Текст книги "Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848"

Не только общие взгляды на внешнюю политику объединяли Ротшильдов с такими государственными деятелями, как Веллингтон или Меттерних. Сторонники «теории заговора» в 1820-е гг. ближе всего подошли к истине, когда предполагали, что важную роль играют также личные финансовые интересы.

Мы уже видели, что для европейских политиков того времени было распространенной практикой принимать услуги от банкиров – от подсказок, куда лучше вложить деньги, до откровенных взяток. Большинство присутствовавших на Ахенском конгрессе дипломатов и министров высказались за пролонгирование французского репарационного займа после того, как рынок неожиданно рухнул, потому что Бэринг продал им крупные пакеты облигаций этого займа. Ротшильды прекрасно умели играть в ту же игру. Более того, Амшель был «убежден, что мы как евреи не вышли бы сухими из воды, не давая взятки, и что у неевреев есть преимущество». Например, в 1818 г. Франкфуртский дом перечислял акции выпущенного Ротшильдами нового прусского займа не только Бетману, Гонтарду и другим франкфуртским банкирам, но и их пассивному партнеру Будерусу, а также представителю Австрии в бундестаге графу Буолю и ряду других членов дипломатического корпуса. В Париже в число политических фигур, которым предлагали прусские облигации, входил Талейран.

Еще одним способом закрепить политическое влияние финансовыми средствами были ссуды, предоставленные государственным деятелям. Самым видным из всех французских получателей займов в тот период был сам Людовик XVIII, которому Натан авансом выдал 200 тысяч ф. ст. от имени правительства Великобритании, чтобы оплатить расходы по его возвращению во Францию в 1814 г. Однако Натан не питал большого расположения к династии Бурбонов: через три года он настоял на возвращении долга с процентами. Зато займы, предоставленные в 1820-е гг. герцогу Орлеанскому (будущему Луи-Филиппу), стали более долгосрочным капиталовложением, которые принесли обильные дивиденды в последующее десятилетие. В число прусских получателей ссуд входил зять князя Гарденберга. Другим прусским государственным деятелям предлагались банковские услуги более обычного типа, например текущие счета. Из получателей таких услуг стоит отметить посла в Лондоне Вильгельма фон Гумбольдта, а также Ротера, игравшего первую скрипку на переговорах о займах 1818 г. Однако из-за того, что подобные услуги, как правило, вели к солидному превышению кредитного лимита, можно считать подобные счета тоже своего рода займами. Едва Соломона представили Каролине фон Гумбольдт, как он, по ее признанию, тут же напрямую спросил, «не может ли он быть мне полезным в смысле денег, и добавил, что его кошелек в моем распоряжении».

Наконец, когда требовался более тонкий подход, Ротшильды дарили подарки тем, с кем они хотели подружиться. Как выразился Карл, «нельзя с пустыми руками встречаться с важными персонами; надобно либо передать им сплетни, либо что-то им показать». Здесь можно найти корни позднейшей склонности семьи к коллекционированию произведений искусства и всяких природных диковинок; братья гордились своей способностью находить необычные подарки, способные угодить самым пресыщенным вкусам. Они имели преимущество благодаря доступу Натана на лондонский рынок, тогда лучший в мире из-за растущего превосходства британской торговли и промышленности. Например, в 1816 г. Натан послал Амшелю двух черепах, одну из которых тот предполагал подарить курфюрсту Гессен-Касселя (после того как черепахи прибыли мертвыми, Амшель приказал сделать из них чучела и все равно подарил Вильгельму). Среди других предметов роскоши, которые требовались братьям для подарков важным клиентам, были инкрустированные драгоценностями шкатулки для курфюрста, лошадь, подходящая для благородной дамы, и «резной нож и вилка с ручками из слоновой кости» для «человека, который нам помог».

Первым британским чиновником, получившим материальную выгоду от своих отношений с Ротшильдами, был, как мы видели, Херрис. Хотя невозможно в полном масштабе оценить его личный вклад в операции банкирского дома Ротшильдов в эпоху Наполеоновских войн, он был регулярным участником послевоенных займов, например займа, предоставленного в 1817 г. городу Парижу. Херрис – «твой собственный тамошний Будерус» – был, по словам Соломона, «одним из важных людей, чье расположение жизненно важно». Другим был лорд Стюарт, брат лорда Каслри, британский представитель в Париже в послевоенные годы. Он первым попросил Соломона и Джеймса «спекулировать для него с рентами» в октябре 1817 г., и потом стал «очень приветлив с нами. Между нами, он любит азартные игры, – сообщал Соломон, – и я дал ему долю в нашей операции… рентных бумаг на 50 тысяч франков». По этому случаю Соломон вспомнил завет отца, что «если важная персона входит в [финансовое] партнерство с евреем, она принадлежит еврею». Когда Стюарт обратился к ним за помощью в своих английских делах, Соломон уговорил Натана пойти ему навстречу: «Мы должны регулярно соглашаться с желаниями этого министра, так как здесь он – все, и он помогает нам получить займы, продажу за наличные [французских репараций] и все остальное – к тому же он английский министр». Через 20 лет Джеймс давал ценные советы по инвестициям брату премьер-министра лорда Мельбурна, Фредерику, когда тот был послом в Вене. «Итак, Ягненок придерживается мнения, что войны не будет, – писал он в типичном для себя письме. – Я сказал ему, что, если он позаботится о том, чтобы рентные бумаги росли, я куплю для него рентных бумаг на 24 тысячи франков, чтобы перепродать их с прибылью, так как сейчас у него около 30 тысяч ф. ст. кредита в Лондоне». В число британских государственных деятелей, которые напрямую брали в долг у Ротшильдов, входили Джордж Гаррисон и Чарлз Арбетнот из казначейства; первый в 1825 г. был должен Ротшильдам свыше 3 тысяч фунтов стерлингов, второй занял вчетверо больше.

Следует подчеркнуть, что такие отношения сами по себе не были нелегальными – Ротшильды имели полное право предлагать банковские услуги политикам и государственным служащим. Однако братья часто между собой называли «взятку» характерной чертой их отношений с Арбетнотом и многочисленными иностранными государственными служащими, особенно Жерве из России. И, как показывает случай с Херрисом, намеки на коррупцию в прессе могли сильно повредить карьере упомянутых политиков. Более того, братья заранее, больше чем за десять лет, предчувствовали своего рода политический скандал, который разгорелся в 1828 г. Задолго до того они беспокоились, что их с Херрисом военные счета не выдержат пристального рассмотрения в парламенте.

Зная все обстоятельства, не приходится удивляться, что герцог Веллингтон также некоторое время хранил деньги в банке Ротшильдов. Более того, Стюарт официально познакомил герцога с Соломоном и Джеймсом. Значимость этих отношений в финансовом смысле, скорее всего, была невелика: судя по сохранившемуся балансовому отчету за 1825 г., Веллингтон особо не превышал размеры кредита. Но в глазах Соломона главным был престиж того, что они стали «банкирами Веллингтона»: «Это большая честь… Ты можешь сказать: «Какое значение имеет честь? Честь – не деньги». Как честный человек, говорю тебе, что сейчас я предпочитаю честь деньгам. [На деньги] много не сделаешь, можно только есть, а еды у нас больше чем достаточно. [Но] без чести хлеб горек. Веллингтона здесь почитают больше, чем самого короля».

Всего через два месяца Джеймс хвастал своим влиянием на герцога, которому он «уже подарил разные вещи».

Впрочем, Веллингтон не был самой старшей политической фигурой Великобритании, кому Ротшильды «дарили разные вещи». Поразительный факт: участие Ротшильдов в финансовых делах короля Георга IV началось за 15 лет до того, как он вступил на престол. Самый ранний документ, относящийся к «векселям принца Джорджа на номинальную сумму в 150 тысяч франкфуртских гульденов», выписан рукой Майера Амшеля и датирован 1805 г. Через два года Ротшильды фигурируют в одном из его самых ранних сохранившихся балансовых отчетов, где значится цифра в 127 784 гульдена – хотя даже эту цифру он считал сомнительной. Еще будучи наследником престола и принцем-регентом, Джордж оказался крайне ненадежным должником. Как удалось Майеру Амшелю, тогда отцу никому не известного торговца тканями из Манчестера, получить вексель принца-регента? Скорее всего, он выкупил его у курфюрста Гессен-Кассельского, который в 1790-е гг. устроил ряд займов сыновьям Георга III. Десять лет спустя, когда Натан прочно обосновался в Лондоне и стал банкиром, сыновья Майера Амшеля вспомнили об этих долгах, поскольку вознамерились сделать Натана – выражаясь немного старомодным языком Амшеля – «придворным банкиром» в Англии. Всего принц-регент был должен 109 тысяч ф. ст., герцог Йоркский – 55 тысяч, а герцог Кларенс – 20 тысяч, что в сумме составляло 184 тысячи ф. ст. Интересно, что проценты по своему долгу выплачивал только принц-регент. После продолжительных переговоров с советниками курфюрста – и невзирая на возражения Будеруса – Ротшильдам удалось выкупить долги принцев в обмен на эквивалент их номинальной стоимости в консолях. На первый взгляд, Ротшильды заплатили гораздо больше, чем стоили эти долги. На самом деле инвестиция оказалась крайне выгодной; ее можно назвать еще одним «шедевром» Натана. «Это делает меня очень влиятельным человеком, – заметил Соломон. – Ко всему английскому липнет удача, – радовался он. – Все, к чему они прикасаются, оказывается счастливым. Так же и с двором нашего курфюрста. Два двора очень похожи».

Ценность старых королевских долгов заключалась в том, что, сделавшись одним из кредиторов принца-регента, Натан получил возможность общаться с чиновниками, которые занимались запутанными делами будущего короля, причем не только финансовыми. В конце 1817 г. Натан просил Соломона и Джеймса найти сведения, которые могут оказаться полезными для так называемой «миланской комиссии», созванной с целью сбора улик против «жены великого человека» – принцессы Каролины Брауншвейгской, с которой он решил развестись. В 1822 г., после того как Георг наконец вступил на престол, Натан предоставил ему заем в 50 тысяч ф. ст. под залог его ганноверских владений. Годом позже Георг запросил еще 125 тысяч фунтов. Примерно в то же время Натан познакомился с сэром Уильямом Найтоном, хотя ключевой фигурой на переговорах относительно займа выступал Джордж Гаррисон, который заверял короля в «великой верности» Натана и «преданности по отношению к вашему величеству… во всем, имеющем отношение к этой операции». Как мы видели, сам Гаррисон вскоре после этого занял у Натана несколько тысяч фунтов.

Георг IV не был единственным членом британской королевской семьи, которым Натан ссужал деньги в 1820-е гг. Так, в 1824 г. он ссудил 10 тысяч ф. ст. герцогу Йоркскому под залог нескольких драгоценностей, а также подарил ему 100 акций страховой компании «Альянс»⁶⁶. Кроме того, Ротшильды с надеждой взирали на следующее поколение. В 1816 г. состоялась помолвка единственной дочери принца-регента, принцессы Шарлотты, с принцем Леопольдом Саксен-Кобургским, младшим сыном герцога Франциска Фредерика. Братья сразу же оценили потенциал Леопольда (в конце концов, его тестю было за пятьдесят, и он печально славился своим сибаритством). Когда Леопольд, направляясь в Англию на свадьбу, проезжал через Франкфурт, Карл сделал решительный шаг: «Мы пошли к нему. Он хороший человек. Мы дали ему вексель на 700 фунтов золотом, выписанный на тебя, а также аккредитив… Он собирается купить драгоценности. Пожалуйста, предложи ему свои услуги». Натана не нужно было долго уговаривать. В апреле ему уже поручили доставку личной корреспонденции Леопольда в Германию, а в августе он обсуждал с ним заем в 10 тысяч гульденов.

