Текст книги "Все реки текут"

Доктор тем временем вернулся домой. Получив нужный документ, Чарльз перевел дух: это какой-то кошмар!

Когда они вышли на раскаленную улицу, Дели вдруг споткнулась и протянула руку, чтобы ухватиться за створку ворот, над которыми раскачивался газовый фонарь в квадратной металлической сетке. В ушах у нее звенело, глаза застилало черным.

Очнулась она в приемной доктора.

– Это у вас от нервного перенапряжения, мисс, – строго сказал тот. – Слишком много всего в один день. Вам не следует возвращаться на кладбище, тем более в такую жару. Если у вас есть в городе друзья, у которых вы можете остановиться, я не советовал бы вам ехать сегодня на ферму.

– Я живу здесь, а не на ферме, – сказала она.

– Отправляйтесь к себе и сразу ложитесь в постель.

– Я отвезу ее, доктор, – сказал Чарльз. – Бедная крошка ничего не ела весь день.

– Но я должна проводить тетю! – запротестовала Дели. – Но стоило ей встать на ноги, как она вновь пошатнулась.

По пути в пансион, они завезли сиделку. Чарльз помог Дели подняться наверх, и она с облегчением забралась в постель. Внутри у нее была пустота, все члены болели, точно ее избили палками.

Когда хозяйка принесла ей обед, Дели с неимоверным трудом заставила себя съесть картофельный салат, запив его чаем. На холодную отбивную она даже не взглянула: во рту у нее был вкус смерти. Никогда больше не прикоснется она к мясной пище!

7

Осенью пришло коротенькое и очень бодрое письмо от Кевина Ходжа. По-видимому, ему нравилась опасная армейская служба, позволившая ему повидать полсвета.

«Мы выступили 3-го января и прибыли в местечко Катал, где и сразились с отрядом из двухсот буров. Мы преследовали их до самой границы; двое наших товарищей ранены. Бедняга Баретт не перенес трудностей пути и через два дня скончался от ран. Вчера нам доставили почту. Я получил письмо от тебя и газеты от отца. Было приятно узнать твои новости и просмотреть старушку «Риверайн Геральд». Я служу в пулеметной части, пулемет системы «Максим» делает 700 выстрелов в минуту; его обслуживает расчет из пяти человек. Отличная машина…»

В городе состоялась панихида по Джорджу Баретту, были произнесены речи о тех, кто «отдал жизнь за Империю». Но в письме Кевина не было ложного пафоса, о смерти он упоминал вскользь, как о неизбежных издержках войны.

Военные сводки становились все тревожнее. Мафекинг окружен, положение его защитников безнадежно – эта новость, полученная по электрическому кабелю, всколыхнула весь город. Газета «Геральд» выпустила специальный плакат: МАФЕКИНГ НАШ! Звонили все колокола, церковные и пожарные, горячие головы палили из ружей и пулеметов; в пансионе, где жила Дели, на всех зеркалах было написано мылом: «Мафекинг наш!»

Она навестила Чарльза только один раз. Верная Бэлла, все такая же пухлая и жизнерадостная, готовила ему сносную еду, но по углам кухни висела паутина, а некогда чистейший кухонный стол стал серым от грязи.

В первый же день по приезде, Дели, ковырнув вилкой поданную на завтрак яичницу, заметила темно-зеленые пятна, украшающие ее снизу. Можно было себе представить санитарное состояние сковородки!

Новая служанка Джесси вела себя бесцеремонно и даже нагло. Дели поняла причину такого поведения, когда поднявшись на другой день рано поутру, увидела, как дерзкая девчонка выскользнула из комнаты, где по-прежнему спал Чарльз. Джесси стала неофициальной хозяйкой на ферме.

Дели грустно подумала, что Чарльз примирился с убожеством его теперешней жизни. Ему уже поздно меняться, и он никогда не найдет белую женщину, которая могла бы занять место Эстер. Дели видела, что дядя опустился, и что его внешность не располагает к себе: на лице многодневная щетина, усы запущены, глаза слезятся, веки покраснели. Вероятно, именно жена заставляла этого ленивого от природы человека держать форму и соблюдать аккуратность во всем. А, может быть, процесс распада личности начался уже давно и стал более заметным теперь, когда разрушился привычный уклад.

