Текст книги "История нацистских концлагерей"

История и память

«В будущем, как мне представляется, люди, услышав термин «концентрационный лагерь», подумают, что речь идет о гитлеровской Германии, и только о ней». Эти слова взяты из дневника Виктора Клемперера. Автор записал эту фразу осенью 1933 года, спустя всего несколько месяцев после того, как первые заключенные прибыли в Дахау, и задолго до того, как лагеря СС превратились в орудие массовых убийств[27]27
  Klemperer, LTI, 42.


[Закрыть]. Клемперер, немец еврейского происхождения, преподаватель филологии в Дрездене, либерал по убеждениям, был одним из самых проницательных аналитиков нацистской диктатуры, и время подтвердило его предсказание. В наше время концлагерь действительно синонимичен «концентрационному лагерю». Более того, эти лагеря стали символом Третьего рейха в целом, заняв достойное место в истории мирового позора. Это словосочетание не утратило актуальности и в последние годы – мы слышим его в фильмах, художественных и документальных, мы читаем его в бестселлерах и комиксах, в мемуарах и академических монографиях, мы сталкиваемся с ним в компьютерных играх и в произведениях искусства – попробуйте забить в поисковик слово «Освенцим», и получите перечень в 7 миллионов источников[28]28
  Цифры верны на июль 2014 г.


[Закрыть].

Потребность в осознании того, чем были концентрационные лагеря, пробудилась уже давно. Они были в центре внимания в первые послевоенные годы, начиная с наступления сил союзников в апреле – мае 1945 года. Советская пресса уделила не так много внимания факту освобождения [Красной армией] Освенцима, случившегося несколькими месяцами ранее [27 января 1945 года], – именно поэтому лагерь смерти первоначально оставался не самой обсуждаемой из тем. Только освобождение Дахау, Бухенвальда и Берген-Бельзена западными союзниками обеспечило этим географическим названиям место на первых страницах почти всех печатных изданий Великобритании, Соединенных Штатов и других стран мира. В одном из выпусков новостей в апреле 1945 года австралийское радио назвало Германию «страной-концлагерем». Было множество радиопередач, выпусков кинохроники, журналов, газет, брошюр, выставок и речей на тему нацистских концлагерей. И хотя им явно недоставало исторической перспективы, все эти отзывы сумели передать масштаб злодеяний. В одном обзоре в мае 1945 года простые американцы узнали о том, что в концлагерях погибло около миллиона узников.

Разумеется, публикации в СМИ полной неожиданностью не были. Репортажи о творимых в концлагерях злодеяниях время от времени появлялись за границами рейха еще в первые годы нацистского режима. Их авторами были оказавшиеся в изгнании бывшие заключенные или же близкие погибших узников, да и солдаты союзных армий воочию убеждались в зверствах гитлеровцев в ходе войны. Но на самом деле все оказалось намного страшнее, чем можно было предположить. Будто в попытке восполнить явный недостаток воображения, командование сил союзников направляло журналистов, солдат и политиков осматривать освобожденные лагеря. И надо сказать, лагеря доказали абсолютную справедливость войны. «Дахау дает ответ на то, почему и за что мы сражались», – говорилось в листовке армии США в мае 1945 года, повторив слова генерала Эйзенхауэра. Кроме того, союзники использовали лагеря для того, чтобы в глазах мира сделать население Германии соучастником творимых нацистами преступлений, тем самым начав кампанию по перевоспитанию немцев, продолжавшуюся в первые месяцы после войны и усиленную первыми судебными процессами по делу эсэсовских военных преступников[29]29
  К данному и предыдущему параграфу см.: Zelizer, Remembering, в частности 63–154; Reilly, Belsen, 29–33, 55–66; Abzug, Inside, 30, 129–140; Frei, «Wir waren blind»; Gallup, Gallup Poll, 472, 504 (цифра в 1 миллион погибших – усредненная); Chamberlin, «Todesmühlen». См. также об освобождении Освенцима: Weckel, Bilder, 45–47; Brink, Ikonen, 25. Цит. в O. White, «Invaders rip veil from Nazi horrors», Courier-Mail (Brisbane), April 18, 1945; Там же, Conqueror’s Road, 188–91; «Dachau Gives Answer to Why We Fought», 45th Division News, May 11, 1945. Заметные ранние работы, авторы которых бывшие узники – Beimler, Mörderlager; Seger, Oranienburg; Langhoff, Moorsoldaten. Книги, написанные родственниками узников, – Mühsam, Leidensweg; Litten, Mutter. Автор частично опирался на книгу Wachsmann and Caplan, «Introduction», 2–6.


