Текст книги "Публичное одиночество"

Так что мы помогаем…

Я не люблю только другого: помогите, как сможете… Вот этого я не понимаю, и этим людям я не помогаю. Что значит – как сможете? Сто рублей вам хватит? Или миллион вам надо, десять? Это неконкретно. Вот когда мне пишут, допустим, что у нас проблема с крышей, у нас протекает крыша в трапезной или в алтаре и для того, чтобы ее починить, нужно то-то, то-то и то-то; вот счет от организации, которая обязуется нам это сделать – это другой разговор. Это конкретика, на которую я могу ответить: могу я это сделать или нет. Если это тридцать миллионов, то не могу, а если это другие деньги, то да. Или же комплексное решение вопроса: нам нужно то-то, то-то и то-то; мы знаем, как это сделать, а вот это – мы просим сделать вас. Единственно, что я прошу – это присылать мне какую-то документацию о том, что это было сделано, чтобы не чувствовать, что ты что-то кинул куда-то в бездонную бочку, и неизвестно, сделано ли было на эти деньги что-то. (XV, 69)

БЛИЦВОПРОСЫ

(2011)

У Вас в жизни была цитадель, на взятие которой нужно было идти с одной палкой наперевес?

Я думаю, что последние лет пятнадцать сплошная цитадель была.

Как боретесь со своими бесами?

Исповедью и причастием. Ваше отношение к войне в Ливии?

Я за Каддафи! Кто из мировых политиков является для Вас эталоном?

Уинстон Черчилль, а из российских – Петр Столыпин, император Александр III.

БЛОГИ

(2011)

Вопрос: Что для Вас общение в блогах? Стоит ли тратить на это свое время?

Дело в том, что если бы в блогах было только то, что обычно отличает блоги от нормальной переписки, то не было бы никакого смысла.

Я разговариваю с людьми, и я нахожу отклик у людей, которые хотят общаться, а другого общения, кроме как в блогах, у нас быть не может. Мне очень хочется, чтобы люди, у которых есть ко мне вопросы, могли ко мне обратиться. И я мог на эти вопросы ответить.

Именно поэтому я завел свой блог. (VII, 5)

БОГ

(1994)

Мне думается, что, скажем, Франция, Италия, Англия могут существовать без Бога, потому что для Европы богом является закон, а свободой называется порядок – когда можно то, что можно, а нельзя то, что нельзя. Несвобода же для них – когда сегодня нельзя то, что можно было вчера.

А в России законом всегда был Бог. И демократия в высшем смысле этого слова (не в узкопрактическом и бытовом) в России была только в Храме, когда перед алтарем и государь, и нищий были абсолютно равны и равноправны. Это самое главное отличие наших исторических истоков от многих других стран и народов.

Причем я не имею в виду только узкорелигиозный смысл понятий, о которых говорю… (I, 64)

С Божьей помощью (2008)

Интервьюер: <После съемок картины «Утомленные солнцем – 2»> Вам стало понятно, почему советский солдат победил немецкого солдата?

Я так и не нашел ответа на этот вопрос. Можно сказать про русский дух, но я считаю, что без Божьей помощи ничего бы не произошло.

На Афоне в монастыре был настоятель, он был капитаном во время войны. На Курской дуге он был обожжен, лежал раненым и умирал, и он видел над собой Покров Божьей Матери. И дал обет: «Если выживу – уйду в монахи». Покров Божьей Матери на Курской дуге видели очень многие.

Не хочу мистифицировать, но я убежден, что количество унижений, оскорблений, боль и ужас достигли пика. То, что сумел наш человек подняться над этим, это и Божья воля, и русский дух. (I, 60)

БОГАТСТВО (1990)

На телевидение пришло письмо от одной женщины. Она пишет, что готова до конца своих дней жить впроголодь, но только не видеть рядом с собой богатых.

Это письмо – яркая иллюстрация того, как понимается у нас демократия – как праздник всеобщей нищеты.