Она вернулась в Эчуку с твердым намерением не бывать больше на ферме. Разумеется, ей всегда приятно повидать Чарльза, который был когда-то ее единственным союзником в чужом для нее мире; но слишком тяжелые воспоминания будят в душе эти места.

После смерти Или в хозяйстве стали заметны печальные следы упадка: сломанные ворота, шатающиеся заборы, птицы, хозяйничающие там, где раньше радовали глаз аккуратные грядки с овощами и цветочные клумбы.

Первый свежий ветер, задувший с реки, Дели восприняла как вестник от «Филадельфии» и от Брентона Эдвардса. Однако она получила о них известия только в июле. Раз, во время обеденного перерыва она увидела, как к пристани причалил пароход под названием «Уорджери», и окликнув его шкипера, спросила, не знает ли тот что-нибудь про «Джейн Элизу» (старое название судна было морякам привычнее).

– «Джейн Элиза», говорите? Мы обогнали ее у мыса Дохлая Лошадь. Она где-то на подходе. У нее неплохой котел, черт побери! Да и как ему не быть хорошим под присмотром этого тронутого механика? Он едва не рехнулся, когда мы их обошли. Будь его воля, он бы выбросил предохранительный клапан, рискуя взорвать котел… Бедняга Том, не повезло старику.

– Да, я слышала… Он оставил мне в наследство половинную долю.

– Да ну! Теперь там заправляет молодой капитан Эдвардс. Из него выйдет добрый моряк, если он будет помнить, что еще многому должен научиться.

– У него был опытный наставник, старина Том.

– Согласен. Но настоящий опыт приходит только с годами.

Дели гуляла по залитому солнцем берегу, вдыхала свежий воздух и ждала, чутко прислушиваясь, не раздастся ли знакомый гудок. Вдруг ее охватило беспокойство: как она выглядит? Не слишком ли растрепана? Под ногтями у нее скопилась синяя краска, блузку она поленилась утром сменить. Дели повернулась и почти бегом вернулась в ателье. «Лучше увидеться с ним здесь, в своем маленьком кабинете, чем на многолюдной пристани, – решила она. – Сейчас он ставит судно к причалу…»

Она сделала вид, что занята ретушированием фотографии разнаряженной невесты, но знакомое ощущение противной слабости и пустоты уже возникло где-то под ложечкой. Чтобы унять растущее возбуждение, она вскочила и в третий раз поправила перед зеркалом волосы.

Притворившись, что с головой ушла в работу, она услышала в приемной его голос, спрашивающий у господина Гамильтона разрешения пройти. Дели подняла голову: Брентон стоял на пороге, заполнив собой весь дверной проем.

Она порывисто вскочила на ноги, опрокинув при этом банку с краской. На его лице играла сдержанная улыбка.

– Привет, мисс Филадельфия! Вы получили мое письмо?

Он был без головного убора. Пока они обменивались рукопожатием, Дели смотрела на его кудри и думала о том, какая потребуется краска, чтобы их нарисовать.

– Да, спасибо. Было очень любезно с вашей стороны написать мне о бедном Томе и о его великодушном поступке в отношении меня, – ее слова прозвучали несколько высокопарно, хотя она и стремилась быть естественной. – Итак, мы с вами теперь совладельцы?

– Выходит, да. Вы не хотите посмотреть на свою тезку? Я думал, вы придете нас встречать.

– Понимаете, у меня сейчас столько работы!..

– Не буду отвлекать вас, – он повернулся, чтобы уйти.

– У меня скоро перерыв на ланч, – поспешно сказала она. – Тогда я смогу спуститься к вам.

– Отлично! Вы покажете мне приличное кафе, где мы с вами можем позавтракать. Мне осточертел камбуз, видеть больше не могу муррейскую треску. Приходите, как только освободитесь, мисс Филадельфия.

Он остался единственным, кто называл ее полным именем, у него это получалось даже мило… С блузкой теперь уже ничего не поделаешь, подумала она мимоходом, надевая жакет от своего костюма и натягивая на свои темные волосы шляпку наподобие морской фуражки.

