Текст книги "Волшебный камень"

Глава пятнадцатая

 
Нельзя ли для прогулок
Подальше выбрать закоулок?
 

А.С. Грибоедов

1

Нестеров был прав, предугадывая, что название «Сполох» полетит по проводам телеграфа из Красногорска в область, из области в Москву; вокруг этого слова разгорятся споры, но слово будет жить, приобретая постепенно все признаки географического названия, обрастая человеческими представлениями.

В Красногорске это слово уже жило: оно требовало пристального внимания и заботы самых разнообразных людей. Остяки из оленеводческого колхоза «Выльгорт», что означает «Новый дом», гнали через парму в Красногорск олений обоз. В экспедиции спорили о том, кому сопровождать грузы, сколько и каких рабочих отправить к Нестерову. В Москве генерал-майор Бушуев подписывал строгую телеграмму в область о немедленной отправке рентгеновских аппаратов на прииск, так как вместе с разведкой должна идти и промышленная добыча алмазов. А Палехов завистливо думал об удаче Нестерова и по мере возможности тормозил отправку необходимых инструментов и аппаратов из одного только желания позлить Нестерова. Нельзя даже сказать, что он делал это сознательно; наоборот, он был бы искренне обижен, если бы кто-нибудь предположил подобное, – он просто не проверил вовремя исполнение приказа, пришедшего из Москвы, просто не подтвердил, что это действительно срочное дело, наконец, он просто позволил себе усмехнуться над москвичами, не знающими местных условий и пытающимися командовать издалека.

И получилось так, что аппаратура задержалась на два дня в области, и почтовые лошади, ожидавшие ее наконечной станции, ушли порожняком, так как почта не может опаздывать; вторично они прибыли только через три дня, и груз пришел в Красногорск с опозданием уже на шесть дней.

Все эти заботы и хлопоты пали на Саламатова. Но были у секретаря и веселые минуты, также связанные с новым именем, родившимся в районе.

Тимох с письмом разыскал Саламатова в доме экспедиции. Секретарь пришел сюда, чтобы настоять на скорейшей отправке обоза. Он согласен был отправить этот обоз без задержавшихся в пути механизмов, чтобы дослать их позднее. Меньшикова советовала подождать: она все еще верила Палехову и надеялась получить письменное благословение на поиск. В разгаре этого разговора, в котором за каждым словом стояли сотни невысказанных мыслей, в дом ввалился Тимох и подал Саламатову письмо.

Саламатов, мельком пробежав письмо, встряхнул над столом конверт и выронил алмаз.

Камешек упал с сухим стуком, но всем почему-то показалось, что стук этот был громким, как выстрел.

Секретарь райкома невольно взглянул на Варю. Лицо Вари менялось на глазах.

Высокомерие, с которым она осуждала далекие от геологических знаний суждения Саламатова, вдруг сменилось чувством растерянности. Потом промелькнуло что-то похожее на страх. Саламатов не мог понять, чего боится Варя, но видел, что она боится. И понял: Меньшикова представила себе, как возбужден этой находкой Нестеров, она со страхом думает о будущем: удастся ли ей оторвать когда-нибудь Сергея от этих камней?

Однако теперь нужно было отвечать точно и прямо, и Варя, тяжело вздохнув, сказала, что ждать больше, конечно, нельзя, пусть только придут аппараты…

Однако обещанное снаряжение все не поступало. И опять шли тревожные дни, когда Саламатову начинало казаться, что только он да Нестеров являются здесь действующими Лицами, а все остальные просто зрители. Хорошо, если в такие тяжелые минуты к секретарю заходили Головлев или Евлахов, забегала Даша Лукомцева; они как будто чувствовали, что и этому сильному человеку бывает тяжело. Тогда у Игнатия Петровича становилось легче на сердце.

Но экспедиция была лишь одной из многих забот секретаря, не мог же он заниматься только ею.

