Текст книги "История нацистских концлагерей"

Когда Генрих Гиммлер подыскивал нового коменданта Дахау на замену Теодору Эйке, он заинтересовался одним из своих давних последователей. Родившийся в 1890 году Генрих Дойбель вернулся из плена после Первой мировой войны с грудью в орденах и сумел получить место таможенного инспектора. Но истинной его страстью, однако, была и оставалась политика, причем крайне правого толка. Дойбель вступил в ряды в ту пора еще весьма малочисленных СС в 1926 году, получив служебное удостоверение СС под номером 186, и быстро зашагал по ступенькам служебной лестницы. К 1934 году оберфюрер Дойбель командовал полком австрийских эсэсовцев, расквартированным на территории лагеря Дахау. Как ветеран Первой мировой войны и фанатично настроенный эсэсовец, с сильным характером, которому и тщеславия было не занимать, Дойбель представлялся вполне достойным кандидатом на смену Эйке, чтобы вступить в должность коменданта Дахау. Это было в декабре 1934 года[674]674
  Tuchei, «Kommandanten des KZ Dachau», 337–339; Dillon, «Dachau», 82–83, 200–201.


[Закрыть]. Подобное назначение в целом было типичным, вполне в духе импровизационной кадровой политики ранней фазы развития концентрационных лагерей, когда так называемые старые борцы, часть которых оказалась не у дел, были вознаграждены постами за вступление в числе первых в ряды СС и НСДАП, вовремя уловив тенденцию и без долгих раздумий[675]675
  Orth, SS, 101; Tuchei, Konzentrationslager, 295.


[Закрыть].

Но даже самые безупречные верительные грамоты нацизма никак не гарантировали успешную карьеру в лагерных СС. Как и некоторые другие нацистские ветераны, Генрих Дойбель не оправдал ожиданий вышестоящих. Быстро стало ясно, что в аспекте террора Дойбеля и рядом нельзя поставить с Эйке. Разумеется, Дахау так и оставался средоточием злодеяний СС, что и говорить, – 13 громких случаев гибели заключенных за один только 1935 год. Но для большинства заключенных бывали и куда худшие дни. Теперь наказания были менее суровы, труд не таким изнурительным, да и общаться друг с другом стало вольнее. При поддержке своего первого заместителя, лагерфюрера Карла Д’Анджело (показавшего себя умеренным офицером в своем первом лагере Остхофен), Дойбель стал продвигать новые методы обращения с заключенными, включая занятия математикой и иностранными языками в так называемой лагерной школе. Он даже предложил послать коммуниста в спонсируемый нацистами круиз, чтобы таким образом завоевать его для «народного сообщества».

Однако эра Дойбеля надолго не затянулась. Эйке вскоре атаковал Дойбеля за компрометацию системы концлагерей, а самые ярые фанатики из числа охранников Дахау сетовали на «отвратительно гуманное обращение» с заключенными. В конце марта 1936 года терпение Эйке не выдержало, и он снял Дойбеля с должности коменданта. Как и в подобных случаях с другими не оправдавшими доверия офицерами, кодекс чести СС диктовал предоставить провинившемуся возможность для исправления ошибок. Но после нескольких злосчастных месяцев нахождения Дойбеля в должности коменданта Колумбия-Хаус Эйке окончательно изгнал его из рядов СС как «абсолютно непригодного к службе». Вскоре, правда, Дойбель сумел вернуться на прежнюю работу в таможне[676]676
  Для данного и следующего абзаца см.: Dillon, «Dachau», 183–184, 201–202, 214–215, цит. по 202; Schilde and Tuchei, Columbia-Haus, 67–69, Eicke цит. по 68; KZ-Gedenkstätte Dachau, Gedenkbuch, 19. Более широко о «кодексе чести СС» и «товариществе» см.: Kühne, Belonging, 83.


[Закрыть].

Место Дойбеля в Дахау было занято 40-летним оберфюрером СС Гансом Лорицем, которому суждено было стать ключевой фигурой в лагере. Его биография до боли напоминала жизнеописание Дойбеля. Еще один ветеран Первой мировой, побывавший в плену, затем тоскливое существование госслужащего в период Веймарской республики, раннее вступление в СС (в 1930 году). Но имелось одно решающее отличие. Лориц буквально напросился на службу в концентрационном лагере, чем вызвал восхищение Эйке. Тем более что уже проявил себя соответствующим образом в должности коменданта Эстервегена[677]677
  Riedel, Ordnungshüter, 31–134. См. также: BArchB (ehern. BDC), SSO, Loritz, Hans, 21.12.1895, Loritz letter, June 19, 1934.


