Текст книги "Все реки текут"

27

– Тебе повезло, – сказала однажды Дели, – что ты не женился на идеальной хозяйке, которая бы все время торчала на камбузе, раздражая кока, стирала бы пыль с котла, пардон, с котлов, приводя в бешенство механика, и постоянно во все вмешивалась.

– Нет, это тебе повезло, – добродушно возразил Брентон. – Весь день ничего не делай, сиди да посматривай на проплывающий мимо ландшафт.

– Ты, разумеется, прав. Но теперь, мой дорогой, все будет иначе: я буду сидеть и вязать разные детские вещицы. Где-нибудь к будущему сентябрю они мне понадобятся.

Он испуганно отшатнулся.

– О, Господи!.. На этот раз нам надо быть осторожнее. Слышишь? Тебе надо будет покинуть судно и поселиться поближе к больнице. Я не хочу пройти через такое еще раз.

Она слегка улыбнулась на это «я».

– Не беспокойся, мне тоже не с руки рисковать. Я хочу поехать в Мельбурн, чтобы можно было проконсультироваться у специалиста и воспользоваться услугами акушерок и анестезиологов, особенно последних.

– Это ты сейчас так говоришь, но я-то знаю, какая ты непостоянная. У тебя всегда и во всем игра. В последнюю минуту ты можешь переиграть и заявить, что с тобой все в порядке…

– Нет, даю тебе слово. Я собираюсь показаться тому доктору, который ошибся насчет моих легких и так меня напугал, что я решилась выйти за тебя. Выходит, это он поженил нас с тобой.

Она посмотрела на его светлые, взъерошенные кудри, на его аквамариновые глаза, которые он обратил на нее с ласковым участием, забыв про корабельные дела. Ее захлестнула волна благодарности за все, что он дал ей, позволил почувствовать и пережить.

– Любимый, я так рада…

Брентон привлек ее к себе. Она спрятала лицо у него на груди, а он стал гладить ее мягкие темные волосы. Взволнованный голос Дели растрогал его, пробудив редкое для него чувство нежности к этому чувствительному, ласковому, неразумному созданию, пропахнувшему скипидаром и льняным маслом. Он недооценивал ее, зная, что она принадлежит ему, но ни одна другая женщина не имела над ним такой власти.

Пальцы его заскользили по ее шее, плечам… В физическом отношении замужество пошло ей на пользу: формы ее округлились, стали более женственными. Даже после знойного лета на Дарлинге кожа на ее шее казалась атласной под его губами. Только на белом лбу, между прямыми бровями залегла тревожная складка, которую оставили минувшие годы. Кожа лица была цветущей, как это бывает у многих женщин, носящих ребенка.

– Почему это Бен постоянно чистит твою обувь? – внезапно спросил он с кажущимся безразличием. Он отстранился от нее и заглянул в темно-синие глаза. – Уж не начинает ли он засматриваться на тебя, как баран на новые ворота?

– Ну, что ты? Ведь Бен еще мальчик, – сказала она со смехом.

Брентон тоже засмеялся. В действительности он не сомневался на ее счет: весь его любовный опыт доказывал, что женщина от него не уйдет никогда. Первым утрачивал интерес к партнерше всегда он.

Брентон уже наигрался новой игрушкой – сдвоенным котлом, и Чарли не упускал случая напомнить ему, во что обходится эта забава. Время, выигранное за счет скорости, терялось у дровяных складов, так как заправляться надо было вдвое чаще и вдвое больше.

И тут ему на глаза попалось объявление о продаже подержанного двигателя с большим котлом и тремя топками. Новая идея увлекла Брентона. Дели беспокоила сумма, затраченная на приобретение новинки, а Чарли мрачно предсказывал, что топлива она будет съедать еще больше, чем двойной котел. Брентон, однако, ссылался на другие пароходы, такие как «Жемчужина» и «Шеннон». В конце концов новый котел был установлен.

Дели пробыла некоторое время в Уэнтворте, занятая покупкой детских вещей. Предстоящее материнство вновь наполняло ее смешанным чувством радостного ожидания и тревоги.

