Текст книги "Все реки текут"

26

Аластер ушел, а Дели, как провинившийся ребенок, стала ждать, когда Мэг с ней заговорит. Она забилась в свою комнату, трепеща от мысли, что дочь ворвется к ней, начнет обвинять ее в поведении, недостойном матери, и объявит, что возвращается жить к Мелвиллам.

Ее чувства неожиданно изменились, и теперь она почти ненавидела Рибурна, причину ее позора. Дели надеялась, что он все-таки уедет, и она не столкнется с ним случайно на улице.

Когда она наконец вышла из комнаты, чтобы приготовить детям чай, то обнаружила, что Мэг сварила овощи и спокойно играет с Алексом в карты. Дочь взглянула на нее с другого конца стола и спокойно сказала, что плита уже разгорелась и стол накрыт. Дели, благословляя предусмотрительность Мэг, поставила в печь пирог, который она сделала еще утром, перед приходом Аластера. Казалось, годы назад.

– А пирог с чем? – подозрительно спросил Алекс; у него неожиданно обнаружилось отвращение к мясу.

– С яйцами и беконом, – сказала Дели. Она испытующе взглянула на бледную Мэг. Глаза девочки смотрели в карты. На худеньком личике со смешным курносым носом и яркими голубыми глазами Дели не заметила ни малейшего следа потрясения.

Дети поели и уселись за убранный стол делать уроки, а Дели тихонько ходила по комнате, не находя себе места. Потом она вышла в сад, под спокойные звезды, и стала вглядываться в почти невидимое течение реки.

Ночное небо было другом, знакомые созвездия сияли на своих обычных местах, пели сверчки на поляне – все, как тогда, когда она была ребенком. И у нее снова возникло ощущение, что она вплотную подошла к пониманию великой правды жизни; но, как всегда, в последний момент оно ускользнуло от нее, она опять оказалась в потоке событий со связанными руками.

Дели повернулась и быстро пошла к дому. Огонь в плите еще горел, и дым, поднимавшийся из трубы, относило сильным бризом. И вдруг маленький уютный домик, надежно стоящий на клочке земли, показался ей пароходом, плывущим неведомыми морями под таинственным светом звезд, а сами звезды были всего лишь далекими огнями следующих в неизвестность кораблей, и все было ускользающим, зыбким, меняющим свои формы.

Дели легкомысленно протянула руку к шпалере из роз и почувствовала укол настоящей реальной колючки. Посасывая палец, она вошла в дом, и сразу обыденность пеленой упала вокруг нее.

Алекс кончил свои уроки и начал зевать. Он без труда укладывался в постель и спал по десять часов кряду, а утром его было все равно не добудиться.

Дели приготовила для них какао, и Алекс взял его с собой в комнату, чтобы оно остыло, пока он будет раздеваться. Дели и Мэг остались одни в кухне, воцарилось напряженное молчание.

Дели очень хотелось подойти к дочери и хоть как-нибудь выказать ей свою нежность, но она боялась, что Мэг оттолкнет ее.

Мэг шумно выпила какао и поставила чашку. Дели набралась храбрости и заговорила о волнующем. Она не стала ходить вокруг да около и сразу, сказала:

– Мистер Рибурн больше сюда не придет. Через день-другой он возвращается в Миланг.

Мэг уставилась в стол, казалось, она не знала, что ответить, и наконец произнесла:

– Я думаю, ты будешь скучать о нем.

Дели засомневалась, так ли она расслышала, а Мэг продолжала:

– Ты его очень любишь? Он такой старый, хотя, конечно, выглядит романтично. А ты еще красивая.

Несмотря на свое удивление, Дели отметила, что ее задело это суждение: ни о себе, ни об Аластере она не думала как о стариках.

– Я… я… я не уверена, – запинаясь, сказала она. – Он очень импульсивен и… и очень меня любит. Он хотел бы жениться на мне, если бы это было возможно. Я не знаю, что на меня сегодня нашло, но я так долго была одна, и потом твой отец…

– Я знаю, он давно не тот мужчина, за которого ты выходила замуж. Я припоминаю, каким он был перед тем, как заболел, – большой, веселый и сильный, и как я, бывало, карабкалась по его ноге, а он смеялся и сажал меня себе на плечо. С тех пор он, кажется, нами не занимался.

