Текст книги "Публичное одиночество"

У нас все есть.

В России огромный актерский резерв, просто нужно дать возможность людям из провинции немножечко подвинуть тех медийных лиц, которые излишне фигурируют на экране и в кино.

Сегодня, чтобы стать популярным, актеры идут на любые ухищрения, порой бесстыдно выставляя свою личную жизнь напоказ. И получается так, что порядочность, нравственность в актерской профессии – это не самые востребованные качества?

Не знаю, я с вами не согласен. Вы же не можете стать безнравственным, потому что это сейчас в моде?

Просто не смотрите по сторонам, кто, как и на чем зарабатывает. Если есть внутренний стержень, не надо отказываться от себя. Все равно рано или поздно ваши человеческие качества окажутся востребованы. (XV, 83)

Актеры и режиссеры, актрисы и режиссеры (1977)

Я стараюсь снимать одних и тех же актеров…

Почему?

Мне кажется, необходимо находить чисто человеческие точки соприкосновения между режиссером и актером. Благодаря этим творческим взаимосвязям между актером и режиссером, оператором, всей съемочной группой актер чувствует себя совершенно свободно.

Актер, доверяя, освобождаясь, может сделать очень многое… Но не все. И поэтому постоянная работа с актером дает еще одно преимущество режиссеру – он точно знает, чего этот актер не может. Потому что пока под обаянием актера, убежденного в том, что он может все, режиссер разберется, чего он все-таки не может, проходит очень много времени. А у нас его так мало…

В то же время я могу пригласить актера: пусть никогда раньше его не снимал, но в котором я абсолютно уверен. Я придерживаюсь той точки зрения, что сценарий должен быть уже сориентирован на определенного актера…

Кстати, то, что я начинал как актер, и дает мне некоторое право говорить об этой профессии.

Есть много режиссеров, для которых актер просто инструмент. Они забывают, что актеру нужны определенные условия, прежде всего атмосфера на съемочной площадке. Конечно же, актер должен все время чувствовать, что он в центре внимания, что он любим, что о нем заботятся, что все подчинено его работе, его внутреннему состоянию. Ведь актер тратит не пленку, не свет, актер тратит себя…

У меня сейчас около двадцати ролей в кино, больших и маленьких, хороших и плохих. Не хотелось бы сваливать ответственность за неудачные картины, в которых я снимался, только на режиссеров. Но именно общение с режиссерами, которые не могут работать с актером, и привело меня к мысли попробовать свои силы в кинорежиссуре.

И еще одно. Актер – плохой, хороший, даже прекрасный – это все-таки лишь интерпретатор. Мне же хотелось быть ответственным за каждое свое слово, хотелось языком кино выразить то, что волнует меня. (I, 4)

(1979)

Интервьюер: Считаете ли Вы, что у режиссера должны быть свои актеры?

Безусловно, «свои».

Я имею в виду актеров, которые разделяют с режиссером… нет, не точку зрения, а мировоззрение, что гораздо важнее. Ибо точки зрения у нас могут быть разные, и манеры разные, и интерпретации, но вот мироощущение должно быть похожим.

Если это так, то режиссер с актером разговаривают на одном языке, как это происходит у нас, например, с Еленой Соловей, Александром Калягиным, Олегом Табаковым… (I, 8)

(1980)

Интервьюер: Как, по-вашему, должны складываться взаимоотношения актера и режиссера?

Они должны любить друг друга, постоянно находиться по отношению друг к другу в состоянии внутренней «подогретости», когда каждый взгляд, каждый импульс режиссера должен быть претворен актером в жизнь, а каждое душевное колебание актера режиссером не может быть пропущено.

Есть талантливые и сильные актеры, которые подминают под себя всех остальных, и с такими иногда приходится умышленно идти на то, чтобы их обидеть, заставить на мгновение испытать чувство, которое из-за них испытывают другие. А есть актеры, которых ни в коем случае нельзя обижать, – они тогда теряются и ничего не могут сделать.