Когда, после переоборудования, «Филадельфия» вышла в свой первый рейс, она летела, точно на крыльях, оставляя позади даже такие быстроходные суда, как «Ротбари» и «Южная Австралия».

Наконец-то Брентон был удовлетворен. Дели умоляла его отказаться от опасной привычки подныривать под работающие колеса, тем более, что вращались они теперь много быстрее. Но он лишь посмеивался над ее страхами.

– Мы с «Филадельфией» свои люди, – хвастливо говорил он. – Она не причинит мне вреда, правда, старушка? – И он нежно похлопал рукой по штурвалу. – Теперь, когда скорость возросла, требуется меньше времени, чтобы колесо прошло надо мной, а значит и опасность уменьшилась. Понятно тебе?

Но Дели не было понятно. Отнюдь! Уже не в первый раз она ощутила ревнивое чувство к своей тезке. Ревность к судну! Это было глупо, но что поделаешь? Дели просила, чтобы он остался с ней в Мельбурне, но он не видел в этом необходимости. О ней позаботится Имоджин, а потом акушерки и няни.

28

В августе Дели пустилась в долгое и утомительное путешествие по железной дороге – из Милдьюры в Мельбурн. Она ехала рожать, уверенная в том, что у нее будет мальчик. Возбуждение ее было столь велико, что она не чувствовала усталости после целой ночи езды.

На следующее утро показались пригороды Мельбурна с их заборами, двориками, дымящимися трубами. Дели, точно Господь Бог, взглянула из окна вниз на проносящиеся мимо бесчисленные фигурки людей. Рекламные щиты вокруг станции, рекламы, намалеванные на стенах зданий, автомобильный транспорт, заметно прибывающий на улицах, – все порождало ощущение захватывающего приключения.

В условленном месте ее ждала Имоджин с извозчиком. Дели нашла ее похудевшей и усталой. Имоджин сняла квартиру в большом здании в центре города с видом на серые крыши Мельбурна, на серебристую Ярру, на забитую судами гавань.

Удобно расположившись в кресле, Дели позволила Имоджин приготовить чай и распаковать чемодан. Тем временем обе подруги без умолку болтали обо всем, что произошло за год. Дели никогда не мешала другим сделать что-то для нее, если им этого хотелось. Она полностью расслабилась.

– О, как чудесно оказаться снова в Мельбурне, даже в моем положении, с такой фигурой! Я не собираюсь лишать себя удовольствий: когда еще представится другая такая возможность!

Через две недели она угодила в больницу, намного раньше, чем рассчитывала. И все же она настраивала себя на то, что бояться нечего, что все будет хорошо. До самого конца родов ей давали вдыхать обезболивающий препарат; члены ее онемели, а боль кружила где-то над головой, сконцентрированная в виде цветного шара. Когда она пробудилась, ее слуха коснулся сердитый крик новорожденного.

Будучи еще очень слабой, она тем не менее настояла, чтобы ей показали ребенка сразу. Няня принесла маленькое сморщенное черноволосое существо с лиловым лицом, чьи слабые кулачки в бессильном гневе молотили холодный враждебный воздух. И все-таки это был живой ребенок! Она вздохнула с облегчением, и как только отошел послед, забылась тяжелым сном.

Для сына – все самое современное! Из больницы Дели везла его в автотакси. Она очень боялась сидеть в машине, которая катила со скоростью около двадцати миль в час. Ей было стыдно, что она произвела на свет это маленькое, тощее, некрасивое существо, утопающее сейчас в длинных пеленках и складках одеяла. Брентон наверняка рассчитывает на более крупного и более симпатичного сына (она сразу же отправила ему телеграмму). Про себя она решила, что запишет сына под фамилией своего отца – Гордон.

Имоджин, дежурившая у окна, сбежала по лестнице, чтобы помочь подруге.

– Дай его мне… Ах ты моя лапочка, крохотулечка… – замурлыкала она.

