Текст книги "Свет золотой луны (сборник)"

Хамзат не посмел ослушаться отцовской воли. Он жил в родительском доме, чувствуя, как тоска все больше и больше сжимает его сердце. С отцом они почти не разговаривали.

Мать с жалостью поглядывала на сына, который спал с лица и ходил словно в воду опущенный.

– Сынок, сядь, поешь, – уговаривала она. – Нельзя себя так изводить, смотреть мне на тебя больно.

Отец нарочно не желал замечать состояния сына, а на все опасения жены говорил:

– Ничего с ним не случится, переболеет и все забудет.

Но мать это не могло успокоить. Как-то раз, когда отца не было дома, она подсела к сыну и заговорила с ним:

– Сын мой, послушай свою мать, что я тебе расскажу, и, может быть, ты не будешь обижаться на своего отца. Когда была война с немцами, у нас здесь, в Чечне, разное было. Многие чеченцы тогда ушли в горы бороться с советской властью на стороне немцев, но не все. Некоторые чеченцы воевали на фронтах и стали героями.

Таким был твой дед Мурат Джанаралиев. Он уже в сорок втором вернулся с фронта без ноги. Его поставили председателем колхоза. Когда Ахмед Карзаев пришел с гор с вооруженным отрядом, чтобы увести колхозных коров, твой дед поднял колхозников на защиту их добра. Тогда отбились. Дед твой был ранен, но выжил. Со своими бандитами мы справились, а вот с чужими ничего поделать не смогли. Да и что можно сделать с целой армией. Русские въехали в аул на грузовиках, а солдаты цепью окружили все селение, так что не убежишь. Стали нас сгонять в машины, чтобы навсегда увезти с родины. Выгоняли из дому, кто в чем был. Если успевали взять с собою хоть что-нибудь, это уже было счастье.

Дед твой отказывался сесть в машину и требовал связаться с начальством в Грозном. Он не хотел верить в такую несправедливость. Но его даже не стали слушать, а грубо толкнули к машине. Он, не удержавшись на протезе, упал. Бурка открылась, и все увидели боевые награды на его военной гимнастерке.

Солдаты смутились и больше не трогали деда, но подошел офицер и сказал: «Прости, брат, но у нас приказ, а ты сам человек военный, знаешь, что приказы не обсуждаются, а выполняются». «Не называй меня братом, если пришел в мой дом сотворить зло. Лучше бы я остался там, на поле сражения, – с горечью воскликнул твой дед, – чем видеть сейчас все это».

В Казахстан нас везли в товарных вагонах, как скот, целый месяц. Многие так и не доехали, умерли по дороге. Твой дед скончался на глазах у твоего отца. Теперь подумай, сын, как твой отец должен относиться к русским после того, что он пережил.

– Я могу понять отца, – отвечал потрясенный рассказом Хамзат, – но кто поймет меня? Мое сердце осталось там, в России. Там моя любимая, которую я мечтал назвать своей женой. Какое отношение имеет моя Наташа к тем солдатам, которые выгоняли вас со своей земли?

– Она дочь этих солдат, – ответила мать. – Но даже не это главное. Чеченец не должен брать себе жену другой веры и другого народа. Иначе придет время, и чеченцев не будет на земле.

Подошло время экзаменационной сессии в институте. Отец хотя и с неохотой, но все же, по настоянию брата, отпустил Хамзата сдавать экзамены. В Тольятти Хамзат ехал с противоречивыми чувствами. Ему надо было честно сказать Наташе, что свадьбы их никогда не будет, но это было сверх его сил. В сердце жила надежда, что произойдет чудо и родители согласятся на его брак.

«Но может быть, уже поздно? – с замиранием сердца думал Хамзат. – Может быть, у Наташи уже кто-то другой. Может быть, она не захочет видеть меня совсем. Ведь прошло много времени».

Дверь открыла Наташина подруга Ирина. Увидев Джанаралиева, она удивленно воскликнула:

– Хамзат? – А потом, сразу посуровев, холодно спросила: – Что вам здесь нужно?

– Ирина, мне нужно видеть Наташу.