[Закрыть].

В то же время сами оставшиеся в живых узники способствовали привлечению внимания общественности к концентрационным лагерям. Они не утратили дар речи от пережитого, как часто утверждают[30]30
  О критике данных тезисов см.: Cesarani and Sundquist, After the Holocaust.


[Закрыть]. Напротив, после освобождения зазвучал многоголосый хор обвинений. Узники считали, что вынесенное ими дает им полное право выступить свидетелями. Некоторые из них даже тайно вели дневники. Один из таких, немец, политический заключенный Эдгар Купфер, был, вероятно, самым прилежным летописцем Дахау. Воспользовавшись уединением (Купфер занимался в лагере конторской работой), он тайно, начиная с последних месяцев 1942 года, написал свыше 1800 страниц. Еще до ареста в 1940 году за критические высказывания в адрес нацистского режима не пожелавший стать безмолвным приспособленцем Купфер, в свое время работавший гидом, и книгу свою представил в виде продолжительной экскурсии по Дахау. Он понимал, что эсэсовцы тут же прикончат его, стоит им обнаружить его дневник, но ему удалось выжить в концлагере. Дождавшись освобождения и кое-как оправившись от пережитого, летом 1945 года он перепечатал рукопись на машинке, подготовив ее к публикации[31]31
  Купфер пользовался псевдонимом Kupfer-Koberwitz. О его жизни см.: B. Distel, «Vorwort», in Kupfer-Koberwitz, Tagebücher, 7–15; Там же, 19–30. О причинах ареста Купфера см. также: StAL, EL 350 I/Bü 8033, Fragebogen Wiedergutmachung, October 16, 1949; Там же, Erklärung A. Karg, May 23, 1950.


[Закрыть].

Освобожденным узникам лагерей – мужчинам, женщинам, детям – не терпелось поведать об ужасах пережитого, когда стало возможным открыто рассказать о них. Даже направленные союзниками в госпитали больные, страдавшие от истощения люди, хватая за рукав медсестер, отчаянно пытались привлечь внимание к себе и мукам лагерей. Бывшие узники быстро сплотились. Им необходимо было сотрудничать, чтобы взбудоражить «мировое общественное мнение», как сказал бывший узник своим оставшимся в живых товарищам в Маутхаузене 7 мая 1945 года. Уже считаные дни спустя после освобождения уцелевшие узники готовили совместные отчеты[32]32
  Цит. в Perz, KZ-Gedenkstätte, 37. См. также: Niethammer, Antifaschismus, 198–206; Shephard, Daybreak, 92.


[Закрыть]. Число их достигло тысяч вскоре после того, как освобожденные покинули лагеря. Оставшиеся в живых узники-евреи, например, свидетельствовали под присягой перед членами комиссий историков, а несколько лет спустя, в 1947 году, в Париже открылась первая международная конференция жертв холокоста, в работе которой приняли участие делегаты из 13 стран. Оккупационные власти, правительства государств и неправительственные организации всячески содействовали сбору сведений о концентрационных лагерях ради того, чтобы преступники понесли заслуженное наказание, а память об эсэсовских концлагерях сохранилась навечно[33]33
  Jockusch, Collect, 3–10, 165–185. См. также: Cesarani, «Challenging», 16–18.


