Текст книги "Все реки текут"

Книга третья
А РЕКИ ВСЕ ТЕКУТ

И плещется рыба в реке,

В безмолвии, которое длится вечность.

РОЛАНД РОБИНСОН

1

Постепенно светлая полоса над зарослями тальника сделалась шире, а розовый оттенок приобрел насыщенность. Густой, похожий на дым, туман низко навис над рекой. Тростниковая птица, невидимая в своем тщательно скрытом гнезде, выводила трели, похожие на журчание льющейся воды.

Взошло солнце, и все вокруг замерло, прислушиваясь к далекому равномерному шуму, который постепенно приближался, превращаясь из отдаленного пыхтения в монотонный глухой звук ударов. Это небольшой колесный пароходик «Филадельфия», спускаясь вниз по реке, взбивал воду своими двойными лопастями. Высокий, глубокого синего цвета небесный свод, казалось, переполнился этим звуком.

Отчаянно хлопая крыльями, флотилия пеликанов снялась с тихой заводи: в воздухе их неуклюжие тела стали неожиданно грациозными. Птицы летали вокруг парохода на почтительном расстоянии, безмолвно и призрачно.

Женщина, одиноко стоявшая в рубке, восхищенно наблюдала, как низко они кружат над водой, подобно духам, вившимся вокруг корабля в «Старом моряке» Кольриджа.

«Я действительно начинаю чувствовать себя старым моряком, – подумала она, – одиноким посреди безбрежного моря. Если, конечно, не считать берегов и утесов, и Чарли, который выглядывает, чтобы пожаловаться на нового кочегара, на матроса Лимба и на бесполезную кучу дерева, которую мы загрузили на последней лесопилке»… Мысли замерли. Она внезапно осознала, что все это время говорила вслух.

Разговаривать сама с собой! Неужели она понемногу начинает сходить с ума, как старатель, работающий в одиночку где-то в пустынной местности?

Ей очень недоставало собеседника, того, с кем можно поговорить, кроме детей, команды и инженеров, работавших на строительстве шлюза. Дели пришлось продать все свои акции, чтобы обеспечить детей и оплатить лечение мужа. Чтобы снова заняться торговлей, у нее не хватало начального капитала, хотя в те времена небольшие магазинчики на плаву могли принести целое состояние. Для перевозки пассажиров их маленькое судно не годилось, а шерсть в Мельбурн и Сидней теперь отправляли по железной дороге.

Постройка первого шлюза и плотины через Муррей потребовала больших затрат труда и материалов. «Филадельфия» была одним из пароходов, нанятых Управлением работ для транспортировки барж, груженных необходимым оборудованием с железнодорожной станции в Марри-Бридж – это были листы железа для перемычек, моторы для насосов, блоки и такелаж, сваи и коперные машины – совсем иной груз, чем отрезы тканей, хозяйственные товары, к которым она привыкла.

Она повернула штурвал и установила его на галсе в семь миль. Оглянувшись через плечо, она убедилась, что груженая баржа следует за пароходом, как послушная овечка. Цепи гремели, дымовая труба пыхтела, лопасти равномерно били воду. Все в порядке, даже Чарли перестал жаловаться. Сейчас они идут со скоростью восемь узлов, прикинула она. Нужно не забыть замедлить ход до пяти узлов, когда они подойдут к строящемуся шлюзу, как того требовали правила.

Она горько усмехнулась, вспомнив, как Брентон бывало сердился и негодовал по поводу наплевательского отношения правительства к реке. И вот теперь грандиозный проект постепенно воплощается в жизнь (первый камень был заложен уже больше года назад, в 1915 году), и сделано уже немало. Именно строительство шлюза обеспечило их работой, пока Брентон неподвижно лежал в каюте и смотрел в окно своими аквамариновыми глазами – его единственным полноценным органом.

Постепенно оправляясь от удара, он снова начал говорить, хотя его речь пока походила больше на невнятное бормотание. Лежа, он наблюдал за сменой пейзажа за окном, смотрел, как проплывают мимо берега, видел суматоху на причале в Моргане, однако он никогда не заговаривал об управлении пароходом, не проявлял интереса ни ко взятому товару, ни ко времени его доставки. Болезнь вытянула из деловой круговерти не только его тело, но и мысли.

Большой и волнующий мир реки с его соперничеством, пароходами, капитанами и упрямыми непокорными матросами, гонками и шумными ссорами, пожарами и заторами на реке, пивом и девушками, плаванием и нырянием сузился теперь для него до размеров тесной каюты, а однообразие долгого дня нарушалось лишь приходами жены, которую он уже никогда не сможет обнять, да возвратившимся интересом к пище (ее нарезали на мелкие куски, которые он брал левой рукой).

Пароход приближался к первой излучине в конце Лонг-Рич, одного из тех редких участков, где река течет прямо на протяжении почти двух миль.

«Здесь бери ближе. Срезай румб, но не слишком быстро… Теперь иди равномерно на горелое дерево, пока не возьмешь следующий галс».

Она буквально слышала его голос, наставительный и насмешливый, и в ее мозгу возник план реки, как будто она разворачивала на столе в рубке длинную, наклеенную на полотно карту: она наизусть помнила все подводные камни, обозначенные зловещими крестами; мели, отмеченные желтым; и знаки «Очень опасно», иногда снабженные припиской: «во время отлива».

Филадельфия прислонилась к окну рубки и вела свою тезку твердым курсом, следуя по невидимому фарватеру, который на плане пересекал русло реки длинной диагональной линией.

Впереди ярко-желтый песчаный холм внезапно осветился красноватыми лучами восходящего солнца, будто вспыхнул яркий желто-оранжевый факел. Неровной охристой линией он вырисовывался на фоне бледной синевы неба, возвышаясь над плоской блестящей поверхностью реки. За ним виднелись голые утесы и отвесные скалы у Бланштауна, розовые с золоченой каймой. Величественная процессия пеликанов медленно спланировала на спокойную гладь заводи, скрытой за стеной каучуковых деревьев. Над водой курился туман, похожий на рваные облака.

Дели, не забывшая автограф «Дельфина Гордон», почувствовала, как откуда-то из глубины ее существа к гортани поднимается прежнее беспокойство, словно неведомая сила берет ее за горло. Хотелось одного – остановиться, передохнуть, получить возможность застыть на месте, пристально вглядеться и перенести увиденное на холст!

Были некоторые сочетания цветов, подобные этому соединению золотого, оранжевого и синего, которые она переживала настолько интенсивно, что, воспринимая их, испытывала почти физическую боль. Но ящик с красками был заперт, а ключ поглотил Муррей.

И вот теперь, отдавшись всецело созерцанию удивительной картины, Дели вспомнила другие времена, когда она тоже видела небо (но только не из окна рубки) и сосредоточенно разглядывала неуловимые переходы и оттенки синего. Многие годы она не вспоминала об этом, но сейчас сцена двадцатилетней давности живо всплыла в ее памяти: зеленая плюшевая скатерть, мягкие каштановые кудри мисс Баретт, замешательство юного Адама… Один из этих людей унесен смертью, другой расстоянием, и тем не менее оба продолжали существовать где-то в закоулках ее мозга.

Когда Адам умер, она спрашивала себя, настанет ли такой день, когда он потеряет для нее значение, а его образ потускнеет в ее памяти. Теперь она знала, что время неумолимо рвет все связи, но они тем не менее продолжают существовать в какой-то иной реальности. Маленькая девочка, выкапывающая мох из-под розовых кирпичиков стены, стала теперь навек частью мироздания, точно так же, как миоценовые окаменелости в известняковых утесах существуют сейчас и существовали миллионы лет назад, когда они были живыми существами, обитающими в теплом море.