В районе значительно увеличивалась заготовка леса для освобожденного Сталинграда; расширялись цехи бумажного комбината; далеко на севере начал выпускать первую продукцию металлургический завод; создавалась машинно-тракторная станция, так как надо было расширять производство хлеба – не завозить же все с низовьев, – и Саламатов мобилизовывал людей, подталкивал, учил их.

А вот когда к Саламатову пришел Филипп Иванович Иляшев, секретарь искренне обрадовался.

Саламатов сам собирался посылать нарочного в новое хозяйство Иляшева. Поэтому, увидев остяка в походном наряде, он даже удивился: откуда старик узнал, что есть в нем нужда? А Иляшев, закончив церемонию встречи, указал в окно, за которым видны были на берегу олешки, темнеющие пятнами на снегу, нарты, расставленные рядком, и сказал:

– Ты оленных людей собрал?

– Я, – ответил Саламатов.

– Тимох поведет?

– Тимох, – ответил секретарь.

– А обо мне забыл? – укоризненно сказал старик.

– У тебя хозяйство большое, Филипп Иванович, – ответил Саламатов.

– А что Нестеров ищет? – не обращая внимания на слова Саламатова, спросил Иляшев.

– Камни ищет.

– Для какого дела? – с подозрением спросил Хозяин Красных гор.

– Для войны, – ответил Саламатов.

Иляшев понюхал табаку, протянул тавлинку Саламатову.

– Пиши бумагу, секретарь, – решительно сказал он. – Молодые дорог не знают. Я Суслова привел, чтобы войне помочь. С той поры фашисты назад бегут, оглядываться боятся. У меня рука легкая.

Саламатов помедлил по обычаю с ответом, зная, что соглашаться с первого слова не полагается. Так они сидели друг против друга и думали. Потом Саламатов сказал:

– Хотел тебя просить, боялся: дорога неизвестная, трудная. Взял Тимоха, он помоложе, а к тебе хотел сам завтра ехать.

– Спасибо, секретарь, что не забыл! – Старик встал, протянул руку.

Саламатов видел, как, выйдя из райкома, Иляшев кликнул молодого погонщика, что-то сердито выговорил ему. Тот побежал к нартам. И сразу обоз двинулся по берегу вверх, туда, где олешки могли подкормиться перед дорогой.

2

Было еще темно, когда Саламатов пришел в экспедицию. На складе горело электричество, рабочие выносили мешки, части машин, ящики. Подъезжали нарты и, нагрузившись, отъезжали на речной берег.

Варю Саламатов нашел в коллекторской. Большая, ярко освещенная комната была уставлена стеллажами, на которых лежали образцы пород.

Саламатов влюбленным взглядом обвел комнату, полки и шкафы, заставленные образцами. Многие из минералов и руд, представленных здесь, были найдены благодаря настойчивости, с которой он направлял все новые и новые отряды исследователей в глухие углы района. Кое-что из этого нашел Нестеров. И именно поэтому Варвара Михайловна Меньшикова была в натянутых отношениях с секретарем. Если бы у нее спросили, кто виноват в том, что Нестеров остается в Красногорске, она назвала бы Саламатова.

Варя молча протянула руку Саламатову, строго сжав узкие губы. Саламатов с легкой насмешкой оглядел ее тонкую, высокую фигуру. По улице прошел грузовик – тоненько запели стеклянные колбы на столе. Саламатов осторожно спросил:

– Ну как?

– Все готово. Скоро выезжаю.

– Как? Разве вы… – Он замолчал, пораженный ее словами.

Она с вызовом посмотрела на него, словно ожидая возражений. Потом воскликнула с горячностью, которой он даже не ожидал:

– А вы думали, что я буду сидеть и ждать? Нет, довольно! Имейте в виду, что это последняя проба. С последним пароходом мы уедем.

Саламатов закурил, присел к столу, играя концами кавказского ремешка, которым он подпоясывал косоворотку.

– Как вы думаете идти? Сергей писал, что некоторые реки придется переходить вброд.

– Ну и что же?

