Текст книги "Операция «КЛОНдайк»"

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СИБИРЬ

Глава первая

Новосибирск–Бердск, конец января 1998 года

Поезд прибыл в Новосибирск с опозданием на час.

Расставшись со своими попутчиками по купе, с которыми он всю дорогу между сном и едой резался в карты на щелбаны, Леонид с гудящим от проигрышей лбом вышел на привокзальную площадь.

Было уже темно, и он, не желая искать в незнакомом городе автобус до Бердска, городка-спутника Новосибирска, проголосовал проезжавшей мимо «Волге».

За рулем оказалась женщина лет пятидесяти. Вытащив изо рта «беломорину», она поинтересовалась низким прокуренным голосом:

– Голубь, куда надо?

Назвав ей адрес по бумажке, Леонид услышал в ответ вполне устроившую его цену и, попросив открыть багажник, закинул в него свои вещи. Не успел он сесть рядом с женщиной-водителем и захлопнуть дверцу, как машина круто взяла с места и, пройдясь легким юзом, понеслась по улице.

Вцепившись в поручень над головой, Леонид попросил:

– Если можно, доставьте меня в Бердск живым и желательно с сухими штанами…

– Сухость любишь, «ковбой Хаггис»? Пользуйся памперсами! – расхохоталась женщина, снижая скорость. – Ладно! Не писай, довезу в лучшем виде!

– Спасибо… – пробормотал Леонид, но отпустить поручень за всю дорогу так и не решился.

Через полчаса он с облегчением расплатился и вышел из машины на едва освещенной редкими фонарями улице, где стояли частные домики.

– Вон твой девятый номер! – крикнула ему из машины женщина, приспустив стекло и показывая куда-то влево.

– Спасибо! – помахал ей рукой Леонид и отскочил назад, потому что из-под колес рванувшейся с места машины полетели брызги перемешанной со снегом грязи.

Проводив взглядом удалявшиеся габаритные огоньки «Волги», он обернулся. Дом номер девять был слева через дорогу, и в двух его окнах горел свет.

Леонид перешел дорогу и толкнул калитку, оказавшуюся незапертой.

«Интересно, нет ли здесь собаки?» – подумал он, настороженно вглядываясь в скрываемое сумерками пространство перед домом, и тут же услышал донесшееся оттуда утробное рычание.

Леонид быстро отступил за калитку и захлопнул ее, отгораживаясь от невидимого пса, который, судя по рыку, должен был быть размером с баскервильскую собаку. Последовавший за его отступлением леденящий душу лай укрепил его в этом подозрении, но тут открылась дверь и на крыльце, освещенном светом из прихожей, появился силуэт крупного мужчины, который спросил голосом, почти не уступающим по тембру псу:

– Кто там? Цыц ты, Зухра, не ори, ничего не слышно из-за тебя… Кто там?

Лай захлебнулся, словно собаке заткнули пасть.

– Прошу прощения, – крикнул из-за калитки Леонид. – Мне нужен Фёдор Поликарпович, я из Питера приехал, от Сергея Ноговицына…

– От Серёги! – обрадованно воскликнул мужчина, спускаясь с крыльца. – Давно жду, – распахнув перед Леонидом калитку, он отобрал у него сумку и пригласил: – Давай, проходи, собаки не бойся, она у меня привязана.

Леонид с опаской вошел в палисадник и, дождавшись, когда хозяин закроет за ним калитку, пошел следом за ним к дому.

– Зухра, место! Свои! – рявкнул мужчина на собаку, которая, громко взлаяв и натянув цепь, попыталась достать гостя зубами.

Леонид отскочил в сторону и, добравшись до крыльца, поспешно взбежал на него, радуясь, что злобная псина осталась позади.

Войдя в дом, хозяин провел Леонида в комнату и, поставив его сумку на стул, протянул руку:

– Ну, будем знакомы, я и есть Фёдор Поликарпович, только ты зови меня просто Фёдором.

При свете лампочки, горящей под потолком в бумажном абажуре, Леонид рассмотрел Фёдора, которому на вид было около пятидесяти. Это был уже начавший седеть шатен крепкого телосложения, с крупными чертами лица, на котором выделялись густые, кустистые брови и неправдоподобно синие глаза, внимательно разглядывавшие Леонида.

– Меня зовут Леонид, я – школьный друг Сергея, – сказал Леонид, пожимая мозолистую ладонь Фёдора. – Я привез вам от него письмо…

– Хорошо, спасибо, – поблагодарил его Фёдор. – Раздевайся, Лёньша, располагайся, я как раз вечерять собирался, составишь кумпанию.