[Закрыть]. Часть отчетов и воспоминаний позже появились в журналах и брошюрах[34]34
  См. например: KPD Leipzig, Buchenwald!; Grossmann, Jews, 197.


[Закрыть]. Бывшие узники писали и книги воспоминаний. Среди них был и молодой еврей из Италии Примо Леви, около года пробывший в Освенциме. «Каждый из нас, оставшихся в живых, – позже вспоминал он, – сразу после возвращения домой преобразился в неустанного рассказчика, властного и маниакального». Леви с головой ушел в работу и в результате несколько месяцев спустя закончил свою книгу «Если это – Человек». Она вышла в свет в Италии в 1947 году[35]35
  P. Levi, «Note to the Theatre Version of If This Is a Man», 1966, in Belpoliti, Levi, 24. См. также: Там же, If, 381; Там же, Drowned, 138; Sodi, «Memory». Еще весной 1945 г. Леви вместе с еще одним выжившим узником Левианом де Бендетти написал краткий отчет о состоянии медицинского обслуживания в Освенциме – см.: Levi and de Benedetti, Auschwitz.


[Закрыть].

В первые послевоенные годы Европу и другие страны захлестнула волна мемуаров. Это были в основном описания чудовищных мук отдельных выживших узников[36]36
  О некоторых цифрах см.: Taft, Victim, 130–132. Краткая подборка отчетов самых первых из освобожденных узников – Nyiszli, Auschwitz (впервые опубликовано в Румынии в 1946 г.); Nansen, Day (впервые опубликовано в Норвегии в 1947 г.); Szmaglewska, Smoke (впервые опубликовано в Польше в 1945 г.); Burney, Dungeon; Millok, A kinok. Первые отчеты узников-немцев см.: Peitsch, «Deutschlands».


[Закрыть]. Некоторые бывшие заключенные размышляли и над более широкими темами, занимаясь серьезными ранними исследованиями лагерной системы и опытом выживания обитателей лагерей, рассматривая их с социологической или психологической точки зрения[37]37
  Kautsky, Teufel; Frankl, Psycholog.


[Закрыть]. Другие представили на суд читателей исторические зарисовки тех или иных лагерей или же выплеснули свою боль в стихах или прозе[38]38
  По-видимому, первое описание концентрационного лагеря – см.: Kraus, Kulka, Tovarna; об этом пионере в деле изучения концлагеря Освенцим см.: Van Pelt, Case, 219–223. О стихах см.: Borowski, This Way (включая рассказы, опубликованные в 1946–1948 гг.); KaTzetnik, Sunrise (впервые опубликовано в 1946 г.); Wiechert, Totenwald.


[Закрыть]. Большинство этих ранних работ, включая и воспоминания Примо Леви, канули в забвение, вызвав лишь умеренный интерес, но были и книги, воистину будоражившие людей. Воплощенная в строках память самых известных авторов публиковалась в нескольких странах Европы. И среди руин Германии также печатались дешевые издания в мягких обложках и брошюры, часть воспоминаний удостоилась и газетных публикаций с продолжениями. Самое видное место заняло общее исследование системы концлагерей (с Бухенвальдом в центре), составленное бывшим политическим узником Ойгеном Когоном, который и определил форму подобных работ на годы вперед. Первое вышедшее в 1946 году на немецком языке издание уже год спустя достигло тиража 135 тысяч экземпляров, а вскоре было переведено на несколько языков. Надо сказать, что переводилась на другие языки не только работа Когона, но и многих других оставшихся в живых авторов[39]39
  Kogon, SS-Staat (1946); Wachsmann, «Introduction», in Kogon, Theory, xvii. Среди брошюр был и сборник свидетельств бывших узников Бухенвальда, опубликованный в 1945 г. тиражом 200 тысяч экземпляров; KPD Leipzig, Buchenwald!. Также см.: Peitsch, «Deutschlands», 101–102, 139, 204. Из широко известных воспоминаний бывших узников см.: Cesarani, «Challenging», 20–22.


[Закрыть].

К концу 1940-х, однако, когда речь зашла о публикации книги Когона в Америке, его издатель Роджер Строс, страстный поклонник книги, был неприятно удивлен «апатией со стороны общественности к чтению произведений данной тематики»[40]40
  NYPL, Collection Farrar, Straus & Giroux Inc. Records, Box 191, R. Straus, Jr., to R. Gutman, June 21, 1948.


[Закрыть]. Первоначальный интерес читателей к теме концлагерей – вспыхнувший после освобождения Европы от нацистов и какое-то время не угасавший – к концу десятилетия явно шел на убыль, причем по обоим берегам Атлантики. Отчасти это объяснялось перенасыщением книжного рынка книгами на подобные темы, причем по разным критериям явно уступавшими самым первым мемуарам. Если же судить более широко, память о лагерях постепенно отступала на задний план в ходе послевоенного восстановления и смены дипломатических приоритетов. В связи с прошедшим через Германию водоразделом холодной войны и созданием двух новых и противостоящих друг другу германских государств, стратегических союзников СССР и США соответственно, все разговоры о преступлениях нацистов казались не совсем разумными. «В наше время рассуждать на тему концлагерей – дурной тон, – писал Примо Леви в 1955 году, добавив: – Преобладает умолчание». За первое послевоенное десятилетие сформировалось иное отношение к данной теме – и дело было не в том, что вернувшиеся из ада не могли о нем поведать, а в том, что остальные, в этом аду не побывавшие, просто не желали ничего о нем знать. Бывшие узники все еще пытались расшевелить людей, взывая к памяти о лагерях. «Если мы замолчим, кто тогда об этом расскажет?» – возмущался Леви. Другим оставшимся в живых узником, кто упорно продолжал заниматься темой концентрационных лагерей, в упор не замечая растущего безразличия, был Эдгар Купфер. Он все же дождался публикации своей книги о Дахау в 1956 году в Германии, хотя и в значительно урезанном виде. Несмотря на весьма доброжелательные отзывы, в целом книга не произвела впечатления, и никто из иностранных издателей не решился выпустить ее в свет «из опасений, что никто ее не станет покупать», горестно заключил автор[41]41
  Цит. в P. Levi, «Deportees. Anniversary», Torino XXXI (April 1955), in Belpoliti, Levi, 3–5; DaA, Nr. 27376, E. Kupfer to K. Halle, September 1, 1960. Воспоминания узников, опубликованные в 50-е гг., включают в себя Cohen, Human; Michelet, Rue; Kupfer-Koberwitz, Als Häftling; Antelme, L’espece. См. также: Auschwitz Journal (Przeglad Lekarski-Oswiecim). О падении интереса к данной теме см., например: DaA, Nr. 9438, A. Hübsch, «Insel des Standrechts» (1961), 207. О политической обстановке того периода Cesarani, «Introduction», 1, 5; Там же, «Challenging», 28–30; Diner, Remember, 365–390.


[Закрыть].

Новый всплеск интереса к концентрационным лагерям наблюдался в 60–70-х годах минувшего столетия. Нашумевшие процессы над нацистскими преступниками, такие как, например, суд на Адольфом Эйхманом в Израиле в 1961 году, бывшим высокопоставленным эсэсовцем, отвечавшим за отправку евреев в Освенцим, а также вышедший в США в 1978 году многосерийный телефильм «Холокост», уже год спустя ставший доступным и широкой телеаудитории Западной Германии, – все это сыграло важную роль в ознакомлении общественности с нацистским режимом и его лагерями. Люди стали заново открывать для себя воспоминания бывших узников и конечно же не обошли вниманием и выдающуюся книгу Примо Леви об Освенциме, уже давно вошедшую в канон современной литературы. Выходили в свет и новые воспоминания до тех пор неизвестных авторов. Впервые полностью были опубликованы и дневники Дахау, хотя это произошло только в 1997 году. Прилив пошел на спад лишь теперь, поскольку последние свидетели скончались[42]42
  Kupfer-Koberwitz, Tagebücher. О второй волне мемуаристики см.: Waxman, Writing, 116; Cesarani, «Introduction», 10; Hartewig, «Wolf», 941. О том, как был воспринят холокост в Германии, см.: Hickethier, «Histotainment», 307–308.


