Текст книги "Все реки текут"

6

До Эчуки Эстер добралась еле живая: сказывалась жара – и, очутившись в номере, – они поселились в гостинице «Палас» – тут же легла отдыхать. А Дели с Адамом отправились смотреть Эчуку.

В городе царило оживление. Ровные улицы были усажены эвкалиптами, сквозь пышные кроны которых проглядывали шпили. И на каждом шагу – гостиницы.

Выше по реке работала лесопилка Макинтоша: слышно было, как визжат и воют, вгрызаясь в дерево, циркулярные пилы. Из-за складских помещений и здания таможни доносились скрежет колес, переводимых на запасные пути поездов, грохот лебедок, гудки, шипенье выпускаемого пара – там жила своей бурной и суматошной жизнью пристань.

Река мелеет, и пристань уже не меньше, чем на двадцать футов, поднялась над водой. У берега на приколе – суда: большие и маленькие, с боковым и кормовым колесом, изящные и сляпанные наспех. А каких только нет названий! Адам и Дели наперебой прочитывали их: «Ротбери», «Впередсмотрящий», «Нил», «Успех», «Аделаида», «Ланкаширочка», «Непобедимый», «Находчивый».

Вода, насколько хватает взгляда, прозрачная и зеленая; солнце, отражаясь в ее зеркальной поверхности, слепит глаза.

Брат и сестра шли вдоль берега к большому железному мосту, соединившему Эчуку с Новым Южным Уэльсом.

Дели – легкая, как мотылек, порхала среди огромных деревьев; в густой листве мелькали ее светлое платье и темные волосы, оживляя пейзаж игрой света и тени; соломенная шляпа с загнутыми кверху полями сползла ей на плечи и держалась на одних лентах, завязанных под подбородком.

Дели смотрела на спокойную гладь реки и вспоминала крошечные ручейки под снегом в горах. Интересно, сильно ли нагревает здесь воду знойный летний день? Или она, несмотря на жару, остается холодной? Вот бы сейчас скинуть чулки и пошлепать вдоль бережка по воде. Но Адам не будет ее ждать, шагает вперед, не останавливаясь.

Она прикрыла глаза и с наслаждением вобрала в себя волнующий запах эвкалиптовой рощи: листвяный аромат – терпкий, теплый. На воду опустилась стая.

Черные с блестящими красными клювами птицы, грациозно изогнув длинные гибкие шеи, заскользили вереницей по зеркальной поверхности.

– Смотри! Лебеди! – закричала Дели. Она не переставала удивляться этой стране, где в июне шел снег, а листва на деревьях держалась круглый год, но никогда не бывала зеленой. Природа раскрасила ее серо-голубым, местами прибавив оливкового и даже розовато-лилового тона. Стволы же деревьев совсем бледные.

Когда Дели и Адам вернулись в гостиницу, Эстер с порога накинулась на них.

– Где вы были? Я места себе не нахожу, думала, в реку свалились, утонули. Не понимаю, как можно болтаться по улицам в такую жарищу. В гроб меня загнать хотите? Я уже все передумала. У нынешнего поколения никакого уважения к старшим. Когда я была девочкой… – И она еще добрых пять минут продолжала распекать их. Дели с Адамом переглядывались через ее голову – в своем противлении миру взрослых они были заодно.

Чарльз опоздал встретить поезд и, поспешив в гостиницу, нашел жену совершенно обессиленной от жары. Но на ворчание сил у нее еще хватало. Чарльз не стал напоминать ей о Кьяндре, где она беспрестанно жаловалась на холод, а сел возле кровати и обмахивал Эстер, покуда ей не стало лучше.

Наутро Чарльз повез семью на новое место. Он купил хозяйство целиком со всем скарбом, утварью и прислугой, которая состояла из главного работника: он и свинью зарежет, и овцу подстрижет, за огородом да птицей домашней присмотрит; конюха, наполовину аборигена, и двух женщин из племени лубра и их семей.

Река обмелела, и они выбрали более короткий путь – по отмелям. Повозка катилась бесшумно: ковер из блеклых сухих листьев поглощал стук конских копыт и колес. Внезапно откуда-то выскочили кенгуру и, мощным прыжком обогнав тележку, помчались впереди. Потревоженные какаду взметнулись белым облаком вверх и, опустившись на сухую ветку, пронзительно заверещали.