[Закрыть].

Прибыв весной 1936 года в Дахау, коренастый грубиян с маленькими темными глазками и усиками «под Гитлера» не разочаровал вышестоящее начальство. В нескольких личных посланиях Эйке он, бия в грудь, клялся, что защитит духа лагерей СС. Лориц тут же наложил вето на лагерную школу, осудил «потакавший лентяям» режим Дойбеля, с его почти «дружеским» обращением с заключенными, и пообещал вычистить весь этот «навоз». Начать Лориц решил с присутствия на массовом телесном наказании на самой первой своей перекличке заключенных. Заключенные прозвали его Нероном. Лориц не гнушался и самолично избивать заключенных[678]678
  Riedel, Ordnungshüter, 141–142, 178–182, Loritz цит. 142, 144; Dillon, «Dachau», 204, 222, Loritz цит. по 203; Internationales Zentrum, Nazi-Bastille, prisoner цит. по 36; IfZ, statement P. Wauer, May 21, 1945, ND: NO-1504.


[Закрыть]. Офицеры, перенявшие его методы, процветали. К ним относился и новый лагерфюрер Дахау Якоб Вайзеборн – известный в лагере зверским обращением с заключенными, – сменивший «этого мягкотелого» Д’Анджело (как выразился Эйке, увольняя его). Все это было частью фундаментальных кадровых перестановок, поскольку Лориц, решив избавиться от всех испорченных режимом Дойбеля, ввел в Дахау ветеранов из другого концентрационного лагеря. Результатом стало резкое повышение уровня смертности в Дахау[679]679
  Riedel, Ordnungshüter, 143–149, цит. по 145; Tuchei, «Kommandanten des Konzentrationslagers Flossenbürg», 201–204; Dillon, «Dachau», 214–216, 226–227, 233, 237; NaziBastille, 37; Hürdler, «Ordnung», 78. О смертности в Дахау см.: KZ-Gedenkstätte Dachau, Gedenkbuch.


[Закрыть].

Назначение Ганса Лорица в Дахау сигнализировало о начале более последовательной кадровой политики СС. По завершении процесса консолидации системы концлагерей в середине 1930-х годов некоторые второпях назначенные «старые борцы», как Дойбель, были сняты с должностей лагерных комендантов. Им на смену пришли представители новой породы эсэсовцев, изучавших лагерные методы изнутри. В результате система стала более стабильной; Лориц, например, прослужил комендантом Дахау свыше трех лет, а потом еще два года комендантом Заксенхаузена[680]680
  О биографиях комендантов см.: Orth, SS, 127. О переводе Лорица в Заксенхаузен в конце 1939 г. и о его официальном назначении 11 марта 1940 г. см.: Riedel, Ordnungshüter, 217–229.


[Закрыть].

Дахау оставался самым многообещающим трамплином для амбициозных служащих лагерных СС. Семь из десяти довоенных лагерфюреров были назначены комендантами, среди них и Якоб Вайзеборн, с 1938 года правивший Флоссенбюргом. До этого назначения его направили из Дахау в Заксенхаузен на должность заместителя коменданта лагеря, что обозначило еще одну нарождавшуюся в кадровой политике СС тенденцию: переводя оправдавших доверие старших офицеров СС из одних лагерей в другие, Эйке вместе с ними сообщал новым лагерям дух и традиции уже несколько лет просуществовавших лагерей[681]681
  Orth, SS, 63 (n. 18); Dillon, «Dachau», 242–243; Tuchei, «Kommandanten des Konzentrationslagers Flossenbürg» 204; NCC, docs. 145 and 208. О Дахау как промежуточной ступеньке к будущим комендантам концлагерей см. также: Hördler, «Ordnung», 58.