[Закрыть]. Оставшихся в живых узники в своих исследованиях продолжали рассматривать и некоторые лагеря в отдельности[43]43
  Schnabel, Macht; NMGB, Buchenwald (впервые опубликовано в 1959 г.); Marüälek, Mauthausen (впервые опубликовано в 1974 г.); Zámečník, Dachau. См. также: the influential Langbein, Menschen (впервые опубликовано в 1972 г.); Naujoks, Leben.


[Закрыть]. И в точности так же, как и в первые послевоенные годы, бывшие узники вышли за рамки чисто исторических исследований, представив на суд общественности огромный массив медицинских, социологических, психологических и философских исследований, а также литературных размышлений и произведений искусства[44]44
  См.: Reiter, «Dunkelheit».


[Закрыть].

Однако широкое академическое сообщество явно не торопилось вплотную заняться исследованием тематики концлагерей. В конце 40-х – начале 50-х годов вышло в свет несколько исследований специалистов-историков, в частности касавшихся медицинских аспектов пребывания в концентрационных лагерях[45]45
  См., например: Mitscherlich and Mielke, Diktat; Helweg-Larsen et al., Famine. Ранние публикации в The Lancet и в the British Medical Journal, см.: Cesarani, «Challenging», 24. См. также: the study of the New School for Social Research, abandoned in 1951; Goldstein et al., Individuelles, 10–11.


[Закрыть]. Лишь в 1960–1970-х годах ряд историков посвятили созданные ими и основанные на архивных документах работы отдельным нацистским лагерям и системе лагерей в целом. Самыми заметными из них были работы двух молодых немецких ученых: новаторский обзор Мартина Брошата о развитии системы лагерей и весьма серьезное исследование Фалька Пингеля на тему условий пребывания и жизни узников[46]46
  Broszat, «Konzentrationslager»; Pingel, Häftlinge. В других ранних работах содержатся в хронологическом порядке Kühnrich, KZ-Staat (впервые опубликовано в 1960 г.); Kolb, Bergen-Belsen; Billig, LHitlerisme; Wormser-Migot, Le Systeme; Broszat, Studien; Feig, Death Camps.


[Закрыть]. Упомянутые исторические исследования дополнялись и работами ученых других дисциплин, рассматривавших такие темы, как ум преступника и опыт выживания[47]47
  См., например: Dicks, Licensed; des Pres, Survivor.


[Закрыть].

Несмотря на неизбежные недостатки, эти ранние исследования внесли существенный вклад в сумму знаний о концентрационных лагерях СС. Но они так и остались исключениями и очерчивали лишь контуры проблем. По мнению самого Брошата, написать всестороннюю историю лагерей было просто невозможно вследствие нехватки или вовсе отсутствия детальных исследований[48]48
  Broszat, «Einleitung».


[Закрыть]. Как это ни парадоксально, такая лакуна возникла, и возникла она, по крайней мере отчасти, вследствие не основанной на конкретных фактах веры в то, что и изучать-то было особенно нечего. Увы, но идея эта имеет много сторонников даже из когорты некоторых считающихся серьезными и проницательными исследователей, на деле доказавших это, правда в изучении других аспектов, к концлагерям отношения не имеющих[49]49
  P. Levi, «Preface to L. Poliakov’s Auschwitz», 1968, in Belpoliti, Levi, 27–29; Milward, «Review».