Обратите внимание: эта женщина не ратует за брошенных детей, за улучшение жизни престарелых. Нет, она не хочет видеть рядом с собой богатых! И что показательно: ее не волнует, откуда взялся достаток у тех, кого она называет богатыми, честно или нет они его достигли.

Это самое главное и страшное. Это наследие долгих лет подавления естественной человеческой инициативы.

Мы часто задаем себе вопрос: почему Владимиру Ильичу Ленину достаточно было объявить НЭП – и вскоре прилавки стали ломиться от продуктов? Почему же сейчас перестройка идет с таким трудом, почему сегодня так необходимое нам кооперативное движение порою превращается во что-то уродливое, да и просто уголовное явление?

Причин на то много, но одна из них – почти полная утрата нами чувства хозяина; радости от чего-то хорошо сделанного, гордости за это.

Ведь, в конце концов, чем умная, честно проведенная сделка купца хуже хорошо сделанной лопаты, хорошо построенного дома, талантливо написанной симфонии? Почему раньше на Руси уважали богатых людей, а теперь в них видят только потенциальных жуликов и рвачей, место которым в тюрьме?

Да потому, что большинством наших социальных институтов в нас воспитывалось сознание: лучше всем жить одинаково плохо, чем по-разному хорошо. Этот принцип удивительно удобен для любого тоталитаризма, распределяющего блага не по возможностям человека или его таланта, не по результатам сделанного им, а по степени верности самому тоталитаризму. (I, 33)

(1993)

Кто сказал, что богатство – это плохо? Нет! Ведь даже большевики сумели евангельскую истину подогнать под себя, когда трактовали фразу из Евангелия, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Но самое-то поразительное, что большевики этим требовали свести счеты с богатыми. Но не о колбасе пекся Христос, а о душе богатого: ты богат – поделись.

Когда я сегодня вижу компанию, организацию, которые выше интересов своей компании ставят личные интересы, то я понимаю – у них нет никакого будущего.

Я знаю волжское купечество, например Седова – русского купца, купца из Нижнего Новгорода. У него гигантские возможности, у него много денег. Но деньги эти нужны ему для того, чтобы реализовать себя, чтобы чувствовать себя достойно и уверенно у себя на родине.

Достоинство – вот что, на мой взгляд, являет собою знак, необходимый сегодня. (V, 1)

(1993)

А что касается богатых, то человек ведь не насытится никогда… Так не лучше ли отдать деньги воскресной школе, философскому театру, музею? И я говорю таким людям: вложи в свою страну; вложись, если ты хочешь здесь жить, а если нет – уезжай, свое ты уже наворовал…

Я не циник. Просто пытаюсь любую ситуацию использовать во благо Отечеству. (I, 50)

(2010)

Интервьюер: На ваш взгляд, можно объединить Россию идеей личного благополучия каждого – тем, на чем стоит Европа?

Нет. У нас богатые никогда героями не были, да и русская зависть не позволит.

А чем можно?

Верой. (I, 144)

БОГАТЫРЕВ ЮРИЙ (1989)

Это был великий русский актер… Нет, даже не так. Он был великий русский артист, ибо мощный его талант распространялся на многое, далеко выходя за границы кадра или театральной рампы. Бог дал ему невероятные возможности: фактуру, внешность, безукоризненное актерское чутье, блистательную технику, удивительную душевную тонкость. У него были те самые, определенные еще Пушкиным, лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность. Не дал же Юрию Богатыреву Господь Бог иммунитета к нашей лицемерно прагматической жизни, подчиняющей, а зачастую и перемалывающей тонкую сущность беззащитного художника. Почти вся моя, да и не только моя, а многие художественные биографии связаны с именем Юрия Богатырева.