Леонид снял теплую куртку и, повесив ее на крючок, начал разуваться.

– Погоди, я дам, что тебе на ноги надеть, – сказал Фёдор и, сходив в прихожую, принес оттуда овчинные то ли носки, то ли тапочки. – Вот, обувайся!

Леонид сунул ноги в предложенную обувку, ощутив, как овчинка мягким теплом окутала его ступни.

– Давай, садись за стол, – пригласил его Фёдор. – Я сейчас жаркое принесу.

– Мне бы руки помыть, если можно, а то я с поезда, – попросил Леонид.

– Пойдем, на кухне рукомойник есть, – сказал Фёдор, открывая дверь на кухню, откуда пахнуло потрясающе аппетитным ароматом.

Леонид, сглотнув набежавшую слюну, быстро вымыл руки под висевшим в углу рукомойником и вернулся в комнату, где Фёдор уже накладывал из закопченного чугунка картошку, тушенную с мясом и грибами.

Сев за стол, Леонид с жадностью накинулся на еду, по достоинству оценив кулинарные способности Фёдора.

Покончив со своей тарелкой жаркого, Фёдор налил им по кружке крепкого чая и, выставив на стол миску с сухарями вперемешку с кусками прессованного сахара, попросил Леонида:

– Ну, расскажи, как там Серёга…

Леонид поднялся и, вытащив из сумки письмо Сергея, протянул его Фёдору. Тот, откусив кусок сахара и шумно запив его обжигающим чаем, отставил кружку в сторону и, оборвав конец конверта, вытащил из него сложенное вчетверо письмо на нескольких листках.

Пока он читал, Леонид молча пил чай и украдкой рассматривал Фёдора и его жилище. В самом доме не было ничего необычного, дом как многие дома, в которых зимой живут дачники под Питером. А вот сам Фёдор вызывал у Леонида какие-то смешанные чувства, возможно, подогреваемые тем, что ему рассказывал Сергей о его необычных способностях. С виду он был простым немолодым мужчиной, только крупным и крепким, но вот его глаза… Они были не только удивительно чистого аквамаринового цвета, чем-то напоминая фантастические глаза с картин Глазунова, но взгляд Фёдора словно пронизывал насквозь, вызывая у Леонида легкое головокружение, которое никак не содействовало аппетиту.

Почувствовав это в первый раз, Леонид не связал свое состояние с Фёдором, но когда это начало повторяться всякий раз, стоило тому поднять на него свой синий взгляд, он понял, что это именно Фёдор так странно действует на него. Осознав это, Леонид сидел бо́льшую часть ужина, уткнувшись взглядом в стол, избегая взгляда хозяина.

Сейчас, допивая чай, Леонид с нетерпением ждал реакции Фёдора на письмо Сергея и его просьбу о помощи.

– Значит, женщину свою приехал выручать… – закончив читать письмо, заключил Фёдор, аккуратно вкладывая листки обратно в конверт.

– Да, – подтвердил Леонид.

– И тебе, как пишет Сергей, может понадобиться моя помощь…

– Да, – опять повторил Леонид, чувствуя себя попугаем, повторяющим одно и то же.

– Что «да»? – спросил его Фёдор, насмешливо глянув на Леонида. – Коли нужна помощь, так проси ее, как положено по закону в людской жизни…

И тут Леонида словно прорвало! Он начал торопливо, захлебываясь словами, рассказывать Фёдору историю, произошедшую с ним и Есенией.

Фёдор, не отрываясь, смотрел на Леонида, внимательно слушая.

Когда Леонид закончил со словами: «Мне действительно без вас не справиться», Фёдор встал и молча вышел из комнаты.

Вернувшись через минуту, он поставил на стол бутылку водки и сказал:

– Вижу, правду ты говоришь… И устал ты от этой правды очень… Даже сам не ведаешь, насколько устал! Вот сейчас мы выпьем с тобой по стакашику и ляжем спать, а решать все будем завтра.

– Хорошо, – согласился Леонид и, опрокинув в рот предложенный «стакашик» водки, тут же почувствовал, что у него действительно начали слипаться глаза. Правда, он не мог понять: то ли его разморило от тепла и плотного ужина, то ли так захотел его необычный хозяин… Сквозь неожиданно навалившуюся на него дрему он почувствовал, как Фёдор куда-то повел его и уложил на что-то мягкое. Это было последнее, что запомнил Леонид, перед тем как погрузиться в глубокий сон.