[Закрыть]. По сути дела, ученые лишь приближались к раскрытию темы концентрационных лагерей.

В 80–90-х годах ХХ столетия историческое знание продвигалось быстрыми темпами, и прежде всего в самой Германии. В контексте повышения интереса к истории среди самых широких слоев населения местные активисты скрупулезно анализировали факты наличия концентрационных лагерей в годы нацизма и войны непосредственно в районах их проживания, в то время как воспоминания узников лагерей постепенно перемещались в сферу наук. Открытие доступа к архивам в странах Восточной Европы после окончания холодной войны послужило дополнительным мощным импульсом для исследований. Между тем молодое поколение ученых, не обремененных прошлым, рассматривало Третий рейх исключительно как предмет исследования, считая освоение темы лагерей интереснейшей областью историографии. В результате появились такие работы, как книга Карин Орт, избравшей темой изучения организацию концлагерей и их структуру[50]50
  Orth, System. Обзор состояния исследований в 1990-х гг. см.: Herbert et al., Konzentrationslager.


[Закрыть]. И после долгих лет умолчания ныне исследование концентрационных лагерей СС переживает настоящий бум, по крайней мере в Германии (некоторые из работ были переведены на другие языки)[51]51
  Библиография работ на немецком языке (с 1945 по 2000 г.) включает в себя свыше 6 тысяч позиций, большинство перечисленных работ опубликованы после 1980 г.; Warneke, Konzentrationslager.


[Закрыть].

И упомянутый бум не обнаруживает признаков спада, напротив, исторические исследования быстро завоевывают неофитов. Открываются новые перспективы видения, поскольку мы больше узнаем и об отдельных преступниках, и о группах узников лагерей, и о формировании системы СС, и о ее крахе, о местности, непосредственно примыкавшей к концентрационным лагерям, о политике истребления и принудительном труде. Если все заметные академические исследования о концлагерях, изданные до конца 70-х годов прошлого века, умещаются на одной-единственной книжной полке, то теперь это уже целая библиотека изданных с тех пор работ[52]52
  По последней теме см.: Wachsmann, «Review». Об оценке последних академических работ см. там же «Looking».


[Закрыть].

Кульминационным пунктом научных исследований последних лет стало появление двух огромных энциклопедий – свыше 1600 и 4100 страниц соответственно, – суммировавших развитие каждого главного концлагеря и его и спутников; статьи подготовлены коллективом ученых – свыше 150 историков со всего мира[53]53
  Megargee, Encyclopedia, vol. I; OdT, vols. 2–8.


[Закрыть]. Эти две, без преувеличения, уникальные работы демонстрируют многочисленность группы ученых, занятых разработкой данной темы, но также устанавливают и ее пределы. Что самое важное, большое число исследований на узкие темы в значительной степени фрагментировало общую картину концентрационных лагерей СС. Там, где когда-то было невозможно усмотреть систему лагеря в целом вследствие отсутствия множества важных составляющих, теперь почти невозможно уяснить закономерность того, как все-таки эти столь разнородные составляющие сочетались. И попытка вникнуть в какое-то отдельно взятое исследование последних лет уподобляется процессу сбора единой картины из огромного количества отдельных элементов, причем число новых, дополнительных элементов непрерывно растет. И неудивительно, что выводы, сделанные новоиспеченными исследователями конц лагерей, отнюдь не всегда доступны для широкой публики.

В результате общепринятое представление о нацистских концентрационных лагерях было и остается скорее одномерным. Вместо того чтобы предложить нам вглядеться в хитроумное переплетение деталей и в тончайшие оттенки, историк-исследователь вывешивает перед нами огромное полотно, изобилующее грубыми мазками и отличающееся пронзительной яркостью колорита. По выражению историка Петера Райхеля, в изображении холокоста и «мемориала глобальных масштабов» под названием Освенцим превалируют прежде всего самые расхожие концепции[54]54
  Цит. в Reichel, «Auschwitz», 331.


