплыли до места слияния с Мурреем, Дели испытала чувство огромного облегчения. Однако некогда величественная река была уже не та: длинная песчаная коса протянулась от устья почти до противоположного берега. Узкий пролив извивался между широкими топкими низинами, образовавшимися здесь впервые за многие годы. Коряги и затонувшие баржи, покрытые илом и ракушками, сохли на солнце.

При виде этого Брентон тихонько выругался.

– Мы не уйдем далеко по такой реке, – сказал он.

Загружая дрова на складе Фрэзера Смита, они узнали, что в этом году ни один пароход не поднимался выше Бич-энд-Папс.

И все же Брентон не встал на прикол. Пока оставались полдюйма воды под килем, он упрямо шел вперед.

За одним из поворотов их взорам предстало печальное зрелище: «Экцельсиор», слегка накренившийся на один борт, завяз в грязи. Было видно, что случилось это не сегодня и не вчера: сверху был натянут брезент, к берегу проложен настил из досок, на перилах палубы сохли рыболовные сети. Когда «Филадельфия» медленно проплывала мимо судна, его матросы в шутку кричали:

– Давайте к нам, будем загорать вместе. Все равно далеко не уйдете!

За следующим поворотом стоял уже целый порядок застрявших пароходов: «Оскар Уайлд», «Трафальгар», «Уорджери» и даже совсем маленькие суда, такие, как «Элерт», «Като», «Успех» и «Непобедимый».

Тедди Эдвардс, любивший всегда быть первым, ухитрился выйти вперед них, но тут «Филадельфия» вздрогнула и стала; ее колеса завязли в жидкой глине.

На этот раз они были не одни, не то что одинокая стоянка на реке Дарлинг в тысяче миль отсюда. Было нечто от дружеского пикника в этом собрании судов. Как говорится, на миру и смерть красна.

Дели во всяком случае чувствовала себя здесь много лучше, ибо долина Муррея была ничем иным, как широкой, затопляемой в разлив равниной, по которой река извивалась от одного ее края к другому. Перед Дели открывалась широкая панорама, ей больше не казалось, что она заперта в клетке – чувство, которое сковывало ее на Дарлинге.

С высоты верхней палубы она увидела заросли низкорослого эвкалипта – целое море темно-зеленых листьев и веток, и среди них, совсем близко от реки, открытое пространство пустынной, пострадавшей от засухи садоводческой фермы. Ее заборы были почти полностью засыпаны песчаными барханами, ее лужайки были усеяны белой известковой галькой.

Среди застрявших судов не было ни одного пассажирского, и Дели не видела женщин. Но на ферме, наверняка, должна была быть хотя бы одна женщина. Дели имела особые причины желать общения с женщиной: в последние несколько недель у нее зародилось подозрение, которое нуждалось в подтверждении.

На закате дня Дели направилась к ферме, окно которой тускло светилось в коротких легких сумерках.

Начинали зудеть москиты, и она двинулась по каменистой тропе к полуразрушенным воротам, которые вели на ферму. Дом состоял всего из двух комнат и пристроенной кухни.

Его единственное окно сверкало в лучах заходящего солнца, из трубы вился дымок, олицетворявший домашний очаг.

Замедлив шаги у низенькой веранды, Дели взглянула сквозь открытое окно на группу людей внутри. За грубым самодельным столом сидела женщина и шила при свете лампы. Ее седые волосы были небрежно стянуты в узел, глубокая складка залегла меж бровей, а кожа лица задубела от солнца и ветра. По обе стороны от очага, где грелся черный от копоти чайник, сидели мужчина и молодая женщина, судя по всему, его дочь, очень на него похожая мелкими чертами лица и пепельно-серыми волосами.

Что-то в неподвижных позах этих двоих привлекло внимание Дели. Девушка угрюмо смотрела на пылающие корни самшита, мужчина смотрел на девушку. Не было слышно ни звука, только пение закипающего чайника.

Дели прошла через глинобитную веранду и постучалась. Некоторое время внутри было тихо, потом раздались шаги, и дверь слегка приоткрылась. Женщина, державшая в левой руке лампу, разглядев пришедшую, хотела захлопнуть дверь, но Дели протянула ей котелок, который захватила с собой.

– Будьте так добры! Я с одного из тех кораблей, которые застряли на реке. Если вы продадите мне немного свежего молока, я буду вам очень признательна. Видите ли, мне нездоровится…

Ссылаться на болезнь, которую она считала излеченной, было не вполне честно, однако в последнее время Дели чувствовала по утрам странное недомогание. Женщина открыла дверь чуть пошире. При виде ее бледных щек и хрупкой фигурки суровое выражение лица фермерши смягчилось.