Есть актеры, не терпящие чужой воли, – с ними нужно соглашаться, но исподволь делать все по-своему. В любом случае нельзя, невозможно отделять актера от его личности…

Режиссерская профессия – очень жестокая. Именно поэтому она должна быть гуманной, как это ни парадоксально. (I, 11)

(1980)

Интервьюер: В трех первых своих лентах Вы сами выступили в качестве актера…

Как правило, по необходимости.

Например, при съемках «Механического пианино» внезапная болезнь актера Евгения Стеблова, утвержденного на роль доктора Трилецкого, поставила группу в сложное положение. Отсутствие времени для подготовки другого актера вынудило меня, как знающего роль, самому ее сыграть.

Сниматься в своих фильмах особенно ответственно, это отвлекает и по существу мешает мне как режиссеру. Так что в дальнейшем буду стараться избегать подобных совмещений. (I, 13)

(1983)

Интервьюер: Актеры, которые Вам нравятся, но которым Вы пока не могли предложить роль?

Олег Борисов, Алиса Фрейндлих, Олег Янковский, Татьяна Догилева, Светлана Тома. (I, 18)

(1984)

Интервьюер: Ваша актерская биография после фильма «Я шагаю по Москве» складывалась успешно. Почему Вы так скоро и решительно сменили актерскую профессию на более сложную, режиссерскую?

Ответ будет коротким, а предисловие длинным.

Однажды нашей группе, снимавшей в экспедиции трудный по своей судьбе фильм (его начинали другие, но что-то там не получалось, и мы были брошены на спасение ситуации), предстояло сделать финальный кадр в Ботаническом саду южного города. А там как раз проходили практику студенты сельскохозяйственного вуза. Мы приехали, когда они прибирали осенние листья. Группа вывалилась из громоздких студийных машин, а из лимузина выпорхнула героиня в роскошном платье и широкополой шляпе. Расставили приборы, «мотор!», через минуту камеру выключили и по существующей издавна традиции последнего дня съемок открыли шампанское. Фильм завершен, люди устали от работы, и друг от друга, и от бесконечных скитаний по общежитиям и гостиницам. Давно хочется в Москву, к семьям, поэтому все возбуждены. Шумно чокнулись и быстро побежали к машинам…

А практикантки так и застыли с метлами в руках. «Вот это жизнь! Красиво, быстро, весело…» – говорили их зачарованные взгляды, которыми они провожали нашу героиню. Они не подозревали о том, что предшествовало этому короткому событию, как не ведали и о том, что именно тогда актриса была собранна и сосредоточена до предела. Первый кадр или последний – ей все равно надо его прожить…

Думаю, на свете не существует профессий трудных или легких. Эту меру определяет только человеческая совесть. Так же, как она определяет и цену успеха. Успех – величина переменная, и не стоит пытаться превратить ее в постоянную, стремиться на волне удачи набрать себе максимальное количество очков. Надо двигаться дальше.

Человека делает человеком сознание, что он достиг чего-то путем долгой и мучительной внутренней работы, через огромный труд. Возможно, это и есть объяснение, почему я, будучи исключенным из театрального училища за самовольное участие в съемках, не попытался испросить прощения, а пошел поступать на режиссерский факультет ВГИКа к Михаилу Ильичу Ромму… (II, 7)

(1988)

Интервьюер: С кем из актеров Вам лучше всего работается?

С Юрием Богатыревым…

Мало того, что он всегда понимает, что я от него требую, он фантастически ощущает образ персонажа. Его существо, характер, пластику. Поразительный актер.

Мне было хорошо работать с Александром Калягиным из-за его актерской податливости, высокого профессионализма, умения воплотить предложенный режиссером образ.

Мне было легко работать с Андреем Алексеевичем Поповым, Ириной Купченко, Люсей Гурченко.

Могу и дальше продолжить этот список, работал-то я с хорошими артистами… (II, 16)

(1993)

Интервьюер: Кто Вы лучше – актер или режиссер?

Там хорошо, где нас нет.

Когда я работаю с артистами, мне кажется, что я сыграл бы лучше, чем любой из них, включая детей и животных. Когда я работаю артистом, мне кажется, что я снял бы лучше.

Это, в общем-то, такой самообман.

Я как артист люблю работать с хорошими партнерами и с хорошим режиссером, что бывает довольно редко, не часто выпадает такая радость.

Но я люблю актерское дело.

Я чувствую артистов, я люблю их, и они это чувствуют, и им, надеюсь, от этого со мной легче. (III, 2)

(2002)

Я считаю чрезвычайно важным, чтобы актеры и режиссеры заговорили друг с другом и начали обмениваться теми секретами, которые каждый в своей работе успел для себя открыть.

Например, все знают самую элементарную вещь: что все монтируется. Но если на один и тот же монтажный стык подложить разные звуки (либо звон колокола, либо резкий хлопок двери, либо чей-то чих или кашель), то можно абсолютно по-разному им воспользоваться. И это тоже надо знать. Такое знание никакого отношения к таланту не имеет, оно имеет отношение к ремеслу и труду.

Роберт Де Ниро, Пол Ньюман, Мерил Стрип время от времени бросают свои дела и едут в Студию Ли Страсберга, где играют этюды, потому что без этой школы, без постоянного тренинга надеяться только на талант (эх, сейчас так сыграю или так сниму!) можно в лучшем случае один раз, но он может оказаться первым и последним.

Все остальное есть результат саморазвития, культурного уровня, техники и, конечно, постоянного ощущения ремесла на кончиках пальцев. Если пианист не поиграет две недели, месяц, то это все. Пианист Рудольф Керер сидел в тюрьме и играл на доске, а когда вышел, то через несколько дней дал концерт.

В общем, я призываю всех к мирному сосуществованию. Хочу еще раз сказать: желания кого-то ущемить, обидеть, тем более кем-то командовать у меня нет, а вот желание профессионально общаться есть. И мне кажется очень важным, чтобы оно в нас возродилось. Без обогащения друг друга личным опытом, без желания послушать своих коллег, без того, чтобы, притушив ироничный взгляд, все подвергающий сомнению, просто ощутить, что мы один цех и единое братство, невозможен тот путь, когда мы перестанем чужие поражения считать собственными победами и будем в нашем деле опираться на профессию, на ремесло, на уважение к зрителю, для кого, в сущности, все и делаем. (XIII, 1)

(2005)

Интервьюер: Вы так долго не снимались и вдруг сразу три большие роли: у Балабанова, Янковского и Занусси. Как так получилось?

Как-то сложилось все то, что находилось в стадии переговоров, идей…

Насчет «Статского советника» – там роль Пожарского, которая стоит того, чтобы ею заниматься всерьез и подробно.

Что касается «Жмурок», то это совершенно другое – абсолютно характерное, острое, наглое. Это «стёб над стёбом»…

А Занусси есть Занусси. И мне хотелось посмотреть, из чего у него складывается процесс, что такое его работа с актером. Тем более что он был совершенно определенен, говоря, что пишет для меня эту роль и, если я не буду сниматься, он будет откладывать, ждать меня… То есть я понял, что для него это важно.

У Вас вообще есть ощущение, что Вы как актер в жизни недобрали?

Да, есть. Жажда есть, голод есть. Это мне мешает и расстраивает, но я все равно стал заложником данных обещаний. И я должен их выполнить, к сожалению.

Вы имеете в виду Союз кинематографистов?

Ну и Союз кинематографистов…

Ваш медийный, что ли, образ настолько значителен, что всякий раз подминает персонажа под себя. Уже где-то начиная с Паратова все ваши роли – это Никита Михалков, который в фильме как-то обыгрывается. Так ведь?

Есть такое, это правда. И в этом есть некая эксплуатация со стороны тех, кто меня приглашает. И это обедняет с точки зрения профессии, согласен. Поэтому мне и хотелось найти такую нишу, где можно пробовать двигаться по роли, по человеческим слабостям, а не по такому харизматическому давлению.

Счастливым в этом смысле был, например, Юра Богатырев, который мне ужасно жаловался, что его не узнают на улице. Он мне говорил: «Я стою в очереди за туалетной бумагой. Идут по телевидению «Два капитана» – и ни одна сука не уступила место. Я стою, мордой верчу – не могу же я сказать, что я вот… И никто меня не узнает. Никитушка, ну как же так?» Я говорю: «Юра, ну это же твое счастье! Туалетную бумагу я тебе достану, если надо. Но твое счастье, что ты можешь быть любым». Это как у Елены Соловей, это такая «никакоистость», которая позволяет быть и Шиловым в «Своем среди чужих», и Войницевым, слабым, большим, наивным, глупым… Смоктуновский таким был, Михаил Чехов. Это для актера огромная удача. Вот Миша Боярский – замечательный актер, но приговорен к своему образу.

Хотя я верю в то, что мои возможности шире, чем то, что используется. Может быть, просто боятся предложить… (II, 47)

(2005)

Интервьюер: Сколько лет Вы не снимались в кино?

С «Сибирского цирюльника». Пять или шесть лет!

Не жалко потерянного времени? Конечно, Вы ответите: жалко, но кто, если не я…

Действительно, жалко. И наверное, есть кто, кроме меня… Но просто я не привык оставлять незаконченными дела. Это меня гнетет и не дает спокойно заниматься другим.

Неужели за шесть лет не было интересных предложений?

Были те, что, как говорится, занимали бы мою занятость. Но ничего принципиально нового в них не было.

Вам самому интересно быть только актером и режиссером?

А это для меня было и остается главным! Если бы мной двигал чиновничий азарт, жажда власти и благ, я бы давно в Министерстве культуры сидел или в Думе, причем все созывы.

Я больше могу сделать именно на своем месте. На любом уровне говорить то, что думаю, не боясь оказаться белой вороной. И это тоже для меня процесс творческий, неотъемлемый от того, что я делаю в кино. (I, 116)

(2005)

Интервьюер: Похоже, Вы соскучились по актерству. Видно, что в «Статском советнике» Вы смакуете каждую мизансцену, каждый кадр.

А я всегда каждый кадр смакую.

Простите за нескромность, это школа. Русская актерская школа. Ею почти не владеют, ею почти не пользуются, ей почти не учат.

Сегодня достаточно иметь более или менее смазливую или знаковую внешность и органично говорить текст. А вот взять, как говорится, характер за рога, и не бояться быть страшным, смешным, и в этом находить удовольствие, создавать образ…

Этим-то и занималась всегда русская актерская школа, лучшая в мире.

Посмотрите, как Сергей Шакуров играет Брежнева! (Не важно, что фильм кому-то не нравится. Я про Шакурова.) Высший актерский пилотаж. Бесстрашен и талантлив. Горжусь. Браво, Сережа!

И все это, заметьте, по школе Станиславского.

А еще, конечно, система Михаила Чехова. Вот это интересно. Я тоже ею пользовался и пользуюсь. И стараюсь учить других. (XV, 14)

(2005)

Интервьюер: Вы хотели бы сняться у крупного режиссера? Тарантино или Алексея Германа, который бы полностью Вас «переформатировал»?

Это получилось у Балабанова. Он меня переформатировал.

А с Германом у нас, боюсь, слишком разные темпераменты… Хотя, если это было бы интересно, я мог бы на это пойти! Но все же нужна уверенность в том, что мы плывем в одну сторону. (I, 117)

(2005)

Интервьюер: Трудно ли сниматься после долгого перерыва?

Легко! Как в мороженое!

Я работаю не от девяти до девяти, я все время в профессии. Мастерства не пропьешь. Может быть, чуть отстал, но если сделано хорошо – это не устаревает.

Перфекционизм – это у меня от мамы, я его не утерял. (I, 120)

(2006)

Интервьюер: Каких актеров Вы любите? Когда делаете режиссерский выбор, на что ориентируетесь в первую очередь?

Ну, понятие «талант» мы сразу исключаем из обсуждения. Если актер не талантлив, то говорить не о чем.

Обязательное качество – чувство юмора. Можно взять актера без чувства юмора, снять в эпизоде, потому что у него хорошая фактура, и забыть как страшный сон. Без этого качества в кино работать невозможно. Тогда после первой же картины ты начинаешь считать себя гением, и уже никто тебя не свернет с этого пагубного пути. А еще лучше – быть непризнанным гением. Чтобы всю жизнь крепко квасить, ругать своих коллег и рассказывать, как бы ты сыграл или какое бы снял кино, но тебе не дали…

Я стараюсь писать сценарий, имея в виду конкретных исполнителей. Бывают ситуации, когда актер не смог, отказался, ты ищешь другого. Так было, скажем, с Захаром в «Обломове». Я его заранее представлял – дремучий, похожий на старого пса в репьях, такой: «Р-р-ррр…» И вдруг мне говорят, что Андрей Алексеевич Попов, гениальный артист, но совершенно иного плана, мечтает сыграть эту роль.

Я представить себе не мог, как это возможно, но на пробы вызвал. Он пришел – высокий, представительный. Мы сделали ему грим – самый примитивный, с лысиной, с косматыми бровями, бакенбардами. У него было две страницы текста.

Мы посадили его за стол, он репетирует, играет что-то сам для себя. Перед ним стоит камера. А мы не снимаем. Проходит пятнадцать минут, полчаса, сорок минут – не снимаем. Он начинает уставать, раздражаться. Мы не снимаем, не снимаем, не снимаем… Постепенно Попов начал оседать. Ему скучно. И жарко. Он облокотился на руки и только глазами следит, кто идет мимо, не шевелясь, потому что очень жарко. Я говорю оператору Паше Лебешеву: «Включай камеру».

Измученный нами Попов стал засыпать. Прикроет глаза – разлепит. И когда кто-то проходил, он уже делал так: «Р-р-ррр…» Я говорю: «Стоп! Все! Вот он – Захар!» Потому что сыграть большой артист может все, что угодно. Не изображать характер, не произносить слова, которыми выражается этот характер, а существовать внутри характера – вот это действительно дорогого стоит. (I, 126)

(2007)

Я приехал сейчас со съемки, я отматерился за весь год, потому что постоянно натыкался на то, что каждый кое-как делал свое дело, целого не ощущает и не понимает, что ничего не останется в кадре, кроме артиста. Ни красивая обувь, ни правильно подшитые брюки. Есть артист, и вы должны мобилизовать всю мощь людскую, чтобы ему было комфортно. Чтобы он ощущал, что даже тяжелейшую драматическую сцену он играет для кого-то – не для миллионов зрителей, а вот для этих тридцати – сорока человек из съемочной группы. Они должны быть теми, кто зарядит его энергией, и это возможно только при созданной атмосфере вокруг.

Сейчас такая мода: артист сыграл, все поаплодировали. Такая пошлятина, домашний любительский театр. А на самом деле всем наплевать, как он это сделал. Это проблема, которая притупляет актерское дарование, заставляет артистов принимать за правду то, что правдой не является. И артист начинает опускать планку, потому что в общем-то все съедается. И режиссеру вроде нравится, а режиссеру все нравится, потому что он не знает, хорошо это или плохо. Вроде весь текст сказал, все слышно было, все понятно. Ну и хорошо. Спасибо, снято.

Другая крайность – когда режиссер не знает, что он хочет, но он режиссер и поэтому, что бы актер ни сделал – нет, не то, давайте побыстрее. Побыстрее, почаще и немного поглубже…

И в результате возникает абсолютно порочный круг. (XIII, 3)

(2007)

Как я выбираю актера?

Я не берусь за картину, за сценарий, если не имею в виду конкретных актеров. Для меня сценарий – это только повод для картины. Мерил Стрип подписывает каждую страницу сценария, и если ее партнеру захотелось вместо слова «здравствуй» сказать «привет», то администратор вынужден звонить продюсеру, чтобы согласовать с Мерил Стрип: не будет ли она против? Для режиссера это полная катастрофа. Для меня, повторю, сценарий – это повод. Это не значит, что импровизация у актера возникает потому, что он не помнит текст, или не готов, или вообще только что его получил, потому что приехал с других съемок. А как раз напротив, потому что он готов блестяще.

Какой критерий, по которому я выбираю актера?

Насколько долго я без напряжения и дискомфорта могу смотреть ему в лицо. Я не задумывался об этом раньше, я не мог понять, почему иногда ну не хочется тебе поднимать глаза. Но у меня была история…

Не смогла сниматься актриса. Я взял другую, очень на нее внешне похожую. Это была моя такая маленькая и глупейшая месть: ну раз не хочешь – и не надо. Приезжает милейший человек, вежливый, образованный. Но не могу я смотреть ей в лицо!

Разговариваем, она играет, а дальше я ничего не понимаю, что с группой творится. А мы только сняли одну картину и все вместе перешли в другую. Удивительные вещи происходят: ничего не готово, все нервные, Паша Лебешев орет. Она одна такая вежливая ходит. Она должна приехать, мы ее снимаем, а такое ощущение, что все к зубному врачу идем…

Короче говоря. У нее получалось четыре выходных дня. Она попросила разрешить уехать к родственникам. Я ее не отпускаю, говорю, что она очень нужна, мы с ней о роли поговорим. Она соглашается, но делает по-своему. Вот! Я, ухватившись за этот шанс, на свой страх и риск – как это снять актрису с роли при шестистах метрах полезной пленки?! – пишу письмо. Что, мол, так и так, договорились не уезжать, а Вы уехали…

К чему я это рассказываю. Не к тому, что кто прав, тот и хороший, а все остальные артистки – ведьмы. Конечно же, все на первую встречу придут к вам и красивыми, и милыми, чтобы понравиться режиссеру. Но важно вот тут, на кончиках пальцев, ощутить: есть ли юмор у человека? А взгляды на предметы похожи? Надо ловить то, что не видно.

А иначе долго можно будет себя уговаривать, что ничего, бывает и хуже. Я двужильный, выдержу. Но ничего не получится. Вы будете ползать, подпрыгивать, как куры, а полета не будет… (XIII, 3)

(2008)

Интервьюер: В ваших фильмах снимается много украинцев. Это вопрос профессионализма этих актеров или все-таки идеологический? И будут ли у Вас новые проекты с молодыми украинскими режиссерами, сценаристами, актерами?

Я человек старорежимный, потому пока вообще ничего не разделяю.

У меня нет такого – «вот, пожалуй, надо поснимать украинцев, а вот сейчас надо литовцев».

Для меня этих границ совершенно не существует.

Хотя, может быть, они и есть, потому что я сегодня в аэропорту Борисполь заполнял анкету, где написано по-английски и по-украински. Но я заполнял по-русски.

Может, меня поймут… (XV, 38)

(2008)

Интервьюер: Почему в большинстве ваших фильмов главные роли исполняют одни и те же актеры?

Если бы у меня был вахтенный метод работы, то снимались бы все время разные. Но согласитесь, было бы странно, если бы я любил и ценил одних актеров, а снимал совершенно других.

Коллектив, с которым ты работаешь – это как семья, к этому так долго идешь, так трудно собрать сочетающихся друг с другом людей, поэтому я и снимал часто одних актеров.

А разве это плохо? (I, 130)

(2009)

Вопрос: А Вы кого больше любите снимать?

Я люблю снимать тех, кто у меня снимается.

У меня сейчас появилась целая плеяда молодых в «Утомленных солнцем – 2» – Дюжев, Артур Смольянинов. С удовольствием с ними бы дальше работал. (I, 136)

(2009)

Интервьюер: А каких актеров Вы сами предпочитаете, когда делаете режиссерский выбор? На что в первую очередь обращаете внимание?

Все это очень индивидуально – однозначно невозможно ответить. Бывает, актер нужен на полминуты, иногда требуется только его лицо…

Пьяницу в группу возьмете?

Если буду понимать, что в тот период, когда он необходим, мне не придется вынимать его из вытрезвителя, возьму, а вообще – нет.

А негодяя примите? Допустим, человек мерзкий, противный, антипатичный Вам лично до глубины души, но типаж…

Приму! Общаться, может, не будем, но то, что мне надо, он сделает.

Актрисы, самые выдающиеся, талантливые и красивые, признавались мне, что без романа во время съемок с режиссером зачастую ну просто никак. У Вас было много романов с актрисами?

Знаете, это ведь очень опасная вещь.

Чем?

Дело в том, что работа над фильмом должна происходить в состоянии внутренней, так сказать, вибрации…

Это как?

Когда ощущение нужности, терпкости, вот этот мускус между мужчиной и женщиной существует, но нельзя его удовлетворять, потому что тогда то, что родилось, пойдет не в профессию, в дело, а выльется, грубо говоря, в постели.

Невозможно работать с актером, я уже не говорю с актрисой, если этот человек тебе неприятен…

И техника не спасает?

Ну, смотря по ситуации. Если это, к примеру, старуха-процентщица…

Нет, если любовь надо играть…

Если существует женщина, которая должна изображать с партнером, другим актером, любовь, ты все равно должен давать ей мужскую энергию, подпитывая ее в кадре, поскольку обычно того, что актер делает, не хватает.

И что, давать ей эту энергию получалось без постели, без секса?

Самое главное, что именно без него. Неужели у Вас никогда ничего с актрисами не бывало?

Нет, и тут я абсолютно тверд. У меня в этом смысле могло быть все, и тем не менее я очень рад, что ничего не было. Конечно, кого-то это обижало…

Перед смертью покойная Нонна Викторовна Мордюкова говорила мне, что этот вот мускус возник у вас на съемках «Родни» – там между вами тоже могло что-то случиться или исключено?

Могло, наверное…

Несмотря на разницу в возрасте?

Абсолютно. Нонна была вне возраста – настоящая женщина.

И теоретически?

Ну как вам сказать? Оно, это ощущение, должно было быть, я все равно обязан его инициировать…

Ну хорошо, а когда актрисы сами проявляли инициативу (уверен, такое было!), неужели Вы говорили: «Нет, только не это!» – и в замешательстве убегали?

Понимаете, женщина должна быть ведомой, а если происходит наоборот – все, конец.

Тем не менее бывают же разные характеры, темпераменты…

Мне мужики в юбке неинтересны (я говорю про себя, не про всех), и если мужчина пользует женщину, то есть если ему важно обладание ею, их отношения – продукт скоропортящийся.

Я убежден абсолютно: тебе может быть с женщиной в кайф только в том случае, если ей хорошо первой.

По-моему, это аксиома!

Согласен, но, к сожалению, мы очень часто правильно теоретизируем и неправильно поступаем. Дело в том, что женщина, которая пытается поменяться с мужчиной местами – из ведомой стать ведущей, – мгновенно теряет для меня энергетику. Мне же как раз вот это движение интересно, пульсация, а не окончательный результат. Мне вопрос интереснее ответа. Поэтому вся моя энергия направлена туда, где эротическое ощущение не имеет никакого отношения к пальпированию, к прикосновению. Чувственность может проявиться на расстоянии двести метров и тысячи километров, в телефонном разговоре, однако важно понимать, что для этого необходимо совпадение амплитуд, которыми ты должен уметь руководить: больше-меньше, выше-ниже, а в результате – всплеск энергетики, температуры!

Собственно, в этом и состоит режиссура, работа с актером, и, может, отчасти по этой причине обо мне ходят разные слухи.

Знаете, как замечательно Ольбрыхский сказал? «По сути я педераст – техника только не нравится».

Как это расшифровать? Взаимоотношения между актерами, между актером и режиссером так или иначе носят характер чувственный, и эта чувственность не в раздувании ноздрей, не в хватании за руки, не в расстегивании лифчика или залезании в штаны, а в управлении той энергией, которая влияет на зрителя, потому что конечный результат – это то, что, возникнув здесь, передается туда. Если не возникло, монтажом можно как угодно резать – все равно мертво. (I, 137)

(2009)

Интервьюер: Вы легко входите и выходите из своих ролей?