Ирина демонстративно подбоченилась:

– Нагулялся, голубчик? А теперь снова к Наташке потянуло? Захочет ли она тебя видеть? Вот в чем вопрос. Совести у вас, мужиков, нет. Вот что я тебе, Хамзатик, скажу: иди своей дорогой и не смущай сердце девушки. Мне больно было на нее глядеть все это время.

Хамзат стоял, смиренно потупив взор. Когда он поднял взгляд на Ирину, в его глазах было столько страдания, раскаяния и муки, что она, сразу смягчившись, сказала:

– В роддоме твоя Наташка.

– Как в роддоме? – растерялся Хамзат.

– Обыкновенно, как и все женщины. Не сегодня так завтра родит.

– От кого? – упавшим голосом спросил Хамзат.

– Ну ты, Хамзат, даешь, – возмутилась не на шутку Ирина, – тебя здесь не было почти восемь месяцев. А девять месяцев назад Наташка только с тобой была, так что тебе лучше знать от кого. Да и после твоего отъезда она ни с кем не гуляла. Все тебя, дура, ждала. Уж как я ее уговаривала аборт сделать, а она ни в какую.

Хамзата это известие потрясло до глубины души. Теперь он не сомневался, как поступить.

– Одевайся, Иринка, едем к Наташке. Ребенок должен родиться в нормальной семье, с папой и мамой.

В роддом Хамзат явился с огромным букетом цветов и новым платьем для Наташи. С собой он привел работницу загса. Наташка расплакалась. Но Иринка увела ее в другую комнату, и вскоре они появились вдвоем. Наташа стояла с раскрасневшимися от слез глазами, в новом платье, поддерживая живот руками. Она не знала, куда спрятать от стеснения свой счастливый взгляд.

Наташа простила сразу, не столько поняв, сколько почувствовав, как ее Хамзату было трудно сделать этот шаг. Свидетелями на росписи выступили Ирина и врач-гинеколог, дежуривший в родовом отделении. Наташка так разволновалась, что у нее во время росписи начались схватки и ее тут же увели в родовую палату.

А пока работница загса выписывала свидетельство, Наташа родила Хамзату сына.

Иринка шутила:

– Надо прямо сейчас, не сходя с места, выписать малышу свидетельство о рождении.

Хамзат уже пятый год жил с Наташей в Тольятти и работал на ВАЗе. Наташа ждала уже второго ребенка. От завода им дали квартиру-малосемейку.

Как и ожидал Хамзат, нарушение отцовской воли привело его к полному разрыву со всей семьей и всем родом. Создав одну семью, он потерял другую.

Этот разрыв он переживал очень болезненно. Жена, видя страдания мужа, страдала вместе с ним. Но не знала, как помочь любимому супругу. После рождения второго сына она вдруг собрала детей и объявила мужу, что хочет съездить к своей матери показать внуков.

– Погоди, – уговаривал Хамзат, – вот получу отпуск, и поедем вместе.

Но Наташа все же упросила отпустить ее пока одну на несколько дней, но поехала не к матери, а в Чечню, к родителям Хамзата.

Подойдя к добротно сложенному кирпичному дому, Наташа робко постучала в дверь. Дверь открылась, перед ней стояла пожилая, небольшого роста чеченка. Она вопросительно поглядела на Наташу, держащую на руках спеленатого младенца, а затем перевела взгляд на старшего сына, озорно выглядывавшего из-за материной юбки. Взгляд ее сразу стал испуганным.

– Что с моим сыном? – спросила чеченка, хватаясь за сердце.

– Успокойтесь, с вашим сыном все нормально, так же как и с вашими внуками, – отвечала, улыбнувшись как можно приветливее, Наташа.

– Как его зовут? – кивнула головой чеченка в сторону старшего сына.

– Как и его деда – Мурат. А младший в честь отца – Хамзат, – поправляя заботливо конверт на малыше, ответила Наташа.

– Что же мы стоим на пороге дома, – вдруг спохватилась чеченка, – проходите, проходите, пожалуйста. Пойдем, Мурат, – обратилась она уже к мальчику.

Тот вопросительно посмотрел на свою маму.

– Это, Муратик, твоя родная бабушка, иди к ней.

Мурат доверчиво протянул ручонку к чеченке, а та вдруг упала перед ним на колени, заплакала и стала целовать внука. Мурат в смущении пробовал увернуться от неожиданных ласк.