– И все равно, я думаю, мы ему нужны, вот почему я хочу вернуться на пароход, как только Алекс получит свое выпускное свидетельство. И разумеется, мы проведем с ним рождественские каникулы.

– Он тебе напишет, как ты думаешь? Рибурн, я имею в виду.

– О… надеюсь! Мы переписывались какое-то время.

– Ужасно быть вдали от того, кого любишь, – сказала Мэг.

Дели бросила на нее быстрый взгляд.

– Ты читаешь слишком много романтических книг. В твоем возрасте этого не понять.

– Я понимаю больше, чем ты думаешь, – с некоторой высокопарностью произнесла Мэг, собирая книги. – Спокойной ночи, милая! Постарайся уснуть. – Выходя из кухни, она поцеловала Дели в голову.

Дели сидела за столом, чувствуя, что ей нечем дышать. Потом она встала, подошла к кухонному шкафчику и налила себе коньяку. – Ну, кто бы мог подумать! Она, как всегда, не понимала свою дочь.

В письме, которое Дели получила от Аластера, он писал, что Дороти Баретт снова вернулась в Австралию и работает в Миланге. Джеми принял ее сразу; но с Джессамин все не так просто: несмотря на свой возраст, она уже настолько женщина, что каждую особу своего пола, умножающую собой число домочадцев, воспринимает, как потенциальную соперницу.

«Мисс Баретт, конечно, очень хочет тебя видеть, – писал он. – Она и в самом деле такая, как ты о ней говорила: замечательная женщина, мудрая, спокойная, и с той широтой ума, которая и требуется Джеми. Я сообщил ей последние новости о тебе и Мэг, и она хочет тебе написать. Ее волнует встреча с твоей дочерью. Я думаю, для нее это как будто снова увидеть тебя такой, какой ты была в молодости, хотя я ей говорил, что вы с Мэг ничем, кроме глаз, не похожи. Не могли бы вы, прежде чем вернуться на пароход, погостить у нас? Я уверен, Мэг понравилось бы озеро; у нас есть комнаты для вас обеих, и для Алекса тоже, если он захочет приехать.

Для тебя это был бы отдых и перемена места, для мисс Баретт – радость, о себе я не говорю, но ты можешь представить, что значит для меня снова увидеть тебя в моем доме. Не беспокойся, здесь ты будешь под присмотром строгих дуэний: твоя старая гувернантка, две мои тетки, Сесили, дети, две служанки – целый сонм женщин.

Любимая, подумай об этом и решись. Ехать можно по суше – от Аделаиды до Стратхалбина или поездом до Менинги, а затем колесным пароходом «Юпитер» до Миланга. В качестве пассажира ты насладишься поездкой по озеру больше, чем когда ведешь пароход сама.»

Дели много об этом думала, и чем больше думала, тем большее искушение испытывала. Она понимала, что неразумно видеть Аластера так часто и к тому же в интимной обстановке его дома, хотя трудно было представить, что они смогут когда-нибудь остаться наедине.

Пока она колебалась, пришло второе письмо – от самой мисс Баретт, полное восторгов от того, что она снова в Австралии, и таких трогательных воспоминаний, что Дели безумно захотелось ее увидеть. Воодушевляла и та откровенная оценка, которую дала Аластеру Мисс Баретт, она полностью соответствовала ее собственному суждению.

«Человек изощренного ума, по-настоящему добрый, тонко чувствующий. Мы часто засиживаемся допоздна, разговаривая о жизни и иногда о тебе. Он большой поклонник твоих работ, но ему кажется, что твои таланты зачастую растрачиваются впустую; его сердит твое замужество и, как он выражается, «все эти дети!». Я протестую, ведь ни один художник не стал писать хуже от того, что живет полнокровной жизнью. То, что ты состоялась как женщина, вероятно, отражается на твоем творчестве. Я так надеюсь, что ты приедешь повидаться с нами! Если нет, мы должны тогда договориться о встрече в городе, и как можно скорее: в конце концов от тебя до нас всего лишь сто двадцать миль по прямой и еще пятьдесят миль в сторону. Очень хочу посмотреть твои работы. Я чувствую, моя жизнь оправдана, если я помогла развернуться твоему многообещающему художественному дару.»