Взгляд, брошенный в укрепленное на внутренней стороне двери зеркало, прибавил ей уверенности: она отметила чистую белую кожу лица, пунцовые губы и синие глаза, обрамленные темными ресницами, прямые вразлет брови. Конечно, ей хотелось бы иметь тонкие духи, как у Бесси, но зато у нее, Дели, брови черные и хорошо прорисованные.

Она выскоблила краску из-под ногтей, помыла руки и принялась за работу, с нетерпением ожидая перерыва.

Брентон Эдвардс стоял на верхней палубе и махал ей фуражкой. Она сошла по деревянным ступеням в нижнюю часть пристани и увидела, что он ожидает у узкого трапа. Топкий глинистый берег под дощатым причалом издавал знакомый до боли запах – запах речной воды.

От прикосновения его сильной руки по телу девушки будто пробежал электрический ток – через пальцы к запястью, к предплечью и дальше, в самое сердце и в мозг, вызвав там мгновенную панику. Но теперь они были уже на палубе, и он отпустил ее руку. Дели почувствовала на себе взгляды – одни стеснительные, другие восхищенные: члены судовой команды собрались у колесного кожуха, под которым размещался камбуз. Один из них был китаец – Дели определила это по длинной тугой косичке; рядом с китайцем стоял невысокий мужчина в замасленных рабочих брюках; его потрепанная парусиновая кепочка была темна от машинного масла, голубые проницательные глаза смотрели настороженно из-под нависших бровей.

– Наш механик, Чарли Макбин, – представил его Брентон. – А это помощник капитана Джим Пирс, – он указал на мускулистого парня со смешливыми глазами и обветренным лицом, цвета старой бронзы. – Он иммигрант, как и вы.

– Я – нет! – вспыхнула Дели.

– Я тем более, – сказал помощник капитана.

– Это ваша новая хозяйка, ребята. Ее зовут мисс Филадельфия Гордон.

– Поздоровайся с леди, Бен! – сказал ему капитан.

– Добрый день, – выговорил парень осипшим от волнения голосом.

– Это – палубный матрос и подсобный на камбузе. А вот и сам кок А-Ли.

– Моя ошшень рада, мисси, – сказал китаец и низко поклонился.

– Я счастлива познакомиться со всеми вами, а также увидеть вновь свою тезку, да еще в таком образцовом порядке, – сказала она застенчиво.

Механик проворчал что-то в свои седые усы, из чего можно было разобрать «Джейн Элиза» и «треклятые бабы!» и ушел в котельную.

– Что-то он уж больно сердит сегодня, не иначе к вечеру напьется, – негромко сказал Брентон. – Когда он трезвый, ему цены нет: ни один машинист на реке не может с ним сравниться. Пьянство – его слабость.

– Но почему бы нам не уволить механика, если на него нельзя положиться?

Это «нам» вырвалось у нее непроизвольно, и теперь она была готова провалиться сквозь землю: Эдвардс мог подумать, что Дели вознамерилась диктовать ему.

– Я же вам сказал, что он – лучший механик на всей реке, – твердо возразил Брентон. – А напивается он не так уж и часто.

– Да, конечно… Покажите мне все, пожалуйста. Обойдя судно, начиная с чистенького камбуза и кончая рулевой рубкой и маленькой кают-компанией, они отправились на ланч.

– Не забудь привести ее обратно, Тедди! – крикнул им вслед Джим Пирс.

Дели покоробило столь фамильярное обращение. По-видимому, они называли его так постоянно, выражая этим дружеские чувства к своему капитану. Ну, а почему бы и нет? Главное, чтобы все они помнили, кто есть кто.

Наверное, по своим представлениям я и в самом деле иммигрантка, – подумала она.

Пир удался на славу. Брентон с большим аппетитом съел громадный бифштекс, а потом еще три яйца с чипсами. Приятно было смотреть, как здоровый мужчина расправляется с едой. На этот раз она и сама ела с аппетитом.