Объект «Озёрный», 3 января 1998 года

Упаковка оборудования близилась к концу. Большая часть ящиков уже была отправлена на грузовике к тоннелю, где их сразу же перегрузили на платформу, стоявшую в тупике и ожидавшую прихода поезда. Чтобы ящики не сдвинулись во время движения, их тут же принайтовливали стальной «катанкой».

Круглов следил за погрузкой. Бригадир грузчиков, которому было не по себе от этого надзора, покрикивал на подчиненных, чтобы те были поосторожнее с ящиками, в которых находилась ценная и хрупкая аппаратура.

Еще в комплексе Николай Первачёв, подчиненный Круглова, специально распределил груз так, чтобы в последнюю партию можно было незаметно включить ящик, в котором Круглов приказал спрятать мальчишку. Накануне у них по этому поводу состоялся серьезный разговор.

Связанный с Николаем по операциям с «левым» трансплантационным товаром, Круглов знал, что может поручить ему любое задание. Любое… Потому он без обиняков разъяснил стоящую перед Николаем задачу: до Новосибирска пацана везти не нужно, а на перевале, в двух часах от Крутояра, сбросить ящик с ним с поезда и, ликвидировав Лёню, сжечь его тело вместе с ящиком. Потом добираться пешком по шпалам до Крутояра, где платформа с грузом будет стоять два дня, и, решив вопрос с составом, идущим до Новосибирска, сопроводить груз в Институт репродуктивной генетики. Но, конечно, перед этим он должен будет позвонить из Крутояра и доложить Круглову о выполнении первой части задания.

Николай, не моргнув глазом, выслушал Круглова и, пообещав: «Сделаю все, как надо!» – отправился готовить для пацана ящик-контейнер, который станет также топливом для его погребального костра.

И вот теперь, стоя рядом с платформой, Круглов наблюдал, как среди трех якобы припоздавших ящиков подвезли и ящик с Лёней. Грузчики разворчались, что придется теперь раскручивать «катанку», чтобы поставить их рядом с остальным грузом, но Круглов сказал им, чтобы они не мучились и попросту подсунули ящики под проволоку у края платформы, мол, никуда они оттуда не денутся.

«И Николаю легче будет спихнуть, меньше возни…» – подумал он про себя.

Через полчаса прибыл поезд, и платформу с оборудованием спешно подцепили к тепловозу вместо двух товарных вагонов, в которых был доставлен груз для рудника.

Поезд обычно не задерживался на руднике и должен был через час вернуться к пакгаузу, выполнявшему роль станции по ту сторону сопок. Вход и выход поезда из секретного тоннеля всегда происходил в темное время суток во избежание лишних глаз на той стороне… Поэтому время для маневра было ограниченным.

Круглов с облегчением убедился, что поезд скрылся в тоннеле, и, не задерживаясь, сел в машину и поехал в комплекс, приготовившись ждать известий от Николая.

Шел третий час ночи.

Подъезжая к комплексу, Круглов увидел, что в доме Есении светятся все окна. «С ума сошла! – рассердился он. – Навлечет на себя подозрение и провалит все дело!» Притормозив у ее дома, он вышел из машины. Свет в доме тут же погас, а на одном из окон шевельнулась занавеска.

Поднявшись на крыльцо, Круглов тихо постучал. Дверь мгновенно распахнулась, и он увидел Есению, смотревшую на него тревожными глазами.

Втолкнув ее в коридор, он приложил палец к губам, а потом, оттопырив большой палец, показал, что все нормально.

– Есения Викторовна, – официально обратился он к ней, давая ей понять, что у стен есть уши. – Вы почему не спите? Еду мимо, смотрю: свет у вас горит…

– Да вот Лёне что-то нехорошо стало, давала ему лекарство, – включаясь в игру, ответила Есения.

– А что с ним?

– Простудился, наверное. Каникулы, сами понимаете, вчера с друзьями бегал по улице и простыл. Но это ничего, поправится. Он уже уснул, а завтра, надеюсь, с ним все будет в порядке.

Есения выжидающе посмотрела на Круглова.

– Конечно, с ним все будет хорошо! И вы ложитесь спать, вам ведь рано на работу, – сказал Круглов и подкрепил свои слова недвусмысленным предупреждающим взглядом.