Дели смотрела на изящный старомодный почерк и старалась представить, какая она теперь – мисс Баретт, женщина шестидесяти лет. Побелели ли ее волосы? Невозможно представить себе, что время способно изменить ее мисс Баретт.

Дели не хотела раньше времени забирать детей из школы, а на Рождество они должны быть дома, – на пароходе, – с Брентоном и мальчиками. Но потом она и Мэг могли бы спокойно уехать: на борту соберется слишком много народу.

Брентон не возражал. Он был так поглощен пароходом, что, казалось, никого из них не замечал. Когда Дели пыталась рассказать ему о доме в Ренмарке, садике, шлюпке и своих уроках рисования, он выслушал ее не перебивая, но ни разу ничего не сказал и не задал ни одного вопроса.

Их разговоры были довольно бессвязными; как только она замолкала, он обращался к своим собственным проблемам: «Интересно, как долго продержится такая вода? Хотелось бы еще разок подняться до Руфуса, прежде чем река обмелеет. Сейчас ее подпитывают паводковые воды, но, когда они пройдут, боюсь, река превратится в ад».

– Ты не возражаешь, если Мэг и я поживем на озере до конца каникул?

– В неделю мы откладываем добрую сотню чистой прибыли. Вечно так не продлится, вот почему я хочу продержаться как можно дольше.

– Тогда завтра мы отправимся поездом в Морган.

27

Руки – вот что потом вспоминала Дели; хорошо отполированные миндалевидной формы ногти, сильные, гибкие пальцы, крупное запястье. Но кожа была морщинистая, с голубыми прожилками, с резко выделяющимися темными пятнами, похожими на мотыльки.

Мисс Баретт. Дели хорошо помнила тот день, когда сказала ей «до свидания», сцену на станции, ее прощальные слова, строгий мужского покроя костюм в мелкую чернобелую клетку, тонкие завитки блестящих темных волос на шее. Такой чистой и бескорыстной любовью Дели с тех пор, пожалуй, никого не любила, но сейчас она почти ничего не чувствовала. Сентиментальность, воспоминания – не более того.

Дели пожала крепкую руку, поцеловала поблекшую сухую щеку, взглянула в серые с золотистой искоркой глаза, увидела все тот же твердый рот и трепещущие ноздри, но кожа вокруг губ была вялой, блестящие волосы стали тусклого мышиного цвета и казались грубыми.

Переводя взгляд с мисс Баретт на Мэг, юную, цветущую, с нежной кожей и пышными черными волосами, Дели почувствовала, как в ее душе поднимается глухой протест. Потом она представила себя такой, какой была около тридцати лет назад: хорошенький, глупый, невежественный, нервный ребенок пятнадцати лет, живущий в мире грез и фантазий. Нет, она не хотела бы вернуться обратно.

И если бы был жив Адам – Адам, против ранней смерти которого все в ней яростно протестовало, – каким бы он был сегодня? Пропитанный виски журналист с редкими волосами и опухшими глазами, постоянно сокрушающийся о тех шедеврах, которые он не создал? Или полный, гладкокожий, самодовольный тип, интересующийся только собственной персоной? Что дало бы Адаму время взамен красоты и юности? Кто знает. Она помнила его прекрасным юношей, и безжалостное время было не властно над ним.

– А это Мэг! – Дороти Баретт взяла девочку за руку и нежно держала ее, глядя Мэг в глаза. – Когда твоя мама была ребенком, я думала, что у нее самые прекрасные синие глаза, какие я когда-либо видела, но твои чуть ли не в два раза больше.

Мэг так привыкла слышать, какой красавицей была ее мать в юности, и так была убеждена в собственной заурядности, что никогда и не думала равняться с ней. Она улыбнулась.