– Проходите! – сказала она вполголоса. Поставив лампу на стол, она провела Дели в столовую. Мужчина окинул пришедшую взглядом; девушка продолжала смотреть на огонь. Хозяйка зажгла свечу и направилась в пристройку.

У задней ее двери Дели увидела два больших чана с молоком, поставленных на отстой. Женщина взяла кувшин и наполнила котелок Дели наполовину.

– Извините, больше дать не могу, нельзя тревожить сливки. Зато я могу дать вам масла.

– Чудесно! Я не пробовала масла почти целый год. Только хватит ли у меня денег? – она смущенно вертела в руках смятые бумажки. Женщина взяла их, не глядя, и сунула в карман фартука. Дели начала ей рассказывать, как они бедствовали на Дарлинге.

– Хуже, чем у нас, не может быть нигде, – сказала хозяйка; она стояла, держа в руке завернутое в бумагу масло и смотрела в окно на темную, плоскую равнину. – Одни эти постылые эвкалипты, как я их ненавижу!

Она рассказала, какую страшную они пережили засуху, как пали от бескормицы все их овцы, как не налились и свалились фрукты, как лужайки покрылись галькой.

– Но у вас есть река!

– Да, если бы не она, было бы невыносимо. Но этот нескончаемый поток (я имею в виду не теперь, а в обычное время) рождает во мне тревожное чувство. За тридцать лет, что мы здесь живем, никогда еще вода не стояла так низко.

Она отвела взгляд из темноты и обернулась к гостье. Дели с изумлением увидела, как красивы ее глаза – большие, синие, ясные и чистые, как у ребенка.

– Тридцать лет! – воскликнула пораженная Дели. – Так значит вы замужем уже тридцать лет?

– А вы вышли совсем недавно, как я погляжу, – ее морщинистое лицо смягчилось доброй детской улыбкой.

– Год назад. Моим домом со дня свадьбы было судно. Мой муж – капитан. Приходите завтра к нам в гости.

– Я подумаю.

В эту минуту из-за одеяла, свисающего с потолка и отделяющего часть кухни, раздался жалобный, несколько гнусавый плач. Лицо женщины сразу приобрело прежнее жесткое выражение; брови ее нахмурились, меж ними пролегла складка, глубокая, точно борозда.

– Сара! – резко позвала она. Сунув масло в руки Дели, женщина открыла заднюю дверь и почти вытолкнула ее в ночь, между тем как из передней комнаты в кухню вошла дочь хозяйки.

Пораженная этим нежданным оборотом дела, ничего не видя в темноте после светлого помещения, Дели шла через двор наугад, спотыкаясь о брошенные старые колеса, куски ржавого железа, наполовину засыпанные песком. Наконец, она разглядела внизу, у излучины, огни «Филадельфии» и направилась в их сторону.

Погода стояла теплая, и она решила искупаться, благо в темноте ее не могли увидеть с соседних судов. Она натянула трикотажный купальник и закуталась в махровый халат. Как было бы славно войти в воду без всякой одежды, как делали девушки-туземки в бытность ее на ферме.

Отыскав песчаный берег и дно без водорослей, Дели отдалась прохладным объятиям реки. Течение почти не ощущалось, она плыла словно в большой ванне. Ей вспомнилось, как мисс Баретт учила ее плавать в верховьях реки: течение там было быстрое, девочка была напряжена и боялась воды.

Где-то сейчас мисс Баретт купается, наверное, где-нибудь в Европе, в Роне, Сене или Дунае. Теперь она, должно быть, состарилась… Это было невозможно себе вообразить.

Дели плыла между двумя звездными мирами: один вверху, другой внизу, отражающийся в спокойной воде. На «Филадельфии» кто-то громко закричал: «Ты только взгляни на эту рыбину, Чарли! Фунтов пятнадцать, не меньше». Послышался всплеск: сеть снова забросили в воду.

Дели вышла на берег, чувствуя себя возрожденной; все переживания, связанные с засухой, остались в реке.

Она уже подходила к сходням, когда Брентон окликнул ее с берега.

– Мы собираемся устроить ужин на свежем воздухе, дорогая! Переодевайся и приходи к костру. Держу пари, что ты никогда еще не пробовала такой рыбы.

Он оказался прав. Почти вся команда собралась у костра, и Брентон самолично руководил процессом жарения трески на проволочной решетке. Когда Дели передали ее порцию, положенную на ломоть хлеба, Дели нашла рыбу восхитительной: парная, зажаренная на открытом огне, запиваемая чаем из походного котелка… Дели показалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее.