Текст книги "Волшебный камень"

2

Суслов жил в том же бараке, где и рабочие. Комнатушка его отделена было от общего помещения лишь тонкой дощатой переборкой. Жил он, сколько можно было заметить, скудно, если не бедно. Деревянный топчан с сенным матрасом, застланный суконным одеялом, на столе остатки завтрака, сахар и селедка на обрывках старых газет, хлеб, поломанный кусками, словно человек так торопился, что не успевал отдохнуть и как следует поесть.

Все было бедно вокруг – природа и жизнь, поселок и пища. Рудник начинался с шахты, к шахте пристроились бараки и служебные помещения, а дома еще только закладывались, да и строились они в сверхурочные часы самими горняками, потому что некому, кроме них, было заняться этим делом.

И все-таки кругом была полнокровная жизнь. Этого Варя не могла не заметить. И пусть было смешно читать на одиноком бараке дощечку с надписью «Улица Победы», или рассматривать транспарант из полотна с красными буквами «Привет знатному стахановцу Лукомцеву!», подвешенный к двум уродливым соснам, или видеть над шалашом из жердей и фанеры вывеску «Магазин райторга № 24» и знать, что никаких других двадцати трех магазинов здесь нет и долго не будет, – но эта была жизнь. И от этого сознания Варе почему-то стало вдруг грустно почти до слез.

Суслов пришел через час. Вошел веселый, шумливый, увидел Варю и сразу стих. Сел на койку, рассеянно взглянул на убранный стол, на подметенный пол, спросил:

– Что же произошло?

– Помоги мне вытащить его оттуда, – с горечью сказала она.

– Зачем?

– Там ничего нет. Ничего! А ему надо отдыхать, лечиться. Я не знаю, что ему надо, но ему нельзя больше там оставаться.

– Ты отчет написала?

– Да.

– Отправила?

– Да.

Он даже не спросил, что она написала в отчете. Он только посмотрел на нее долгим взглядом, в котором было осуждение, и сказал:

– Напрасно отправила.

– Почему?

– Потому что алмазы там есть.

– Ты с ума сошел вместе с Саламатовым и Сергеем!

Он молчал. Лицо его стало хмурым и неприятным. Варе хотелось бы увидеть теперь на этом лице улыбку, а не осуждение. Она сидела на табуретке, сложив руки на коленях, и ждала. Он спросил:

– Что же ты будешь делать?

– Я написала, чтобы меня отозвали в Москву, – упавшим голосом ответила она. Теперь ей стало стыдно, что она написала это заявление. Да и Суслов нахмурился еще больше, даже брови сошлись на переносице.

– Плохо. Все плохо. Все надо было сделать наоборот. Надо было поехать к нему снова. Надо было вести с собой людей, помочь ему. Все плохо.

– Нет! – с огорчением ответила она. – Пусть он вернется! Он должен вернуться!

– Он не вернется, – холодно сказал Суслов.

– А ты? – с затаенной надеждой спросила она.

– И я не вернусь, – сухо ответил он. – Война еще не кончилась, а мы на войне. Этому, кстати, меня научил Нестеров.

– Значит, я трус? Да?

– Не знаю, – ответил он. – Ты женщина, ты можешь уйти. С тебя не взыщут.

– Кто?

– Совесть. Работа.

– Что же мне делать?

– Я говорил с Саламатовым. Он считает, что тебе надо остаться здесь. Может быть, Сергей скоро закончит работу. Тогда подумаете.

– Саламатов сказал это?

– Да. А что?

– Но он же так враждебно относится ко мне… Он…

– Зато понимает, – перебил ее Суслов. – Оставайся на руднике, пока не придет ответ из Москвы или не появится Сергей. Работы у нас много. Прости, мне пора, Вот эту комнату и займешь.

– А ты?

– Я в конторе устроюсь. Все равно я здесь почти не бываю. Я теперь решил пробивать еще один разведочный штрек – отдыхать некогда. А через неделю будет готов дом.

Когда Суслов ушел, Варя впервые подумала о том, что он ни разу не поглядел на нее с той нежностью, с какой когда-то пытался утешать ее, успокаивать. Он стал чужой, безразличный, словно работа высушила сердце, таким холодным был его взгляд. А может быть, он стал старше, может быть, за такую работу следовало бы засчитывать время год за два или за три, как делают на фронте, где и месяц порой приравнивают к годам.

Она оседлала лошадь и поехала в Красногорск за вещами, зная, что останется здесь и будет ждать, не в силах даже представить, чего она дождется.

Через несколько дней, уже на руднике, Варя получила телеграмму Палехова с запросом, может ли она подтвердить свое мнение о прииске Сполох. И с ожесточенным отчаянием ответила: «Да».

3

Теперь отчет Вари жил особой, так сказать, официальной жизнью. Сказанное слово может ранить человека, но всегда есть надежда, что оно забудется, выветрится из памяти. Написанное же и пущенное в ход, оно обрастает мнениями и решениями, проходит через руки множества людей, зачастую равнодушных и не знающих сути дела.

И когда этот отчет попал в руки Палехова, человека завистливого и мстительного, тот увидел в нем средство унизить Нестерова и Саламатова за их пренебрежение к нему.

Достаточно было простой бухгалтерской справки, во что обошлась экспедиция, перечисления цифр, совершенно правдоподобных и даже правдивых, чтобы поведение Нестерова показалось незаконным.

Так слово «Сполох» снова ожило в механическом движении бумаг. Отчет Вари стал первым листом в папке с надписью «Дело о разведке месторождения “Сполох”», а папка эта становилась все грузнее и толще, подвигалась все дальше и дальше, пока не попала в руки Бушуева.

Генерал был очень занятой человек. Бумажка о закрытии разведки на Сполохе была одной из многих, которые ему надлежало проверить, обдумать, обсудить и подписать. Внешне это решение было составлено вполне благопристойно. Но в решении перечислялись все грехи Нестерова и не было ни слова о его работе. Среди множества сходных по смыслу высказываний было только одно особое мнение, но мнение это было подписано Саламатовым. И все это заставило бесконечно занятого человека задуматься над простым, казалось бы, делом.

Генерал вспомнил Нестерова, решительного и смелого человека, подумал о нем с удовольствием: «Хороший был офицер». Вспомнил убежденное лицо геолога, когда впервые возник вопрос об алмазах на реке Ниме. Таким же сильным и решительным знал генерал и Саламатова, и вот оказалось, что эти два интересующие его человека сошлись на крайнем мнении, противостоят множеству людей и не желают сдаваться, и ему постепенно стало казаться, что правота Нестерова и Саламатова, даже не подкрепленная бумагами, сильнее всех официальных мнений. Размышляя, генерал пришел к выводу, что комитет обязан так или иначе вмешаться в эту борьбу. В конце-то концов люди на месте могли не представлять себе всей важности той задачи, которую взял на себя Нестеров, там могла возникнуть борьба честолюбий, кого-то беспокоила боязнь «оказаться за флагом», а перед Бушуевым было большое поле обзора, и он видел не только весьма пока что скромные результаты работы Нестерова, но и то, что эта работа, при удаче, сулила в будущем… И генерал позвонил главному геологу, чтобы тот отправил на расследование «дела Нестерова» какого-нибудь знающего человека.

В тот же день Бушуеву сообщили, что в Красногорск выедет академик Холмогоров, который так решительно поддержал когда-то Нестерова.

Саламатов ничего не знал о наступлении, предпринятом Бушуевым. Он знал другое: из области снова ехала комиссия геологической разведки под предводительством Палехова, и должна была эта комиссия расследовать самовольные действия Нестерова. В такой форме была составлена предварительная бумага, в которой Саламатову сообщали о прибытии гостей.

В этой бумаге, похожей на протокол предварительного следствия и изобиловавшей чисто судебными выражениями, говорилось о том, как дорого стоила государству разведка Нестерова, указывалось, какое количество оборудования было завезено в тайгу и там оставлено, сколько стоили перевозки, продукты, инструменты. И Саламатов со свойственной ему решимостью запретил радисту сообщать Нестерову о надвигающейся грозе и приказал в случае прихода на радиостанцию Палехова гнать его к чертовой матери.

Свидетелей у Саламатова для защиты Сергея не было. Остяки откочевали в горы. А они могли бы сказать, что ничего не получали и не требовали за помощь Нестерову, что это была их дружеская услуга. Могла бы помочь Христина Лунина, но она находилась в верховьях, гнала лес на комбинат, на оружейные заводы, – не следовало ее беспокоить в такое время.