– Я бы тебя везде узнала, Дели, – сказала мисс Баретт. – Во всяком случае, у тебя сохранилось то же выражение лица, хотя заметно, конечно, что ты постарела, хотя и не сильно прибавила в весе. – Она повернулась к Мэг: – Твою маму, казалось, могло унести ветром.

– «Вы словно дуновение эфира, мисс Гордон», – процитировала Дели. – Вы помните молодого священника? Интересно, что с ним сталось?

– Возможно, теперь он уже викарий.

– Подумать только, я могла бы быть миссис Полсон!

– Правда, мама? – Мэг была поражена, словно не представляла себе, что у ее матери была какая-то жизнь до ее, Мэг, рождения.

Дели с любопытством взглянула на мисс Баретт:

– А вы никогда не были замужем? У вас, наверное, было не меньше дюжины предложений.

– Ну будет, будет! – Мисс Баретт выглядела смущенной, но довольной.

– Адам и я, мы оба были влюблены в вас.

– Да, я знаю. Как же давно все это было!

– Перед войной, – задумчиво произнесла Дели.

– В прошлом веке!

– О Боже! Должно быть, вы очень старая, – простодушно заметила Мэг.

– Я завидую, что вы посмотрели мир, – сказала Дели. – Я много ездила, никуда по сути не уезжая; как будто провела жизнь почти в одном и том же месте. Хотя это неправда, будто Австралия вся одинаковая. «Если вы видели одно эвкалиптовое дерево, считайте, что видели все», – сказал однажды пассажир на «Марионе». Скорее всего, он не увидел ни одного.

– Как чудесно вернуться обратно. Когда я смотрю сверху из окон на озеро, у меня возникает ощущение беспредельности пространства, а иногда появляется мимолетное впечатление, что передо мною песчаные холмы Куронга! И тогда кажется, что все начинается оттуда: девяностомильная полоса отлогого морского берега, дикого и безлюдного, затем – Южный океан, за ним – просторы Антарктики, где вросли в лед Скотт и его спутники, а дальше – Полюс и больше ничего.

– Такое же ощущение возникало у меня на Западе, в Дарлинге. Там горизонт не просто горизонт. Я могу почувствовать там пространство пустыни Симпсона, вообразить себе песчаные холмы, пологие равнины и соляные озера, одиноких бродяг на Бедсвилл Трэк. И не потому что я знаю; я думаю, любой человек, оказавшийся в том месте и не представляющий, где он находится, почувствовал бы то же самое. Я читала, то же испытывают путешественники в Сахаре.

За чаем Дели наблюдала за мисс Баретт и мисс Рибурн. Они были примерно одного возраста – мисс Рибурн немного постарше, – и у них были одинаково твердые характеры. Когда сталь бьет по кремню, вылетают искры, она ждала, когда это произойдет. Однако, как показалось Дели, они отлично ладили. Очевидно, мисс Рибурн сразу почувствовала, что это не мисс Меллершип, что она хотя и вежлива, но хорошо знает свои права. Острый ум мисс Рибурн ценил интеллект и образованность в других людях, и потому она не торопилась скрестить шпаги в борьбе. Внешне в доме царили тишь и благодать.

Мисс Алисия и мисс Дженет Рибурн обе страстно любили Шотландию, их родину, которую они посетили один-единственный раз, будучи совсем молодыми женщинами. Как человек, который недавно видел Лондон, бывал в Эдинбурге и мог рассказать свежие новости о королевской семье, мисс Баретт была гвоздем программы.

– И вереск, – пропела, играя звуком «р», мисс Дженет. – Чудесный цвет вереска на холмах. Здесь нет ничего подобного.

– На западе, – сказала Дели, – я видела целые мили фиолетово-голубых цветов, сплошное поле, без единого просвета.

– Вы говорите о бессмертнике, этом сорняке? Он растет на холмах около Аделаиды, но нисколько не похож на вереск. Нисколько.