Лес, наполовину залитый водой, наконец кончился и сменился открытым песчаным пространством, вдоль которого тянулась невысокая гряда холмов, покрытых сосновыми лесами.

Впереди, как раз в том месте, где река делает крутой поворот, на достаточном возвышении расположилась усадьба: ряд деревянных построек, крытых дранкой, и большой жилой дом, смотревший окнами на реку.

Тенистая веранда увита цветущим белым жасмином, из трубы одной из хозяйственных построек тянется дым, заполняя собой неподвижный воздух. Эстер выпрямилась и, разом позабыв о своих недугах, внимательно разглядывала округу. На лице – приветливое выражение – обычно оно появлялось лишь в дни приезда Адама.

Они выбрались из повозки и подошли к задним дверям дома. Тотчас за стоявшей неподалеку огромной цистерной для воды мелькнули пестрые платья, раздался смех, но никто не показался.

Эстер не терпелось увидеть кухню. Кухня, устроенная в отдельной постройке на заднем дворе, оказалась довольно светлой и просторной; каменный пол засыпан чистым речным песком, с потолка свешивается пучок трав и отдельно – целый букет сушеной ромашки. На стене – потемневший, засиженный мухами портрет королевы Виктории с семейством.

Дели выбрала себе комнату в западной части дома; стеклянная дверь позволяла видеть берег реки и большой цветущий эвкалипт, разросшийся у самого дома.

Обойдя комнаты, Дели обнаружила в передней спальне тетю Эстер. Та с озабоченным видом выглядывала из окна.

– Оно совсем рядом, я тут, наверное, не усну, – проговорила она, указывая на маленькое кладбище из трех могильных холмиков сразу за садом. В изголовье каждого холмика – доска с надписью, каждая могила обнесена отдельной оградкой.

– Ничего, мы посадим перед окном дерево, оно их закроет, – успокоил жену Чарльз. – Думаю, это мать решила похоронить их так близко от дома, не хотела расставаться. Но когда малышку выловили из реки, мать с отцом сразу же решили уехать отсюда. Первые-то двое еще младенцами умерли.

Дели широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела на детские могилки. Смерть… Забрала и маленькую девочку, что спала в ее комнате, и ее сестер, они тоже утонули…

Она почувствовала, как кто-то взял ее за локоть: рука была теплая, но твердая – Адам.

– Пойдем, Дел, посмотрим сад. Глаза его светились сочувствием.

Эстер вернулась на кухню, вытащила из-за цистерны хохотушек и принялась учить их, как нужно убирать кухню: каждую неделю посыпать полы свежим речным песком, при мытье рабочего стола обязательно три раза сменить воду, на плите всегда должно быть достаточно графита.

Но ее правильный язык и непривычный голос вызывали только новые смешки: девочки Луси и Минна и повариха Бэлла, наполовину аборигенки, явно не понимали ее.

Чарльз пришел на выручку, заговорив на местном гибридном наречии.

– Бэлла, Луси и ты, Минна. Вот вам новая хозяйка. В кухне она почище вас разбирается. Ваше дело – чтоб все было, как надо. И чтоб обед вовремя на столе стоял, не то сам с вами разбираться буду.

У аборигенок были красивые темные глаза и ровные белоснежные зубы, но их короткие ситцевые платьица и открытые ноги шокировали Эстер. Девочки в смущении елозили босыми пятками по засыпанному песком полу, и ноги выступали из-под платьев чуть не наполовину – такой вид для девушки – верх неприличия.

Самая младшая из трех, Минна, ненамного старше Дели, и той пора носить длинные юбки – не маленькая, а уж остальным и подавно. Надо будет подобрать им приличные платья да сказать, чтобы ноги закрыли – срам смотреть.

Дели с Адамом обследовали все хозяйственные постройки на заднем дворе и помчались наперегонки в сад, где росла большая сосна, вилась виноградная лоза, на которой только начинали зреть кисти, и чуть поодаль, на некотором расстоянии друг от друга, стояли миндальное дерево, липа и ива. Вдоль крутого берега тянулась голая полоса песка, густо усыпанная корой, сухими ветками и листьями – ветер щедро набрасывал их с огромных эвкалиптов, что росли по самому берегу.