Впервые я увидел его на учебной сцене в самостоятельном отрывке из «Подростка» Достоевского. Тогда уже меня потрясла его удивительная мастерская способность создавать истинную напряженность, столь необходимую и столь резко точную, которая невидимой наэлектризованной нитью связывает сцену и артиста с публикой в зале. С того самого момента я ощутил ту завораживающую актерскую притягательность, которая всегда отличала Юрия Богатырева. От того часа началась наша творческая дружба, которая продолжалась до самой его кончины…

И вообще он весь как будто был соткан из контрастов: шумный, с мощнейшим голосом, он совершенно не умел накричать на человека, то есть накричать-то он мог, но в крике этом никогда не было того, пусть самого малого заряда злости, способного человека оскорбить или унизить.

Он мечтал о славе, но никогда ничего не делал для достижения ее. Он не делал ничего из того, что выходило бы за рамки его профессии и искусства. Я, например, могу представить Юру, ну, скажем, народным депутатом, всегда пытающимся кому-то помочь, но я не могу себе представить его кандидатом в народные депутаты, когда ему было бы необходимо отстаивать, а тем более нахваливать себя в предвыборной борьбе.

Еще одно удивительное качество для актера: обладал он завидной внешностью, но абсолютно не старался, как это частенько бывает, эксплуатировать ее возможности. Сколько мы знаем актеров, боящихся больше всего на свете быть некрасивыми и жалкими. Они знают, какой профиль у них более выгоден, и никакая сила не заставит их повернуться «не тем» профилем. Юра был начисто лишен этого комплекса, мало того, он сам выдумал самые невероятные приспособления, предполагающие ярче и полнее донести характер персонажа. Когда мы мучительно бились над образом Сержа Войницева в «Неоконченной пьесе для механического пианино», неожиданно после долгих проб и метаний Юра вдруг предложил:

– А что, если я подожму пальцы на ногах? Мы не поняли. – Вот… смотрите… Он стал ходить по кабинету, широко расставляя ноги и выворачивая носки.

– У него плоскостопие… Понимаете? И вдруг этого обманутого и никчемного Сержа Войницева стало так нестерпимо жалко, что я лично тогда с трудом сдержался, чтобы не выразить не к месту возникшие эмоции, а проще – я чуть не заплакал.

Или «Свой среди чужих»… Может ли кто-нибудь себе представить, что того мощного и бесстрашного чекиста играл артист, никогда никого в жизни не ударивший и даже кулаки сжимающий по-женски – большим пальцем к торцу! Это я обнаружил уже на съемках.

А Штольц в «Обломове»: веселый прагматик Андрей Штольц и нежный, слабый, жаждущий любви и сострадания Андрюша Штольц, уезжающий из родного имения в неизвестную самостоятельную жизнь, – и это все он, Юрий Богатырев.

Я не анализирую других его блистательных работ в театре и в кино, не потому, что считаю их менее значительными, чем те, о которых я говорю здесь. А только потому, что с Юрой меня связывает нечто такое, что, с одной стороны, выходит за рамки наших профессиональных отношений, а с другой – неотделимы от них.

Я уже говорил, что он жаждал славы, жаждал признания мучительно и самозабвенно. Он часто жаловался мне, искренне страдая от того, что на улице его не узнают, что он никому не нужен, все созданное им плохо… Его задетое актерское честолюбие, наверное, мешало ему понять, что именно эта его как бы внешняя анонимность и есть залог и фундамент огромного его актерского многообразия.

И в этом тоже была определенная раздвоенность Юрия Богатырева: на экране, на сцене – ярок, многокрасочен, словно мощнейшим магнитом притягивающий к себе внимание зрителей; на улице же невидим, неотличим от спешащих и озабоченных людей. Русский созерцатель, любитель меланхоличных разговоров, он был изумительным собеседником, умеющим слушать, в суете всеобщего всезнайства не утерявший дара удивляться новому, ему незнакомому. Он так и не съехал со своей дороги в одну из тех обочин, которые ему так щедро подсовывала наша действительность.

И жаль только, что дорога эта была столь коротка. Великий вождь и учитель всех народов, поучая их, воскликнул как-то, что «незаменимых людей не бывает». Я с удовольствием соглашусь с ним, когда мысль эта будет относиться к партократии, созданной этим вождем. В безликом бюрократическом механизме действительно «все и вся» заменимы, мы иногда даже не замечаем этой замены. Но в творчестве, в искусстве, особенно русском, потери наши невосполнимы.