В Брентоне ощущалась спокойная уверенность и определенность; это был человек, привыкший решать и брать на себя ответственность за решение. Молодые люди, ухаживавшие за ней в последнее время, не выдерживали с ним никакого сравнения. Глаза цвета морской волны, скорее зеленые, чем голубые, казалось, смотрели вам прямо в душу, и вдруг принимали рассеянное выражение, устремляясь куда-то вдаль, вслед за бегущей мимо рекой.

Помимо всего прочего, между ними установилось некое таинственное притяжение; нечаянное касание рук, когда она передавала ему сахарницу, модуляции его голоса – все заставляло ее остро чувствовать, что он мужчина.

– Я вижу, вам удалось смыть краску с волос, – сказала она где-то в середине обеда. В ее тоне содержался скрытый намек.

– Я как раз спрашивал себя, помните ли вы нашу последнюю встречу, – он многозначительно посмотрел на свою собеседницу.

– О, я все помню! – ей неудержимо захотелось потрогать его медные кудри, запустить в них свои пальцы.

– Вы продолжаете заниматься живописью?

– Да, я все еще посещаю Художественную школу, хотя, как мне кажется, я получила там все, что могла. Собственно говоря, мне надо бы ехать в Мельбурн, в училище при Национальной галерее. Здешние студенты… они не воспринимают искусство всерьез, мне не на кого равняться. Я не кажусь вам самонадеянной?

– Я уверен, что вы талантливы, хотя и не видел ваших работ.

– Здешние обыватели предпочитают разрисованные фотографии, которые делает господин Гамильтон.

– Вы ретушируете их весьма удачно.

– Я делаю эту работу с отвращением только потому, что мне за нее платят, – впервые за этот вечер она не согласилась с его мнением. – Хотела бы я, чтобы за мои картины мне платили хотя бы вполовину. Страсть тратить деньги может быть и мелкая, но самая приятная из всех страстей.

– Не знаю. В отношении женщины это может и справедливо. Для меня деньги значат не слишком много, кроме тех случаев, когда они позволяют не заниматься чем-то неприятным. Якорь спасения, так сказать.

– Вам нравится работать на реке?

– Еще как! Я не люблю, когда вокруг много ВЕЩЕЙ.

– Представьте, я тоже! Раньше я этого не сознавала. Разумеется, мне нравятся красивые наряды, новые шляпки, модная обувь, но все остальное… Уютный домик, розы в кадках, безделушки на каминной полке, дорогие вазы, которые все время падают и разбиваются… Нет уж, покорно благодарю!

Он захохотал так громко, что официантка на другом конце зала вздрогнула и оглянулась.

– Однако есть много и таких, которые любят красивые вещи. Иначе, кто покупал бы ваши картины?

Она засмеялась.

– Тоже верно! И я подозреваю, что заднеколесный пароход не что иное, как красивая «вещь».

– Но она движется. Она не привязывает, не порабощает вас, как, скажем, дом. Вещи вещам рознь. Я, например, люблю покупать книги.

– Я тоже. Книги, эстампы…

– Выходит, мы с вами оба старьевщики, сборщики макулатуры.

– Знали бы вы, как я вам завидую! Жить на воде, каждое утро просыпаться в новом месте. Порой мне кажется, что я здесь задыхаюсь. В большом городе мне, наверное, будет одиноко, и все же я хочу уехать в Мельбурн, если даже мне придется там голодать…

– Не забивайте себе голову романтическими бреднями о большом городе. Жизнь в нетопленой мансарде, пустые карманы – это кажется привлекательным лишь издали, когда заботы о куске хлеба, холод и другие напасти остались позади. Это выглядит романтично только в книгах. Очень скоро вам захочется бежать оттуда.

Она бросила на него испытующий взгляд.

– Вы говорите об этом так, как будто сами пережили нечто подобное.

– Вы угадали. Я сбежал из дома подростком, повздорив с дедом. Моя мать умерла, когда мне было двенадцать лет.

– И моя тоже! – Они смотрели друг на друга, пораженные совпадением. – И вы приехали в Мельбурн?

– Да. Я был слишком самолюбив, чтобы вернуться к деду с повинной головой. Пришлось скитаться в поисках работы, браться за любое дело, голодать. Тогда я не мог позволить себе такую «вещь», как новые ботинки. Однажды мне крупно повезло: я увидел объявление, что требуется палубный матрос на речном судне. Когда дед умер, оставив мне малую толику денег, я не захотел расстаться с рекой: это было у меня в крови.