Дели решительно этому воспротивилась: она понесет его сама! Ее сын – мужчина, и обращаться с ним надо соответственно. Она, мать, не потерпит никакого сюсюканья. «Мой сын! – шептала она с гордостью. – Мой сын…».

Имоджин, которая в это время была свободна от очередного любовного увлечения, ухаживала за Дели, как за родной дочерью. Дели настояла, однако, на том, что будет оплачивать свое питание сама. Ребенка она кормила грудью. Имоджин оставалась с ним, пока Дели между двумя кормлениями ходила по мастерским, чтобы заказать рамы для картин. У нее собралось достаточное количество незаурядных холстов, и она чувствовала, что произведет впечатление на мельбурнские художнические круги.

Предприятие было рискованным. Дели подсчитывала расходы, загибая пальцы на обеих руках: печатание приглашений и каталогов; рамы для картин; аренда помещения и сверх всего пятнадцать шиллингов в неделю служителю… Она с тревогой ожидала результатов.

Дели надеялась, что самую большую картину – оранжевые скалы, отраженные в водах залива, – приобретет картинная галерея, и оценила ее в сто гиней.[20]20
  Гинея – старинная английская монета, равная 21 шиллингу.


[Закрыть] Однако все оказалось не так просто; хотя женщины-новеллисты воспринимались в этой стране наравне с мужчинами, женщинам-художницам было гораздо труднее. Лишь немногие из них были представлены в галерее Мельбурна. В ее пользу говорило, правда, то обстоятельство, что она училась в художественном училище при галерее и уже тогда подавала надежды.

Журналистов пригласили на специально для них устроенный просмотр. Обозреватель из «Аргуса» оказал ей большую услугу, охарактеризовав «Жену рыбака», как «вызывающе чувственную» картину; вместе с тем он восхитился великолепно выписанной женской плотью и гармоничной композицией картины. Такой отзыв обеспечил художнице приличные сборы, так как степенные жители Мельбурна повалили на выставку в расчете на шок.

Газета «Эйдж» восхищалась пейзажем со скалами, сочными, пылающими красками и импрессионистской техникой, с помощью которой ей удалось передать самый дух этих необжитых районов штата Виктория, вызвав в памяти пейзажи Альфреда Сислея.

Дели пошла в публичную библиотеку и взяла альбом репродукций с картин этого художника и других французских импрессионистов. 1870 холстов, даже в репродукциях, поразили и восхитили ее великолепным мастерством, живостью красок, мягким лиризмом, дающим почувствовать, что художник влюблен в трепетное голубое небо, в реку, извивающуюся меж высоких скал. Скорее всего эти пейзажи были написаны в Австралии, на нижнем Муррее.

Дели приободрилась, когда удалось продать несколько небольших холстов. И вдруг пришел триумф: три члена Совета Национальной галереи посетили выставку, после чего ей сообщили, что Совет принял решение приобрести «Жену рыбака» за сорок гиней.

Никто, однако, не заговаривал о покупке самой большой картины, и Дели ломала голову, что же с ней делать: она была слишком велика, чтобы везти ее обратно на судно или оставить в тесной квартирке Имоджин.

В последний день перед закрытием выставки в зале появился хорошо одетый джентльмен с коричневым лицом и остроконечной белой бородкой, которая совсем ему не шла. Он несколько раз подходил к портрету старого Хэрри, под которым был наклеен красный квадратик картона с надписью «продано».

Напоследок он вручил служителю чек и ушел прежде, чем тот успел прикрепить красную табличку «продано» к большой картине «Скалы на реке Муррей». У Дели было такое чувство, что она видела этого человека раньше: его темные удлиненные глаза казались ей до боли знакомыми. Под оставленным им чеком она прочла подпись «В. К. Мотеррам» и поняла, что это, вероятно, отец Несты.

Радость по поводу продажи картины была, омрачена болью воспоминания, удивившей ее своей остротой. Ей припомнились те горькие минуты, когда она уничтожила портрет Несты. Где она теперь? Наверное, вышла замуж и уехала на другой конец света, слишком благополучная или слишком занятая, чтобы продолжать свои литературные опыты.