Разные артисты разных поколений будут играть те роли, которые играли Михаил Чехов, Николай Хмелев, Борис Ливанов, Михаил Яншин, Ольга Андровская… Но место их с их уходом никем не заполнено, оно навсегда осталось пустым.

Навсегда опустело и место Юрия Богатырева в искусстве и еще в жизни многих его друзей, почитателей.

В том числе и моей… (X, 2)

(2001)

Я познакомился с Юрой в «Щуке», потому что учились вместе. Он учился на два курса младше меня. И я помню его невероятно дородную внешность…

Мы с Юрой пересекались на студенческих показах-спектаклях. Юра там играл, а я смотрел. Уже тогда он считался очень перспективным актером. К тому же у него еще было дарование художника. А также замечательный юмор, деликатность в обращении. То есть это был как бы образ артиста начала XX века – мхатовской школы, с интеллигентными манерами и веселыми шутками.

Но мы не были еще близко знакомы… А когда я начал снимать свою дипломную работу «Спокойный день в конце войны», то совершенно естественно обратился к своим однокашникам по «Щуке» – Сереже Артамонову, Вале Смирнитскому, Саше Пороховщикову… И конечно, к Юре Богатыреву – хотя с ним мы не учились вместе, но это была одна компания. Тогда-то Юра и попал к нам на съемочную площадку в первый раз.

У него была очень маленькая роль. У других, правда, еще меньше, но там были хоть какие-то слова.

Но у него была замечательная фактура – белоголовый, голубоглазый, с русой щетиной… Потрясающая фактура уже тогда была.

Потом я начал готовиться к «Своему среди чужих»… Вместе с Эдиком Володарским мы написали сценарий. И конечно, уже тогда в нем была роль для Юры. Потому что я видел его на экране, уже знал – по отрывкам из Достоевского, которого он очень любил, и по очень смешным ролям в водевилях – какой он универсальный артист, какой замечательный характер. Но… я ушел в армию, и все отложилось на год с лишним. Когда я вернулся, у меня столько накопилось энергии и жажды работы, что мы тут же включились и стали всех пробовать… Но на роль Шилова я никого не пробовал, кроме Юры.

Его физическая форма вызывала у всех уважение. Если меня группа называла «лось номер один», потому что я очень много бегал, занимался спортом, то его – «лось номер два». Он был совершенно фантастической выносливости. Его огромные руки все называли «верхние ноги» – они были с гигантскими кистями и толстыми мощными пальцами.

Вообще Господь одарил его совершенно невероятной фактурой. Юра был сложен так потрясающе, что когда мы снимали сцену, где он бежал в маечке навстречу товарищам, то он, никогда не занимавшийся спортом, выглядел настоящим ширококостным атлетом с рельефными мышцами…

Помню, спросил его: «А верхом ты ездишь?» – «Никогда не ездил…» – «Ну и как ты?» – «Я научусь».

И он сделал это просто в считаные дни, и виртуозно – сел на коня и тут же поехал… Когда мы закончили картину, я еще раз убедился, что, выбрав Юру, был прав. Я просто не представлял себе, где еще можно было найти такое свежее лицо и такие гигантские актерские возможности, как у него.

С этого началась наша серьезная совместная работа. Дальше уже все писалось как бы для Юры…

Мы уже настолько сблизились, настолько уже не могли друг без друга существовать в творчестве, что я предложил: «Юра, там тебе играть совершенно, абсолютно нечего (речь идет о фильме «Раба любви»), но пускай твой образ будет все время с нами – некий мифический возлюбленный Ольги Вознесенской на обложке журналов. Пусть он все время фигурирует в картине». И он согласился присутствовать в фильме как фотоартист.