Мать Хамзата провела гостей в комнату и накормила обедом. Потом долго обо всем выспрашивала. Наташа все рассказала без утайки – и о том, как страдает Хамзат от разрыва с семьей, и как она решилась поехать сюда.

– Ты правильно сделала, дочка. Мой муж тоже очень страдает о потере сына, но он никогда бы по своей гордости не пошел первым на примирение. Теперь он лежит в районной больнице, ему сделали операцию на почках. Врачи говорят, что осталось ему немного. Сейчас мы поедем к нему с внуками. На все воля Аллаха, я уверена, он будет рад.

Мурат лежал после операции полностью обессиленный и какой-то опустошенный изнутри. Утешительные речи врачей о том, что он поправится, не могли его обмануть. Он понимал – пришло его время последовать за своим отцом и дедом туда, откуда никто не возвращается.

Он поглядывал на дверь в ожидании, что вот-вот придет его жена. Вскоре дверь открылась и на пороге появился мальчик. «Да это же мой Хамзат, – с удивлением подумал Мурат, – как же он вновь превратился в пятилетнего ребенка»?

– Это твой внук, а зовут его, как и тебя – Мурат, – сказала, улыбаясь, жена, входя следом и подталкивая мальчика к постели больного.

Мальчик посмотрел в глаза своего деда и уловил в них что-то очень родное. Потому он смело подошел и, взяв Мурата за руку, сказал, как его подучила бабушка:

– Здравствуй, дед, как ты себя чувствуешь?

Сказал он это по-чеченски, так как с младенчества был обучен отцом родному языку. Из старческих глаз Мурата ручьем потекли слезы.

– Здравствуй, мой внук Мурат, я теперь чувствую себя очень хорошо.

– Выздоравливай, дедушка, быстрей, – снова сказал по-чеченски мальчик, – и мы с тобой будем играть.

– Где твой отец? – спросил Мурат, поглаживая внука по голове.

– Я с мамой и младшим братиком Хамзатом, а папа скоро приедет, так сказала мама.

– А где твоя мама? – снова спросил Мурат.

– Она там, за дверью, – ответил внук, – просто она боится тебя и не входит.

– А ты не боишься? – спросил дед.

– Нет, – ответил гордо Мурат, – папа мне сказал, что настоящий мужчина ничего не должен бояться.

– О! Да ты, я гляжу, настоящим джигитом растешь, иди, зови маму.

Внук кинулся к двери палаты с криком:

– Мама, мама, идем скорее, дедушка совсем не страшный!

Когда Хамзат получил телеграмму от жены из Чечни, то был удивлен и взволнован. Телеграмма гласила:

«Приезжай скорей домой, папа болеет, тебя все ждут с нетерпением. Целую и крепко обнимаю, твоя Наташа и дети».

Хамзат прилетел как на крыльях. Вопреки прогнозам врачей, отец Хамзата прожил еще целых три года, проведя их в счастливом общении с внуками и сыном. Сноху он полюбил, как родную дочь, и очень гордился ею перед всей родней за ее ум и скромность.

***

Гаврилов проснулся, когда вечерние сумерки уже накрыли ущелье. Патриев и Серега, так звали солдата, еще спали. Хамзата рядом не было.

Гаврилов осторожно, чтобы не потревожить спящих, выполз из пещеры. На краю скалы, свесив ноги в ущелье, сидел Хамзат и смотрел в небо. Гаврилов, подобравшись поближе, молча сел рядом. Хамзат даже не повернул в его сторону головы. На небе уже появлялись первые, пока еще скромно светившие звезды. Но чем темнее становилась ночь, тем ярче разгорались звезды, а к ним добавлялись другие. Небо напомнило Гаврилову огромную сцену, на которую постепенно выходят все новые и новые танцовщицы-звезды и сразу же подключаются к общему хороводу.

Но вот вдруг все расступаются, и на сцену выплывает главная исполнительница. Гаврилов с восхищением наблюдал, как из-за склона горы медленно выплывала огромная луна. Друзья сидели рядом, зачарованные луной, и молчали. Восторг переполнял Гаврилова. У него вдруг возникли в памяти давно забытые строки стихов, которые он тут же начал вполголоса декламировать:

 
Не так ли полная луна
Встает из темных чащ?
 