[Закрыть]. Как и Вайзеборн, большая часть нового персонала Заксенхаузена были ветеранами концентрационных лагерей; командир «частей охраны», например, был не кто иной, как Михаэль Липперт, давний приятель Эйке. Тот же самый процесс повторился летом 1937 года при открытии Бухенвальда. На сей раз оправдавшие доверие эсэсовцы прибыли из Заксенхаузена, включая Липперта, Вайзеборна и оберштурмбаннфюрера СС Коха, который останется в должности коменданта нового лагеря свыше четырех лет[682]682
  Riedle, Angehörigen, 50 (n. 50), 135, 157, 223; Morsch, «Formation», 169–170, 176; Kaienburg, Wirtschaftskomplex, 114–115.


[Закрыть].

Карл Отто Кох был ведущим комендантом предвоенных лет, как и Ганс Лориц. Будучи солдатом до мозга костей, Кох на себе испытал горечь поражения Германии в Первой мировой войне, как и британского плена. Кох отчаянно пытался сделать карьеру конторского служащего в годы Веймарской республики, однако в 1932 году потерял работу. После этого он без остатка посвятил себя нацистскому движению, годом ранее вступив в СС. Его официальная концлагерная карьера началась в октябре 1934 года, когда, в возрасте 36 лет, он стал комендантом Заксенбурга. Несколько месяцев спустя он был назначен на аналогичные должности в концлагерях Лихтенбург, Колумбия-Хаус и Эстервеген, а уже затем в сентябре 1936 года стал комендантом Заксенхаузена. Обрюзгший и лысый Кох, некогда банковский служащий, теперь моделировал себя как образцового политического солдата. Он даже свое второе по счету свадебное торжество решил устроить в лесу возле Заксенхаузена по новому обряду – выстроившиеся в ряд эсэсовцы с факелами и тому подобные реалии[683]683
  BArchB (ehern. BDC), SSO, Koch, Karl, 2.8.1897, Personalbericht, August 3, 1937; Morsch, Sachsenburg, 336–337; Segev, Soldiers, 187–189; Schilde and Tuchei, Columbia-Haus, 64–66; StAAu, StA Augsburg, KS 22/50, Vernehmung I. Koch, April 29, 1949.


[Закрыть].

Коху было неведомо чувство пощады или сострадания – и к заключенным, и к эсэсовцам-подчиненным. Будучи не удовлетворенным издевательствами только над заключенными, он терроризировал и штат лагеря. Надо сказать, и часть его эсэсовцев были весьма и весьма недовольны Кохом. Что же касалось заключенных, те его презирали. Нелегко было определить, как писал после войны в 1945 году один из оставшихся в живых узников Бухенвальда, что все-таки было самой отвратительной чертой Коха, «садизм, жестокость, порочность или же его продажность»[684]684
  Цит. в Hackett, Buchenwald, 338.


[Закрыть]. Однако ни одна из перечисленных черт не повлияла на его карьеру негативно. Напротив, жестокость Коха только усиливала его позицию. Эйке полагался на него, как и на Лорица, и всегда советовался с ними, если речь заходила о назначении старших офицеров лагерей СС[685]685
  IfZ, F 13/6, Bl. 369–382: R. Höss, «Theodor Eicke», November 1946, здесь 378; Riedel, Ordnungshüter, 150–159.


[Закрыть].

К концу 1930-х годов Теодор Эйке сформировал из лагерей СС достаточно спаянный корпус, более однородный, чем когда-либо прежде или позже. Образовались прочные сети, связанные друг с другом покровительством, товариществом и кумовством, но не официальными иерархическими структурами. Однако лагерная система СС была далека от монолитности. Ядру системы всегда приходилось отражать атаки недовольства тех, кто в него не входил. Более того, концентрационные лагеря так и не привлекли лучших из лучших представителей призывного контингента СС, и Эйке вынужден был довольствоваться весьма ограниченным числом кандидатов при назначении очередного лагерного коменданта или же лагерфюрера. Он был вынужден мириться даже с абсолютно непригодными служащими, как, например, Карл Кюнстлер. Начальник охраны Дахау штурмбаннфюрер Кюнстлер впал в немилость после пьяного дебоша. Он вел себя «как самый настоящий пьянчуга», кипятился Эйке, добавляя, что этот негодяй крайне плохо влияет на подчиненных. В наказание Кюнстлера спровадили в какую-то глушь – с 15 января 1939 года он приступил к службе в запасном полку «Мертвая голова» где-то на востоке Германии, его жалованье также было значительно урезано. Но продолжалось это очень недолго – Эйке пришлось вспомнить о нем. После внезапной смерти Якоба Вайзеборна 20 января 1939 года Эйке срочно понадобился опытный офицер на должность коменданта Флоссенбюрга. Считаные дни спустя Кюнстлер был на эту должность назначен. И в течение последующих лет стоял во главе этого лагеря, постепенно превращавшегося в лагерь смерти, унесший жизни тысяч заключенных[686]686
  Цит. в BArchB (ehern. BDC), SSO, Künstler, Karl, 12.1.1901, Eicke to 1. SS-TS, January 5, 1939. Более широко см.: Tuchei, «Kommandanten des Konzentrationslagers Flossenbürg», 206–209; Hördler, «Ordnung», 76. Официальной причиной смерти Вайзеборна был сердечный приступ, хотя среди личного состава ходили упорные слухи о его самоубийстве. О сетях нацистских преступников см.: Berger, Experten.