Но когда стал известен день прибытия комиссии, Саламатов позвонил в верховья по телефону, чтобы передавали там с попутными людьми: нужны Саламатову Филипп Иляшев и Христина Лунина. Если услышат они эту весть, пусть спешат в Красногорск с попутной водой, и пешком, и на лошадях, и на плотах – очень нужны ему эти люди.

В день приезда комиссии Саламатов позвонил на рудник Суслову, чтобы тот приехал встречать гостей. А сам заперся в кабинете, подбирая документы для комиссии и временами поглядывая на карту района, на белое пятно верховий Нима, где в эти дни трудился Нестеров, еще и не зная о надвигающейся опасности.

Отвернувшись от карты, Саламатов увидел через окно серый, похожий на призрак пароход, медленно подходивший к пристани. Хотя фашисты были уже давно отогнаны от Волги и наши войска переходили другие реки, преследуя их, пароходы все еще ходили по рекам, окрашенные военной шаровой краской.

Пароход пристал. Хлынула толпа, минуя пристанские мостики, растекаясь по городу. Саламатов сразу узнал группу трестовских работников, шедших с маленькими чемоданчиками к гостинице. Он вздохнул и хотел было уже отойти от окна, когда увидел какого-то старика, который с потешной быстротой пробирался по деревянным тротуарам, пытаясь обогнать геологов. В то же время он как-то неуверенно окликал и опрашивал всех встречных, мешая геологам, досадливо сбившимся в кучку, пока кто-то из встречных не указал старику прямо на то окно, за которым стоял Саламатов. Старик поблагодарил и свернул к горкому.

Было в старике что-то до того неофициальное, домашнее, что Саламатову показалось даже странным, что старик идет именно в горком. Такому бы сидеть в садочке при даче и нянчить внуков, а не бродить по далеким северным городам. Но старик уже вошел в подъезд, и Саламатов невольно сел за стол, ожидая, какого еще гостя занесло к нему этим непопутным ветром.

Помощница, вошедшая с докладом, выглядела перепуганной. Саламатов удивленно взглянул на нее: он сам выбирал работников и любил окружать себя людьми уравновешенными.

– Что с вами? – суховато спросил он.

– Там к вам один товарищ… Сам такой простой, старый, а документы показал, что он академик…

– Академик? – Он живо приказал: – Что же вы стоите? Просите его сюда!

Девушка метнулась к двери.

Он окликнул:

– Как его зовут?

– Холмогоров Петр Иванович!

– Откуда он?

– Из Москвы…

– Это я и сам понимаю, что он не с луны свалился! Какая у него специальность?

– А в документе написано только, что он действительный член Академии наук СССР…

– Проси!

Эта короткая перепалка вызвала усмешку и у самого Саламатова. Вот, значит, как! Нами уже и академики интересуются! Недаром хлеб едим в военную годину! Только по какому же делу может приехать в Красногорск академик? Впрочем, поразмышлять не удалось, дверь открылась, и на пороге показался тот самый домашнего вида старичок, который привлек внимание Саламатова, едва сойдя с парохода.

Академик прошел к столу, протянул Саламатову маленькую, сухонькую, но еще твердую руку, скороговоркой назвался и только после этого огляделся. Но оглядывался с живым интересом, даже отошел от стола, потрогал рукой огромные, шершавые на ощупь листья рододендрона, потом шагнул к витрине с образцами геологических богатств района, прочитал некоторые надписи, отстраняясь назад, как все дальнозоркие люди, повернулся к Саламатову, сказал:

– Красиво живете! – Помолчал, недовольно шевеля губами, будто сама по себе красивая жизнь Саламатова заслуживала полного неодобрения, вдруг спросил: – А где же алмазы?

Саламатов, следовавший за академиком в его путешествии по комнате, указал на копии кристаллов, найденных Нестеровым. Вопрос академика нечаянно пролил ясный свет. Старик еще ничего не сказал о своей миссии, а Саламатов уже благодарил в душе Бушуева. Пожалуй, этот придирчивый старик не спустит Палехову. Недаром же он приехал сам по себе, даже не сойдясь по дороге с областными геологами.