 
И, околдованный луной,
Окованный тобой,
Я буду счастлив тишиной,
И мраком, и судьбой.
 

 
Так зверь безрадостных лесов,
Почуявший весну,
Внимает шороху часов
И смотрит на луну,
 

 
И тихо крадется в овраг
Будить ночные сны,
И согласует легкий шаг
С движением луны.
 

 
Как он, и я хочу молчать,
Тоскуя и любя,
С тревогой древнею встречать
Мою луну, тебя.
 

– Хорошие стихи, – сказал после минутного молчания Хамзат. – Кто написал? Лермонтов?

– Нет, Хамзат, это Гумилев.

– Тоже хороший писатель, про хазар писал. Здесь они недалеко жили, вначале в районе Терека, а затем в низовьях Волги. Тоже все с Россией воевали, а потом куда-то исчезли.

– Нечего было с Россией воевать, – буркнул Гаврилов, – но про хазар писал сын этого поэта – Лев Гумилев. А его отца, поэта Николая Гумилева, расстреляли большевики.

– Вот так и все у вас, русских: если хороший человек, или расстреляете, или повесите, а потом жалуетесь на дураков и дороги. Может, вам пора начать дураков расстреливать, а дороги строить?

– Дураков учить надо, а вот некоторых умников, вроде нашего управляющего Михаила Самуиловича, уж если не расстреливать, то в тюрьму я бы с удовольствием отправил.

– Удивляюсь я на вас, какой вы недружный народ. Потому-то и всякие «Самуиловичи» с вами что хотят, то и делают. А главная ваша беда, по моему твердому убеждению, что вы веру своих отцов потеряли. Я тебе как учитель истории скажу: народ без веры обречен на вымирание. Как вы любите говорить: свято место пусто не бывает. Это правда. Население в стране всегда будет, а народ вымрет. Вот ты, к примеру, в какой семье рос? Сколько вас, детей, у матери было?

– Нас двое было. Я и сестра.

– А у тебя самого сколько детей?

– Одна дочь. В институте учится.

– Тебе сорок семь, как и мне. Больше детей у тебя уже наверняка не будет. А нас в семье шестеро братьев и четыре сестры. Да у меня самого семеро детей. Жена вот только с двумя младшими в бомбежке погибли, – тяжко вздохнул Хамзат, – а пятеро в России живут. У двоих старших уже по трое. Младшие женятся, уверен, детей будет тоже много. Теперь сам подсчитай: кто будет населять Россию через два-три поколения? Была бы у вас вера, вы бы тогда исполняли заповедь: плодитесь и размножайтесь. Поэтому-то я и убежден, что народ без веры обречен на вымирание.

Гаврилов задумчиво смотрел на звезды и в душе соглашался с Хамзатом, хотя вслух ничего не говорил.

***

На третий день раздался условный свист, и через некоторое время спустилась веревка. Беглецы выбрались на скалу. Хамзат коротко переговорил с племянниками. При этом от Гаврилова не ускользнула озабоченная тревога на лицах чеченцев. Подойдя к Гаврилову, Хамзат пояснил, что по Панкийскому ущелью со стороны Грузии идет большой отряд Аббаса и встреча с ним может обернуться новым пленением.

– Аббас, как сейчас выражаются, полный беспредельщик, – объяснял Хамзат, – он араб и мало считается с местными обычаями. Его идея – великий халифат от Казани до Египта и Алжира. Мы для него просто дикари, живущие в горах, которых можно использовать в своих целях. Если он узнает, что я помог вам бежать, особенно вот с этим, – кивнул он в сторону солдата, – тогда и мне хана. Куда мы с вами направляемся, теперь путь закрыт, назад тоже, можем наткнуться на тех, от кого сбежали. Делать ничего не остается, нам самим нужно пробираться по Панкийскому. Там есть пограничный гарнизон федералов, к нему мы должны выйти. Главное – не наткнуться на Аббаса. Слава Аллаху, эту местность я хорошо знаю. В молодости здесь на горного барана охотился. Очень этот зверь осторожен. Чтобы к нему подобраться на выстрел, нужно идти так, чтобы ни один камешек не шелохнулся. Вот так и нам с вами сейчас надо идти.