Ведя судно вперед, она машинально отметила, что поселок строителей приближается, и продолжала свои размышления. И лишь подойдя к поселку совсем близко, она в ужасе вспомнила, что забыла дать гудок, чтобы предупредить человека, работавшего на «летучей лисе» и поднимающего канаты. Они черными нитями протянулись над рекой прямо по пути «Филадельфии», плывущей по течению со скоростью восьми узлов в час. Вагонетка, полная камней и цемента, находилась как раз на середине реки, оттягивая канаты вниз.

Дели одновременно с силой дернула веревку гудка и толкнула дроссель назад до упора. Было слишком поздно давать предупредительный гудок, но нужно было выпустить какое-то количество пара, иначе они взлетят на воздух. Гудок отчаянно взревел. Раздался громкий треск, а затем ужасный грохот. Часть рубки была снесена дымовой трубой, которая зацепилась за нижний трос и обрушилась на заднюю палубу. Дым повалил вниз в машинное отделение.

Чарли Макбин стремительно выбрался на палубу, его седая борода топорщилась от удивления.

– Что там творится, черт побери?!

Дели была так потрясена, что не могла проронить ни слова. Она оглянулась назад и сквозь зияющее отверстие в углу рубки увидела, что рабочий вне себя от ярости грозит ей кулаком со своей платформы, а над рекой на тросе раскачивается большой деревянный брус.

Из палаток и бараков стали выбегать рабочие, которым не терпелось посмотреть, чем вызван этот шум на реке в такую рань. Некоторые прыгали на одной ноге, натягивая на ходу брюки. Дели, без сомнения, ошеломила всех.

Машина захлебывалась собственным дымом, а противовзрывные клапаны со свистом выпускали пар, пока «Филадельфия» медленно двигалась к берегу. Возбужденная толпа еще не добежала до парохода, но ветер уже доносил до его хозяйки язвительные словечки. Ее уши вспыхнули от стыда.

– Врезался на всех парах. Ослеп он там, что ли?

– В рубке баба была. Капитан за штурвал жену поставил, а сам дрыхнет без задних ног!

– Нет, она сама себе капитан. Ты чего, не знаешь? Где ты был? Это же Дели Эдвардс, у нее и удостоверение есть для низовий. Она же все время водит эту посудину вверх и вниз по реке – детишки заместо матросов и спятивший кок за механика. Мужик-то у нее даже на палубу не подымается, у него был удар или что-то вроде того.

– Нельзя бабу пускать за штурвал.

– Эх, нынче они за все берутся, столько парней на войне погибло. Я бы и сам воевать ушел, если бы не плоскостопие. Они теперь везде заместо мужиков, понял или нет?

– Мокростопие, говоришь?

– Кто это сказал? Какой сукин сын? Я тебе покажу! Дели почувствовала прилив бессильной злости – она злилась одновременно и на себя, и на этих мужчин. Она вспомнила, как трудно ей было получить это удостоверение, заставить всех признать себя серьезным человеком, профессионалом, а не просто женщиной, способной делать мужскую работу. Но ее невысокая хрупкая фигура наводила на мысли о беспомощности. Мужчины были не способны оценить ее упорство и неукротимое желание победить.

И вот теперь она сыграла на руку ретроградам – повредила государственное имущество, чуть не оборвав канаты, повредила и свою единственную собственность – пароход, а главное, репутацию капитана в глазах своей команды и рабочих шлюза (все они были, разумеется, мужчины).

Она еще дрожала от пережитого потрясения, но теперь ее душили слезы унижения. И тут она вспомнила о Брентоне, беспомощно лежащем в той самой каюте, на крышу которой с ужасным грохотом упала труба: он ведь находится в полной безвестности, не зная, что случилось. Но оставить штурвал она не могла.

На палубу выбежал малыш Алекс, на ходу натягивая свитер.