Старик опять недовольно пошевелил губами и словно бы нехотя промямлил:

– Я не об этих подделках говорю. Что тут у вас за история с закрытием Сполоха? Что это за геологи: Палехов, Меньшикова? Что, они не понимают, чем занят Нестеров? Да и вы хороши! В своем районе не можете навести порядок!

Последние слова прозвучали так странно, что Саламатов невольно улыбнулся. Но академик не пожелал принять его веселость, сухо сказал:

– Что, у меня только и дела, что разъезжать по отдаленным северным районам? Я еще вашему защитнику Бушуеву пропишу кое-какое лекарство! Пусть бы сам и ехал, если ему только и дела, что разбирать ваши споры с геологами…

– Петр Иванович! – умоляюще произнес Саламатов. Теперь он вспомнил, что среди книг, по которым пытался изучить непостижимую науку геологию, была и книга академика Холмогорова о нерудных ископаемых.

Неизвестно, что еще наговорил бы академик, но в дверь постучали. Снова вошла помощница Саламатова, робко посмотрела на академика и сказала то ли ему, то ли Саламатову, а вернее, в пространство:

– Там товарищ Палехов с комиссией из треста.

– А, просите, просите! – оживился вдруг академик.

В кабинет вошли три представителя из треста во главе с Палеховым, который выглядел очень веселым, гордым, а за ним Варя и Суслов. Варя держалась холодно и независимо. Суслов был скучен и безучастен, словно заранее знал, что ничего хорошего он не услышит.

Увидев вдруг старика, который еще на пароходе вызвал у них любопытство, члены комиссии переглянулись. Саламатов ждал.

Палехов, раздражаясь, как это бывает, когда человек не очень уверен в себе, громко сказал:

– Мы зашли, товарищ Саламатов, чтобы поставить тебя в известность о прекращении разведок на Ниме. Я могу сказать, сколько раз я радировал, чтобы Нестеров прекратил разведку… – Он порылся в записной книжке, которую вынул из нагрудного кармана и держал в руке. – Вот, вот. Да, восемь раз я радировал, а сегодня зашел на ваш радиоузел, чтобы проверить отправку, – и что же?

Он обвел всех победоносным взглядом, словно призывая ко вниманию.

– И что же? – спросил академик.

Палехов заикнулся, передернул плечами, сказал:

– Не пустили! Не пустили на радиостанцию! По распоряжению Саламатова.

– Это верно? – спросил Холмогоров, глядя на Саламатова.

– Верно! – ответил тот, опуская глаза.

– Да! Не пустили! – снова воскликнул Палехов.

– И правильно сделали! – отозвался Холмогоров. – Я бы тоже не пустил, чтобы не портили занятым людям нервы!

Палехов так и остался с открытым ртом. Остальные члены комиссии опять переглянулись и чуть-чуть отодвинулись от Палехова, словно желая этим сказать, что он сам по себе, а они сами по себе. Варя нервно мяла в пальцах кончики косынки. Только Суслов вдруг оживился. Он улыбался насмешливо, откровенно, глядя то на старика, то на Палехова.

– Позвольте! – вдруг взвизгнул фальцетом Палехов. – А по какому праву вы участвуете в этой беседе? Кто вы такой?

Старик внезапно усмехнулся, потом церемонно встал, поклонился в сторону Меньшиковой, сказал:

– Вы правы, товарищ Палехов! Я даже не представился! Но вы сами виноваты в этом, слишком уж напористо нападаете на отсутствующего Нестерова. Я Холмогоров, из комитета. И приехал как раз по этому делу. Эти товарищи тоже члены комиссии? – спросил он, указывая кивком головы на Суслова и Меньшикову и делая вид, что не замечает, как бледнеет и краснеет Палехов.

– Нет, это наш геолог Суслов, – вмешался Саламатов, видя, что Палехов совсем онемел от неожиданности. – Тот самый, что открыл вольфрамовый рудник. А это старший геолог Меньшикова…

– Та-ак, – протянул Холмогоров. – Это вы, товарищ Меньшикова, давали заключение, что прииск надо закрыть?

– Я! – резко ответила Варя.

– И стоите на той же точке зрения?

– Да! – так же резко сказала она.

– Та-ак, – снова протянул Холмогоров.

Палехов оживился несколько, выпалил:

– Мнение авторитетной комиссии, товарищ Холмогоров!