Дели с Адамом стояли на круче и смотрели вниз, на реку. Водный поток появлялся из-за поворота слева и, проделав недолгий путь по ровному участку, исчезал за правым поворотом. По отметинам на внутренней стороне берега видно, как менялся уровень воды, постепенно, по мере того как мелела река, вода опускалась все ниже и ниже. Река спокойна и так чиста, что даже сверху просматривается дно.

На противоположном берегу растительность гуще. Разросшиеся темные деревья клонятся к самой воде и молчаливо взирают на свое отражение. В этом водно-зеркальном мире облака кажутся мягче, а небо синее. Из-за буйной растительности берег напротив почти не виден.

– Эх, лодку бы сейчас! – мечтательно произнес Адам.

– Да, – откликнулась Дели, – я тоже подумала. Так хочется посмотреть, что на том берегу.

И тут, словно угадав их желание, из-за поворота выплыли два челнока, сделанные по местному обычаю из эвкалипта. В каждой из лодчонок стоял в полный рост темнокожий человек и, опустив в воду длинный шест, управлял движением. Человек с веслом. С тех пор, как существует река и человек, живет и этот образ.

Челны бесшумно скользили по гладкой поверхности, легко управлялись с ними гребцы – аборигены.

Их наблюдения прервал коренастый, приземистый человек с седой бородой, одетый во фланелевую рубашку и брюки из кротового меха. Человек вышел из хижины, что притулилась на самом краю обрыва, и быстро приблизился к ним. Подойдя почти вплотную, он остановился; его выцветшие голубые глаза разглядывали незнакомцев с нескрываемым любопытством.

– Здравствуйте, – сказал Адам. – Вам не страшно жить в этой хижине? Если вода поднимется, ее оттуда смоет.

– Не моя она, приятель. Большой дом хозяин, – отозвался человек на местном наречии. – Да и он долго стоять не будет, он – дом на песке. А вы откуда тут взялись? Приезжие? Неужто новые хозяева? Не слыхать было, как подъехали.

– Приезжие, – незаметно для себя скопировал туземца Адам. – Утром приехали.

– Ай, беда! – зацокал языком туземец, – что хозяин с хозяйкой подумают. Старший и встречать не хочет? Совсем глухой стал, ничего не слышу. А Библия говорит: «Имеющий уши да слышит». Илия я, за главного тут. Для вас – Или, так зовите.

– Рад познакомиться, Или, – Адам протянул руку. Мозолистая рука аборигена крепко сжала его пальцы, в глазах, что спрятались в морщинках, блеснул хитрый огонек.

– А эти черные вон там, они не дикие? – со страхом спросила Дели.

– Не, они дикие, если курево кончится, – загоготал Или. – Диких черных тут больше нет: когда Бог помог, когда змеи.

Или повел Адама и Дели к ферме знакомиться со скотиной, и на конюшне они увидели Джеки, мужа Беллы. Он распряг коня Барни, который вез их сюда и теперь мыл и кормил его. Или принес длинную палку; он заметно нервничал. Остальные лошади паслись на выгоне, но ели неохотно – трава, выжженная летним зноем, была совсем сухая, а Или, не жалея сил, охаживал палкой тех, кто пытался отказаться от корма. Прямо на выгоне стояла старая железная цистерна квадратной формы: проржавевшая, с множеством мелких отверстий – поильня для лошадей. Вода в поильню поступала с водяной мельницы, которую питала река.

Дели вдруг дернула ногой и почесала лодыжку.

– Надо же, здесь москиты даже днем кусаются, – сказала она. – У вас тут их много? В Эчуке вчера ночью ужас сколько было.

– Ужас сколько, – опять загоготал Или. – Тут посмотришь, сколько будет. Бачок там видишь? Его москиты притащили, он раньше внизу, у берега был.

Дели вскинула на него удивленные глаза, а Адам недоверчиво спросил:

– Как же они его притащили?

– А так. И бачок, скажу, не пустой был, Или внутри сидел. Дело вот как было. Стою я на берегу, трубку набиваю.