– Трудно, – неопределенно сказал Саламатов.

Про себя он думал: «Нужно остановить ее. Кто знает, какие трудности встретятся на пути? В каждом походе скорость зависит не от сильного, а от слабейшего… Понимает ли она это? Да и поверит ли, что именно она и будет слабейшей?»

Вслух он только спросил:

– А где Суслов?

– Поехал на Сердце-камень, – ответила Варя.

Саламатов задумчиво потер виски.

– А кто такая Лунина? – вдруг спросила Варя, не скрывая более, что ей неприятен этот разговор. – Если она может жить в лесу, почему же я не могу?

Саламатов не удержался и присвистнул. Она пренебрежительно отвернулась к склянкам на стеллажах и начала яростно звенеть ими, показывая, что присутствие секретаря ей только мешает. Взявшись за ручку двери, он обернулся и сказал:

– Дорога будет очень трудная, Варвара Михайловна. Я вам не советую ехать… А Лунина – человек к лесу привычный.

– Ах, оставьте, – насмешливо ответила она, не глядя на него.

Саламатов вышел, пожав плечами. Прошел по коридору, увидел взволнованно переговаривающихся девушек из коллекторской, подумал: «Девичий заговор». Спустившись с лестницы, кликнул Иляшева.

Послышался конский топот; кто-то спрыгнул с лошади и привязал ее к коновязи. Саламатов включил электрический фонарик и увидел Суслова, Суслов пошел на свет.

– Это вы, товарищ Саламатов? Ну, как она?

– Едет! – хмуро сказал секретарь.

– Я так и думал.

Они постояли, привыкая к тревожной темноте, в которой слышалось движение животных, скрип полозьев, странные голоса, словно отсыревшие в ночи. Подошедший к ним Головлев был тоже недоволен тем, что Меньшикова решилась ехать. Вдруг Суслов сказал:

– А может быть, мы напрасно тревожимся? Знаете, в лесу человек привыкает стоять прямо. Там не у кого просить помощи. Вот, например, я… Я все время думал, что это Нестеров отправил меня тогда, и, знаете, я ему в конце концов был благодарен… И очень жалею, что не он меня вылечил.

– Плохое лекарство, – усмехнулся Саламатов. – Все можно было сделать и без этого. И вспомните, вы ведь отвечали только за себя…

– Нестеров – сильный человек, – строго сказал Суслов.

– Да, но у Варвары Михайловны есть преимущество: она девушка.

– Ну и что же?

– Значит, слабое существо…

– Нет, пусть она едет. Дорога ее выпрямит.

– Ну что ж! – сказал Саламатов. – Тем более, что остановить ее мы все равно не можем.

Он закурил, и Суслов увидел его сердитое лицо. Саламатов крикнул:

– Филипп!

Иляшев подошел, помахивая фонарем. Неверный круг света колебался на снегу, выхватывая то ветвистые рога оленя, то фигуры погонщиков.

– Как погода, Филипп Иванович? – спросил Саламатов.

Иляшев посмотрел на небо, чуть освещенное отблесками северного сияния, которое только еще начало разгораться, потянул носом воздух, покачал головой и неторопливо сказал:

– В горах начался ветер из гнилого угла. Речки зашумят.

Саламатов ничего не видел в небе, да и ветра никакого не было. Дым из труб в домах, где собирались на работу бумажники, поднимался прямо вверх. Было градусов двадцать мороза. Но он только что прочел сводку синоптика с горы Полюд, который сообщил, что в течение суток ожидается юго-западный ветер и общее потепление. Все равно невозможно было понять, каким способом Иляшев узнает погоду.

Суслов спросил:

– Как же, Филипп Иванович, ко мне на рудник не пошел. Говорил: зверям помогать надо, – а теперь уходишь?.

– Время настало беспокойное, Иван Матвеевич. Не все зверям помогать – надо людям помочь. Видишь, как мы с тобой Гитлера поворотили? А Сергею Николаевичу помогу – может, Гитлер и совсем сдохнет. Тогда на спокое к зверям вернусь.