[Закрыть]. Так было не всегда. В первые послевоенные десятилетия геноцид евреев рассматривался как часть общего геноцида, творимого нацистами, и Освенциму отводилась роль символа мученичества отнюдь не только евреев. Осознание особой специфики и чудовищности развязанной нацистами войны против евреев с тех пор претерпело изменения, в связи с чем Третий рейх теперь рассматривается главным образом через призму холокоста[55]55
  Причины возрастания интереса к воспоминаниям о холокосте рассматриваются во многих работах, зачастую с весьма противоречивых точек зрения. О США см.: Novick, Holocaust.


[Закрыть]. И в свою очередь, концентрационные лагеря СС приобрели собирательное понятие – Освенцим и умерщвленные там евреи, затенившее собой другие лагеря и других узников – не евреев. Проведенный в Германии социологический опрос показал, что именно Освенцим, безусловно, самый известный среди всех концлагерей и что подавляющее большинство опрошенных связывает лагеря с преследованием евреев и куда меньшее их число (менее 10 %) назвали среди жертв коммунистов, уголовных преступников или гомосексуалистов[56]56
  Silbermann and Staffers, Auschwitz, 205, 211, 213–214.


[Закрыть]. Таким образом, можно сделать вывод о том, большинство населения воспринимает концентрационные лагеря, Освенцим и холокост как единое целое.

Но Освенцим никогда не был неким собирательным понятием нацистских концентрационных лагерей. Бесспорен факт, что, будучи самым крупным лагерем, где погибло больше всего людей, он занимал и занимает особое место в концлагерной системе. Но система эта включала отнюдь не только Освенцим. Освенцим был лишь частью широкой сети концлагерей, до его появления уже существовали десятки других. Дахау, например, начал функционировать на семь лет раньше и в немаловажной степени повлиял на него. Кроме того, несмотря на то что Освенцим был самым крупным из концентрационных лагерей, большинство узников остальных – имеются в виду те, кого помещали в бараки и обрекали на рабский труд, – содержались в других лагерях, и даже на самый крупный лагерь Освенцим приходится не более трети всех узников остальных лагерей. Значительное большинство их погибло в других местах, а число их составляло приблизительно три четверти от всех официально зарегистрированных и погибших во всех остальных концлагерях узников. Поэтому важно и развеять укоренившиеся в сознании мифы относительно Освенцима и одновременно с этим никогда не забывать о его уникальной роли в нацистском геноциде[57]57
  Цифры – см. главу 7, также приложение (таблица 2); Piper, Zahl, 167. О термине «демистифицировать» см.: Mazower, «Foucault», 30.


[Закрыть].

Концентрационные лагеря не есть синоним холокоста, хотя их истории тесно переплетаются. Во-первых, террор против евреев бушевал в основном за ограждениями концлагерей. Лишь в последний год Второй мировой войны большинство еще остававшихся в живых евреев находились в концентрационных лагерях. Значительное большинство из 6 миллионов евреев[58]58
  Сразу после войны и в 1950-х годах в источниках фигурировали гораздо меньшие цифры.


[Закрыть], зверски умерщвленных нацистским режимом, погибло в других местах – их расстреливали в рвах в Восточной Европе, травили газом в специально приспособленных для этих целей концлагерях, таких как Треблинка, занимавшая особое место в системе концлагерей. Во-вторых, концентрационные лагеря всегда ориентировались на содержание какой-то определенной группы узников, и за исключением нескольких недель в конце 1938 года евреи не составляли большинства среди зарегистрированных заключенных. Фактически они составляли относительно небольшой процент среди узников Третьего рейха, и даже после резкого увеличения их числа во второй половине войны евреи не составляли более 30 % от всех лиц, содержавшихся в концентрационных лагерях. В-третьих, концентрационные лагеря занимались не только массовым истреблением. Их цели отличались многообразием, порой они накладывались друг на друга. В предвоенные годы СС использовали их в качестве учебных лагерей новобранцев, исправительных учреждений для несовершеннолетних, пыточных, казарм для содержания посланных на принудительные работы. С началом войны диапазон исполняемых ими функций расширился, они превратились в центры производства различных видов вооружений, а также поставщиков подопытного материала для медицинских экспериментов над людьми. Лицо лагерей определял их многогранный характер, а этот решающий аспект, как правило, отсутствует в большинстве воспоминаний рядовых узников[59]59
  Цифры – см. главы 6, 9, 11; Friedländer, Jahre, 692; Piper, Zahl, 167.