Племянники Хамзата ушли вперед разведывать местность. После полудня беглецы остановились на отдых. Вскоре вернулись встревоженные чеченцы и рассказали, что видели отряд Аббаса, который направляется в их сторону.

Хамзат, получив это известие, сразу же поднял всех с привала и повел глубже в горы, чтобы избежать встречи с арабом. А племянников выслал вперед на разведку. Но Аббас в это время, сам потревоженный прохождением моторизованных подразделений Российской армии, направился в горы, в ту же сторону, что и беглецы.

Встреча произошла совсем неожиданно. Гаврилов вдруг с удивлением увидел, как к ним направляется негр с ручным пулеметом на плече. Негр, завидев Хамзата, улыбнулся своей белозубой улыбкой и прокричал:

– Аллах акбар!

Хамзат не растерялся, а тоже, приветливо улыбаясь, пошел навстречу негру. Проходя мимо Гаврилова, он успел шепнуть:

– В случае чего – вы мои пленники. Понятно?

– Из какого ты, брат, отряда? – спросил негр по-русски. Видимо, этот язык ему легче было выучить, чем чеченский.

– Да я сам по себе охочусь.

– Это твоя добыча? – указал негр рукою на Гаврилова и его спутников.

– Да, это мои.

– Сейчас, Хамзат, нельзя самому по себе, – сказал, выходя из-за деревьев, низкорослый и совсем лысый чеченец. – Наша священная борьба требует объединения всех мусульманских сил.

– А, это ты, Аслан, жив еще? А по телеящику говорили, что тебя под Аргуном убили.

– Разве ты не знаешь, Хамзат, что эти лживые собаки никогда правды не скажут.

В это время со стороны леса вышли еще несколько боевиков.

Аслан, кивнув в сторону русских, поинтересовался:

– Что собираешься с этими делать?

– Что и все, выкуп получить.

– Какой тебе выкуп, дорогой Хамзат, они же твою жену и двух дочерей убили, а ты с ними нянькаешься. Резать надо этих вонючих гяуров, вот что должен делать истинный воин Аллаха.

– Резать большого ума не надо, – возразил Хамзат, – а вот получить деньги и на них закупить оружие для борьбы за свободу Чечни – более достойное занятие для воина ислама.

– Эх, Хамзат, хоть ты и учителем был, а все равно отсталый человек. Оружия у нас достаточно. Слава Аллаху, наши братья по вере снабжают нас всем необходимым для священной войны с неверными.

Боевики все прибывали и прибывали, заполняя поляну. Кто-то вскрывал консервы и тут же поедал их. Кто-то чистил и смазывал свое оружие. Кто-то дремал, привалившись к дереву. По всему было видно, что отряд Аббаса собирается расположиться здесь на привал.

– Ну ладно, Аслан, – сказал Хамзат, – будет воля Аллаха, увидимся, а сейчас мне пора идти.

– Постой, Хамзат. Куда ты спешишь? В ущелье целый батальон гяуров. Пусть пройдут, тогда будем думать, как дальше действовать. Да, еще я не представил тебя нашему командиру, уверен, что Аббас захочет с тобою поговорить.

Делать ничего не оставалось. Потому Хамзат вместе со своими путниками расположился возле небольшой сосенки под бдительным надзором подручных Аслана. Вскоре из леса в окружении вооруженных до зубов арабов вышел сам Аббас. Две черные маслины его глаз уставились на Хамзата, да так и буравили горца, пока ему что-то на ухо нашептывал Аслан. Наконец Аббас, широко улыбаясь, шагнул навстречу Хамзату:

– Аллах акбар! Приветствую своего брата по оружию, – сказал он по-арабски, и его тут же перевел другой молодой араб. – Я уже слыхал о тебе, Хамзат. В одиночку мало что можно сделать, так что присоединяйся ко мне, не пожалеешь. Мы сейчас готовим большой рейд по соседней республике, чтобы напомнить Москве: борьба еще не закончена, она только в самом разгаре.

Вдруг, отстранив переводчика, Аббас заговорил хотя с акцентом, но на чисто русском языке.

– Надо, чтобы эти неверные ощутили на себе гнев Аллаха. Помнишь, Хамзат, что говорится в пятнадцатой суре?