– Что случилось, мама? Ого, что это?! – воскликнул он. Чарли Макбин тем временем нырнул обратно в машинное отделение, чтобы помочь кочегару затушить топку и тем самым устранить клубы дыма.

– Ничего страшного. Труба упала, – спокойно ответила она. – Алекс, пойди и скажи об этом папе. Говори медленно и четко, убедись, что он понял. Он, наверняка, беспокоится.

Дели уверенно подвела пароход к берегу, так что баржа следовала прямо за ним. Убедившись, что с Брентоном все в порядке, Дели отправилась к управляющему работами, чтобы дать необходимые объяснения и извиниться. Вместо управляющего в конторе она встретила инженера-консультанта, приглашенного на строительство из Канады. Именно он руководил установкой тщательно разработанной конструкции, состоящей из плавучей каменоломни, откуда «летучая лиса» возила камни и цемент через реку к большой перемычке, сваи которой сейчас вбивались в песчаное дно. На одном берегу была поставлена стальная башня, на другом подвижной подъемный кран, передвигающийся по рельсам.

– Не беспокойтесь, мэм, – сказал до черна загорелый канадец, выслушав ее взволнованное объяснение. – Трос не порвался, и мы сможем натянуть его снова. Вы бы лучше подумали о том ущербе, который понесло ваше судно.

– Думаю, все обойдется. Поскольку я шла с баржой на буксире, все оплатит страховая компания. Я больше беспокоюсь о том, что мы потеряем время, пока будем ремонтировать трубу. Кроме того, возможно, придется уплатить штраф в Отдел или в Портовое бюро.

– Полноте, мэм, гарантирую, что они не станут преследовать вас. У вас заклинило дроссель, и вы оказались бессильны. Вы же подали предупредительный гудок, как только заметили, что не можете остановиться вовремя. Ведь так обстояло дело?

Дели с облегчением улыбнулась:

– Вы очень добры, – сказала она. – Дело в том, что я задумалась… о прошлом… и забыла, что два материальных тела не могут занимать одновременно одно и то же место в пространстве.

Сайрэс Джеймс взглянул на нее с интересом и подумал, какое, верно, необыкновенное прошлое у этой женщины, не молодой, но женственной и привлекательной. У нее были удивительные синие глаза; сначала они показались ему темными, но он понял, что их затеняли ресницы. И теперь, когда напряжение спало, и улыбка скользила по ее губам, – она стала просто очаровательной. Сколько ей лет? Тридцать пять или около того?

Ее речь выдавала образование и тонкий ум. Это удивило его. Он, разумеется, слышал о женщине-капитане, но ожидал увидеть могучую особу с обветренным лицом, хриплым голосом и сильными, мужицкими руками. Но как эта хрупкая женщина управляет судном и судовой командой?!

Он смотрел на нее и ощущал себя большим и сильным рядом с ней.

– Ну, мэм, – сказал он. – Раз уж мы встретились, я уверен, вы будете заглядывать сюда время от времени. И не надо ждать, когда вы снова заденете трос или врежетесь в цементную дамбу. Мы всегда рады женскому обществу.

Улыбка сползла с ее лица. Подбородок заметно поднялся, а тонкие черные брови сдвинулись.

– Спасибо, но я не имею обыкновения врезаться в предметы. Однако я уверена, что мой муж с удовольствием примет вас на борту «Филадельфии», если вы захотите нанести нам визит. К сожалению, он сам не сможет зайти к вам, он… он прикован к постели.

– Вот как? Извините, миссис Эдвардс, не так ли? – его голос стал серьезным, в нем послышалось сочувствие; он уже сожалел о том, что пытался над ней подтрунивать. – Моя фамилия Джеймс – Сайрэс П. Джеймс.

– Рада познакомиться, мистер Джеймс. Я надеюсь, в будущем мы с вами встретимся при более благоприятных обстоятельствах. А сейчас мне надо идти и заниматься ремонтом.

Он пошел провожать ее по берегу и шел до тех пор, пока она, наконец, не остановилась сама и, решительно протянув руку, не попрощалась с ним.