Вдруг глядь – здоровенный рой летит, туча целая москитов, и – на меня. Я в бачок – раз, он, слава Богу, пустой стоял, и не успели москиты глазом моргнуть, крышку закрыл. Сижу, а москиты до крови охочие, стали свои жала в железную стенку пихать, еще немножко – дырок насверлят и сами внутрь залезут. У меня же молоток при себе оказался. Я – бац, одного москита и убил, он самый пронырливый был, почти целиком через стенку пролез. Ух, и разозлились его братья! Схватили бачок, зудят, тащут. А сил-то только до выгона и хватило. Бросили бачок, я выскочил – и бежать. Пусть, думаю, с голоду подыхают.

Когда он кончил рассказ, с минуту все ошеломленно молчали. Наконец, Адам не выдержал.

– Ну и мастак ты сочинять! – рассмеялся он. – Мы чуть было не поверили.

Но лицо Или осталось невозмутимым.

– А теперь, извиняюсь, пойду я. Переодеваться буду, в большой дом сходить надо, хозяевам показаться.

Эстер не предполагала, что они будут жить в доме с полной меблировкой, и с гор вместе с ними ехали ее многочисленные сокровища: серебряные столовые ложки – наследство от бабушки – за долгие годы пользования истончились и края так заострились, что можно было порезаться; красный кувшин для воды из торгового дома Мэри Грегори; расписной абажур и еще масса всяких бесценных вещей: старые фотографии, поздравительные открытки, письма, первый зуб Адама.

Дели в первый же вечер вывела тетю из себя: вызвавшись помогать распаковываться, разбила стеклянный абажур. Эстер обозвала племянницу неумехой, «дырявыми руками» и, заявила, что таких, как она, нельзя близко подпускать к бьющимся вещам, а особенно к ее фарфору, и с этим отправила девочку спать.

Поднявшись в свою комнату, Дели немного поплакала, потом постелила постель, но ложиться не стала, а взяла свечу и пошла во двор. Из-под двери кухни шел свет, слышался оживленный разговор, смех, звон посуды, шарканье босых ног. Дели прошла мимо кухни к домику, укрытому ковром вьюнков, толкнула деревянную дверцу. Свеча высветила густую паутину в углу, Дели прикрыла дверь, и в воздухе тотчас возникло зловещее гудение: казалось, в этом маленьком замкнутом пространстве сосредоточилось целое полчище москитов.

Выйдя на свежий воздух, Дели задула свечу и подождала, пока глаза привыкнут к темноте.

Стояла тихая ласковая ночь. От звезд на землю лился мягкий свет, серебристой полосой пересекал небесный свод Млечный Путь.

Дели скинула туфли, чулки и, бросив их вместе со свечой у порога, повернула к реке. Проходя мимо окна гостиной (на задний двор из гостиной смотрело только одно окно, остальные – высокие стеклянные двери – открывались на веранду в передней части дома), она услышала голоса и заглянула внутрь: вместо чудесной безмолвной ночи глазам предстал освещенный квадрат комнаты. Яркий свет лампы придавал интерьеру театральную условность, и воображение тотчас разыграло действо:

«Она равнодушно посмотрела в окно: похоже, им там совсем неплохо: тепло, уютно. А ее вышвырнули в холодный мрак ночи! Пусть. Она не станет молить о милости, она избирает путь одинокого странника, шаг за шагом приближающегося к своему концу…»

Пригнувшись, чтобы не заметили из окна, она отправилась в свой одинокий путь к реке. Земля еще хранила тепло дня и, казалось, босые ноги ступают по живой плоти. В воздухе был разлит удушающе сладкий запах жасмина, а белые цветы жасминового куста мерцали в темноте словно далекие звезды.

Песчаный берег был хорошо виден – река делила с ним свой свет. Дели осторожно ступила в воду. Шелковистая прохладная река нежно обняла ее ноги; по твердому песчаному дну ступать было легко и приятно. Под ее шагами вода пришла в движение и отраженная звезда закачалась и рассыпалась множеством сверкающих огней.

Эвкалипты на противоположном берегу выстроились черной стеной. Ночь слила их с. берегом – будто в одночасье вырос огромный утес. Дели остановилась. Водная гладь изукрашена звездной россыпью, словно на реку набросили искрящееся покрывало. Целеустремленна и вечна река, творящая свой путь от далеких истоков к неведомому морю. Какая магическая сила в бесконечном потоке!

Тишина. И вдруг откуда-то из глубины воздушного пространства возник звук, едва различимый слухом тон, окрасивший дыхание ночи.