Одни лишь усилия, которые затратил Натан на то, чтобы подружиться с Леопольдом, способны объяснить необычайно бурную реакцию братьев в мае следующего года, когда они узнали, что принцесса Шарлотта умерла, очевидно, положив конец надеждам Леопольда на британский трон. «Сегодня мы не можем писать тебе подробно, – сообщал Соломон Натану, – из-за большого горя, вызванного этой катастрофой, смертью принцессы Шарлотты. Мы потеряли головы. Я до сих пор не могу поверить в то, что благородная женщина умерла. Мы получили печальное известие в пять часов в субботу. Мы вели переговоры с Бэрингом о рентных бумагах еще на миллион и договорились, что в воскресенье дадим ему окончательный ответ… Но, когда он явился в воскресенье за ответом, наше горе было так велико, что мы сказали ему, что пока ничего не можем сделать, мы слишком опечалены и смущены. К сожалению, мы очень много теряем, милый Натан. Это ужасно, сердце у меня разрывается, когда я говорю о случившемся… Я не в состоянии писать о делах. Мы ничего не делали. Мы должны… извлечь из произошедшего мораль: деньги, почести ничего не стоят, все мы лишь прах; следует оставить гордыню… ничему нельзя верить; мы прах и тлен. Это несчастное событие причиняет мне огромную боль».

«Поверь, – продолжал Соломон два дня спустя, – я был в таком ужасе, [узнав новость], что с тех пор у меня пропал аппетит. Мой желудок как будто усох, а суставы болят не переставая». Натан, как он решил, будет также «сбит с ног» и «болен» из-за этих вестей. Однако братья всегда быстро мирились с превратностями судьбы. «Никто не бессмертен, – писал Соломон, – и нам нужно это преодолеть… К сожалению, наши горе и печаль ее не вернут».

Другие банкиры, возможно, решили бы покончить с привилегированным статусом Леопольда после того, как он стал простым вдовцом. Соломон призывал Натана поступить наоборот: «По английским законам принц Кобургский останется в Англии и, скорее всего, будет считаться здесь важной персоной. Нам следует выказать еще больше дружелюбия по отношению к человеку, который понес такую тяжкую утрату. Я прошу тебя выказать ему больше дружбы, чем до того». Это объясняет последующие попытки со стороны Натана застраховать жизнь не только Леопольду, но и его отцу, а также то, что в 1826 г. Карл с готовностью согласился пригласить Леопольда на свою виллу в Неаполе.

Их стратегия оказалась необычайно проницательной. Отношения между Натаном и человеком, которого Джеймс называл «твой Кобург», завязавшиеся в те годы, оказались длительными и взаимовыгодными. Не случайно один литератор, настроенный против Ротшильдов, в 1840-е гг. указывает на сходство между домом Ротшильдов и домом Саксен-Кобург-Гота, этими двумя многочисленными немецкими семьями, которым суждено было в XIX в. подняться из неизвестности к славе. Более того, их отношения можно считать почти симбиозом. 3,5 млн гульденов, данные в долг Франкфуртским домом Ротшильдов Саксен-Кобургам в 1837–1842 гг., были лишь одной стороной их отношений. Куда большую важность представляет поддержка, какую Ротшильды оказывали членам семьи, покидавшим Кобург в поисках новых престолов.

Нельзя сказать, однако, что Ротшильды утратили интерес к вопросу о том, кто станет наследником британского престола после смерти принцессы Шарлотты. Когда брат принца-регента, герцог Кентский, поехал в Германию, чтобы жениться на Виктории Саксен-Кобургской, он взял с собой аккредитив к франкфуртским Ротшильдам. После того как у пары родилась дочь Виктория, которая неожиданно стала следующей в очереди престолонаследия, Натан поспешил предложить счастливому отцу финансовые советы и свою личную курьерскую службу. В 1823 г. он также ссудил значительную сумму (400 тысяч гульденов) принцу Лейнингену, сыну герцогини Кентской от первого брака. Сыновья Натана продолжали выступать банкирами герцогини и после смерти герцога, время от времени передавая деньги ее брату, Фердинанду Саксен-Кобургскому.