Есения кивнула. Ее лицо выдавало тревогу за сына, и ему вдруг стало ее безумно жалко, хотя то, что он решил сделать с Лёней, не вызывало у него никаких угрызений совести. Он воспринимал это как часть своей работы и не собирался переживать по этому поводу: есть дела поважнее. Сейчас самое время приступать к подготовке их с Есенией побега…

Глядя на Есению, стоящую перед ним с распущенными густыми волосами, спадавшими на ее плечи, в домашнем халатике, обутую в меховые тапочки, Круглов вдруг почувствовал, как на него пахнуло семейным уютом. Не сдержавшись, он шагнул к Есении и крепко обнял ее, прижав к своему полушубку.

– Не волнуйся, с ним правда все будет в порядке и ты его скоро увидишь, – едва слышно прошептал он ей на ухо, и в этот момент неожиданно сам поверил в это.

Встряхнув головой, освобождаясь от наваждения, он отпустил Есению и, круто развернувшись, вышел из дома.

Есения застыла посреди комнаты, ошеломленно глядя на закрывшуюся за ним дверь.

«Неужели он ко мне действительно неравнодушен?! – в смятении подумала она. – Спаси и сохрани от такого поклонника!»

А Круглов, сидя в машине, уставился невидящим взглядом в лобовое стекло, вспоминая, какие неожиданные чувства охватили его, когда он обнял Есению. Его ладони еще хранили ощущение от прикосновения к ее теплому телу.

«А ведь я ее люблю…» – вдруг осознал он и, взяв сигарету, заметил, как его пальцы слегка подрагивают.

– Ты будешь моей! – тихо пообещал он себе, нервно затягиваясь, и подумал: «Надо будет сказать Граховскому, чтобы он больше ее не мучил. Даст бог – родит от меня потом настоящего ребенка…»

Бердск, конец января – начало февраля 1998 года

Проснувшись словно от толчка, Леонид открыл глаза и с недоумением уставился на сидевшего рядом и внимательно смотревшего на него мужчину. Но, встретившись с его синим взглядом, Леонид сразу вспомнил, где он и с кем.

– Что со мной вчера случилось? – спросил он Фёдора, с трудом выбираясь из объятий мягкой перины.

– Да устал ты после дороги, вот и сморился, – объяснил ему Фёдор и поднялся. – Ну, вставай, Лёньша, пора завтракать.

После того как они поели, Фёдор тщательно протер стол, вымыл посуду и сел напротив Леонида.

– Ну что же, давай соображать, где твоя Есения обретается, – неожиданно предложил он. – Сын-то запомнил, как добирался?

– Да, он не только запомнил, но и отметил по карте, – сказал Леонид и, поднявшись, вытащил из куртки конверт, в котором лежали письмо Есении, план Озёрного и несколько вырванных страниц из автомобильного атласа, где карандашом были помечены населенные пункты, через которые следовал Лёня.

– О, тогда легче! – одобрил Фёдор, принимая от Леонида листки из атласа. Сосредоточенно поизучав их несколько минут, он откинулся на спинку стула и задумчиво произнес: – Крутояр, значит… – и, сделав паузу, продолжил: – Вот не думал, что там что-то такое может быть поблизости… Значит, нужно ехать на разведку… Можно добираться туда на поезде, но, думаю, лучше нам в Крутояр на моем «козелке» прикатить. Дороги в тех краях проходимые, а машина может пригодиться. И оставить ее, если что, найдем у кого, есть там свои люди.

Леонид почувствовал огромное облегчение от того, что Фёдор готов без уговоров помогать ему и даже уже начал прикидывать их действия.

– А это не нарушит никаких ваших планов? – спросил он.

– Мои планы зависят от меня самого. Сам назначаю, сам и меняю, – усмехнулся Фёдор. – А помочь другу моего друга – святой долг. Поживешь у меня дня три, пока я свои дела справлю, и поедем помаленьку.

– Спасибо, Фёдор, – воскликнул Леонид. – Я верю, что мы с вами сможем найти и увезти Есению.

– Погоди ты, какой прыткий! – хмыкнул Фёдор. – Для начала нужно понять обстановку. Найти – это полдела, а вот увезти… Тут нужно действовать исподволь, грамотно. А то, судя по тому, кто твою зазнобу контролирует, будете потом годами отсиживаться в медвежьей берлоге…

– Надеюсь, до такого дело не дойдет, – сказал Леонид, испуганно глянув на Фёдора.

– А вот это видно будет, – не согласился Фёдор. – Короче говоря, будем готовиться… а там мир подскажет.