– Я вас понимаю… Но Эчука! Она так далеко от всего. Это не Сидней, но и не степь. Никто не услышит обо мне в этой глуши, и я не смогу получить необходимую мне школу.

– Тогда надо собрать нужную сумму, чтобы прожить в Мельбурне, скажем, год. Мы заработали сто с лишним фунтов за последний рейс, несмотря на вынужденную задержку в Берке. Половина этих денег – ваши, этого хватит для начала. Проклятие! Я ведь собирался обсудить с вами наши дела, но вы совсем выбили меня из колеи.

Он взглянул на нее так пристально, будто хотел запомнить каждую черточку ее лица, будто хотел получить от нее ответ на не заданный им вопрос. Она смущенно потупилась.

– Уже поздно, мне пора идти.

– Пообещайте позавтракать со мной еще раз. А, может, придете сегодня поужинать на «Филадельфию»? А-Ли, правда, по вечерам не работает, но я умею отлично готовить сам, вот увидите.

Она на минуту заколебалась. Ей хотелось спросить, будет ли там острый на язык помощник капитана. Скорее всего нет, в противном случае Брентон не стал бы ее приглашать.

– Ну, что ж, пожалуй, – сказала она наконец. – Можно не сомневаться, что вы готовите лучше, чем я.

Когда они вышли на улицу, он легонько тронул ее за локоть.

– Мне хотелось бы увидеть конечный результат того сеанса живописи, который был прерван мною так некстати. Может, принесете ту картину, если вы ее не продали.

– Я собиралась подарить ее Тому. Теперь вы можете взять ее и повесить в своей…

– В моем салоне, – подсказал он.

По дороге в ателье она улыбалась, гримасничала и жестикулировала, будто продолжая разговор с невидимым собеседником. Он слишком уверен в себе, думала она. И все же временами в нем проглядывает что-то такое милое, детское. Когда смотришь на него, то видишь маленькие глаза и жесткую складку у рта. При всем том он обворожителен.

Подумать только, у нее будут деньги на поездку в Мельбурн! Посещать Национальную галерею, учиться там целый год – что может быть желаннее?

Впереди себя она увидела старую женщину в темном выцветшем платье. С согбенной спиной и беспомощно трясущимися руками, она ковыляла по улице, не поднимая головы. Дели взглянула на нее со страхом и жалостью.

Если я не смогу прыгать от радости, когда мне будет семьдесят лет, я лучше умру, решила она.

8

На реку спустились зимние сумерки. Клубы пара поднимались с поверхности воды, оранжевый диск на западе медленно клонился к горизонту, приглушенный дымчатыми облаками. После шумного и суетливого дня установилась тишина, изредка нарушаемая либо окликом с соседнего судна, либо соленым матросским словцом, пущенным по ветру и вспугнувшим диких уток, что устроились на ночь в прибрежных кустах.

Она надела свой вишневый костюм и небольшую шляпку, украшенную двумя большими серыми перьями, развевающимися с двух сторон над ее бровями, что создавало эффект стремительного движения вперед, как на бюсте Меркурия или на головах наяд, украшающих нос судна.

Пока Дели летела к причалу, холодный ветер окрасил ее щеки нежным румянцем. Добавило краски и возбуждение от необычной ситуации: одна, без спутников, она шла ужинать на судно, приглашенная малознакомым мужчиной.

Брентон стоял, с ленивой грацией прислонившись к кожуху колеса и засунув руки в карманы. Заслышав стук каблуков, он поднял голову и в несколько прыжков сбежал по сходням ей навстречу.

«Он на самом деле боится, что я свалюсь в воду, или это только повод взять меня за руку?» – гадала девушка, пока он бережно вел ее на борт и далее – к камбузу.

– Теперь сидите спокойно и не мешайте мне готовить, я должен сосредоточиться на омлете. А пока заморите червячка, чтобы не умереть с голоду.

С этими словами он поставил перед ней блюдо с аппетитными солеными тартинками, приготовленными из различных видов рыбных консервов.