Шаляпин сказал: «Я не плачу в своих ролях, я оплакиваю своих героев…»

Артисты, которые входят в роль так, что их потом колотун бьет – больные люди. Говорят: «Ах! Как она играла, что ее даже в больницу после этого повезли…» Это плохая актриса.

Есть, конечно же, и внутренняя жизнь актера, и то, что Станиславский называл актерской школой переживания, но есть еще и мастерство с техникой, и они должны прежде всего помогать артисту. (XV, 44)

(2010)

Интервьюер: У Вас свои истории отношений со многими из тех актеров, которые снялись в новом фильме <«Утомленные солнцем – 2»>[1]1
  Здесь и далее в угловых скобках примечания редактора.


[Закрыть]. Не мешали предыдущие опыты?

Прошлое не тяготит ни меня, ни их.

Бывают проблемы – ты работаешь с актером, вы друг друга любите, но актер вдруг убеждается, что эта любовь навсегда! И обижается, что в другом проекте любовь не остается прежней. На многих это оказывает тяжелое действие. Актер – это своеобразная невеста; если не снимешь его в следующем фильме, он превращается в брошенную жену. Но в этом фильме у меня с актерами все сложилось. Я позвонил Гафту и сказал: «У меня есть крошечная роль уголовника по имени Пимен, который знает Уголовный кодекс как свои пять пальцев, но иногда забывает и листает в воздухе страницы». Он спросил: «Когда, где?» Его час одевали, полтора часа гримировали, полчаса снимали. После этого он сказал: «Сколько я вам должен?» В любой шутке есть доля шутки. Он настоящий замечательный русский артист, и для него – счастье попасть в эту атмосферу. И для меня счастье. Для людей, которые любят друг друга, это возможность провести три часа вместе. А что здесь играет Алексей Петренко? Ерунда вроде бы! Я их что – заставил, купил? Они получили ровно столько, столько стоит их съемочный день. Но не ради денег они стали сниматься. Они пришли ради чего-то другого, что нельзя потрогать руками.

Кто-то отказался от предложения сниматься у Вас?

Замечательный артист – Сергей Колтаков. Роль была небольшая, хоть и важная. (I, 143)

(2010)

Все типажи актеров рождаются при написании сценария. Если ты не знаешь, кто будет играть, – это катастрофа. Значит, ты не представляешь, что это за персонаж, и начинаешь пробовать разных актеров. У меня так однажды было: режиссер планировал на одну и ту же роль Вицина, меня и Стриженова. Получается, человек просто не понимает, чего он хочет.

При написании сценария я не представляю конкретных артистов, я придумываю персонажей. Например, Юрок <из «Утомленных солнцем – 2»> – это мой тренер Юра Колобов со всеми его примочками. Я думал, что он даже сможет сыграть в фильме, но он, к сожалению, не сумел этого сделать.

Юрок из Нижегородской области, район Павлова, Горбатова. Он говорит: «ай-яй», это нижегородский говор. Когда я ему: «Юрок?», он мне в ответ: «Ой?» Не «да», а «ой».

По сценарию Юрок должен был быть таким мистером Мускулом, здоровенным качком. Но когда мы стали разбираться и появился Дюжев, то к нему в пару нужно было совсем другого человека… (II, 66)

(2013)

Вопрос: Бывали ли у Вас ситуации, когда в ходе работы над картиной Вы понимали, что Вы ошиблись в выборе актера на какую-то роль? И что в такой ситуации делать?

Это очень большая проблема. Беда.

Беда еще и потому, что ты знаешь – насколько актер раним. Если ты понимаешь, что он «не тянет», вот так вот ему сказать: «Брат, извини, ты это не можешь играть», – это убить его.

Вот почему я не люблю «пробы актеров». Когда мы пишем сценарий, мы всегда уже имеем в виду конкретного артиста или такого же, как он. (XV, 75)

АКУНИН (2001)

Откровенно говоря, на чтиво у меня просто не хватает времени, только на литературу.