– А вы, товарищ Суслов, согласны с предыдущими ораторами? – любезно спросил Холмогоров.

– Нет! – совсем весело и откровенно сказал Суслов. – Не согласен и не соглашусь. И если Нестерову запретят искать алмазы на Ниме, я возьму отпуск и сам поеду туда на свой страх и риск. Я, товарищ Холмогоров, за последнее время научился искать.

– Хорошо, очень хорошо, – все более оживляясь, сказал академик. – Ну а эти товарищи, они как?

– А они разучились, товарищ Холмогоров, – насмешливо ответил Суслов. – Они на зимние квартиры торопятся…

Варя сидела бледная, покусывая губы. Холмогоров снова обратился к ней:

– Ведь вы же там были, товарищ Меньшикова? Вы их видели, эти алмазы?

– Да, но месторождение не может иметь промышленного значения, товарищ Холмогоров! – сухо ответила Варя.

– Это мнение всей комиссии! – громче, чем следовало бы, воскликнул Палехов.

Два других члена комиссии молча мотнули головами и снова выпрямились.

– Ну что же, – добродушно сказал Холмогоров. – Выходит, что за продолжение работ нас тут трое, а против четверо. Придется нам подумать и разобрать это дело. Давайте уж расширим вашу комиссию хоть до нынешнего состава, поскольку Нестерова мы вызвать не можем. И позвольте мне назначить себя председателем, раз я для этого сюда и приехал. Соберемся вечером снова, вы приготовьте ваши возражения, мы подготовим свои. Особенно важно услышать ваше мнение, товарищ Меньшикова: вы были на прииске последней…

– Я свое мнение изложила дважды, – сказала Варя. – А то обстоятельство, что Нестеров больной, израненный человек и что ему не место в лесу, вряд ли будет принято вами во внимание. Поэтому мое присутствие не обязательно.

Палехов смотрел на нее испуганными глазами, словно умоляя сдержаться и не сердить начальство. Но она молча кивнула остающимся и вышла из комнаты.

За ней поднялись и другие. Последним вышел Палехов. Саламатов заметил его испуганный взгляд, брошенный на въедливого старика.

Холмогоров долго молчал, словно сравнивал про себя новых людей, которых только что увидел. Потом сказал:

– Хорошая девушка, су-урьезная! – Он весело и с удовольствием протянул это слово.

– Она – невеста Нестерова, – пояснил Саламатов.

– А Суслов? Что он такое? – спросил Холмогоров.

– Ученик Нестерова, – сказал Саламатов. – Одно время у них тут ревности были, нелады… Но удалось приставить парня к делу…

– И как?

– Вы же видели!

Он с удовольствием подумал о том, как легко разговаривать с этим неожиданно свалившимся ему на голову академиком. Да, видно, знания приходят не просто! Сначала казалось, что перед Саламатовым этакий вздорный старичонка, которому ни до кого, кроме как до своей особы, и дела нет, а на поверку получается, что человек этот во многом разбирается куда лучше Саламатова, хотя никогда не бывал в Красногорске и вряд ли ему тут нравится быть.

А Холмогоров опять пожевал губами, потом лицо его расплылось в улыбке, будто он решил не обращать внимания на свои неприятные мысли, сказал облегченно:

– Хорошо, хорошо! – И в тоне его звучало такое довольство, словно он не желал ничего лучшего, как отзываться обо всех людях любовно и с уважением. Но тут же перебил себя, сердито добавил: – А этот ваш Палехов, извините, сущее дерьмо! И вы тоже хороши! Знаете человека, а не могли укоротить его на голову! Неужели для вас страшнее кошки зверя нет? Не верю!

Это «не верю!» он сказал так, будто Саламатов долго и тщетно пытался обманывать его, а он так и не поддался на обман. Саламатов невольно засмеялся. Но Холмогоров строго спросил:

– Так что же, Нестеров так и бьется один?

– Ну что вы, Петр Иванович! У него там забойщики, коллектор, погонщики оленей. Нет, у него на прииске людно. Но как раз это и беспокоит Палехова! Надо же как-то отвечать за разведки! Вот он и взваливает всю ответственность на Нестерова…

– А вы ему это и позволили сделать! – сердито сказал Холмогоров.