Это был наш «мостик» к следующей картине – «Неоконченная пьеса для механического пианино», где для Юры уже просто писалась роль. И сумасшедшее удовольствие была эта работа – то, как мы искали и находили образ Войницева… Мы понимали, что Серж – это такое большое, трогательное, глупое, наивное, слабое и в то же время очень искреннее и честное существо, такой Пьер Безухов, только глупый.

Но глупость тоже бывает разная. Это была не глупость, а скорее такая звенящая ограниченность. Труднее всего играть это. Потому что Серж говорит простые банальные вещи. И в общем людям нормальным эти мысли могут показаться естественными: «Вольтер, маман и ты… впрочем, еще и Глинка».

Все это никак не резало уха обывателя. Человек любит Вольтера, маман, свою жену и Глинку – чего уж тут поделаешь? Самое сложное – так сыграть, чтобы это стало смешным. И Юра сделал это ювелирно, на каких-то невероятных полутонах.

Его образ родился от походки героя – это Юра предложил сам. У него было плоскостопие, поэтому ему специально делали очень большие ботинки: размер такой гигантский – сорок восьмой или сорок девятый. Ему изготовили ботинки еще больше, и он поджимал пальцы на ногах, поэтому его походка становилась такая… шлепающая. Он шел, как ходят плоско-стопые люди – с пятки, с развернутыми носками и шлепая. И как только он пошел этой походкой – все сразу стало ясно. Все слилось в один образ: и шляпа с высокой тульей, надеваемая прямо, и огромные руки, и трость, и косоворотка – все сразу заработало.

Юра очень тонкий артист, тончайший. И что самое главное – у него были абсолютно потрясающие интуиция и вкус. Он точно чувствовал тонкость юмора. Он не мог играть средне – мол, это проходная сцена, и бог с ней… Он не мог быть просто тупо органичным артистом. Ведь вот есть органичные артисты, которые очень хорошо произносят текст и все делают очень мило… Но он не мог.

Он был по-настоящему театральным артистом – в самом прекрасном смысле этого слова.

Поэтому все его реакции, все повороты характера его героя были удивительно крупны. Но эта крупность была не театральным нажимом, а выразительным мощным мазком, как у художников «Бубнового валета», скажем, такой жирный, сочный, очень на своем месте.

И в то же время он держал тонкость паузы. Вдруг дрогнувший голос, вдруг наполнившиеся слезами глаза… Это он делал просто ювелирно. И в этом отношении сегодня я не знаю такого актера. Может, только Олег Меньшиков…

Ему совсем не мешала его «театральность»… Юра был просто как выезженный скакун. Он мог по ходу импровизировать – достаточно было из-за камеры ему шепнуть, что делать, и он мгновенно разворачивался, и это было абсолютно органично. Он был совершенно мастерский импровизатор. Хотя он, как и я, любил импровизацию, хорошо подготовленную, а не просто спонтанную – оттого, что не знаешь, что делать.

После «Неоконченной пьесы для механического пианино» были «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». И все заранее знали – Штольца будет играть Юрий Богатырев.

Хотя, по-моему, он хотел пробоваться и на роль Обломова. Но было много тех, кто хотел и имел право на это, в том числе и Александр Калягин. Но уже как бы априори Обломова должен был играть Олег Табаков. Это должен был делать именно он – хорошо ли это, плохо ли, молод он или стар… И он сыграл, на мой взгляд, достаточно убедительно.

Мне кажется, что Юра очень очеловечил Штольца. Он сделал из него не бездушную машину, а человека, который просто искренне не понимает, что такое русская душа. Он знает точно: то, что он предлагает, это правильно, это хорошо. И не может заглянуть за эту границу дальше. И в этой незыблемой убежденности Штольца, что именно так хорошо, так правильно для Обломова, Юра достиг высокой убедительности.