Однако даже члены английской королевской семьи не были самыми влиятельными клиентами и «друзьями» Ротшильдов в тот период. Многие историки сходятся на том, что в тот период европейскую политику в большей мере определяла не Великобритания, а Австрия. Как мы видели, человеком, который делал австрийскую политику в 1809–1848 гг., был Меттерних; и он также хранил деньги в банке Ротшильдов. Более того, отношения, связавшие Меттерниха и Соломона Ротшильда, можно считать в некотором смысле прототипом отношений, которые позже связали Бисмарка и Бляйх-рёдера, помощника Ротшильдов в Берлине, – за исключением того, что Меттерних и эмоционально, и интеллектуально относился к своему банкиру гораздо теплее, чем Бисмарк.

Хотя князь Клеменс Венцель Непомук Лотар фон Меттерних-Виннебург происходил из аристократической семьи, обладавшей поместьями в долине Мозеля, почти все долгие годы своей политической карьеры он испытывал «нехватку наличных». Через год после знакомства, состоявшегося в Париже, во время мирных переговоров 1815 г., он спросил о возможности займа в 300 тысяч гульденов у Амшеля и Карла во Франкфурте. Меттерних уже показал себя братьям полезным союзником, поставляя политические новости в Париж. Он поддерживал их усилия стабилизировать финансовое положение Австрии. Кроме того, он, очевидно, также сочувствовал их стремлению к эмансипации евреев во Франкфурте. Он предложил, чтобы Ротшильды выдали ему авансом 100 тысяч гульденов, а еще на 200 тысяч гульденов пятипроцентных облигаций продали инвесторам под гарантию нового поместья Йоханнисберг, которое только что пожаловал ему австрийский император. Однако Карл не спешил ссужать так много денег отдельному человеку, пусть даже и состоятельному, помня о том, какими неудовлетворительными были такие же займы для курфюрста Вильгельма. Несмотря на то что Меттерних по-прежнему считался «нашим большим другом» – он, например, поддерживал просьбы о жаловании дворянства и статуса советников, – братья на том этапе предпочитали ограничивать свою щедрость обычными банковскими услугами и иногда подарками, например веджвудским фарфором, который Натан послал Меттерниху в 1821 г.

В октябре того же года Меттерних – в сопровождении своей любовницы, княгини Ливен, – впервые публично принял приглашение в гости к Ротшильдам. Возвращаясь в Вену из Ганновера, он «отобедал» с Амшелем во Франкфурте⁶⁷. Некоторыми комментаторами это было истолковано как просчитанный жест: Меттерних намекал на свою поддержку франкфуртской еврейской общины в то время, когда набирал силу конфликт из-за гражданских прав. Менее года спустя Меттерних получил благодарность: заем в 900 тысяч гульденов, согласованный всего за шесть дней до того, как австрийский император пожаловал братьям баронские титулы. Этот заем скрепил «дружбу» Меттерниха и Ротшильдов. В Вероне в 1823 г. Соломон снабдил Меттерниха достаточной суммой, способной удовлетворить его (значительные) личные расходы. Два года спустя в Париже Джеймс пригласил Меттерниха к себе в гости, устроив пышный ужин для «представителей Священного союза», который произвел сильное впечатление на газету «Конститюсьонель». В заметке, опубликованной в газете, насмешливо сообщалось: «Так власть золота примиряет все сословия и все религии. Одно из самых любопытных зрелищ нашего времени – сколь оно ни богато контрастами – это зрелище представителей Священного союза, учрежденного во имя Иисуса Христа, которые посещают банкет, устроенный евреем в день, когда в парламенте обсуждается вопрос о святотатстве».