В общей сложности выставка принесла ей сто пятьдесят фунтов за вычетом всех расходов – совсем неплохо для первого раза. Но самым главным результатом выставки было приобретение ее картины Национальной галереей, что означало признание ее как художника. Теперь она знала, что добилась-таки успеха.

Она известила обо всем мужа телеграммой, почти такой же ликующей, как и о рождении сына. Пусть знает, так ли уж напрасно тратит она свое время! Затем она занялась покупками, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие тратить свои собственные деньги. Она приобрела изысканные вещи для малыша, новую ночную рубашку для себя, туалетный несессер для Брентона, подарок для Имоджин. Она уже начинала скучать по мужу, по реке. В городе было приятно погостить, но не более. Дели собралась покинуть Мельбурн.

Ей не приходилось опасаться, что отец занежит, забалует сына. Когда она впервые в присутствии мужа распеленала ребенка, Брентон взглянул на своего наследника с любопытством, как на некое необычное явление, дал ему подержаться за большой палец руки и отошел, насвистывая модный мотивчик. Подойдя к раковине, он начал разглядывать свои задние зубы в висящем над ней зеркальце.

– Правда, он похож на тебя? – спросила Дели, удрученная его реакцией. Ребенку было уже пять недель, и он теперь стал больше соответствовать ее представлениям о том, каким ему следует быть.

– Он ни на что не похож! – сказал Брентон.

– Конечно, он слишком маленький. Я думала, что волосы у него будут белокурыми… Няня говорила, что цвет волос у них меняется.

Она приготовилась к кормлению и расстегнула высокий воротник платья. Брентон неодобрительно наблюдал, как энергично сосет грудь его сын, как жадно он прильнул к соску. Не дождавшись конца кормления, муж вышел из каюты. Когда он вернулся, Дели забавляла малыша, склонившись над ним, а он пытался достать руками ее темные волосы. Брентон нетерпеливо прошелся по каюте. Наконец, он не выдержал:

– Ну, хватит! Положи его на место!

– Сейчас положу. После кормления он любит поиграть.

– У него будет несварение, и ночью он не даст нам спать!

Как только ребенка положили в кроватку, он заплакал. Молоко от усталой и возбужденной матери беспокоило малыша, часть молока он срыгнул в виде свернувшейся творожистой массы. Дели взяла его на руки, вытерла ему рот, похлопала по спинке и положила обратно. Он продолжал плакать.

– Я ухожу! – сказал Брентон. – Не могу выносить этого писка.

Сидя у детской кроватки, Дели прислушивалась к его удаляющимся шагам, гулко раздающимся на деревянных ступенях пристани. Ушел… И это в первый вечер по ее возвращении домой. Когда ей было так важно поговорить с ним, выложить переполняющие ее новости; когда она, спустя долгие месяцы, может лечь с ним в постель. Может, он ревнует ее к собственному ребенку?

Она сидела, будто оглушенная, не слыша плач малыша. Когда он уже начал заходиться криком, она вынула его из кроватки и спрятала лицо в нежное тепло крошечного тельца.

Наконец, сын заснул у нее на руках. Дели знала, что балует его. Ну и пусть! Она уложила его и привернула лампу; потом разделась и облачилась в новую ночную рубашку с лентами, купленную в Мельбурне, вынув металлические шпильки, аккуратно сложила их на туалетном столике и провела щеткой по волнистым блестящим волосам.

Лежа на койке, она отвернулась от лампы и принялась изучать собственную тень на деревянной стене; бесформенная горбатая масса, край простыни, изогнутые ресницы, выемка над щекой… Если бы сейчас карандаш… Но она слишком устала, чтобы вставать.

Вздохнув, она перевернулась на другой бок. Теперь она смутно различала сквозь москитную сетку головку сына в кровати. Вдруг глаза ее расширились и застыли; ребенок лежал совершенно неподвижно, не было ни малейшего намека на дыхание!.. Объятая страхом, она вскочила с койки и отдернула полог.