Мистер Джеймс стоял и смотрел ей вслед. Эта женщина властно повелела уважать себя. Как она вспылила, едва он попытался подшутить над ней, и как спокойно и твердо поставила его на место. Он неожиданно обнаружил в ней непреклонную волю и несгибаемый характер, которые так контрастировали с ее хрупкой внешностью. Сайрэс Джеймс осознал, что хочет снова увидеться с ней.

2

Как будто с тайной целью воспротивиться попыткам обуздать его воды, которые уже много тысяч лет беспрепятственно текли по шестой части континента, Муррей поднялся, переполнил русло и разлился мощным потоком. Строившаяся перемычка заполнилась водой, и работы на шлюзе и плотине прекратились.

Река превратилась в бурный мутный поток, в котором неслись смытые стога сена и останки погибших животных. Тигровые змеи тысячами вымывались из гнилых дуплистых деревьев. Вода залила главную улицу Маннума, подмыла опоры гостиничной веранды, а в Моргане баржи впервые плавали на уровне высокой пристани. Это было самое крупное из наводнений на Муррее: размахом оно превосходило знаменитые наводнения семидесятого и девяностого годов, о которых до сих пор вспоминали старожилы.

Когда вода стояла низко, «Филадельфия» обычно легко находила себе работу из-за своей мелкой осадки, но теперь по Муррею мог пройти любой корабль. Из-за остановки работ на шлюзе работа по перевозке оборудования прекратилась. Лицензия Дели ограничивалась низовьями реки, а это значило, что она не имела права заходить выше Уэнтворта, где могла рассчитывать на груз шерсти.

Она взяла партию товаров для небольшого сельского поселка и вернулась с сельскохозяйственными продуктами к железнодорожной станции в Моргане. Однако некоторые из наиболее прогрессивных фермеров, такие как мистер Мелвилл, уже начинали перевозить свои продукты на мощных грузовиках модели «Т», которые доставляли с ближайшей станции и необходимые товары.

Супруги Мелвилл снова остались одни, поскольку сыновья: и Гарри, живший с ними, и старший, женатый Джим, ушли на фронт. У самой Дели не было родственников на войне, но она переживала всякий раз, когда читала списки убитых, раненых и пропавших без вести. И в то же время война косвенным образом облегчила ее положение.

Она узнала, что из-за недостатка морских судов, шерсть скапливалась в доках. Экспортеры больше не посылали тюки шерсти по железной дороге до ближайшего морского порта, потому что там все склады уже были забиты; постепенно стали заполняться большие склады у речных портов.

Дели получила заказ подняться до Уэнтворта и привезти оттуда тысячу тюков, которые будут складированы в пустующем помещении в Моргане, принадлежащем мощной компании, владевшей пароходами и складами по всему нижнему Муррею. Когда агент этой компании пришел с контрактом, Дели едва не лишилась чувств.

Карие глаза, бледное лицо, тонкие, но яркие губы, клинообразная темная бородка, посеребренная сединой, красиво очерченные ноздри – увидев его однажды, она давно мечтала о встрече с ним.

Всякий раз, причаливая к пристани в Моргане, которая своими гидравлическими кранами, суетливой толкотней, рядами пароходов и барж напоминала ей Эчуку, Дели с надеждой высматривала невысокого темноволосого человека, которого она увидела однажды шедшим на веслах вверх по реке, а в его лодке разглядела этюдник. Она хотела поговорить с этим человеком, но их пути не пересекались, даже имени его она не знала.

Она вспоминала, как необычно он выглядел, как будто пришелец из другого мира, более утонченного, цивилизованного, чем грубый и суетливый мир речных портов. Казалось, он приехал из Мельбурна, чтобы поработать на натуре. Дели задумалась: тысяча лет прошло с тех пор, как она покинула Мельбурн; и хотя Морган находился всего в сотне миль от Аделаиды, она так и не выбралась туда.