– Но я сделал все, что было в моих силах! – с неудовольствием заметил Саламатов.

– Ну ладно, ладно, не будем раньше времени грехи считать! – согласился Холмогоров и задумчиво добавил: – Ну что бы этому Нестерову нас хоть немного порадовать!

Саламатов промолчал. Ему и самому хотелось радости от Нестерова. Но об этом трудно было говорить. Он словно бы боялся загадывать раньше времени, чтобы не спугнуть будущее. Но он понял: Холмогорову тоже нелегко защищать Нестерова, хотя старик и старается держаться спокойно.

А старик потянулся легонько, зевнул и вдруг сказал:

– Вы бы хоть чаем меня угостили, что ли! Знаете, ведь время военное, на пароходе в ресторане разносолов нет! – И так это жалобно прозвучало в его устах, что Саламатов совсем развеселился, вскочил, потащил именитого гостя к себе, хотя и у него по случаю войны особых разносолов давно уже не бывало…

…Вечером, перед тем как идти на заседание с приезжей комиссией, Саламатов вышел к реке. Далеко вверху рокотал мотор катера. Саламатов с грустью смотрел на реку и думал о том, как нужна сейчас Христина. За все лето она ни разу не выходила в низа, не звонила из Велса – последнего лесопункта, куда дотянули телефон. Должно быть, тяжело пришлось ей после разлуки с Сергеем, о которой рассказали секретарю погонщики, желая досадить начальнице. Но сама Христина не появлялась: она ничего не ответила даже на письмо Саламатова, которое он переслал ей вместе с извещением института о приеме ее и о вызове на учебу. А вот теперь бы и поговорить с ней…

Начало темнеть. Катер пришвартовался к берегу. Слышны были последние слова команды. Саламатов подождал еще несколько минут, но никто не поднимался от воды. Он пошел к райкому.

Уже входя в здание, он услышал торопливый окрик:

– Товарищ Саламатов! Товарищ Саламатов!

Христина бежала по деревянным мосткам, догоняя его.

– Все-таки выбралась! – с удовольствием сказал Саламатов. – Ну и ждал же я тебя!

– Что случилось, товарищ Саламатов? Я ведь рассчитала, что начало занятий дней через десять. У меня еще осталось кубометров пятьсот болванки несплавленной.

– Не то, не то, Христина…

– Что же? – нетерпеливо спросила она.

– Комиссия тут приехала, собираются засудить Нестерова. А ты ведь там была, алмазы эти видела…

– А… товарищ Меньшикова?

– Она ушла. Совсем. Не верит ему.

– Как же так? А люди?

– Несколько человек там осталось… Ты представляешь, как он себя там чувствует, когда от него все отступились? О комиссии я ему и не радировал. Да и станция его перестала работать… Последняя радиограмма состояла из обрывков, в которых никто не смог разобраться. Шла речь о каких-то новых породах, а что это значит и к чему относится, понять не можем.

Испуганно глядя на него, Христина замахала руками:

– И не надо его тревожить!

– От комиссии-то мы отобьемся, только тебе придется тоже свои показания написать. Ну а уж потом учиться поедешь…

Христина вдруг сказала:

– Я не поеду!

– Что? Что?

– Соберу комсомольцев из средней школы. И поведу их на прииск. Ведь это же ненадолго! Правда?

Он ударил кулаком по ладони, вскрикнул:

– Правильно! Поговори с ними сегодня же, а вечером заходи в райком, попозже. Кстати, я тебя с академиком познакомлю. Увезешь от него весточку Нестерову.

– Академик? – весело изумилась она. – Сюда приехал? Как же это он осмелился? Ведь он древний старик, наверно?

– Постой, постой, – вдруг с сомнением сказал Саламатов. – А как же с твоим учением?

– Ах, Игнатий Петрович, все надо делать в свое время! Ну, поеду в будущем году! Там же человеку плохо!

И, уже скрываясь в сумерках, спросила:

– А в чем этот академик ходит? В мантии? В колпачке?

– В мантии, в мантии! – без улыбки ответил Саламатов и быстро вошел в здание. Он словно бы несколько завидовал Нестерову. Вон сколько защитников нашлось у него. И надо было вызвать радиста, взять у него копии сообщений Нестерова. Бой будет жестокий, тут на одну мудрость академика надеяться нельзя…