В свои студенческие годы, обучаясь в Москве в университете имени Патриса Лумумбы, Аббас охотно играл в любительском студенческом театре. Мечтал даже стать артистом кино, но потом понял, что на войне можно зарабатывать деньги не меньше, чем в киностудии. Честолюбивая привычка покрасоваться перед публикой в театральной позе в нем осталась на всю жизнь. Вот и теперь, грозно вращая глазами в сторону Гаврилова и его товарищей, он начал с чувством декламировать:

– И на восходе солнца охватил их гул, и мы вверх дном перевернули их селенья и пролили на них дождь камней из обожженной глины. И пролили на них смертельный дождь, и был ужасен этот дождь для тех, кто был увещаем и не внял. Вот что мы скоро сделаем с неверными.

– Благодарю тебя, Аббас, за честь, оказанную мне, – хмуро сказал Хамзат, выслушав араба, – я тоже много слышал о тебе. Но сейчас я должен довершить начатое дело: доставить этих пленников и получить за них выкуп. Потом уже у меня будет время подумать над твоим предложением.

– У тебя не будет времени, Хамзат, – улыбнулся Аббас, зловеще скаля белые ровные зубы. – Зачем истинному последователю пророка Мухаммеда много думать. Сейчас не думать надо, а сражаться за наше священное дело. А пленников твоих я сам у тебя выкуплю. Сколько ты хочешь за них, говори?

Аббас достал из кармана толстую пачку стодолларовых купюр и стал ими поигрывать в руке. При этом он сощурил один глаз, продолжая посмеиваться:

– Ты не думай, Хамзат, деньги настоящие.

– Нет, Аббас, я не работорговец, обещал вернуть за выкуп, значит, сдержу слово.

– Кому ты обещал? Ты же не правоверному мусульманину обещал. Гяурам обещать можно что хочешь, а выполнять обещание совсем не обязательно, в этом никакого греха нет.

Аббас бросил короткую команду по-арабски своим телохранителям, и двое из них подошли к Хамзату.

– Ты у меня гость, тебя никто не тронет, но тебе придется побыть с нами, чтобы у тебя было время подумать. Отдай, Хамзат, пока свое оружие моим людям, я никому не доверяю, кроме самого Аллаха и его пророка Мухаммеда.

При этих словах Аббаса все арабы дружно рассмеялись.

Аббас сел на траву, сложив ноги на восточный манер, и велел подвести к нему солдата.

– Тебя как звать? – приветливо обратился к нему Аббас.

– Сергей, – дрожащим от волнения голосом ответил солдат.

– Хочешь жить, Сергей? – спросил Аббас.

– Конечно хочу, – ответил Сергей, пытаясь изобразить на своем лице что-то наподобие улыбки.

– Аллах может подарить тебе жизнь, если ты примешь истинную веру.

– Какую, мусульманскую? – уточнил Сергей.

– А разве есть другая истинная вера? – поднял в деланом удивлении брови Аббас.

– Но я же христианин, мне нельзя принимать другую веру.

– Тебе надо знать, что твой Христос всего лишь пророк, а не Бог. Потому что нет Бога кроме Аллаха и Магомет пророк Его. Если ты примешь нашу веру и обрежешься, будешь нам как брат и сможешь воевать с неверными.

– Со своими воевать? – удивился Сергей.

Араб рассмеялся:

– Когда ты станешь правоверным мусульманином, они тебе уже не будут своими.

– Нет, я не могу, – потупился Сергей.

Аббас перестал улыбаться, встал и, подойдя к Сергею, потянул ворот его гимнастерки. Верхняя пуговица отлетела, и на груди солдата засверкал серебряный крестик. Лицо араба передернулось и сморщилось, как от зубной боли.

– Если тебе действительно хочется жить, подумай над моим предложением. Срок даю до завтрашнего утра. А потом… – И он при этом выразительно чиркнул по своему горлу ладонью.

Сергей сел на землю рядом с Гавриловым и Патриевым. Бледный и взволнованный, он все же, выдавив из себя что-то наподобие улыбки, спросил:

– Как вы думаете, они меня убьют?

– Да, по-моему, нам всем здесь крышка, – сказал Патриев, оглядываясь на сидевшего в стороне Хамзата, – кстати, куда подевались его племянники?

Хамзат сидел, хмуро глядя в одну точку, казалось, сосредоточенно что-то обдумывая.