Год спустя Джеймс присутствовал еще на одном столь же пышном приеме. Именно в тот период Меттерних начал пользоваться услугами курьерской службы Ротшильдов для важной переписки. С того времени они с Соломоном регулярно обменивались политическими новостями. Меттерних сообщал Соломону о намерениях Австрии, в то время как Соломон передавал ему новости, полученные от братьев в Лондоне, Париже, Франкфурте и Неаполе. К концу 1820-х гг. Ротшильды обеспечили Меттерниху – или «Дядюшке», как они часто называли его между собой, – неофициальный дипломатический канал, посредством которого он мог, тактично и не привлекая к себе внимания, сообщать свои политические взгляды представителям других стран.

Все это позволяет в новом свете рассматривать горькие обвинения, брошенные Дэвидом Пэришем накануне самоубийства. Ротшильды, как Пэриш жаловался Меттерниху, «лучше, чем я, понимали, как заманить вас в их сферу [интересов]» и как добиться «вашего особого покровительства». Как он утверждал в письме Соломону, именно «новый союз» между Меттернихом и Ротшильдами погубил его. «Под защитой князя Меттерниха вам удалось захватить исключительную власть над многочисленными операциями, в которых я имел моральное и юридическое право принимать значительное участие». Если бы Соломон дал ему справедливую долю прибылей от австрийского и неаполитанского займов, возможно, ему и удалось бы спасти «Фриз и Кº». «Но вам оказалось проще и выгоднее достичь соглашения с князем и по поводу операции со старыми рентными бумагами и таким образом всецело переманить его на вашу сторону».

Хотя голословные заявления Пэриша нельзя принимать за чистую монету, в его утверждении о союзе Меттерниха и Соломона имеется доля истины. Часть фактов подтвердилась после недавнего обнаружения в Москве серебряной шкатулки, в которой Соломон хранил счета Меттерниха и его частную финансовую корреспонденцию. Судя по этим, считавшимся потерянными, справкам о состоянии счета, в 1825–1826 гг. Меттерних способен был вернуть большую часть долга, сделанного в 1822 г. Однако стоило ему (раньше срока) вернуть прежний долг, как ему предоставили новый заем в размере 1 млн 040 тысяч гульденов (около 100 тысяч ф. ст.), примерно половину которого Меттерних потратил на покупку нового поместья в Плассе, а остальное взял наличными. Балансовый отчет

Венского дома показывает, что Соломон сохранил примерно на 35 тысяч гульденов неименных облигаций, выпущенных Меттернихом для покупки Пласса, помимо чего князь должен был еще 15 тысяч гульденов. За последующие два года его общий личный долг Ротшильдам вырос почти до 70 тысяч гульденов. Вдобавок Франкфуртский дом выдал сыну Меттерниха Виктору заем в размере 117 тысяч гульденов. В 1831 г., когда Меттерних снова женился, Соломон тут же помог решить финансовые проблемы его третьей жены, графини Мелани Зичи-Феррарис.

Ротшильды не ограничивались займами и превышением кредитного лимита. «Преданность нашего друга Соломона всегда трогает меня», – писала княгиня Мелани в дневнике в мае 1841 г., получив от него подарок – американского оленя для их поместья в окрестностях Франкфурта. Через несколько месяцев она описала визит «Соломона и Джеймса, их племянника Энтони и сына Соломона и, наконец, Амшеля, который очень церемонно пригласил нас отужинать с ним во Франкфурте в следующий вторник. Джеймс купил мне в Париже красивую бронзовую шкатулку со сладостями, украшенную перламутром, что было весьма кстати». На Рождество 1843 г. Соломон посетил Меттернихов в Ишле, привезя «чудесные подарки детям Меттерниха, такие соблазнительные, что их матери самой хотелось с ними поиграть».