– Меня научил их делать знакомый капитан из Норвегии. А сейчас я приготовлю омлет по рецепту моей бабушки.

– Какой вы молодец! – восхитилась Дели, хрустя рассыпчатым сырным печеньем и оглядывая миски, пакеты с мукой и корзинку с яйцами, аккуратно расставленные на скамье у плиты. – А я так ничего не смыслю в кулинарии.

– Тогда закройте рот и смотрите!

Он лихо разбил яйца, отмерил нужное количество молока и вылил смесь в шипящее на сковороде масло.

– Как! – воскликнула Дели, увидев, что он принялся чистить луковицу. – Разве в омлет кладут лук?

– Тихо! Кто здесь стряпает: вы или я?

Он поставил на огонь другую сковородку с расплавленным жиром, аккуратно свернул омлет и, разделив его на две части, переложил на подогретые тарелки; потом взял комочки теста и бросил их на горячую сковородку.

– Жареные пончики вам придутся по вкусу. А теперь берите свою тарелку и пойдем!

Дели наслаждалась непринужденной обстановкой, позволившей ей почувствовать себя легко и свободно. Она даже не вспомнила о помощнике капитана, которого не было видно. Брентон усадил ее за стол, стоящий на палубе под тентом.

– Я пригласил бы вас в свою каюту, но там очень тесно.

– Ваш помощник не придет на ужин?

– Нет. У него в городе девушка, считай невеста. Он переночует у ее замужней сестры. А-Ли, без сомнения, отправился в курильню опиума, а старина Чарли, похоже, запил… Боже, я совсем забыл!

– О чем?

– Я положил в омлет последнюю луковицу!

– Это самый вкусный омлет, который я когда-либо пробовала! А причем здесь последняя луковица?

– Чарли будет искать ее завтра утром. С похмелья он не ест ничего, кроме бутербродов с сырым луком, – по его словам, это здорово помогает – нюхать свежий лук, особенно если встать с подветренной стороны.

– Перестаньте! – смеялась она. – Веселенькая же у вас соберется завтра компания на борту: А-Ли, накурившийся опиума, Джим Пирс, пропахший духами невесты. А от Бена, наверное, будет пахнуть книгами. Парнишка на вид смышленый, ему надо учиться.

– Да, он способный, но… Его рано отдали на воспитание, – родители были бедны… Ему приходилось вставать на заре, доить коров, а потом до поздней ночи крутить сепаратор. Спал в курятнике, питался впроголодь. В первое время мы считали его недоумком, а он просто отупел от усталости. Есть у нас такие фермеры, которые готовы вогнать себя и своих домашних в могилу. Всю жизнь надрываются, точно волы, ради куска хлеба.

– У нас тоже была ферма и довольно доходная. Коров было немного, больше овцы. Огород разбили прямо на берегу, а воду для полива брали из реки.

Дели начала рассказывать про то, как она оказалась на ферме, как они с дядей Чарльзом долго добирались по горным дорогам к истокам реки Муррей; как они с Адамом ходили на лыжах по заснеженным склонам близ Кьяндры, как переехав в эти края, полюбила реку.

– Мы часто смотрели на проходившие суда. Вы не можете себе представить, какое это волшебное зрелище: яркие рефлекторы освещают прибрежные кусты, за трубой тянется шлейф искр. Я мечтала отправиться на одном из этих судов. Расскажите мне о реке, господин Эдвардс.

– Я знаю только верховья – до Уэнтворта, – и Брентон поведал ей о долгих часах в рулевой будке, о ночах, когда приходится вести судно наугад и каждая тень кажется отмелью. – Еще мальчонкой мне довелось плавать на паровом катере, который курсировал между Уильямстауном и заливом.[12]12
  Имеется в виду Большой Австралийский залив.


[Закрыть] На второй вечер моей работы на речном пароходе я принес помощнику капитана чай. «Ты умеешь управлять судном?» – спросил он. А я возьми да ляпни: умею, мол. «Тогда вставай за штурвал, сынок, а я пойду промочу горло.»