– Вы как Кастанеда говорите, – улыбнулся Леонид. – У него есть фраза, которую его герой часто повторяет: «Мир откликнулся». Так странно: словно мир – живое существо…

– Не знаю, что там говорил твой Кастанеда, но мир живой и есть, – ответил Фёдор. – Вот как взмолишься душой о чем-нибудь охочем, наблюдай за миром – солнышко ли выйдет, дождик ли теплый пройдет – значит, мир откликнулся на твою мольбу, а то и на поступок или даже образ жизни… Все вокруг есть сознание…

– Сознание?.. А как же тела, предметы? – удивленно спросил Леонид.

– А тело – это всего лишь створожившееся сознание, – пояснил Фёдор.

– Да?! – изумился Леонид, украдкой бросив взгляд на себя: он всегда считал, что тело – это нечто «мясное» и ничего в нем, образно говоря, напоминавшего творог он не замечал… Да и вся эта теория выглядела как-то уж очень неожиданно. – А душа тогда что?

– А душа – тоже тело, ибо только тело может чувствовать боль, а душа ее еще как чувствует! – сказал Фёдор и добавил, глядя на озадаченного Леонида: – Да, все это нужно смыслить…

На первый взгляд Леониду показалось, что последние слова содержали для него нечто обидное, вроде как обозвали несмышленышем, но он решил уточнить, подумав, что вряд ли Фёдор имел в виду именно это:

– Знаете, Фёдор, вы слова говорите вроде и знакомые, но у меня ощущение, что вы в них вкладываете какой-то особый смысл. Вот что вы имели в виду, когда сказали: «Это нужно смыслить»?

Фёдор минуту помолчал, прикидывая, как лучше объяснить Леониду свои слова, и сказал:

– Ну, вот все говорят: «смыслить», а что сие означает? Смы-слить – это значит «слить-с-мы», то есть мышление – это то, что связывает людей вместе смыслом. «С-мы-сливание» – это когда ты примериваешь к себе, к людям – то есть к «мы», – что то или иное значит именно для нас, рода человеческого, и когда получаешь ответ для себя, тогда и начинаешь смыслить в том, о чем размышлял…

– Но ведь когда говорят: «человек смышленый», имеют в виду, что он просто понятливый, быстро улавливающий суть дела, – возразил Леонид.

– Не в быстроте дело, – не согласился Фёдор, – а в способности видеть смысл. Ведь многие люди живут очевидным, то есть тем, что видят их очи, которые, понятно, часто подводят, обманываясь мнимым. Жить очевидностью легко, так живут обычные люди, то есть люди обычая, которые не прозревают смысла, а следуют давно заведенному порядку. Но ни очевидность, ни обычай не есть законы природы, а есть лишь человеческое мнение. А умный – смышленый человек – зрит смысл, лежащий глубже простого человеческого мнения.

– Можно ли тогда сказать, что обычные люди чтут ритуал без понимания его смысла, только потому, что так повелось испокон, а смысл знают только посвященные? – спросил Леонид, пытаясь разобраться в философии Фёдора. – Ну вроде как жрецы и паства… Говорят, что знание успешнее всего передается от поколения к поколению именно через ритуал, благодаря его постоянности. А потом уже, когда-то в будущем, приходит человек, который раскрывает скрытый в этом ритуале смысл, пронесенный через века в неизменном виде.

– Ну, близко, да, – подумав, согласился Фёдор и добавил: – А русскому человеку проще, чем другим, узреть смысл – нужно только уметь слушать мир и святый русский язык, он все в себе содержит – и вопросы, и ответы.

– А при чем тут святость языка? – удивился Леонид. – В мире огромное количество языков, что же они – хуже?

– А в чьих языках слово само себя объясняет? – спросил Фёдор, испытующе глянув на Леонида.

– Что вы имеете в виду? – не понял Леонид.

– Я спросил тебя, – терпеливо пояснил Фёдор, – в каком языке можно послушать слово и понять, что оно означает?

– Я не понимаю вопроса, – признался Леонид.

– Ну, вот ответь: что такое бездна?

– Что-то очень глубокое, – пожав плечами, ответил Леонид.

– Примерно так, но короче: это то, что «без дна», – усмехнулся Фёдор.

– Ой, и правда… – удивился Леонид. – А еще?

– Еще… Ну, а что есть спина?