Дели подняла голову, вгляделась в ночное небо и не увидела – ощутила всем существом: лебеди! Торопя свои застилающие звезды крылья, они летят к устью, чтобы найти приют и покой в скрытой от посторонних глаз, только им ведомой, лагуне.

Звук угас так же внезапно, как и родился, а Дели продолжала всматриваться в колдовскую ночь, словно пыталась всю, без остатка вобрать ее в себя. «Я буду вечно помнить эту ночь, – подумала она, – даже когда стану совсем старая. Вечно.»

7

В конце года началось настоящее пекло. Дом раскалился, и Эстер велела вынести обеденный стол в сад, в тень виноградника. Как хорошо, что кухня отдельно от дома и к обжигающему воздуху не добавляется жар печи.

Теперь, когда тете Эстер не надо было целыми днями простаивать у плиты, их отношения с Дели стали потихоньку налаживаться. Но когда из комнаты племянницы доносился очередной звук падающего предмета, Эстер не могла удержаться от замечания:

– Что за девица! Все из рук валится.

– По-моему, с ней что-то происходит, – как-то сказал Чарльз. – Она очень вытянулась за последнее время, и глаза ввалились.

– В ее возрасте это естественно, – многозначительно произнесла Эстер.

Изнуряющая жара первого в ее жизни австралийского лета и изменения в организме, на которое намекала тетя, отнимали у Дели силы. Да и смена горного климата давала себя знать.

Наступило Рождество, непривычно окрашенное красками лета, лишь перья облаков, походившие цветом на свежевыпавший снег, придавали празднику привычные черты.

Эстер настояла, чтобы к праздничному столу была подана традиционная жареная птица.

Все три кухарки получили рождественский подарок: новые платья. Бэлла – ярко-голубое, Минна – желтое. Луси – рубиново-красное. Но не прошло и недели, как платья лишились узких длинных рукавов – хозяйкам новые модели пришлись явно не по вкусу. А в один из дней Дели увидела, как Минна выходит из реки с уловом раков, завернутых в желтые рукава. Минна, ныряющая за раками, представляла собой живописную картинку: освобожденное от бесформенных одежд тело исполнено красоты и изящества, шелковистая кожа шоколадного оттенка отливает на солнце всеми цветами радуги.

Эстер находила поведение своих чернокожих работниц крайне возмутительным: бесстыжие! Мыслимое ли дело оголяться, не опасаясь чужих глаз?

Стоял ослепительно яркий, обжигающий солнцем день. Разомлев после горячего обеда, Адам и Дели побрели к реке и растянулись на ковре из цветущей мяты.

Поблизости от этого места лопнула труба, и вода, бежавшая по ней от реки к мельнице, теперь щедро орошала землю.

Адам и Дели лежали в двух шагах от реки и молчали, наслаждаясь веющим от нее покоем. Вдруг послышался быстрый разговор, смех и из-за поворота показался челнок, на котором плыли Минна и Луси. Минна сидела на корточках на дне челнока, а Луси, стоя, правила на середину: девушки, убрав после обеда посуду, решили немного поплавать.

Плеснула вода, быстро замелькали, засверкали на солнце темные руки – Минна плыла к песчаной полосе противоположного от них берега. Достигнув берега, она вышла из воды: обнаженная и прекрасная.

Дели села и, не отрывая глаз, смотрела на это воплощение красоты и силы жизни. Как жаль, что под рукой ни карандаша, ни цветного мелка, так хочется перенести на бумагу это совершенство форм и линий: прямизну спины, упругость грудей, изящество длинных стройных ног; раскованность, грациозность походки. Адам молчал, но, несомненно, тоже видел эту природную красоту, любовался ею.

Адам тоже купался нагишом. Дели прекрасно об этом знала, хотя брат выбирал для купания места подальше от чужих глаз. Она бы и сама с удовольствием поплавала, если бы умела. Но разве научишься, когда тетя Эстер постоянно твердит, что девочке неприлично плавать, лазить по деревьям, скакать на лошади. Как скучно быть девочкой – ведь ей нельзя то, что интереснее всего на свете.