[Закрыть].

Миры заключенных

Вследствие координации эсэсовцами лагерей и их попыток унифицировать их к середине 1930-х годов возникла некая стандартизированная система концентрационных лагерей. Выработался определенный стереотипный облик лагеря СС – их структура, штат, а также социальный фон личного состава эсэсовской охраны стали обнаруживать явное сходство. Эсэсовцы ввели для узников и единообразную форменную одежду. Явное сходство просматривалось и в среде заключенных: к 1936 году большинство заключенных мужского пола, начиная с прибытия в лагерь, остригались наголо (и далее в текущем порядке примерно раз в неделю)[687]687
  До этого подобного единообразия не было. В одних лагерях заключенных подстригали очень коротко либо вообще наголо (1933–1934 гг.); в других им позволялось сохранить даже подобие причесок (см. фотоснимки в Morsch, Sachsenburg, 227–237). О требованиях к внешнему виду узников начиная с 1936 г. см.: Там же, 286, 304–307; DaA, Nr. 7566, K. Schecher, «Rückblick auf Dachau», без указания даты, 230–232; LBIJMB, MF 425, L. Bendix, «Konzentrationslager Deutschland», 1937–1938, vol. 5, 3; Neurath, Gesellschaft, 68–69.


[Закрыть]. Позже, приблизительно с 1938 года, для них ввели форменную одежду. Вместо прежнего разнобоя первых лет узников облачали в одинаковые куртки и брюки в широкую полоску, так называемую зебру, в сине-белую полоску летом, в сине-серую зимой, с номерами каждого заключенного на груди. В небольших первых лагерях охранники нередко обращались к заключенным по фамилии; в крупных концлагерях конца 1930-х годов заключенные вместо фамилий выкликались по номерам[688]688
  В некоторых лагерях зимняя форма имела зеленые полосы вместо синих; Schmidt, «Geschichte». Форменная одежда нового образца была введена в разное время между 1937–


[Закрыть].

Вновь прибывшие нередко терялись в море на первый взгляд совершенно неотличимых собратьев. Но, присмотревшись, начинали замечать, что узники поделены на различные группы, что существует определенная их иерархия. Одежда одних заключенных была опрятнее, жили они в лучших условиях, и – что главное – они часто носили на груди знаки так называемых капо[689]689
  О привилегиях определенных категорий заключенных см.: LBIJMB, MF 425, L. Bendix, «Konzentrationslager Deutschland», 1937–1938, vol. 4, 33–34.


[Закрыть]. Имелись и особые разноцветные значки для обозначения категории заключенного. Введенные впервые в некоторых из первых лагерей, такие знаки различия были стандартизированы приблизительно в 1937–1938 годах, когда эсэсовцы стали размещать разноцветные треугольники на форменных брюках и куртках для определения, к какой из групп относится узник, а группы различались по виду (предположительно) совершенных ими преступлений[690]690
  OdT, vol. 1, 91–95; Baganz, Erziehung, 165; DaA, Nr. 7566, K. Schecher, «Rückblick auf Dachau», без указания даты, 90. О новаторстве лагерей Дахау и Эстервеген см.: Knoll, «Homosexuelle Häftlinge», 65; Lüerßen, «Wir», 90–91.