Ну я и встал, довольный сверх всякой меры, и гордый оказанным доверием. Каждую минуту я оборачивался назад, чтобы посмотреть, ровный ли остается след на воде. Меж тем начало смеркаться, потом стемнело, а помощник капитана все не приходил. На палубе ни души, позвать некого. Переговорной трубки тоже нет. Я начал кричать, но никто меня не слышал, а может не обратили внимания.

Больше двух часов я управлял треклятым судном на абсолютно незнакомом перегоне и клял помощника капитана на чем свет стоит. Дело кончилось тем, что мы со страшной силой врезались в отмель. Шкипер выбежал из своей каюты и обложил меня матом. А помощник капитана, нализавшись, храпел в каюте. Его потом списали на берег. После этого случая шкипер, добрая душа, начал учить меня своему ремеслу.

– А с отмели вы сами снялись?

– Да, конечно; мы сдернули судно с помощью лебедки. Здесь все зависит от самих себя. Не торчать же полгода в грязи, ожидая, когда поднимется уровень воды. А на реке Дарлинг один пароход затратил без малого три года, чтобы пройти вверх до Берка.

– Наша река удобнее для судоходства?

– Дарлинг удобна тем, что фарватер у нее прямой, а на реке Муррей – извилистый. Но в сухой сезон Дарлинг превращается в узкую цепочку грязных луж.

– Я хотела бы подняться до Берка. Ах, как много мест я хочу повидать, как много дел успеть переделать!

Она наклонилась и посмотрела за борт, где царствовала тьма. Оттуда на свет лампы прилетел мотылек; обжегшись, он упал на скатерть и затрепетал, закрутился на ней.

– Возможно, я опалю себе крылья, но желание летать не оставляет меня, – раздумчиво проговорила Дели.

Брентон осторожно раздавил мотылька.

– Вы имеете в виду Мельбурн?

– Да, я чувствую, что надо ехать. Мой учитель советует мне поступить в художественное училище при Национальной галерее, – она отвела глаза от пятна на скатерти.

– А вы мне что-то обещали…

– О, ваш подарок остался в камбузе! Он принес картину и поставил ее так, чтобы на нее падал свет лампы.

– Очень хорошо! – похвалил он. – Эти солнечные блики на воде, эти пятнистые прозрачные тени очень удачно передают дыхание летнего дня…

– Вы так думаете? – Смущение, испытываемое ею всякий раз при показе своих работ на этот раз усиливалось воспоминаниями об обстоятельствах, при которых он впервые увидел эту картину. Хочет ли она, чтобы он поцеловал ее так, как тогда? Учащенный пульс подсказывал: да, хочет. По его виду было заметно, что он думает о том же.

– Получилось недурно, если принять во внимание, что вам тогда помешали, – его глаза явно смеялись. Она опустила взор, чувствуя, что краснеет.

– Это надо отпраздновать! – вскричал он, вскакивая с места.

Потянув за конец веревки, он вытащил из воды мокрый мешок, в котором звякнуло стекло. На свет появились две бутылки, в которых заиграло темное пиво; вокруг мешка расплывалась на досках темная лужа.

– За успехи мисс Филадельфии Гордон! Пусть сразит она всех мельбурнских критиков!

– Я ставлю под своими картинами имя «Дельфина», – застенчиво уточнила она, потягивая пиво. Оно было очень горькое, и она выпила его быстро, как пьют лекарство.

– Мне больше нравится имя «Филадельфия»: я привык к нему, постоянно видя его начертанным на стене рубки. А вы можете называть меня Тедди. «Господин Эдвардс» звучит чересчур официально.

– Я предпочитаю называть вас Брентоном.

– Брентон так Брентон! Никто еще не называл меня так, кроме моей матери, которую вы мне напоминаете. У нее была такая же гладкая белая кожа, как у вас… будто слоновая кость, но теплая и живая. – Она смешалась от его упорного взгляда. Краска залила ее бледную кожу от шеи до кончиков волос на лбу.

– Кончайте свое пиво и пойдемте вешать картину! Вы мне покажете место для нее, – он достал из коробки проволоку, гвозди и шурупы. – Но, может, вы хотите еще пончиков с вареньем?

– Нет, спасибо. Я чувствую себя камнем, готовым идти ко дну.

– Упаси Бог! Разве они такие тяжелые?