– И прохладное лето… – вздохнула мисс Алисия. – Если бы не бриз, который дует с озера, думаю, я бы не вынесла австралийской жары. Но когда я представляю июнь в Шотландии…

– Последнее лето постоянно шли дожди. Это отчасти и подтолкнуло меня вернуться домой, – сказала мисс Баретт своим грудным голосом.

– Домой? – смутилась мисс Рибурн. – Вы хотите сказать в… гм, гм… Австралию?

– Да, конечно. Здесь мой дом. Здесь я родилась.

– Ну и мы тоже, но для нас всегда будет домом родина предков. Не правда ли, Дженет?

– Всегда, Алисия, – подтвердила Дженет, нервно вытирая губы кружевным платочком.

Аластер, который возился внизу со своими книгами, пришел позже и сел между Мэг и мисс Баретт. Дели с волнением следила за Мэг, но не заметила никакой враждебности с ее стороны; казалось, Аластер ей даже нравится; а между ним и мисс Баретт, очевидно, завязалась одна из тех теплых и необременительных дружб, которые возникают иногда между людьми разных полов, но схожих умов. Мисс Баретт с ее низким голосом, аккуратно зашнурованными ботинками, в блузке с шелковым галстуком с годами становилась все более мужеподобной; в Аластере же с его изящными, ухоженными руками, утонченными привычками и любовью к броским халатам из яркого шелка или бархата сквозило что-то женское, но отнюдь не женоподобное.

– Я вижу, дочь Дели вас не разочаровала, – сказал он мисс Баретт, беря печенье и переводя взгляд на Мэг. – Что я вам говорил? Хотя на самом деле они не похожи. – При этом небрежном упоминании имени Дели подвижные брови мисс Рибурн поднялись к волосам.

– Разочарована? Я восхищена ею, – сказала мисс Баретт, ласково глядя на Мэг. – Это чудесно – увидеть ее в том же возрасте, в каком была тогда Дели, и с такими же глазами, я чувствую себя так, словно время остановилось, и я в конце концов не так уж и стара.

Но Мэг не откликнулась, и Дели снова, как много лет назад, сказала: «Вы совсем не старая». Конечно, для Мэг мисс Баретт была древностью, осколком другого века. Но Джеми и Джессамин увлеклись ею и считали, что она моложе их собственной матери. Жизнь, посвященная детям, сохранила ее ум подвижным и взгляды молодыми.

Мисс Баретт любила еще плавание, и в последующие недели они все спускались на довольно грязный пляж и плавали в теплой воде: мисс Баретт, Дели, которая не плавала годы, Мэг, Джеми и Джессамин, которая еще только училась плавать. Она шумно барахталась в воде, кричала и притворялась, что тонет.

По вечерам Аластер развлекал их в обсерватории или же они садились вокруг покрытого розовой скатертью стола и играли в карты с детьми, пока не приходило время отправлять их в постель.

Мисс Баретт интересовали аборигены, появляющиеся иногда в окрестностях города. Видя их, она вспоминала каноэ из древесной коры на реке повыше Эчуки и лагерь туземцев, откуда они приходили обычно, чтобы подработать на ферме Джемиесона. Мисс Баретт узнала, что в миссии Поинт Маклей жили четыре сотни аборигенов, из которых только около сорока были чистокровными.

Они организовали настоящую, по всем правилам, экспедицию за озеро на трехмачтовой шхуне с мотором «Ада и Клара». Руководили всем мисс Баретт и Дели, предоставив Мэг заботиться о двух юных Рибурнах.

Они вышли ранним утром и направились прямо в сторону Восточной проплешины, как называли это место рыбаки за то, что с той стороны никогда не появлялось ни единого дождевого облачка.

Они проплыли десять миль по озеру и высадились у Поинт Маклей; Дели вместе с мисс Баретт, походка которой, – размашистая, энергичная, – нисколько не изменилась со временем, зашагали по улицам миссии.

Около хижин стояли девочки, держа на бедрах маленьких детей – братьев или сестер, не обращая никакого внимания на мух, которые облепили их черные глазки. Почти все девочки были одеты в простые ситцевые платья одинаковых расцветок – розовые и красные, желтые и оранжевые, и Дели вспомнила лубров с фермы Джемиесона: Минну и Бэллу в их невообразимых «рождественских» нарядах.