Адаму исполнилось пятнадцать. Выглядел он именно так, как мечталось матери: стройный, крепкий, симпатичный. И во всем первый. Что бы они ни делали: бегали наперегонки, прыгали на спор или играли в мраморные шарики, Дели всегда уступала брату.

Теперь Адам частенько уходил вечером из дома к реке и подолгу простаивал у кромки воды, погруженный в созерцание красок, умело подобранных и вытканных вечерней зарей на недвижной глади: целая гамма оттенков от ярко-оранжевого, цвета абрикоса до бледно-зеленого. Иногда Дели устремлялась за братом, но каждый раз наталкивалась на внезапно возведенную им стену отчуждения: в этот час ему нужны были покой и одиночество. О чем он думал, стоя наедине с собой у вечерней реки? Дели скоро научилась уважать чувства брата и больше не нарушала его уединения.

Но Эстер ни с чем не считалась. Стоило Адаму задержаться во дворе у благоухающей жасмином веранды, вдохнуть аромат цветов или послушать пение птиц, как дверь дома отворялась и на пороге появлялась Эстер. Она брала сына под руку и, заглядывая ему в лицо, говорила: «О чем ты думаешь, сынок? Стоишь тут один, в дом не идешь. А я карты приготовила, хотела с тобой в крибидж[1]1
  Крибидж – вид карточной игры.


[Закрыть] сыграть».

– Мама, оставь меня! – Адам сердито выдергивал руку. Эстер обижалась и уходила в дом. Но в следующий раз все повторялось.

Адам никогда не спорил с матерью. Однако далеко не всегда соглашался с ней, в таких случаях он подавал Дели знаки: то бросит в ее сторону многозначительный взгляд, то чуть сожмет ее локоть, то легонько наступит под столом ей на ногу.

Бедная Эстер! Хотя обихоженный дом и сад несколько смягчили ее нрав, она по привычке продолжала плакаться на судьбу, вечно была недовольна, и только настраивала всех против себя. Даже добродушный Или подвергался словесной порке. Заполнять ванну горячей водой было его обязанностью. Выйдя в очередной раз из ванны, Эстер принималась распекать слугу.

– Или, вчера вечером в ванне плавала сечка.[2]2
  Сечка – мелко нарезанная солома.


[Закрыть]

– Ай-ай, миссис, – терялся Или. – Я давеча коров кормил, в этом ведре корм нес, наверно, на дне осталось.

– А воды сколько у двери поналил – море целое, – не унималась Эстер. – Хватило бы ведро сполоснуть.

– Оно, конечно, миссис, – продолжал оправдываться слуга, – да ведь сечка ко дну липнет: моешь ее, моешь…

– Ну, хватит, – обрывала его Эстер. – Чтобы больше этого не было.

За время засухи река сильно обмелела. На деревьях в том месте, куда год назад в прилив доходила вода, белели отметины: уровень воды упал на несколько футов. Ниже по реке, в районе Гулберна, обнажились рифы и мели, и судоходство прекратилось. Травы на выгонах почти не осталось: пришлось доставать запасы овса и сена, докармливать животных. Прежний владелец фермы оставил в хозяйстве весьма посредственных лошадей. Чарльз, он столь же прекрасно разбирался в верховой езде, как и в катании на лыжах, выбрал себе тощую каурую кобылу по имени Искра. Адаму же пришлось довольствоваться упряжным Барни и упитанным, кряжистым Лео. Старший конюх Джеки ездил на своенравной чалой лошади, которую сам когда-то укротил. Дели тоже попробовала было заикнуться про лошадь – она мечтала научиться ездить верхом, но ее пыл быстро остудили: подожди, пока дамское седло достанем.

Свинарник располагался за выгоном на приличном удалении от дома, чтобы не были видны крюки, на которых Или раз в неделю подвешивал только что зарезанную свинью или овцу, да и запах до жилища не доходил.

На ферме жила овчарка, злой, угрюмый пес-колли – уже немолодой кобель. Кроме Или, пес никого не признавал, да и туземец отзывался о своей собаке с почтением: «Пастух что надо, бывало и муху мясную в бутылку загонял». Но Или всегда любил присочинить.

Шеп – так звали собаку – был очень непригляден: с середины его спины слезла вся шерсть, оголив хребет.

– Что это у Шепа со шкурой? – спросил как-то Адам, почесывая колли за ушами, при этом пес настороженно следил за ним взглядом.