– Нет, но я съела их неимоверное количество. Сейчас я помогу вам помыть посуду.

– Ерунда! А-Ли завтра помоет.

– Но это несправедливо! – Она встала и начала собирать тарелки. Однако с непривычки пиво ударило ей в ноги. Одна тарелка упала на пол и разбилась.

Дели начала было извиняться, но он со смехом напомнил ей, что тарелка наполовину принадлежала ей, и убедил оставить посуду в покое. Вручив ей фонарь, он провел ее по узкой лестнице в маленький салон, который был отделан панелями. Рядом располагались еще две каюты. Брентон приложил картину к узкому простенку.

– Это самое подходящее место, как мне кажется.

– Да, днем здесь будет достаточно света. Повесьте ее не слишком высоко, на уровне глаз.

Он забил гвоздь и аккуратно приладил картину; потом отступил назад, к самому порогу, чтобы полюбоваться на дело своих рук.

– Хорошо! – одобрила Дели, направляя свет фонаря на стену.

– Осторожнее с огнем!

Он отобрал у нее фонарь и, поставив его на пол, взял ее руку в свои. Их лица оказались в тени. Она видела лишь его блестящие глаза, а он стоял, возвышаясь над ее хрупкой фигуркой и смотрел на нее каким-то загадочным взглядом. Сердце у нее заколотилось так, что стало трудно дышать, но она не могла пошевелиться, точно кролик, загипнотизированный удавом. На какие-то мгновения ей показалось: ее больше нет, нечто непонятное захватило и поглотило ее, приподняв над землей…

Наконец, она пришла в себя, но его губы не отпускали ее. В отчаянии она вцепилась в его густые волосы и рывком оттянула его голову назад.

– Что вы делаете! – вскрикнул Брентон. Ему было больно.

– Но я… я чуть не задохнулась.

– О, простите меня, любимая! Я только хотел… – Он прижался щекой к ее волосам и обнял за плечи одной рукой. Пальцами другой руки он нежно провел по мочкам ушей, по бровям и щекам, по дрожащим губам, по теплой шее, где билась над высоким воротником блузки слабая жилка. Казалось, он хочет запомнить ее всю – навсегда.

Это подействовало на девушку сильнее, чем убийственные поцелуи. Она приникла к нему, без мысли, без воли. Ничто больше не имело значения, остальной мир перестал существовать.

– Вы не хотели бы… – голос Брентона звучал хрипло. – Вы не хотели бы покататься на лодке?

Точно утопающий, которому бросили спасательный круг, она благодарно ухватилась за эти спасительные слова:

– О да! Да! Очень хочу.

Все стало на свои места. У их ног, как и вечность назад, горел фонарь. Брентон поднял его, и они вышли под ночное небо. Крупные холодные звезды ярко сияли во тьме, отбрасывая на реку дрожащие пятна. Приглушенные огни судов, стоявших выше по течению, мягко падали на воду.

В полном молчании они прошли на нижнюю палубу, и Брентон подтянул шлюпку к корме. С одного из ближних судов послышался взрыв смеха, потом над водой неожиданно пронесся детский плач.

– Я умею грести, – сказала Дели, усаживаясь в шлюпку.

– Спасибо, я сам, – Брентон налег на весла, и лодка бесшумно вырвалась вперед. Дели опустила руку за корму: вода была теплая, теплее, чем ночной воздух.

– Вам не холодно? – он оглянулся через плечо, чтобы определить направление.

– Нисколько! Прекрасная ночь…

Она посмотрела вверх на искрящиеся мириады Млечного пути и на яркие зубцы Южного Креста, за которые хватались герои Страны грез, взбираясь на небо; темный страус эму, которого однажды показала ей Минна, важно вышагивал по равнинам небесной страны Баями.

– Надо навестить Джорджа Блекни с «Провидения», – сказал Брентон. – Его жена недавно родила, и теперь он будто собака о двух хвостах. Жена живет здесь и плавает с ним по реке…

Двумя-тремя уверенными взмахами весла он подогнал шлюпку к корме судна, где на освещенных окнах небольшого салона виднелись веселенькие занавески, а в ящиках у борта красовались цветы герани.