– Может, тебе, Сергей, действительно сделать вид, что ты веру их принимаешь. Чтобы время потянуть. А там видно будет, – предложил Гаврилов.

– Так нельзя, Анатолий Сергеевич.

– Что нельзя? – не понял тот. – Я же тебе не предлагаю по-настоящему мусульманином заделаться. А так, только для вида.

– И для вида нельзя, – упрямо замотал головой Сергей, – даже для вида нельзя от Христа отказываться.

Сергей нащупал рукой свой нательный крестик и с тоской подумал: «Не помогли, отец Валерий, твои молитвы. Ох, не помогли. Что же мне делать?»

Он огляделся кругом, будто ища ответа и поддержки. Затем взял в руки свой крестик и начал его разглядывать.

Христос, изображенный на кресте, раскинул руки так, как будто не Его распяли враги, а Он Сам, раскинув руки, приглашал к Себе в объятия всех желающих следовать за Ним в Царство Небесное.

Сергей задумчиво повернул крестик обратной стороной и прочел выгравированную на серебре надпись: «Спаси и сохрани». Его губы едва слышно произнесли эти слова, и он вдруг осознал до глубины души, что сейчас ему нужно молиться самому.

Его молитва – то единственное, что станет ему и помощью, и поддержкой в эти страшные минуты.

***

В детстве, проведенном в небольшом тихом поселке городского типа со странным названием Вязники, Сергей ни о Боге, ни о Церкви ничего толком не знал. Знал, конечно, что где-то есть храмы и есть верующие люди, но все это, казалось ему, не имеет к реальной жизни никакого отношения. Когда уже учился в десятом классе, вдруг выяснилось, что к ним в поселок прибыл священник открывать православный приход.

Это событие было сенсацией для жителей Вязников. В первое время об этом судачили на разные лады. Когда же Марья Гавриловна Семихина, одна из организаторов прихода, пошла по народу с кружкой, то все давали на храм охотно, кто десяточку, а кто и пятьдесят рублей.

После сборов выяснилось, что добровольных пожертвований все равно на строительство храма не хватит, и все как-то поостыли. Больше никто не жертвовал.

Любопытство поселковых жителей продолжал вызывать приехавший к ним молодой священник. Сергею тоже было интересно увидеть настоящего священника. Когда увидел, то его ждало разочарование. Это был молодой парень лет двадцати пяти, ходил он в джинсовой куртке и кроссовках. На священника он никак не походил, даже несмотря на небольшую бороду, растущую почему-то только под подбородком. В лучшем случае его можно было принять за музыканта из какой-нибудь рок-группы.

Власти района передали священнику под устройство храма бывший поселковский кинотеатр – фильмы давно не крутили, он который год пустовал. Кинофильмы, в основном американские, демонстрировали в районном ДК.

Кинотеатр, между прочим, как выяснилось потом, располагался в здании бывшей церкви, которую закрыли еще в двадцатые годы. Кресты и купола снесли. Алтарную часть переоборудовали под кинобудку. Крышу тоже перестроили.

То, что осталось после перестройки, так мало напоминало собою православный храм, что через два-три поколения память о храме у жителей Вязников совсем выветрилась. Многие думали, что это просто какое-то старинное здание, где после революции разместили кинотеатр.

Сергей с ребятами издалека наблюдали, как священник походил вокруг здания кинотеатра, а потом вошел внутрь. Когда вечером возвращались с танцев из ДК, то заметили, что в кинотеатре горит свет.

– Что же там поп делает? – поинтересовался Генка Самойлов.

– Наверное, молится, – предположил Санька Насонов.

– А чего гадать, пойдем посмотрим, – предложил Рафик Абдулов.

– Иди, если тебе надо, а мы здесь подождем, – предложили ему ребята.

Рафик пошел и вскоре вернулся.

– Ну, чего там увидел? – стали расспрашивать ребята.

– Да ничего особого, – пожал плечами Рафик, – захожу я в кинозал, а этот священник сцену ломает.

– Как ломает? Зачем ломает? – заинтересовались ребята.