– Когда-то целая шуба была, – сказал Или, легонько похлопывая пса по загривку. – Лето, жара, пес бегает, разогревается. А один раз в самое пекло так нагонялся за овцами, что пар пошел. Неподалеку запруда оказалась, пес – туда, бултых в воду. Я опомниться не успел. И тут, поверишь ли, – Или выразительно посмотрел на Адама выцветшими, голубыми глазами – пес был такой разгоряченный, что вода вскипела, и вся шерсть у него сварилась. Потом новая наросла, а плешь на спине так и осталась. Подпортил-таки шкурку.

За обедом Адам пересказал услышанную от Или историю. Эстер фыркнула.

– Как ему не стыдно врать, ведь старик уже.

– Но он же никого не надувает, мама, просто придумывает. И так здорово рассказывает – настоящий артист.

К хижине, где жил Или, примыкал огород. Туземец поливал его речной водой, которая бежала по многочисленным канальчикам, и целыми днями возился с землей: окучивал картошку; ровными, как стрела, рядами, высаживал помидорную рассаду; выкашивал люцерну. Старик-туземец ничего так в жизни не боялся, как змей и женщин. «Не надейтесь на женщин!» – он очень любил эту цитату из Библии и частенько произносил ее.

Спал он на деревянной кровати в пять футов высотой, на которую влезал по приставной лестнице, и по обе стороны от двери держал по здоровенной палке на случай, если сунется змея. Однажды, когда поднялась вода, Или, проснувшись, обнаружил у себя на груди свернувшуюся в кольцо змею. С тех пор он спал только на высокой кровати.

Чарльз сбрил бороду, сразу помолодев на несколько лет и поговаривал о том, что не мешало бы в город на базар съездить – барана присмотреть на улучшение породы.

– Ой, дядя Чарльз, как хорошо, – обрадовалась Дели. – Я давно хотела попросить… Найдите нам с Адамом гувернантку или учителя; школы ведь здесь нет. Я им сама буду платить, из папиных денег. Может, в городе объявление дать?

– Вот еще выдумала, – заворчала Эстер. – Лишний рот кормить. – Но, немного подумав, согласилась: появится в доме белая женщина – будет с кем душу отвести, с мужем и детьми особенно не разговоришься. И тут же, скорее по привычке, принялась ворчать:

– Разумеется, новый человек – это лишние заботы, и они лягут на меня; спина у меня только-только в норму пришла, а зимой того и гляди опять расхвораешься. Я, конечно, на сочувствие не рассчитываю, но если бы кто-нибудь знал, как я страдаю…

– Поскольку Дели хочет все оплачивать сама, мы не можем препятствовать, – остановил излияния жены Чарльз. – И Адаму дополнительные занятия не повредят. Хотя, я вижу, он жизнь согласен за партой провести, лишь бы не работать на ферме. Любит он книжки, вон сколько перечитал.

Адам поморщился. Не часто случалось ему слышать от своего добродушного папочки критику в свой адрес, а для мамы он и вовсе идеальный ребенок.

– Ну, спасибо. Тебя послушать – свиньи с овцами самое главное в жизни. Мой их да чисть – и все дела. А мне, может, интересней книжки читать. В университете учиться не придется, путешествовать тоже. Я вообще не могу делать, что хочу. Ты из себя фермера строишь, хозяйство объезжать – шляпу надеваешь с широченными полями, а работает по-настоящему один Илия. И ты это прекрасно знаешь. А против гувернантки я, в принципе, ничего не имею, пусть приезжает. Только меня она вряд ли чему-нибудь новому научит, я и так достаточно всего знаю.

– Высокомерие, молодой человек, обычно до добра не доводит, – Чарльз начал закипать. – Что ты понимаешь в жизни, юнец недозрелый? По-настоящему ты ее еще и не нюхал. Фермерство его не устраивает, видите ли. А на что ты жить будешь?

– Книги буду писать, – буркнул Адам.

– Книги? Да кому нужны твои книги? Что ты на них заработаешь?

– Чарльз, мальчик лучше тебя знает, чем ему заниматься, – перебила Эстер. – Надо подумать, кого приглашать в гувернантки. Не дай Бог, попадется какая-нибудь зазнайка, «синий чулок». Гонору много, а толку чуть.