[Закрыть].

Неоднократно предпринимавшиеся попытки философского осмысления концентрационных лагерей зачастую изображали их весьма упрощенно. Сразу же после краха нацистского режима знаменитые мыслители бросились на поиски потаенных истин, наделяя лагеря глубинным смыслом. И делалось это либо ради обоснования собственных моральных, политических или религиозных верований, либо в попытках усмотреть и осознать нечто существенное для человеческой натуры[60]60
  Об этом см. также: Langer, Preempting.


[Закрыть]. Подобные искания вполне объяснимы, ибо ужасы концлагерей несовместимы с понятием цивилизованности. «Любая философия, основывающаяся на концепции врожденного совершенства человека, терпит фиаско, стоит только напомнить о концентрационных лагерях» – именно так высказывался французский писатель Франсуа Мориак в конце 1950-х годов. Некоторые писатели были склонны приписывать лагерям едва ли не мистические черты. Находились и другие, способные на куда более приземленные выводы и объявившие концентрационные лагеря продуктом исключительно немецкого склада ума и характера или же представившие их как некую сумрачную сторону периода становления современного общества[61]61
  Цит. в Mauriac, «Preface», x. Аргументация в пользу того, что самые бесчеловечные преступления в концентрационных лагерях совершались вследствие особого склада ума немцев, присутствует в работе Goldhagen, Executioners. О лагерях и современности см.: Bauman, «Century»; Kotek and Rigoulot, Jahrhundert.


[Закрыть]. Наиболее сильное влияние оказал социолог Вольфганг Софски, представивший концентрационный лагерь как проявление «неограниченной власти» вне рациональности или идеологии[62]62
  Sofsky, Ordnung.


[Закрыть]. Однако и для его исследований характерна та же ограниченность, с которой мы сталкиваемся у всех тех, кто склонен к разного рода обобщающим утверждениям относительно лагерей. В своих поисках универсальных ответов Софски превращает лагеря в некие вневременные и абстрагированные объекты. Архетип лагеря, по Софски, – внеисторический конструкт, затеняющий главную особенность системы концлагерей – ее динамический характер[63]63
  О первых критических оценках статичного подхода Софски см.: Weisbrod, «Entwicklung», 349; Tuchei, «Dimensionen», 373 (n. 12). Разумеется, социологи, начиная с Макса Вебера, признали тот факт, что «идеальные типы» практически не встречаются в действительности; Weber, Wirtschaft und Gesellschaft, in Directmedia, Max Weber, 1431.


[Закрыть].

Все это приводит к удивительному заключению. Свыше 80 лет успело минуть с тех пор, как распахнул ворота Дахау, но и поныне так и не существует единой, всеобъемлющей оценки понятия «концлагерь». Несмотря на колоссальное количество литературы – книг выживших узников, трудов ученых-историков, и не только историков и т. д., – не существует всеобъемлющей истории, которая четко и ясно представила бы поэтапное развитие концентрационных лагерей и происходившие в них изменения. Если что и необходимо в первую очередь, так это исследование, которое, зафиксировав всю сложность лагерей как единого целого, без разбиения на фрагменты, но и в то же время безо всяких попыток упрощения, поместило бы их в более широкий политический и культурный контекст. Но как написать такую историю концлагерей?