[Закрыть]. Цвет треугольника оказывал определяющее влияние на жизнь заключенных лагерей, соперничая по значимости разве что с полом, ибо с мужчинами и женщинами в лагерях обращались по-разному.

Невзирая на кажущееся однообразие, ни один день в концентрационных лагерях не походил на предыдущий. В зависимости от лагеря, времени года и конкретного года постоянно менялись графики распорядка дня. Кроме того, эсэсовцы, единственные распорядители лагерным временем, отнюдь не стремились к тому, чтобы жизнь заключенных вошла в некое русло привычности и предсказуемости, и поэтому предпочитали держать узников в состоянии перманентной неизвестности. Пробуждаясь по утрам, заключенный не знал, какие именно издевательства и злодеяния готовит день грядущий, но понимал, что ежедневная рутина в любой момент может быть нарушена очередной прихотью лагерных СС[691]691
  Sofsky, Ordnung, 89.


[Закрыть]. И все же процесс унификации лагерей неизбежно выражался в некоем устоявшемся порядке. Во всех лагерях дни подразделялись на отличные друг от друга временные периоды, отмечаемые воем сирен или перезвоном колокола, – еще один элемент, заимствованный от упорядоченного армейского или тюремного бытия[692]692
  DaA, 9438, A. Hübsch, «Insel des Standrechts» (1961), 77–78; Naujoks, Leben, 34; Freund, Buchenwald! 121.


[Закрыть].

День в концентрационном лагере для мужчин начинался очень рано, еще затемно; в летний период подъем был около 4 часов утра или даже еще раньше. Заключенные ополаскивали лицо водой, наскоро проглатывали завтрак (хлеб или кашу, запивая жидким чаем или суррогатным кофе), торопливо мыли оловянные чашки и тарелки, убирали их в шкафчики и переходили к заправке коек. Покончив с этим, они покидали отведенные им отсеки и направлялись на следующий ритуал – утреннюю перекличку, следуя «молчаливо, размеренно и по-военному быстро», как и предписывалось директивой коменданта лагеря Бухенвальд от 1937 года. Ослабевших и больных заключенных поддерживали товарищи, ибо на лагерную перекличку обязаны были являться все без исключения заключенные независимо от состояния здоровья (кроме помещенных в лагерный лазарет). Как только все заключенные были в сборе, эсэсовцы проводили общую поверку; если в процессе ее случались какие-то недоразумения, например не удавалось сразу установить количественный состав узников, весь лагерь иногда часами простаивал до прояснения всех обстоятельств. В ходе переклички эсэсовские офицеры делали объявления по громкоговорителям насчет предстоящих занятий по образу и подобию военных, например строевая подготовка, а блокфюреры раздавали наказания за неопрятный внешний вид, грязную обувь и тому подобные проступки. Наконец, заключенных после разделения на рабочие группы ускоренным маршем гнали на работы, часто за пределы лагеря[693]693
  Naujoks, Leben, 34, 49, 62–63, 69, 76; Drobisch and Wieland, System, 294; Neurath, Gesellschaft, 44–49; Freund, Buchenwald! 162–165. Цит. в BArchB, NS 4/Bu 31, Bl. 20: A. Rödl, Allgemeine Anordnungen, October 9, 1937.


[Закрыть].

Принудительный труд занимал большую часть дневных часов заключенных, лишь ненадолго он прерывался на обед[694]694
  Некоторым заключенным доставляли обед прямо на рабочие места. Других гнали назад в лагерь, где они умывались и принимали пищу в отведенных им отсеках бараков.