Веки малыша были плотно закрыты, лицо, побагровевшее во время плача, теперь было спокойным и имело естественный цвет; маленькая рука была сжата в кулачок, напоминавший белый цветочный бутон. Дели затаила дыхание и присмотрелась: грудь его едва заметно колебалась под легким одеялом. Он жив, он дышит!.. Во сне он причмокнул губами, будто сосал грудь.

Улыбнувшись собственной глупости, Дели снова прикрыла кроватку сеткой и вернулась на свою койку.

Немного погодя подушка стала нестерпимо горячей. Дели приподнялась на локте и перевернула ее. В изголовье кровати что-то блеснуло при свете лампы – что-то желтое торчало между спинкой кровати и деревянной стеной. Она ковырнула блестящий предмет ногтем; сначала он ушел глубже в щель, но потом она изловчилась и достала его. Это была шпилька для волос, изготовленная из желтой, под золото, проволоки. Дели никогда не пользовалась шпильками этого цвета.

– Вы брали на борт пассажиров во время последнего рейса? – спросила она у помощника капитана, как будто уточняя уже известную ей информацию. Брентон отдыхал в каюте после смены, и Джим Пирс вел судно через живописный Мурна-Рич, где наклонившиеся над водой деревья, казалось, вырастали из своих собственных неподвижных отражений.

Она ни словом не обмолвилась мужу о найденной шпильке. Ее подозрения могли оказаться безосновательными, и в любом случае она не собиралась устраивать сцену ревности: он все равно не скажет ей правды.

– Да, у нас были пассажиры, – хмуро ответил Джим. – Парень с сестрой. Так во всяком случае он ее отрекомендовал, – помощник отвернул штурвал на три сектора и направил указатель на ствол эвкалипта, почти в самом конце плеса. «Филадельфия» пошла теперь наискосок, к противоположному берегу реки, следуя по невидимому фарватеру.

– А где же они спали?

– В салоне, отгородившись повешенным одеялом. Ну и стерва она, я вам скажу! Поднимется в рубку, когда я на дежурстве: «О, господин Пирс, можно вас побеспокоить? Мне очень нравится смотреть, как вы управляетесь с таким громадным колесом!» – он зло передразнил дамские интонации и ужимки. – Я прямо боялся оставаться с ней наедине.

– Капитан, я думаю, не испугался бы…

– Она и на нем пробовала свои штучки, только он на них не клюнул, можете не беспокоиться…

Видя, что допустил промашку, он постарался ее исправить:

– Она была уже не первой молодости, хотя и молодилась. А он, брат ее, все время играл в карты. Нагрел меня на пару фунтов, а я у него ни разу так и не выиграл.

Дели положила локти на раму иллюминатора и прижалась лбом к стеклу. Сердце ее, казалось, подкатило к самому горлу. Она сказала внешне спокойно:

– А разве ты не знал, что шулера всегда имеют белокурых сообщниц?

– Шулера, говорите? Держу пари, что они шулера! И волосы у нее, действительно, желтые были, можно назвать их и золотистыми, хотя выглядят они не совсем натурально. Очень подозрительная пара, в общем и целом.

– Как-никак она была единственной женщиной на судне в мое отсутствие. За столом, по крайней мере, – Дели проговорила первое, что пришло в голову, и выбежала из рубки. В каюту она не пошла – там был Брентон. Вместо этого она спустилась на нижнюю палубу, потом на нос корабля. Перегнувшись, она неотрывно смотрела на зеленую воду, клубящуюся за бортом.

«У нее были желтые волосы, значит, она пользовалась желтыми шпильками! Она спала на нижней койке в капитанской каюте, на той самой койке, где…» Дели изо всех сил ударила кулаком по эвкалиптовому блоку форштевня, но боли не почувствовала. Невидящими глазами она смотрела на зеленую водяную спираль за бортом.

29

Откуда было знать, думала в отчаянии Дели, каково растить детей на борту судна? Она не могла им сказать: «Бегите на улицу и поиграйте», никогда не могла расслабиться и забыть свои вечные опасения, что они свалятся в воду. Она никогда не предполагала иметь больше одного ребенка, максимум двоих – и то после достаточного перерыва. Но не успела она оглянуться, как у нее уже было трое детей, при том, что старший еще не вполне твердо держался на ногах.