– Спина… спина… – начал повторять Леонид, пытаясь уловить скрытый в слове смысл, более широкий, чем просто «часть тела, находящаяся сзади». Со «сзади» вообще возникала проблема – эта «задность» будет зависеть от точки зрения смотрящего. Если он будет стоять за спиной человека, так для него спина этого человека будет находиться спереди.

– Ну, Лёньша, ты послушай: «спи-на»! – рассмеялся Фёдор. – Это указание, на чем надо спать.

– Бог ты мой! – только и мог вымолвить Леонид. – Мне такое и в голову никогда не приходило!

– Говорю же, нужно самому учиться слушать мир и слова, поскольку мало кто сейчас этому обучает. Есть в Питере наш человек, Мартын Балалай, учит людей слушать… И называет он свои занятия семинарами по фоносемантике, хотя скептики-филологи презрительно считают это занятиями по… как это… по вульгарной этимологии, вот, не сразу и вспомнишь! Что с людьми делает наука, одним словом: лопотники! Так вот, вершит он большое дело, раскрывает людям глаза на наш язык, вроде как вскапывает слежавшуюся землю, под которой томятся слова в их первозданном смысле. Потому что говорить нужно на человеческом языке, осмысленными словами, объясняющими себя. Ну да ладно, Лёньша, давай вернемся к нашим овечкам, – подвел итог их просветительской беседе Фёдор и тут же переключился на предстоящий разведывательный поход.

Они обсудили детали своего прибытия в Крутояр, после чего Леонид действительно на три дня остался в доме Фёдора практически один, не считая Зухры, гремящей цепью под домом и люто взлаивавшей на прохожих. Фёдор куда-то уходил и возвращался только для того, чтобы накормить гостя и собаку. Леонид попытался было предложить свою помощь, но Фёдор отказался, сказав, что в своем доме готовить может только хозяин – это его пространство.

– Вот приеду к тебе в гости, ты кормить меня будешь! – сказал он, смягчая свой отказ.

– Фёдор, а вы были женаты? – спросил его как-то Леонид, с удовольствием уписывая вкуснейшие котлеты с картошкой. – Тяжело, наверное, одному справляться с хозяйством? У меня вот мама есть. Я не представляю, как бы я без нее обходился.

– Привык уже… Была одна женщина, но потом я ее убил, – нехотя ответил Фёдор, возясь у стола.

– Как убил?! – оторопел Леонид.

– Ну не в прямом смысле… – сощурился в улыбке Фёдор. – Просто выкинул ее из своей жизни, из памяти.

– А-а… – протянул Леонид, успокаиваясь, и подумал, что это очень верно: если перестаешь с человеком общаться – вычеркиваешь его из своей жизни, получается, что убиваешь его для себя.

Он с любопытством глянул на Фёдора: сколько еще интересного скрывается в этом человеке?

Читая целыми днями старые журналы, которые стопками лежали у Фёдора под кроватью, Леонид постоянно возвращался мыслями к необычному мировоззрению Фёдора. Памятуя о его наказе учиться слушать мир, он часами произносил слова и вслушивался в их звучание, неожиданно открывая для себя столько смысловых оттенков, о которых раньше и не подозревал. Повторив несколько раз слово «яблоко», он услышал, как то «призналось» ему, что оно – облако, то есть смесь воды и воздуха. А беременность, которая так тяжела для женщин, оказалась жертвенным предложением сначала мужу: «бери меня», а потом и ребенку, вынашиваемому в утробе… Даже латинское слово «коитус» в своей русской транскрипции «соитие» дало ему звуковое объяснение: «со-и-ты-и-я», то есть «мы вместе с тобой – и ты, и я». Какое это было потрясающее занятие! Леониду открылся новый мир, словно действительно сползла слежавшаяся асфальтовая корка с заезженных слов и те предстали перед ним в своем истинном свете, свежие, выпуклые, блистающие ясным и понятным смыслом.

«Спасибо тебе, Серёга, за Фёдора!» – не раз мысленно обращался он к другу, чувствуя, что из этой поездки выйдет уже другим человеком.

Однажды, попробовав послушать имя Есении, он сначала огорчился, прочитав: «Е-се-ни-я», то есть «это есть не я», вроде как она отказывалась сама от себя, но потом, уловив другой смысл: «Е-сени-я», то есть «я есть сени», возликовал: конечно же, Есения могла быть только сенями, то есть преддверием к другому миру. И он намеревался попасть с ее помощью в этот мир, в котором, как он надеялся, его жизнь обретет новый, настоящий смысл.