Он говорил важно, не торопясь. Видно было, что ему доставляет большое удовольствие этот разговор с начальством, к которому прислушиваются все погонщики.

Саламатов сказал:

– Варвара Михайловна поедет с вами. Присмотри сам, чтобы с ней чего не приключилось.

– Нехорошо, – сказал Иляшев. – Шуметь будет, плакать будет. Весенняя дорога спокойных людей любит.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Саламатов, – я отговаривал…

– До кордона доедет – дальше нельзя, пока мост не поставим, – строго сказал Иляшев.

– Попробуй удержи ее.

– Собирается долго, – проворчал Иляшев, – говорит много. Ей все равно, какая будет охота, а мы, кроме сухарей, ничего не взяли. Зверь нас за десять верст обходить будет. Она заплачет – кто утешать станет?

– Нестеров утешит, – ответил Саламатов сердито.

Иляшев покачал головой и потрогал реденькую бородку в знак огорчения. Два олешка зафыркали и ударились рогами, путая постромки. Иляшев сказал:

– Ранняя весна будет: олень играть начал.

Суслов тронул Саламатова за рукав:

– Трудная дорога. Позвольте мне поехать с ними.

– А рудник?

– Он на ходу, товарищ Саламатов.

– Нет, – коротко ответил Саламатов. – Пусть будет по вашей теории: лес ее выпрямит.

– А если согнет?

Саламатов, не отвечая, отвернулся от Суслова. Подумал: «Время трудное, дорогое, нельзя отпускать Суслова», – и торопливо бросил:

– Веди обоз, Иляшев.

– Начальница держит.

– Предупреди ее.

– Э, товарищ Саламатов, она тебя не слушает, как же меня слушать будет? Помучится – научится, – невозмутимо ответил Иляшев.

На реке глухо треснул лед. Удар прокатился над городом и замер в лесу. В парке послышался шум от падения снеговых шапок с деревьев. Иляшев утратил спокойствие, крикнул в темноту:

– Однако трогать пора. Тимох, зови начальницу!

Маленькая коренастая фигура остяка в малице, похожая на вставшего дыбом медвежонка, протопала в сени. Заскрипела лестница. Сверху кто-то крикнул:

– Готово?

– Да! – ответила Варя.

Суслов протянул руку Саламатову:

– До свидания.

– А вы разве не будете провожать?

– Нет. Я уже простился. – В голосе его против воли прозвучала печаль.

– Тогда до свидания, Иван Матвеевич.

Топот коня затих. В доме кричали:

– Одна не возвращайтесь, Варенька!

– Ни за что!

Варя вышла на крыльцо, веселым голосом спросила:

– Филипп Иванович, на какие нарты садиться?

Старик посмотрел на Саламатова, потом ответил:

– На лыжи вставать надо, груз большой, Варвара Михайловна.

Саламатов подошел к крыльцу.

– Лучше бы вы остались, Варя. Иляшев говорит, дорога будет тяжелая. Начинается оттепель.

– Оставьте, товарищ Саламатов. Какая оттепель в начале апреля? Ведь это север. Просто ему оленей жалко. Ну и пусть, я на лыжах пойду.

Лыжи она держала в руках. Сердито расцепила их, надела и закрепила. Какая-то девушка со вздохом сказала:

– Какая вы смелая, Варенька!

Саламатов сморщился, словно у него заныл зуб.

В темноте послышался гортанный выкрик Иляшева. Олени рванули нарты. Иляшев оказался рядом с Варей. Он протянул ей ремень от последней нарты. Варя едва успела ухватиться за ремень, нарта тронулась и вдруг исчезла в снежной пыли. Саламатов увидел испуганное лицо Вари, затем послышался протяжный, передающийся от человека к человеку крик:

– Ойе-эй, олешки бегут!

– Ойе-эй, дальняя дорога!

– Ойе-эй, счастливый путь!

– Ойе-эй, с прибылью вернуться!