После того горького открытия она дала себе слово не рожать больше. «Гордон – мой!» – решительно заявила она. – «Он будет носить мое девичье имя!» Брентон поворчал, но уступил. Она решила ложиться спать рано и притворяться, что спит – и так каждую ночь, пока он не поймет, что она больше не хочет быть игрушкой в его руках, не хочет делить его с первой попавшейся ему под руку пассажиркой.

Ей следовало бы знать, что все это не достигнет цели. Она все еще любила его, независимо ни от чего. Его чары, его власть над ней были сильны, как прежде. В первую же ночь после ее разговора с Джимом, Брентон вошел в каюту, как только она положила ребенка в кроватку, и ничтоже сумняшеся заключил жену в объятия.

В первую секунду она напряглась, но сразу же расслабилась и прильнула к нему, сдавшись безо всякой борьбы. Когда он положил ее на нижнюю койку, она встала.

– Только не здесь! – пробормотала она и ухватилась за край верхней койки.

– Ты где-то повредила руку, любимая, – сказал он, заметив ссадину на тыльной стороне ее ладони.

– Пустяки, – хмуро сказала она. – Я, видно, ушиблась обо что-то…

Дели лежала неподвижно и смотрела в стену поверх головы мужа, в то время как Брентон гадал, что с ней такое произошло. Не мудрствуя лукаво, он пришел к заключению, что она еще не вполне оправилась после родов. Позднее все станет на свои места. Он лег поудобнее, положив голову ей на плечо, и преспокойно заснул. А Дели так и не смогла заснуть, пока не пришло время кормить ребенка.

Потянулись кошмарные годы: бессонные ночи, дни, заполненные стиркой пеленок, цыканьем на детей, которые раздражали отца, детские хвори, с которыми приходилось справляться без помощи семейного доктора.

– Трое сыновей! – сказала Дели однажды вечером, складывая пеленки на столе, стоящем в салоне. – А вместе с первым так целых четыре. Я чувствую себя, точно леди Макбет, которой муж велел приносить одних сыновей.

– Я хочу иметь дочь, – упрямо сказал Брентон, – чтобы она ходила за мной в старости.

– Более вероятно, что она выскочит замуж и уедет на край света. Но, кроме шуток, мы не можем позволить себе еще хотя бы одного – у нас просто нет места.

– Я понимаю, но что же нам делать? Все, что мы применяли, не срабатывает.

– Остается попробовать последнее средство – спать отдельно. Оно сработает безотказно.

Он посмотрел на жену с недоумением, но она сохраняла непреклонный вид. Стоило ему, однако, протянуть руку и привлечь ее к себе, как она ощутила знакомую теплую волну и восхитительную слабость во всем теле. Сопротивление не имело смысла.

– Нам надо соблюдать предельную осторожность, – сказала она чуть слышно.

– Мамочка! Горди хочет пить! – донеслось из соседней каюты, которая уже давно превратилась в детскую. Младенец, лежащий в кроватке по соседству с их койкой, закашлялся и заплакал; немного погодя плач перешел в громкий рев.

– Вот и еще один способ, – сказала она, высвобождаясь из объятий мужа. – Скоро у меня просто не будет времени на то, чтобы зачать дитя.

Она сунула ребенку пустышку и налила воды для Гордона, но когда она вошла в детскую, тот уже снова заснул. Маленький Бренни открыл глаза на свет лампы, поморгал своими длинными ресницами и сердито нахмурился. Она потрогала Гордону лоб под шелковыми белокурыми кудрями: он был горячий и влажный. Она сдернула одно из покрывавших его одеял, поцеловала Бренни и вышла. Гордону снятся страшные сны, если укутывать его слишком тепло; он просыпается с испуганными криками и долго не может успокоиться.

Дели подошла к перилам и посмотрела в тихую ночную тьму.