Меттерних был не единственным выдающимся австрийцем, который вверил свои личные финансовые дела Соломону. В 1821 г., по классическому образцу финансовой спекуляции, основанной на конфиденциальных сведениях, генерал фон Вольцоген, представитель видного дворянского рода из Верхней Австрии, попросил Соломона о покупке на 100 тысяч гульденов австрийских облигаций-«металликов» для себя. Его предположения дают возможность взглянуть изнутри на бесстрастное отношение высшего военачальника к австрийской военной интервенции в Италии: «Мои рассуждения таковы: либо останется холодно, либо будет жарко. В первом случае [ «металлики»] немедленно взлетят в цене. Если станет жарко, вероятно, [армия?] вступит в Неаполь, и в этом случае я полагаю, что они [ «металлики»] также вырастут… Если сохранится мир, можно ожидать высоких цен. Единственный вопрос, таким образом, покупать ли сейчас или после объявления войны. Я склонен купить скоро… Но оставляю вам решать, как вы считаете лучше, и вовсе не покупать, если вы не считаете покупку выгодной».

В число других политических деятелей, которые фигурируют в документах Венского дома, входят Штадион и влиятельный дипломат Аппоньи, а также ряд представителей австро-венгерской аристократии. Самыми видными из них были Эстерхази, обладатели огромных поместий в Венгрии, связанные с еще более богатым родом Турн-и-Таксис. Они же доставляли и больше всего проблем. Начиная с 10 тысяч фунтов в 1820 г. и 300 тысяч гульденов в 1822 г., Эстерхази часто занимали деньги у Ротшильдов. Через три года Соломон вступил в компанию с двумя ведущими венскими банками, «Арнштайн и Эскелес» и банком Симона Г. Сины, чтобы устроить большой заем на 6,5 млн гульденов (под 6 %). В обеспечение займа князь Эстерхази предлагал свои поместья. Деньги должны были пойти на «коренное преобразование» финансов семьи. Однако, судя по балансовым отчетам за следующий год, Эстерхази продолжал превышать лимит кредита в банках Ротшильдов в Лондоне и Вене: 28 тысяч ф. ст. в Лондоне в 1825 г., 2300 гульденов в Вене три года спустя. В 1831 г. дела у Эстерхази настолько ухудшились, что он вынужден был (через Меттерниха) обратиться к Соломону еще за одним займом. Соломон колебался: судя по венским счетам за 1832 г., общий долг Эстерхази составил 827 тысяч гульденов, а через три года еще вырос. В 1836 г., когда преемником князя стал его сын Пауль, сделали еще одну попытку стабилизации в виде выигрышного займа на 7 млн гульденов, выпущенного совместно Соломоном и Синой. Однако через восемь лет последовал еще один заем (на 6,4 млн гульденов) – один из многих крупных займов для представителей аристократии, размещенных Ротшильдами и Синой в 1840-е гг. Не приходится удивляться, что Эстерхази «очень лестно отзывался о семье», рекомендуя Ротшильдов третьим сторонам. Как в случае с Меттернихом, финансовые связи были неотделимы от связей общественных и политических. В Лондоне князь Эстерхази регулярно ужинал с Натаном, когда служил послом Австрии. Кроме того, большую часть писем от Меттерниха он получал посредством курьерской службы Ротшильдов. В Вене отношения стали так близки, что в 1822 г. в прессе появились неподтвержденные слухи, что якобы Эстерхази убеждал Соломона отказаться от иудаизма.