Квинтэссенция этой роли – эпизод, когда отец провожает мальчика Штольца учиться. В сцене прощания с отцом Юра сыграл безупречно точно. И конечно же, для меня чрезвычайно важна сцена с риторикой Штольца у Обломова в бане. Эти две кульминации Юра провел замечательно. (III, 3)

(2004)

В Юре было удивительное соединение. С одной стороны, мощный, огромный, выше всех на голову, шире всех в плечах, а с другой – доверчивый, трогательно-ранимый…

При своей мощности и дородности Юра казался необыкновенно легким, было ощущение, что он очень спортивен, хотя он никогда не занимался спортом. И это ощущение подтвердилось во время съемок «Своего среди чужих». Ничто не могло остановить его от прыжка без дублера с обрыва с гигантской высоты в реку. Когда Юра очутился в воде, их с Костей Райкиным так быстро потащило по течению, что мы не успели оглянуться, как они исчезли за поворотом. Выловили их только через два с половиной километра, самим из такой бурной реки было выбраться невозможно… Но дело не в этом даже.

Он был великий артист. Если ему нужно было сыграть музыканта, он бы выучился играть, если летчика – научился летать. Его делал костюм, надев его, он сразу преображался. Он был невероятно пластичным актером.

Честно говоря, такого артиста я больше не встречал… (II, 44)

БОЕЦ (1992)

Интервьюер: Вы боец?

Для меня экстремальная ситуация есть нормальная ситуация для жизни. Диванный покой меня убивает, лишает сил.

Невзгоды многих расслабляют, и они идут пить, махнув на все рукой. А я, наоборот, начинаю наращивать бицепсы и с наслаждением кидаюсь в бой. У меня это вызывает обратную реакцию – я оживаю. (II, 23)

БОКС (2012)

Вопрос: Понравился ли Вам бой Лебедева с Коксом, и за что он Вас благодарил?

Рой Джонс сказал, что, если Лебедев достоит до шестого раунда, он может выиграть. Лебедев не стал ждать до шестого раунда, а просто во втором раунде уложил Кокса на ринг, и на этом все закончилось.

За что благодарил?.. Я не вижу необходимости это рассказывать, но если тебя за что-то публично благодарит чемпион мира по боксу в тяжелом весе, то тому, кого он благодарит, должно быть приятно.

Я вообще этих ребят очень люблю: и Поветкина, и Пирога, и Дениса Лебедева. И должен вам сказать, что меня поразило, когда я стал ближе с ними общаться, – насколько это тонкие, искренние, благодарные люди, люди, которые не имеют зависти и зла, которые, как говорил Че Гевара: «Да, я авантюрист, но я авантюрист, который рискует своей шкурой, а не чужой». Они на ринге рискуют «своей шкурой». И тут все видно. Это или есть, или нет. И вот это их товарищество, когда после жесточайшего боя один человек укладывает другого и потом к нему подходит, и тот его тоже прощает, потому что каждый из них в равных условиях. Это очень достойно, по-мужски.

Я их очень уважаю и люблю, и надеюсь, что это взаимно. (XV, 70)

(2012)

Вопрос: Может, Вы и сами когда-то боксом занимались?

Только на школьном уровне.

Бокс – ваш любимый вид спорта?

Один из. Так же, как теннис и футбол.

И кто же ваши любимые спортсмены?

Если говорить о боксерах, это Саша Поветкин, и Дмитрий Пирог, и Григорий Дрозд. Они мои товарищи.

А если окунуться в историю бокса?

Это, конечно же, Мухаммед Али и Джордж Форман. Они – боксеры моей молодости, мои кумиры. Конечно, и впоследствии было много достойных боксеров, но Али и Форман – все равно на первом месте. (XV, 74)

БОЛЕЗНИ (2000)

Интервьюер: Что случилось, Никита Сергеевич?

Ничего страшного. Своевременная операция на желчном пузыре.

Неужели желчи в Вас много накопилось?

Ну-у-у… да. Я ведь веду активный образ жизни, постоянно двигаюсь, занимаюсь спортом, поэтому желчь до поры до времени прокачивалась. Если бы в креслах сидел да на диванах валялся, прихватило бы еще раньше. А так до пятидесяти пяти лет продержался. Но меня, кстати, и тряхануло сразу после дня рождения.

Наверное, немало приняли на грудь в честь юбилея?