Теперь ей, двадцать девять лет, не увидишь как стукнет тридцать. Тридцать лет! А что она успела сделать? Что может она еще успеть сделать с тремя крошками на руках?

Она теперь почти ничего не писала. Ее переполняли идеи, замыслы, варианты композиции картин, более заманчивые, чем все прежние. Перед ней вставали необъятные засушливые просторы, тягомотное знойное лето, безоблачные небеса; они заполняли все ее существо, требовали воплощения на холсте, выражения ее собственного видения этой огромной южной страны, прежде чем оно затуманится и будет утрачено. Но времени не было, как не было и выхода.

Бывали дни, когда Дели охватывала острая потребность рисовать. Но тут раздавался плач проснувшегося ребенка и начиналась нескончаемая череда утомительных и отупляющих домашних дел, заканчивающаяся поздно ночью, когда, совершенно обессиленная, она падала на койку.

Иногда ей мнилось, что она попалась в ловушку, как многие другие люди, как ее родной отец, всю жизнь мечтавший о путешествиях. Силки, хитроумно расставленные самой Природой, выглядели так заманчиво, что она потянулась к ним по своей воле, с радостью и любопытством. И слишком поздно услыхала, как захлопнулась железная дверь и повернулся тяжелый ключ в замке.

Борта судна огородили теперь проволочной сеткой на высоту около трех футов, но Гордон, которому скоро должно было исполниться четыре года, уже начинал карабкаться на нее. Худой, подвижный мальчик с белокурой головкой унаследовал от отца волевой подбородок и прямой нос, а от матери ему достались темно-синие глаза, огромные и ласковые.

Бренни был шатеном, но в остальном полностью повторял отца: густые кудри, аквамариновые глаза, взгляд прямой, лишенный мечтательности. Он доставлял матери меньше хлопот, чем остальные. Младший, Алекс, родился слабеньким; по ночам его мучил кашель, и мать укачивала его часами, валясь с ног от усталости. Доктора ничем не могли ему помочь.

Почти каждый месяц у него обострялся бронхит, по неделям держалась температура. Тогда Дели не отходила от него, опасаясь воспаления легких. Она боялась, что ей его не выходить и что он уйдет к своему безымянному брату, похороненному в одинокой могиле на берегу реки. Порой ей вспоминалась незнакомая женщина, мать троих детей, которых она похоронила в песчаных могилах у подножия дюны под Эчукой. «Несчастная! – думала Дели с сочувствием. – Самое страшное на свете это пережить своих детей».

Ей много помогал Бен. Он носил на руках младшего, когда тот болел, и играл с Бренни. Старший, Гордон, ходил по пятам за отцом, помогал удерживать штурвал, вцепившись в ручки так крепко, что его тельце поднимало в воздух. С тех пор как он стал ходить, отец проявил к нему интерес и начал учить плаванию.

По утрам Брентон с грохотом спрыгивал со своей койки (он не умел вставать тихо, какой бы усталой ни была жена). Через минуту она слышала всплеск – значит, он прыгнул за борт. Сейчас он будет громко звать сына, а вместе с ним проснутся и двое других. Дели встала и шла за Гордоном.

– Горди! – шептала она, – Папа уже купается. Ты будешь учиться плавать?

– Д-да, мамочка! – Гордон садится в постели, вид у него несколько испуганный. Она поднимает его и помогает ему освободиться от мокрой пижамы и натянуть плавки. Его белокурые волосы стоят торчком, глаза заспанные, щеку он отлежал.

В камбузе начинает возиться кок. Кочегар разжигает топку и заправляет ее поленьями.

Она ведет сына на нижнюю палубу и приподнимает его над сеткой. Брентон медленно плавает вдоль берега.

– Прыгай, Горди! – кричит он.

Мальчик вздрагивает всем телом и делает движение назад. Он явно боится.

– Прыгай, тебе говорят! – Брови отца хмурятся, он ждет, плывя стоя. – Считаю до трех! Если не прыгнешь сам, я поднимусь и брошу тебя в воду, как щенка! Мне не нужны трусы! Раз… два… три!..