Здесь была лишь начальная школа, а девочкам постарше ничего не оставалось, как целыми днями стоять или сидеть на солнцепеке. В миссии работы для них не было, в маленьких хижинах, где они обретались вместе со своими родителями, занятий тоже не находилось. Они ждали замужества или ребенка без замужества, – у кого какая судьба; в их глазах были темная безнадежность, понимание того, что они пришли в мир, в котором нет для них места.

Иногда они ходили ловить рыбу или катались по озеру, но большей частью сидели на корточках около хижин, копались в пыли, играли в бабки или приглядывали за детьми своих толстых ленивых матерей.

– Как тебя зовут? – ласково спросила мисс Баретт довольно миловидную девочку с темными вьющимися волосами, которые она дала себе труд расчесать. Дели подружилась с маленьким братом девочки, которого та держала на коленях, у ребенка были огромные выразительные карие глаза.

– Илейна, – застенчиво ответила она, глядя себе под ноги.

– Только Илейна? А как зовут твоего отца?

– Илейна Парутья.

Ее имя было типично для людей смешанной крови: первое имя английское, с отзвуками артуровской легенды,[36]36
  Илейна искаженное от «Игрейна». Так звали мать короля Артура (VI в.) – предводителя бриттов в их борьбе за независимость, героя многочисленных легенд, впоследствии одного из основных персонажей средневековых повествований о рыцарях Круглого стола.


[Закрыть] второе племенное, принадлежащее лишенным собственности старикам-аборигенам и не имеющее теперь никакого значения.

– Илейна, тебе не хотелось бы учиться, вместо того чтобы целыми днями возиться с братом?

– Учиться? – рассеянно переспросила девочка. И, оживившись, добавила: – Я бы хотела всю жизнь учиться в школе. Мне там нравилось. Школа была хоро-ош, – протянула она.

– «Школа была хоро-ош», – с горечью повторила мисс Баретт, когда они отошли достаточно далеко. – Это отражает уровень образования, которое она там получила. Но даже и такая школа для нее несравнима с домом, где можно только сидеть в пыли в ожидании какого-либо случая. О, какой стыд! Я вернулась домой, полная любви ко всему австралийскому, и нашла вот эти пятна позора.

– Их принято не замечать, – сказала Дели. – Хотя эта миссия всего лишь на другой стороне озера, в шестидесяти милях от города, где живет большинство белых, в том числе и члены парламента. Для них эти люди только цифры в ежегодных отчетах, представляемых в парламент: столько-то полукровок, столько-то рождений, столько-то смертей. И с удовлетворением отмечается, что уровень рождаемости выше уровня смертности; проблема, как принято считать, со временем разрешится сама собой.

– Прекрасное решение! Уничтожить целый народ, это уже случилось в Тасмании. Такого нельзя допустить.

На обратном пути домой они подняли паруса, и шхуна, подгоняемая слабым восточным ветром, танцевала на волнах, как балерина. Сидя на носу и предаваясь радости движения, Дели погрузилась в себя – ей казалось, что наконец-то она обрела душевное равновесие и находится в гармонии с ускользающим потоком времени. С внезапной острой болью она увидела приближающийся низкий берег, высокую трубу над мельницей и начинающие приобретать очертания строения на берегу озера.

Мисс Баретт была подавлена, размышляя над тем, что она увидела в миссии. Заметив, что палубным матросом был мальчик-абориген, она подумала, что для многих из них это да еще рыбная ловля были единственными источниками заработка. Можно не сомневаться, что девушкам приходится еще хуже.

В этот вечер, когда горничная унесла из столовой блюдо со сладким и все сидели под газовой лампой за сыром и фруктами, она сказала мисс Рибурн:

– Вы никогда не думали, чтобы взять в услужение девочку из миссии – помогать кухарке на кухне? Я видела сегодня одну, она показалась мне достаточно смышленой и, думаю, согласилась бы поработать.