– Вот и я его спрашиваю: «А зачем вы сцену ломаете?» Он говорит: «Разберу сцену и из этих досок что-то сделаю…» А что он сделает, я так и не понял. Слова какие-то мудреные, то ли кастас какой-то, то ли еще чего. Словом, что-то для службы Богу. Я ему говорю: «А почему вам никто не помогает?» А он мне отвечает: «Вот ты мне и помоги. Тогда если кто еще придет, то уже таких вопросов задавать не будет, а сам станет помогать». Я ему говорю: «Мне нельзя, я мусульманин, а храм у вас христианский». Он меня спрашивает: «А ты намаз пять раз в сутки совершаешь?» Я удивился: «Какой такой намаз?» А он опять смеется: «Какой же ты мусульманин, если не знаешь что такое намаз. Ты еще пока ни то ни се. Так что можешь смело за работу приниматься». Я говорю: «Да мне некогда». А потом вижу, у него гвоздодер маленький, таким разве поработаешь. Там гвоздищи на сто пятьдесят, не меньше. Я ему и предложил принести из дому большой, удобный гвоздодер. Он обрадовался. «Вот спасибо тебе, – говорит, – неси быстрей, а я за тебя пока помолюсь. Как тебя зовут?» Я говорю: «Зовут меня Рафик, но как же вы за меня молиться будете, если я ни то ни се». «А это уже мое дело, – говорит он, – как я буду за тебя молиться». «Помолитесь лучше, – говорю я ему, – чтобы у меня отец не пил». Сказал и пошел к вам. Теперь надо идти за гвоздодером, раз обещал.

– Пойдем все вместе, – сказали ребята, – поможем попу, все равно делать-то нечего.

Так и стал Сергей со своими друзьями ходить к отцу Валерию, так звали батюшку, и помогать ему восстанавливать храм. Сделали вместе из досок сцены иконостас, престол и жертвенник. Затем отец Валерий привез иконы и начал совершать службы. На первую службу ребят пригласил. Те постояли немного, переминаясь с ноги на ногу, да так и ушли, не дождавшись конца службы. Больно утомительно и неинтересно им показалось на службе стоять.

Сергей вышел из храма вместе с друзьями, но на следующий день пришел утром в храм и отстоял всю службу. Почему он так сделал, сам себе объяснить не мог, потянуло просто, и всё.

После окончания службы все молящиеся стали подходить к отцу Валерию и целовать крест, который он держал в руке.

Сергей постеснялся подходить вместе со всеми ко кресту и уже собирался уходить из храма, но тут отец Валерий сам подошел к нему прямо в облачении:

– Привет, Сергей, рад тебя видеть. А ребята где?

– Да кто где. Сегодня же воскресенье. Наверное, на школьный стадион пошли мячик погонять.

– А чего же ты с ними не пошел? – спросил отец Валерий, испытующе посмотрев на Сергея.

– Да чего там интересного. Каждый день одно и то же. А тут у вас все необычно. Служба идет вроде на русском языке и в то же время не очень понятно, но красиво.

– Ну что же, Сергей, – вдруг широко улыбнулся отец Валерий, – еще раз убеждаюсь в истине слов Господних: «Много званых, да мало избранных». Хочешь, я тебя научу читать на церковно-славянском?

– Меня-то навряд ли, – замялся Серей, – я в школе по немецкому больше тройки никогда не имел.

– Немецкий не наш язык, а славянский, он родной, на котором наши с тобой предки говорили.

Так и стал Сергей к отцу Валерию ходить. Вначале на дому у священника он учился читать по-славянски. Ему это очень понравилось.

Вскоре стал ходить помогать батюшке за службой. Кадило разжигал, со свечой выходил. А как научился хорошо по-славянски читать, то его отец Валерий поставил в хор, на клирос чтецом.

***

После окончания школы Сергей учиться никуда не поступил. Троек было много в аттестате.

Мать ему сказала:

– Раз не учишься, то иди куда-нибудь работать, а то на свою зарплату я тебя, такого бугая, не собираюсь тянуть. И от армии мне тебя нечем отмазать.

Сергей пожал плечами:

– Да я и не собирался от армии косить. Вон Колька Парфенов отслужил в морфлоте и вернулся, жив-здоров. Не всех же в Чечню направляют.

– А если в Чечню попадешь? – вдруг всполошилась мать. – Что тогда?

– А что тогда? Буду воевать.

– Господи! – всплеснула руками мать, – тоже мне вояка выискался. А если убьют?