Предоставление кредитов и других финансовых услуг таким влиятельным, но расточительным фигурам, как Меттерних и Эстерхази, было в высшей степени эффективным способом добиться политического благоприятствования и «дружбы». Что касается особых финансовых отношений, самые яркие возникли у Соломона с секретарем Меттерниха, Фридрихом фон Генцем. Генц был интеллигентным, консервативным и в высшей степени продажным литератором – его можно назвать своего рода центральноевропейским Эдмундом Берком, сбившимся с верного пути. Задолго до того, как Генц познакомился с Ротшильдами, он взял за правило торговать приобретенным в Вене влиянием за наличные. Более того, какое-то время он считал Дэвида Пэриша «матадором, жемчужиной торгового класса всего христианского мира». Судя по всему, такая точка зрения имела отношение к паю в 100 тысяч гульденов из австрийского займа, который дал ему Пэриш. Ротшильдам не понадобилось много времени, чтобы заручиться ненадежной преданностью Генца. После первого знакомства во Франкфурте Генц, Карл и Соломон встретились в Ахене в 1818 г. 27 октября Генц записал в дневнике, что Соломон вручил ему 800 дукатов, предположительно доход от успешной спекуляции британскими ценными бумагами. Через несколько дней последовала «еще одна приятная финансовая операция с братьями». Вскоре Генц начал регулярно наносить визиты новым друзьям, чья, как он считал, инстинктивная способность получать прибыль производила на него глубокое впечатление. После того он регулярно участвовал в операциях Соломона: мелкая операция в конце 1820 г., мелкий заем в Лайбахе в 1821 г., доля в неаполитанском займе в том же году, которая через год принесла ему 5 тысяч гульденов. В его дневниках того периода постоянны ссылки на «весьма приятные известия» от Соломона; «важные финансовые договоренности» с ним; «доказательство истинной дружбы» за завтраком; «дела, которые, пусть и не столь возвышенны [как дипломатия], зато куда приятнее»; и «в высшей степени желанные финансовые операции с великолепным Ротшильдом». Отношения развивались по нарастающей в течение десяти лет. В 1829 г. Соломон ссудил Генцу 2 тысячи гульденов «с самой дружеской готовностью», что довело сумму его долгов Соломону и другим банкирам до суммы, превышавшей 30 тысяч гульденов. Сам Генц, видимо, рассматривал такие долги как «экономические пожертвования». Более того, судя по одному отчету, Соломон наконец распрощался с мыслями о том, что долг когда-либо будет возвращен: он выплатил Генцу ежегодный гонорар, что не помешало Генцу просить у Соломона еще один заем на 4500 гульденов, хотя ему пришлось довольствоваться всего 500 гульденами.

В обмен на деньги Генц оказал Ротшильдам ряд ценных услуг: он, например, поставлял им важные новости и облегчал доступ к Меттерниху. Вдобавок именно благодаря Генцу Ротшильды впервые попробовали свои силы в сфере связей с общественностью. В то время, когда братья были объектами растущих негативных комментариев в прессе, такой опытный и обладавший политическим весом журналист, как Генц, был полезным союзником. В 1821 г. он дважды писал редактору «Альгемайне цайтунг», выражая «серьезное неудовольствие» из-за недавних статей, написанных франкфуртским корреспондентом, в которых критиковались Ротшильды. «Постоянные нападки на Дом Ротшильдов, – писал Генц, – неизменно и иногда самым возмутительным образом бросают тень на австрийское правительство… поскольку, как всем известно, оно занимается важными финансовыми операциями с этим банком, не только безупречным, но и почтенным и в высшей степени уважаемым». Столкнувшись с угрозой запрета тиража на территории Австрии, редактор газеты вынужден был «обещать не принимать… в будущем ничего, имеющего отношение к австрийским государственным ценным бумагам, и вообще ничего в связи с Домом Ротшильдов (во всяком случае, имеющего отношение к Австрии)». В 1822 г., узнав, что в России его наградили российским орденом, Соломон сразу же попросил Генца устроить статью в газете на эту тему. Через четыре года, по просьбе Соломона, за перо взялся сам Генц, написав первый «официальный» труд по семейной истории – или, как он сам это описывал, попытка «вкратце и, я надеюсь, вполне уместно объяснить феномен и величие этого банкирского дома». После того как Генц прочел свой труд одному из старших клерков Соломона и получил «причитающееся» от Соломона, статья была опубликована в «Энциклопедии» Брокгауза. Такими были первые попытки Ротшильдов распространить некоторое влияние на прессу, в целом настроенную враждебно, – попытки первые, но далеко не последние. В 1831 г., когда влияние Генца начало ослабевать, Соломон принялся нащупывать почву в отношениях с сатириком Сапфиром в надежде заручиться его услугами в качестве проавстрийского – и косвенно также проротшильдовского – публициста.