Но вскоре она узнала, что жизнь незнакомца была столь же крепко связана с Мурреем, как и ее собственная: он принадлежал к семье, владевшей сетью мельниц и складов – его фамилию Дели много раз видела на вывесках во многих портах, куда они заходили. Он объяснил ей, почему им не пришлось увидеться – его присутствие требовалось в Гулве и Миланге, но теперь торговля в низовьях настолько сократилась, что ему пришлось переехать в Морган. Его звали Аластер Рибурн.

Они сидели в салоне «Филадельфии». Дели заметила, что глаза собеседника не раз останавливались на одном из ее пейзажей: холмы, залитые солнцем, которое, казалось, освещало и эту небольшую комнату. (Картина с «Филадельфией», которую она когда-то подарила Брентону, погибла в пожаре.)

– Вы не возражаете, если я получше рассмотрю картину? Я сначала думал, что это репродукция.

– Конечно, смотрите.

Он подошел так близко, что почти уткнулся в картину своим точеным носом; осмотрел все углы в поисках подписи, затем отступил назад и еще раз внимательно вгляделся в нее, критически сузив глаза. Глаза его были необычными – темные, полуприкрытые тяжелыми веками, но способные внезапно распахнуться и пронзить острым взглядом.

Он повернулся к Дели и метнул на нее огненный взгляд – женщина поняла, что картина взволновала его.

– Я очень интересуюсь австралийской живописью, – объяснил он, – я и сам немного рисую – хотя и не так хорошо, как мой шотландский тезка.

– Я знаю, что вы рисуете, – ответила Дели. Она почти смеялась от радости – в ее глазах плясали веселые огоньки; она ждала момента, чтобы рассказать ему о себе.

– Знаете? – он удивленно приподнял бровь. – Однако я не совсем понимаю… Кто автор этой картины?

– Я. Я ее написала.

– Вы хотите сказать, что сделали копию?

– Нет, это не копия. Это моя работа.

Он улыбнулся уголками рта, и она поняла, что он ей не верит. Его веки опять упали, а глаза как будто подернулись пленкой и вновь стали плоскими и холодными.

– Это же профессиональная работа, миссис Эдвардс.

– Именно так.

– Но я полагал… что ваша профессия рулевой.

– Я тоже думала, что вы художник, а не складской агент.

Он улыбнулся чуть теплее.

– И тем не менее я агент. Я вошел в дело своего брата, а теперь должен помогать его вдове управлять им.

– А я должна кормить своих детей, этот пароход – наше единственное средство существования. Я полагаю, вы именно поэтому пришли с контрактом ко мне?

– Да, я слышал о ваших затруднениях, и знал, что вы смелы и решительны…

– Я не нуждаюсь в благотворительности.

– Вы не даете мне закончить. Вы ведь хороший лоцман. Капитан «Каделла» говорил мне о вас.

– Вот как!

– Да. В противном случае я бы не стал рисковать шерстью… А эта картина мне очень понравилась, миссис Эдвардс. Она продается?

Дели заколебалась. Она уже продала или подарила все хорошие работы, кроме этой, а больше рисовать у нее не было возможности. Вполне вероятно, что она уже никогда больше не напишет ничего стоящего. Но ей были нужны деньги, а этот человек в состоянии заплатить высокую цену. Она открыла рот и услышала, что отвечает:

– Нет.

Он легко кивнул в знак того, что считает это решение окончательным, затем оглядел комнату – заметил, что больше картин нет, также как нет и незаконченных холстов, кистей, красок и использованных палитр. Она поняла, что он по-прежнему не верит ей, и внезапно ее охватил гнев.

– Я заперла краски на ключ: в настоящее время мне не до живописи.

– Понимаю, – Аластер Рибурн откланялся.