В тот день я почти ничего не ел, а только пил. Было полно народу, со всеми нужно было пообщаться, рюмку поднять, и к вечеру оказалось, что я в одиночку уговорил два с половиной литра виски…

Однако! Это ведь смертельная доза.

Верно. Но, как говорится, что немцу смерть, то русскому хорошо.

Поскольку Вы определенно не немец, выжили, и Вам было хорошо!

Не просто выжил – ночью приехал на Николину Гору и там отпраздновал с рабочими, которые дачу достраивают. А на следующий день с утра продолжал принимать гостей.

В общем, торжества затянулись.

В понедельник я был уже в форме. По обыкновению пробежал десять километров, тренировался, все шло нормально. Во вторник играл в теннис, в среду вечером пошел в ресторан «Изуми» и, видимо, съел или выпил то, от чего мне резко поплохело…

Так и попал сюда. Видишь, семнадцать камешков из желчного пузыря вытащили. Вот они.

Хорошая коллекция.

Стоило хотя бы одному «экспонату» двинуться и закупорить протоку, и мои дела были бы совсем плохи. Поэтому врачи советовали не тянуть с операцией. Сначала думал отложить до будущего года, не хотел, чтобы резали в високосном, а потом решил: ни к чему рисковать, и выбрал день Николы зимнего. Я ведь восстанавливал в деревне Аксиньино храм Святого Николая Чудотворца, колокола для него лил. Словом, прилетел из Нижневартовска, заехал в церковь, поставил свечку, получил благословение от батюшки – и под нож.

Вовремя лег: когда распахали мне брюхо, увидели воспаление, гнойный перитонит.

Могли опоздать!

Ничего, с Божьей помощью обошлось. Шрамы, надеюсь, затянутся, а камни останутся.

На память сохраните!

Ограню. Или на аукционе выставлю… Все это, конечно, шутки. Хихикать можно сейчас, а неделю назад настроение было другое. Операция все-таки достаточно серьезная, два часа под общим наркозом. Мне ведь заодно и пупочную грыжу удалили, чтобы не мешала спортом заниматься.

А больше ничего не отрезали?

На бис? К счастью, обошлось. Правда, анестезиологи ввели какой-то препарат, от которого у меня разыгралась аллергия. Лекарство, что называется, не пошло. Я очнулся от страшного колотуна, от стука собственных зубов.

Ды-ды-ды-ды-ды! Меня в буквальном смысле слова трясло, и три бедные медсестры держали мои руки и ноги, чтобы я с кровати не свалился. Потом вкололи что-то, и я – ш-ш-ш-ш! – опять уплыл в небытие.

Через четыре дня из реанимации перевели в палату. Что врачи говорят о том, когда на ноги встанете?

Месяца полтора рекомендуют щадящий режим. Но к марту рассчитываю вернуться к привычным нагрузкам. До операции я ежедневно пробегал три километра за четырнадцать минут с копейками.

Буду возвращать форму.

Вокруг Патриарших прудов круги наматываете или на Николиной Горе?

На даче, конечно. За последние двенадцать лет я всего пару раз ночевал в московской квартире. Готов ехать на Николину Гору в любом состоянии и в любое время суток.

Стройку там когда завершите?

Это процесс перманентный, какое-то время он еще продлится, но главное уже сделано, дом вполне жилой. Я настолько привык к Николиной Горе, что даже неделя, проведенная в больнице, кажется вечностью.

По случаю выздоровления врачи разрешат чарку выпить, как думаете?

Надеюсь. Хотя, должен сказать, сейчас получаю удовольствие от того, что не пью алкоголь… (II, 33а)

«БОЛОТНАЯ» (2012)

Среди тех, кто приходил на Болотную и Сахарова, были люди, которые хотят здесь жить, но они хотят, чтобы им ответили на их вопросы. И это одна из самых главных проблем, которая стоит перед властью.