– Конечно, нет! – Брови мисс Алисии высоко поднялись, образовав на ее лбу подобие петель. – Все эти девушки грязнули и кажутся больными. Никому из них я не доверила бы и прикоснуться к еде.

– Верно, – согласилась мисс Дженет, деликатно вытирая губы салфеткой.

Мисс Баретт бросила на Дели взгляд, призывающий ее к спокойствию, и сказала:

– Миссис Эдвардс может рассказать вам, что у ее тети – женщины весьма разборчивой – много лет работали девушки-лубра прямо из туземного лагеря. Не так ли, Дели?

– Да, и я не представляю себе, что бы делала без них тетушка Эстер. Конечно, там, где справилась бы одна энергичная белая девушка, они работали втроем, но это только потому, что всякую работу они считали игрой. Расторопными их, конечно, не назовешь, но, без сомнения, они были чистоплотны. Половину свободного времени эти девушки проводили в реке.

– А ведь они не воспитывались в миссии и совсем не ходили в школу, – сказала мисс Баретт. – Что же касается болезней, вы можете подвергнуть их медицинскому обследованию. К тому же, должна сказать, они моются гораздо чаще, чем средняя лондонская горничная. К несчастью, у них коричневый подкожный пигмент там, где у нас розовый или красный. Впрочем, многие ирландские и испанские крестьяне почти такие же темные.

– Хмм… – Мисс Рибурн раздраженно передернула плечами, что означало, что она сильно уязвлена в своих любимых предрассудках. Глубокие складки, идущие от носа к уголкам рта, стали еще глубже.

– Аластер, пожалуйста, объясни мисс Баретт, что несколько лет назад по твоей просьбе я уже рассматривала эту идею и нашла ее неприемлемой, и ты со мной согласился.

Перед тем как ответить, Аластер подлил себе вина. Затем осторожно сказал:

– Я считаю, что взять в дом девочку из миссии большая ответственность. Они часто попадают в беду из-за бесчестных белых мужчин; поэтому, стараясь предотвратить одно зло, можно совершить другое.

Дели снова вспомнила о Минне и подумала, что Аластер, вероятно, прав. Ее собственный дядя был одним из этих «бесчестных белых мужчин», подтолкнувших Минну на дорожку, ведущую вниз. Но был ли на земле ад хуже тоски и безнадежности, которые она видела на лицах тех девушек? Для них существовала только одна возможность обрести заманчивую свободу и рано или поздно они ее получали – с обручальным кольцом или без него. Таким образом древняя мудрая природа, совершенно не заботясь о счастье человека, следила за тем, чтобы раса не вымерла.

– Я не думаю, что незаконнорожденный ребенок – там ли, здесь ли – имеет какое-нибудь значение, – упрямо стояла на своем мисс Баретт.

Мисс Дженет задохнулась от изумления, а спина мисс Рибурн стала еще прямее. Миссис Генри, которая не принимала участие в разговоре – она аккуратно делила на дольки апельсин на своей тарелке, – подняла голову и с невинной улыбкой злобно спросила:

– В самом деле, мисс Баретт? У вас есть опыт в подобных делах?

Ноздри мисс Баретт задрожали. Она бросила на миссис Генри уничтожающий взгляд.

– Я говорю с позиций общечеловеческой гуманности. Вы когда-нибудь бывали в миссии? Вы когда-нибудь задумывались о безнадежной участи этих девочек? Вы хоть раз подумали о них, хотя они живут всего в десяти милях по озеру? Вы отвечаете за них; за них отвечает каждый белый австралиец, захвативший их древние первородные права. Помните об этом, когда увидите их, стоящих на углу улицы в Миланге: праздных, ненужных, несчастных.

– Но ведь есть миссия, чтобы заботиться о них. Всю ответственность несет государство. – У миссис Генри был обиженный вид, совсем как у Джессамин, когда она бывала в плохом настроении.

– Если отвечает каждый, значит не отвечает никто. Миссия следит за тем, чтобы они не голодали, и все.

Мисс Рибурн громко откашлялась и выразительно посмотрела на стол.

– Я думаю, мы закончили, – сказала она и направилась в гостиную.