[Закрыть]. Обед был скудным, как правило нечто вроде овощного рагу с хлебом. Заболевания пищеварительного тракта были повсеместным явлением, как и голод, некоторые заключенные стремительно теряли в весе. Но в целом еда была хоть и относительно, но все же терпима. С точки зрения тех заключенных, чье пребывание в концлагере пришлось на военные годы, рационы были воистину царскими уже хотя бы потому, что узникам разрешалось увеличивать их. Хотя родственникам теперь запрещалось отправлять продуктовые посылки (как и посылки вообще), они могли передавать заключенным небольшие денежные суммы, что позволяло приобретать в эсэсовских столовых дополнительные продукты питания. Узник Дахау, получавший 4 рейхсмарки в неделю в 1938 году, мог на эти деньги купить 170 граммов сливочного масла, 170 граммов булочек, банку сельди или сардин, немного искусственного меда, кое-что для личного пользования – мыло, шнурки, зубную пасту, несколько кусочков сахару и две пачки сигарет (заключенным разрешалось курить после еды, кроме того, сигареты служили в лагере своего рода неофициальной валютой)[695]695
  Neurath, Gesellschaft, 54–56, 69–78; Naujoks, Leben, 32, 69, 96; Drobisch and Wieland, System, 207; Kautsky, Teufel, 246; NCC, docs. 190–192; ITS, ARCH/KL Sachsenburg, Ordner 11, Bl. 82: Bekanntmachung, June 10, 1936. Более широко на тему о деньгах заключенных см.: Grabowski, Geld, в частности, 29–51.


[Закрыть].

После возвращения всех работавших за территорией лагеря проходила вечерняя перекличка. Это мероприятие внушало заключенным особый страх. Обессиленных, их могли продержать стоя по стойке смирно и независимо от погоды сколько угодно, до тех пор пока эсэсовцы не пересчитают всех. Эсэсовцам-охранникам нравилось затягивать муки заключенных, их заставляли петь или смотреть на исполнение телесных наказаний. В конце концов перекличка заканчивалась, и заключенные расходились по отсекам на ужин, где съедали еще немного супа или другой скудной пищи. После ужина иногда их заставляли снова работать в составе групп или же выполнять хозработы по бараку, или они приводили в порядок одежду. Но им все же полагалось и свободное время. Беседы между собой были официально запрещены большую часть дня, но в свободное время позволялось общаться; кто-то углублялся в чтение нацистских газет (купленных за свои же деньги). В 8–9 часов вечера заключенных по сигналу сгоняли в барачные отсеки. Некоторые еще несколько минут могли почитать, но после сирены свет в бараках гасили – отбой. С этого времени никому из заключенных не позволялось выходить из кубрика под угрозой смертной казни. Люди проваливались в неглубокий поверхностный лагерный сон до утренней побудки[696]696
  Neurath, Gesellschaft, 57–58, 239–242; Naujoks, Leben, 65–67; Kogon, Theory, 75–80; Freund, Buchenwald!, 163; Drobisch and Wieland, System, 297.


[Закрыть].

Большинство заключенных с нетерпением ждали воскресенья, хотя иногда их гнали на работы и в этот день, но работы не затягивались допоздна. И в выходные дни эсэсовские охранники регламентировали распорядок дня в бараках. Иногда по воскресеньям затягивались переклички, и узники снова вынуждены были часами стоять навытяжку, а потом до блеска надраивать полы в кубриках. По громкоговорителю звучали речи нацистских фюреров или допущенная администрацией для прослушивания заключенными музыка (иногда ее транслировали по вечерам и в будние дни). В некоторых случаях заключенные слушали выступления лагерного оркестра. После учреждения первого официального оркестра заключенных лагеря Эстервеген в 1935 году подобные музыкальные коллективы стали создаваться и в других концентрационных лагерях. Их главная функция состояла в том, чтобы они регулярно выступали перед эсэсовцами и заключенными[697]697
  Fackler, «Lagers Stimme», 151–169, 340–342, 356–361; Drobisch and Wieland, System, 297; Kautsky, Teufel, 219–222; Barkow et ab, Novemberpogrom, 77.


[Закрыть]. На первых порах и в лагерях, как и в обычных тюрьмах, по воскресеньям проводились богослужения. Даже в Дахау эсэсовцы первое время позволяли местному священнику служить мессу на плацу для перекличек. Но из-за усугублявшегося конфликта между нацистами и церковью в середине 1930-х годов лагерная администрация запретила подобные мероприятия, а Гиммлер в конце концов и вовсе наложил на них запрет[698]698
  Fackler, «Lagers Stimme», 187–190; Zamecnik, Dachau, 53–54; Steinbacher, Dachau, 165–170; Drobisch and Wieland, System, 215, 307–308. В первых лагерях, например в Остхофене, евреям иногда позволяли встречи с раввином; Wünschmann, «Jewish Prisoners», 118.


[Закрыть].