Глава шестнадцатая

Спеши медленно!

Мудрость древних

1

Олений аргиш[31]31
  Аргиш – обоз.


[Закрыть] Иляшева растянулся на два километра. Взбираясь на перевалы, Филипп видел внизу последние нарты, мелькающие между красных сосен, слышал позванивающие колокольчики и опять уходил вперед, скатываясь с обрывистых гор, торопясь на север. Он никому не доверял свое право искать и находить меты, оставленные Нестеровым, определять место привалов и длину переходов.

Иногда он подолгу стоял, ожидая, чтобы обоз подтянулся, смотрел в долину, искал глазами белую шапку Вари. Варя все шла за последними нартами. Она так устала, что ей казалось, будто последней идти легче, а Филипп со злостью следил за ней и задерживал движение обоза.

Звери действительно ушли с обозной тропы. Слишком много железа везли олешки, очень резко пахло бензином от круглых продолговатых бочек, страшно гремели инструменты и части станков, двигателя, рентгеновского аппарата. Иляшев не понимал, зачем нужно везти в парму так много железа. Он считал, что в лесу нужны только ружье да капкан. Если для поиска, так они с Сусловым нашли все, что надо, а у них было всего две лопатки да кайло. Однако раз ему поручили, он все доставит на место, – только зачем идут с ними женщины?

Но из женщин он, собственно, выделял одну Варю. Даша шла с Лукомцевым, пусть за нее отвечает муж. Хотя старик и неодобрительно относился к тому, что приискатель целиком попал под влияние жены, – это все давно уже заметили, – все равно в важном деле похода, войны и труда мужчина отвечает за женщину, которую берет с собой на мужское дело. И он только похмыкивал, когда слышал разговоры Даши, обращенные к мужу.

Они проходили мимо тех рек, на которых Лукомцев еще не так давно искал золото, и приискатель не мог не похвалиться этим. Мужчины подшучивали над ним, над его преклонением перед маленькой девушкой, околдовавшей его и отнявшей у него бразды правления, и он, раздраженный этими усмешками, каждый раз пытался доказать свою самостоятельность. Но как ее докажешь, когда руки связаны желанием прижать к сердцу любимую, а глаза ничего не видят, кроме милых синих глаз, все время направленных на него. И Андрей мог лишь похвастать былыми подвигами; теперь-то о таких подвигах не могло быть и речи.

Не следил Иляшев и за Юлей Певцовой, которая держалась как опытный путешественник, да и по виду больше была похожа на озорного мальчишку. Ее толкала вперед убежденность в полной победе. Если Даше нужно было смотреть на Андрея для полного своего покоя, то Юля все бежала вперед, довольно умело выбирая лыжню, преодолевая подъемы и спуски, как будто торопилась первой прибежать на будущий прииск, в открытии которого ее слава будет сопряжена со славой таких мужественных людей, как Нестеров, Лукомцев или Головлев, не говоря уж о мудром старике Иляшеве, который вел их к победе. Юля теперь засматривалась на такие же видения и испытывала почти то же самое, что видел и испытывал Лукомцев, пока не женился на своей Даше.

Остальные путешественники были людьми привычными. Головлев, Евлахов и еще несколько мужчин шли следом за Иляшевым и по первому его слову прорубали тропу там, где лес мешал пройти олешкам и нартам с грузами. На этот раз обоз был тяжелее, тропу приходилось торить широкую, поэтому большую часть пути Иляшев вел его по льду рек и речек, где препятствовать могли лишь наледи да промоины. Вот почему старик так торопился добраться до места. Он понимал, что скоро придет самое тяжелое для обоза – оттепель. Снег перестанет держать ширококопытных олешков, утренний наст начнет резать им сухожилия, через воду грузы придется перетаскивать на себе. Между тем на второй день пути пришлось освободить одни нарты, потому что Варя натерла ногу.