Она хотела посоветовать ему посмотреть работы Дельфины Гордон в каталоге Мельбурнской Художественной галереи раз он ей не верит, а потом сообщить, что под этим именем писала она. Но ее остановила гордость. Пусть думает, что хочет… Она присела и пристально посмотрела на картину, едва сдерживая слезы разочарования. Каким непохожим оказалась их беседа на ту, которую воображала себе, мечтая о встрече с таинственным незнакомцем.

По пути в Уэнтворт она зашла на ферму Мелвиллов, где еще жили Гордон и Мэг. Розовощекая миссис Мелвилл и ее спокойный работящий муж, казалось, совершенно не изменились с тех времен, когда «Филадельфия» впервые причалила к их берегу. Теперь, когда сыновья Мелвиллов ушли на фронт, они были более чем счастливы, что дом не опустел и в нем слышны голоса детей.

За то время пока Дели не видела сына и дочь, они изменились даже больше, чем в прошлый раз. В Гордоне появилась некая твердость и мужественность, необычные для его четырнадцати лет и делавшие его совсем взрослым, а Мэг потеряла детскую пухлость и стала голенастой, словно молодой жеребенок.

Как только учебный год закончится, Гордон уедет с фермы и будет помогать на пароходе. Его отец бросил школу в тринадцать лет, но без образования не страдал и считал, что старший сын должен идти его путем. Мягкий, мечтательный Гордон… ему бы родиться девочкой. Бренни – вот из кого выйдет отличный речник, но пока ему придется покинуть судно и всерьез взяться за учебу. Дели больше не могла возить его с собой, ведь у нее совсем не было возможности уделять время занятиям с ним, хотя, конечно, государственная заочная школа была большой подмогой.

Брентон, конечно, хотел бы, чтобы Мэг, его любимица, была с ним на пароходе, но Дели отказывалась оставлять сына на ферме одного. Она слишком хорошо помнила свои первые месяцы в Кьяндре, пока домой не вернулся Адам. Миссис Мелвилл была очень добра к детям, но при всем желании не могла заменить компанию сверстников.

– Мама, ну, правда, когда я вернусь на пароход? – Гордон нетерпеливо пинал ножку кровати, на которой Дели разворачивала свертки с обновками.

– Померь этот пуловер, дорогой, посмотрим не коротки ли рукава.

Мальчик неохотно натянул его, взъерошив свои и без того непокорные вихры, потемневшие за последнее время.

А пушок, пробивавшийся над верхней губой, был совсем светлый.

– Ну когда же, мама?

– Разве тебе не нравится на ферме? – нежно спросила она.

– Ну, здесь нормально, но на реке лучше. И вообще, мне уже четырнадцать, и школа мне порядком надоела.

Она улыбнулась и вздохнула. Голос сына стал ниже, совершенно неожиданно для нее он зазвучал, как голос взрослого мужчины. Именно такое сочетание юности, мальчишеской свежести с возмужалостью и привлекло ее когда-то в Адаме. На миг Дели показалось невероятным, что у нее есть собственный сын, почти ровесник Адама – Адам был немногим старше сегодняшнего Гордона, когда Дели впервые увидела его. А Гордон вполне годился ему в сыновья – те же голубые глаза, те же темные ресницы, которые достались ему, как и Адаму, по материнской линии. Глаза Брентона были совсем другими – не такие большие, близко посаженные, они то казались ярко-голубыми, то превращались в зеленые. Копией отца был Бренни.

«А вот Алекс, он совсем другой, – Дели вспомнила шелковистые темные волосы младшего сына, его острый испытующий взгляд. – Он, возможно, станет биологом или натуралистом, а может быть, и врачом». – Глядя на Алекса, можно было подумать, что отец Дели, его родной дедушка, перешагнул через поколение, чтобы вновь воплотиться во внуке. Мальчика привлекало все живое, и он не испытывал ни малейшего страха перед всем, что плавает, ползает или летает.

– Когда же я смогу вернуться, мама?