Думаю, если Путин услышит это, то поймет, что от многого нужно отказываться и многое нужно менять. Определенный этап закончился. Путин сделал великое дело, он спас страну от развала, когда пришел к власти. Сумел создать человеческую атмосферу в очень тяжелых условиях благодаря, в том числе, и цене за нефть.

Но! Сегодня приходит новое время и встают совершенно новые вызовы. (I, 159)

БОЛЬШЕВИЗМ (1992)

Подтасовка истории и идей – вот большевистская тенденция, которая и до сих пор, в сущности, имеет хождение.

Вспомните, каким образом сталинизм консолидировал народ во время войны: на возврате, на использовании именно тех корневых, настоящих ценностей, которые революцией были разрушены. Когда возникла необходимость консолидации, то и на историю глянули по-другому, и форма военная вернулась, и обращение Сталина к народу: «братья и сестры» – это уже совершенно другой уровень духовного общения.

Прием был сильный, в нем был заложен мощный объединяющий импульс. (II, 25)

(1993)

Напомню из истории, что для большевиков убийство царской семьи стало поводом не останавливаться ни перед какими нравственными преградами.

Если «убрали» царя, царицу, детей, прислугу, то что после этого могла значить травля Шаляпина, Рахманинова, Бунина? И что там судьба каких-то философов, которых, слава богу, догадались не расстрелять, а «всего лишь» депортировать в другие страны… (I, 53)

Новый большевизм (1993)

Мне кажется, что новые большевики, с крестоносной расчетливо-безнаказанной жестокостью расстреляв парламент, пролив в огромных количествах кровь (в том числе и совершенно невинных людей, оказавшихся в Белом доме случайно), вкусив радость цензурных ограничений, запретив накануне выборов многие оппозиционные партии, должны будут и дальше действовать согласно уже укоренившейся логике.

А выглядит сегодня она так: если «революционная целесообразность» диктует разогнать парламент, но этому мешает Конституция, значит, можно ее отменить, как сталинско-брежневскую. Ну а если надо ввести цензуру, то та же сталинская Конституция для этого оказывается вполне пригодна…

Не фарисейство ли это, не цинизм ли победителей, для которых произошедшее не стало пережитым, осмысленным уроком?..

Чем отличились новые большевики? Они прогнали старых, справедливо обвиняя их во всех преступлениях, но сами-то только и сделали, что сели на нагретые места, а сев, тут же забыли обо всем, кроме себя.

Разве они восстановили справедливость? Разве приняли на свою совесть бремя греха и стыда за то, что было сделано с Россией? Разве прислушались сердцем к ее чаяниям и мечтам? Нет, не случилось этого.

Только на то и хватило их: часть улиц обратно переименовать да, подчиняясь моде, тупо стоять со свечками во время освящения продуктового магазина, ни слова не понимая из того, что говорит священник…

А что сделано новыми большевиками в экономике, что построено ими?

Посмотрите рекламу приватизации. Акции – по телевидению. Чем предлагают владеть акционерам? Да только тем, что было сделано до них другими, по сути, теми, кого они прогнали. Я уж не говорю о запущенной социальной сфере, размахе преступности, казнокрадстве, которых в таких масштабах никогда не было на Руси. Вот и приходишь к выводу: нам не надо изобретать ничего нового, надо отмыть старое и проложить дороги…

Можно ли было избежать большевистского синдрома? Думаю, что нет – ни народ, ни сами демократы к подлинной демократии оказались не готовы.

Вот почему страну продолжает пучить… (I, 53)

БОЛЬШИНСТВО И МЕНЬШИНСТВО (1988)

Есть одно спорное утверждение, в котором имеется определенный смысл и над которым, наверное, стоит задуматься: «Большинство никогда не бывает правым».

Как это ни парадоксально звучит, но, если вдуматься, скажем, в проблему экологии, когда большинство совершенно однозначно утверждает, что техническая революция – вещь необходимая, какое-то меньшинство, но глядящее чуть дальше, говорит: «Нет, не надо строить на Байкале комбинат! Не надо поворачивать реки, не надо разрушать и нарушать то, что создано природой!»