На очередном увале Филипп остановился, выглядывая белую пыжиковую шапку начальницы. Она лежала неподвижно на своих нартах. Филипп крикнул остякам, чтобы ей сказали: пусть ходит понемногу, а то замерзнут ноги – придется раньше времени останавливать обоз.

Через полчаса его догнал Тимох.

– Сам говори, мы с ней разговаривать не умеем. Она смотрит на человека белыми глазами.

Филипп знал, что, когда человек глядит такими главами, будто они остановились, с ним трудно управиться. А женщина – начальник. Как ей прикажешь? Иляшев пропустил обоз и подождал последнюю нарту. Он постучал рукавицами одна о другую и сказал безразличным голосом:

– Однако мороз стоит, ходить надобится, замерзнешь.

– Мне тепло, – ответила Варя.

По лености в голосе, по нежеланию двигаться Иляшев понял, что женщина отдает последнее тепло. Через полчаса она начнет дрожать, удивится, почему ей стало так холодно, попросит остановиться и развести огонь, как будто согреться можно только огнем. В лесу надо согреваться ходьбой, некогда терять время. Последний день хорошей дороги видел Иляшев, – надо бежать до гор, перейти Дикую реку по льду, выбраться из долины к перевалу, там снега сметены ветром.

Размышляя об этом, Филипп бежал рядом с тропой, что пробили олешки, и поглядывал на Варю. Она думает, что все в жизни приспособлено только для того, чтобы ей было хорошо, и не понимает, что хорошо бывает только тогда, когда думаешь о других. Скажи ей, что надо торопиться, она рассердится. А как ей объяснить, что она держит обоз, что из-за нее лишний раз приваливают, а у Сергея Николаевича сухари вышли давно, патроны, наверно, тоже.

Филипп бежал рядом с Вариными нартами и думал о многом. Он не боялся начальников, но очень не любил женских разговоров, – разве ее убедишь, что так надо? Заметив, что нарты пошли под уклон, он незаметно ткнул вожака палкой в бок. Вожак, повинуясь знаку, бросился направо, нарты ударились о ствол сосны, опрокинулись. Филипп вскрикнул: «Ойе-эй!» – как будто испугался. Олешек рванулся, нарты выпрямились, постукивая о деревья, обоз исчез. Варя лежала в снегу, лыжи разбежались возле нее, уткнувшись носами в снег. Филипп кричал что-то, останавливая обоз, однако скрип полозьев слышался все слабее. Филипп с испуганным лицом помог Варе подняться. Сказал:

– Однако обоз убежал, в лесу зверь ходит, олешки боятся, догонять надо. Как твоя нога? – Все это он сказал испуганным голосом и единым духом, так что Варя рассмеялась.

– Ничего, ничего, Филипп, зверь не тронет, а обоз мы догоним.

– Вот и ладно, – обрадованно сказал старик и подал ей лыжи.

Она оглянулась, закрепила лыжи и побежала впереди Иляшева. Он покрикивал, однако никто не отвечал. Варя бежала по тропе, то убыстряя, то замедляя шаг, смотрела на деревья, на бесцветное, небо над ними, удивляясь тому, куда пропал его голубой блеск. Подумала о Сергее: вот так же он бежал здесь один. Как ему было тяжело! И ей казалось, что она делает все, чтобы походить на него, быть такой же смелой и решительной. От этих мыслей стало теплее, да и идти было легче, чем в первый день, и она с чувством приятного превосходства заметила удивление, с каким смотрел на нее Иляшев, когда они часа через два нагнали аргиш.

Ночевали в охотничьей избушке. Варя нашла на стене запись, оставленную Нестеровым. Ей приятно было чувствовать себя соучастницей подвига Сергея – иначе она теперь и не называла его путешествие. Да, она докажет Сергею, что может быть его помощницей даже в таком тяжелом деле!