– В конце года, дорогой, – как только получишь аттестат. Ты вернешься на пароход, а Бренни пойдет в школу. Но, разумеется, ты будешь с нами во время каникул, – она вздохнула. – Как это ужасно, что вы, мальчики, воспитываетесь все в разных домах, но тут уж ничего не поделаешь.

– Почему это ужасно? – рассудительно заметил Гордон. – Мы всегда так дрались, разве ты не помнишь? Я завидовал Бренни, что он хорошо плавает, а он моему высокому росту.

– Ну что ты, дорогой… Ведь он твой брат…

– Давай сходим на пароход, я по Бренни соскучился. Хотя он скоро надоест мне своими бесконечными приставаниями.

– Да, конечно, ведь и папу надо навестить. Гордон нахмурился, и это не укрылось от Дели.

– Сынок, папе теперь гораздо лучше, он уже садится и может двигать левой рукой. В правой тоже появилась чувствительность.

– Я не понимаю, что он говорит.

– Ты к этому привыкнешь. Я его отлично понимаю. Дели видела, что не убедила сына. Она пошла на кухню за Мэг, которая помогала миссис Мелвилл покрывать сахарной глазурью пирог; рядом маленький Алекс мыл чашки.

– Посмотри, мамочка, как у меня красиво выходит! – девочка с гордостью посмотрела на мать.

– У нее все так хорошо получается, – восторженно подхватила миссис Мелвилл. – Она толчет миндаль и делает им удивительно красивые узоры на глазури!

Дели разглядывала узор очень внимательно. Она всегда пыталась найти в детях хоть искру своего художественного таланта. Но зная, как трудно женщине пробиться, она надеялась, что ее продолжателем станет один из сыновей.

Мэг, которая малышкой была такой хорошенькой, превращалась в довольно обыкновенную девчонку со вздернутым носом и большим ртом; только волосы напоминали мягкий черный шелк, а живые глаза светились радостью и озорством. Миссис Мелвилл горевала, не представляя свою жизнь без Мэг. «Она так мне помогает, вы не поверите, настоящая маленькая хозяйка. Мэг будет вам большим подспорьем на пароходе».

«Как дочь не похожа на меня в этом возрасте», – подумала Дели, и от этой мысли у нее заныло сердце. Они с дочерью были почти чужими друг другу; смогут ли они найти общий язык? Когда Мэг вернется на пароход, Дели будет руководить ее чтением и постарается научить ее тому, чему не обучали в школе. Если бы рядом был кто-нибудь, похожий на мисс Баретт, кто бы мог помочь ей реализовать свои возможности! А, может, Дели пора смириться с тем, что никто из ее детей не отмечен выдающимися способностями; матери не всегда легко принимают это, ведь каждая втайне мечтает гордиться своим чадом. И все же она верила в Гордона. Было нечто многообещающее в его задумчивом взгляде, в недетском выражении лица, которое, появляясь временами, придавало ему еще больше сходства с Адамом. В конце концов Адам был его двоюродным дядей, и их сходство вовсе не было плодом ее воображения. И она была рада, что он носил ее фамилию, фамилию своего деда.

Бренни – тот пошел по стопам отца – деятельный, бесстрашный, прямодушный, настойчивый и целеустремленный, он привык добиваться того, чего хотел – эту черту характера он унаследовал от обоих родителей. Несмотря на категоричные запреты Дели, он научился прыгать с судна в воду, забираясь все выше и выше, пока не стал выполнять идеальные прыжки с крыши рубки. Но Дели продолжала панически бояться, что он наткнется на корягу, спрятанную под водой.

Иногда во время прыжков Бренни ударялся о воду животом – удар бывал таким сильным, что бедняга долго не мог отдышаться. Но как только ему удавалось восстановить дыхание, он немедленно вновь забирался на рубку и прыгал.

– У этого парня есть характер, – говорил Чарли с завистью и восхищением. – Он или умрет во цвете лет, или станет лучшим шкипером на реке, как его отец.