Несмотря ни на что, всемогущество эсэсовцев в концентрационных лагерях так и не стало абсолютным. Хотя некоторые охранники терпеть не могли, когда заключенные бьют баклуши, уменьшение численности охранников по воскресеньям означало некое послабление для узников. Иногда им разрешалось играть в спортивные игры, устраивать состязания за пределами бараков, но чаще всего заключенные оставались в своих отсеках-кубриках, играли в настольные игры или читали. Первоначально некоторым узникам позволяли держать свои собственные книги, хотя впоследствии это правило было отменено. Когда Ганса Литтена в 1937 году перевели из Лихтенбурга в Бухенвальд, он вынужден был отослать домой все до единой книги. «Представляешь, что это для меня означает», – в отчаянии писал он матери. С тех пор Литтен вынужден был полагаться лишь на убогие фонды концлагерной библиотеки, такие библиотеки появились в 1933 году, иногда даже финансировались, разумеется за счет заключенных. Хоть все полки были забиты пропагандистскими трактатами, библиотека Бухенвальда насчитывала к осени 1939 года около 6 тысяч томов, среди которых иногда удавалось отыскать нечто ценное и полезное[699]699
  Цит. в Hett, Crossing, 218. См. также: Seela, Bücher; Neurath, Gesellschaft, 238–39; Fackler, «Lagers Stimme», 182; Seger, «Oranienburg», 37–38; Freund, Buchenwald! 158.


[Закрыть].

Заключенные также использовали свободное время для написания писем родным и близким. Им разрешалось раз в неделю или две послать короткое письмо или открытку, естественно безо всякой критики, да и темы приходилось выбирать – ибо почти любую можно было при желании истолковать как критику. Один заключенный составил образец идеального письма, выглядевший примерно так: «Спасибо за деньги, спасибо за письма, все хорошо, ваш Ганс». Какими бы безликими и примитивными ни были эти послания, заключенные ценили и их, поскольку свидания позволялись лишь в исключительных случаях. Всякого рода задержки писем или запрет на переписку неизбежно вызвали бы тревогу родственников, которые и так жили в постоянных переживаниях за своих узников. Примерно в 1938 году жена одного заключенного Дахау связалась со «штабом коменданта» и напрямик спросила: «Мой муж, случайно, не расстрелян? Потому что писем от него давно нет»[700]700
  Цит. в Neurath, Gesellschaft, 67; DaA, 9438, A. Hübsch, «Insel des Standrechts» (1961), 111. См. также: BArchB, NS 4/Na6, Bl. 3–4: Eicke to LK, October 14, 1938; Там же, R 58/264, Bl. 293–97: Gestapo Munich to Stapoleitstellen и др., March 4, 1937; Baganz, Erziehung, 277; Internationales Zentrum, Nazi-Bastille, 58–59; Bettelheim, «Individual», 440–441.


[Закрыть].

В принципе, невзирая на жесточайшую регламентацию быта, заключенные все же ухитрялись отвоевать для себя многое на этих нескольких квадратных метрах барачных отсеков. Нередко они использовали отведенное им пространство для подрыва тотального контроля СС за их жизнью. Тайно провозились статьи и письма с воли, как уже упоминалось. Заключенные со стажем все же обводили эсэсовцев вокруг пальца. Взять хотя бы Circus Concentracani в Бёргерморе. Однажды в воскресенье днем в августе 1933 года группа заключенных под управлением актера Вольфганга Лангхофа устроила представление акробатики, танца и музыки, включая и премьеру протестной «Песни болотных солдат». Они даже отважились подшучивать над эсэсовцами, также присутствовавшими среди зрителей, которым даже в голову не приходило, что кто-то рискнет превращать их в объект насмешек. Однако подобные смелые представления были весьма и весьма редки, в особенности когда террор СС в лагерях усилился. В конце 1930-х годов эсэсовцы позволяли лишь чисто развлекательные программы, опасаясь размытия границ между угнетателями и угнетенными. Разумеется, заключенные далеко не всегда испрашивали позволения у эсэсовцев и отваживались на тайные сходки, на которых обсуждались вопросы культуры, религии и политики[701]701
  Langhoff, Moorsoldaten, 175–195; Lüerßen, «Wir», 131; Kautsky, Teufel, 221–222; Zamecnik, Dachau, 55; Fackler, «Lagers Stimme», 406–407.


[Закрыть].