Варя окончила геологический институт в тридцать девятом году. Она была уже в экспедициях – и коллектором и, позднее, геологом, вела самостоятельный поиск. Но всегда выходило как-то так, что рядом обязательно был Сергей, и он брал на себя самое тяжелое, а если Сергея не было, то находился какой-нибудь другой мужчина, который с удовольствием освобождал ее от неприятных и затруднительных обязанностей. Она знала это свое преимущество перед другими геологами, даже и перед женщинами, особенно теми, что были или старше ее, или самостоятельней, или, наконец, некрасивей, и не стеснялась пользоваться им, справедливо, по-своему, рассуждая, что мужчины и созданы для трудных и опасных дел.

Это не значит, что она отказывалась от каких-нибудь обязанностей или оплачивала свои привилегии каким-то нечестным способом, вовсе нет! Она и не замечала, как это получалось, все происходило помимо Вари, она только улыбчиво соглашалась, чтобы все было и оставалось таким же приятным и легким для нее. Она видела, что порою другие женщины косо смотрели на нее, но ведь то были неудачницы! Себя она по праву считала удачницей и знала, что может составить счастье тому человеку, которому отдаст свое сердце. Она даже знала, кто будет этим человеком – Сергей!

Когда Сергей был на войне, мужчины часто смотрели на нее жадными глазами, и она понимала, что затрагивает их мужское тщеславие. Но она не изменила Сергею ни помыслом, ни желанием. В минуты откровенности, когда тот же Палехов, пытавшийся ухаживать за нею, расспрашивал, что связывает ее с Нестеровым, она гордо отвечала:

– Нас связывает не только любовь. Я сделала его таким, каким вы его узнали. И он понимает, что ему без меня будет трудно жить.

– Значит, вы Пигмалион, а он Галатея? Вот уж никогда не подумал бы, что женщина может высечь статую из мрамора и оживить ее силой своей любви. Мне казалось, что на такие поступки способны только мужчины. Это они принадлежат к категории увлекающихся глупцов, которых ради пышности именуют творцами…

– А вы попробуйте представить, как это произошло, – объяснила она. – Пришел в институт тихий уральский паренек…

– Вы не щедры в своих оценках.

– Он не умел завязывать галстук, к любому слову прибавлял «однако» и говорил, как дьячок. Но он следовал каждому моему совету, и вот произошла перемена, которой вы свидетель. Я сделала его настоящим человеком и геологом…

– И, как всякий художник, любите свое творение?

Она обрывала этот разговор, потому что в нем было нечто обижающее ее. Но и сейчас она с удовольствием вспоминала, как отбивала все наскоки Палехова, Суслова и других, которым она так нравилась, – а она знала, что нравилась многим, – и умела нравиться. Сейчас, лежа с закрытыми глазами на широкой скамье, застланной меховым спальным мешком, дыша дымным воздухом и слыша утомленные голоса людей, она вспоминала эти разговоры, как будто стремилась укрепить при их помощи свое чувство любви. Реплики Палехова опять звучали перед ней, словно они носились в воздухе. Но у нее было оружие, перед которым были бессильны все слова Палехова: она любила Сергея. Ведь пошла же она в парму, чтобы чувствовать себя ближе к нему, чтобы понять то странное ощущение, которое гнало его все вперед и вперед, не давая остановиться, задуматься: а не сломает ли он голову на этом пути? Об этом, конечно, следовало подумать, так как Палехов принадлежит к породе мстительных людей и, уж наверно, не успокоится, если – ах, не надо об этом! – если Нестеров ничего не найдет…

Да, сама она была удачницей. Она понимала, что природа ее удач отлична от природы той удачи, которую ищет Нестеров. В этом она была ближе к Палехову, который всегда советовал выбирать менее опасные пути. Но где сказано, что человек должен обязательно идти напрямик через лес, если он знает, что существует обходный путь? Она уже не раз пыталась доказать Сергею, что его прямота и упорство не всегда являются достоинствами, но он пока что не слушал ее. Хорошо, как только они закончат это дело с алмазами, она перевоспитает его! Это была последняя мысль, с которой она и уснула, улыбаясь во сне своему умению проникнуть в грубый мир мужской души.