Гордон, выбрав из двух зол меньшее, наконец, прыгнул. Дели облегченно перевела дух. Теперь все в порядке: сын выйдет из воды довольный. Но он – нервный ребенок, и у нее есть основания думать, что его ночные кошмары связаны с уроками плавания.

Как только среднему сыну исполнилось три года, отец начал учить и его. Сразу же обнаружилась разница между сыновьями: Брентон чувствовал себя в воде, как утка.

Подбородок у него твердый, как у отца, нос короткий, характер решительный. Уж если он что-то задумает сделать, никто его не остановит. Он прыгает в воду по первому слову, и если бы отец велел ему прыгнуть с крыши рулевой будки, мальчик прыгнул бы не раздумывая. Плавает он, как рыба, и уже обгоняет старшего брата.

– Это – будущий чемпион! – с гордостью говорит Брентон.

Стоянка у них была в Моргане, более известном, чем Северо-западная излучина, или просто Излучина. Этот город красивым не назовешь: дома, сложенные из неотесанного камня и покрытые рифленым железом, тянутся вдоль голых каменистых скал; ни деревца, ни сквера; в летнее время горячий северный ветер гонит серые облака пыли вдоль главной улицы города.

И все же река, когда отойдешь от оживленной гавани, где выгружаются и загружаются вагоны из Аделаиды, являет взору еще сохранившуюся прелесть. Полупрозрачная зеленая вода спокойно огибает желтые скалы; вдоль кромки берега стоят величественные эвкалипты, и каждое дерево клонится к своему отражению, будто беседуя с ним о чем-то сокровенном.

Джим Пирс, получивший от хозяина сертификат, покинул судно и приобрел собственный пароход. Чарли Макбин все еще служил у них механиком. Бен учился заочно на помощника капитана. Для того чтобы получить эту профессию, ему не требовалось научиться вести корабль по звездам или определять высоту солнца над горизонтом; однако нужно было держать в голове всю речную систему, нарисованную на карте. Его могли спросить о любом пункте на извилистом фарватере, протяженностью свыше трех тысяч миль; о реках Уакул, Эдвардс, Маррамбиджи и Дарлинг, если даже он не собирался плавать нигде, кроме реки Муррей.

Он должен был знать высоту подъемных мостов на верховьях рек, конфигурацию Муррея у Поллард-Каттинг, глубину дна у гавани Гулуа, расстояние между опорами моста в Эчуке, расположенной отсюда на расстоянии тысячи миль.

– Ты уверен, Бен, что тебе надо именно это? – спросила однажды Дели, застав его за изучением большой сорокафутовой карты, которую он принес из рубки. У тебя хорошая голова, ты можешь подготовиться и получить стипендию в колледже, а потом поступить в университет.

Бен выслушал ее с удивлением.

– Но сколько уйдет на это времени! Пройдут многие годы, прежде чем я начну что-то зарабатывать, – сказал он.

– Ну и что? Ты ведь не собираешься обзаводиться семьей. А может у тебя есть невеста, а, Бен?

Он покраснел.

– Нет, дело не в этом. Просто я не могу себе представить жизнь без реки, – его застенчивые темные глаза выразительно посмотрели на нее и потупились.

Смысл этого взгляда можно было истолковать так: я не могу и подумать о том, чтобы оставить реку, потому что это означало бы расстаться с тобой.

Слегка покраснев, Дели нагнулась над своим младшеньким, который выковыривал шпаклевку из щелей между досками палубы. Кашель у него постепенно проходил, и он стал быстро прибавлять в весе. Дели не забыла, что именно Бен принимал у нее первенца, благодаря чему между ними установилась некая интимная связь.

Она начала ползать по палубе, рыча, будто медведь. Ребенок весело засмеялся. Бен хлопнулся рядом с ней на колени. Сердито рыча, они ползали между корзин и бочонков, Алекс ползал и рычал вместе с ними. Восьмилетняя разница в возрасте двух взрослых совершенно не чувствовалась.

На палубу с громкими воплями выбежал Бренни. Рот его был широко раскрыт, лицо побагровело.