Текст книги "Магия Неведомого"

– А почему все же у вас так мало слуг? – спросил он, чтобы выиграть время и понять, что может издавать такие звуки.

– Мы живем одиноко, как ты заметил. Но видишь ли, рыцарь, я бы и не хотела жить иначе, – отозвалась хозяйка.

И по мере того как она произносила эти слова, лицо ее менялось. Нос заострился, глаза стали жесткими и холодными, как острия копий, губы только что сложенные в странноватую, но все же дружелюбную усмешку приобрели страшное подобие плотоядной пасти хищника, и даже белесые волосы превратились вдруг едва ли не в старушечьи патлы или космы зверя, изготовившегося к нападению.

Оле-Лех вскочил, нащупывая на поясе меч. Тяжеленный стул, который и сдвинуть было трудно, отлетел назад, задев Тальду, который тоже, не опасаясь уже показаться неучтивым, выдергивал свой меч с характерным звуком и коротко выхватывал кинжал.

– А это – мои братья, – почти закричала хозяйка замка, и голос ее тоже сделался вдруг грубым и необыкновенно сильным, от такого голоса хотелось присесть и зажать уши. В нем было что-то… колдовское, что-то невозможное для обычного смертного.

Но Оле-Лех не был обычным смертным, он лишь моргнул и остался собой – сильным бойцом, твердым солдатом, верным рубакой, каких и воспитывал Орден, которому он себя посвятил.

А на границе света от свечей и пламени камина вдруг зашевелились тени, и из двери, которую Оле-Лех не заметил, появилось… Появилось нечто… Рыцарь даже не знал, что такие существа бывают в этом мире.

По форме это было что-то среднее между огромным человеком и еще более огромным… тараканом. У него была страшная своей чуждостью голова с чудовищными жвалами, с которых капала какая-то сине-фиолетовая слизь, человеческие руки у него выходили только из того, что казалось плечами, а ниже, в разрезах странного кафтана, высовывались какие-то клешни, и они рядом уменьшающихся конечностей уходили вниз, к бедрам этого существа. Зато ноги у чудовища были почти нормальные, человечьи, они были даже затянуты в щегольские кюлоты с чулками и заканчивались большими башмаками с кокетливыми золочеными пряжками.

В левой руке чудовище тащило изрядных размеров дубину, которой можно было, наверное, забивать сваи. Но в лапах этого человеко-таракана она выглядела едва ли не зубочисткой.

– Я тебе солгала, рыцарь, – завизжала хозяйка, сама почему-то срывая платье на груди и животе, под которым оказались вдруг… да, такие же, как у вошедшего чудища, клешни, только чуть более мелкие и светлые. – У нас нет слуги, даже старого. Мы его съели, рыцарь, как собираемся съесть и тебя с твоим черным слугой!

Чудище что-то прорычало, совершенно нечленораздельное, и хозяйка залилась хохотом, в котором уже не было ничего человеческого, даже веселого, как обычно смеялись другие известные Оле-Леху существа. Это было рычание, смешанное с визгом, от него в углах зала прозвучало эхо, будто прямо тут из ниоткуда появилась стая бешеных волков.

– Он говорит, твоего возницу мы съедим не сразу, пусть пока послужит нам. Знаешь ли, поблизости крестьян осталось немного, вот мы и используем твою карету, чтобы привозить их сюда. Но тебя это уже не касается, потому что ты умрешь первым… А вот и мой второй брат – можешь на него полюбоваться.

И из какой-то другой двери в зал ввалилось другое такое же чудовище, вот только чуть поменьше, и, пожалуй, в верхней части торса у него было чуть больше человеческого – почти нормальные плечи, шея и голова, только грубые, как у тролля… Если не бояться обидеть тролля таким сравнением, разумеется. Хозяйка продолжала почти выть на весь зал:

– Он любит мясо сырым, говорит, в нем больше вкуса. Зато умеет варить кровяную брагу. – Женщина снова рассмеялась, хотя лучше бы этого не делала. – Она стоит в тех глиняных кувшинах, на которые ты обратил внимание… Эх, дурень ты, рыцарь, за это и поплатишься теперь!

И она отошла в сторону, жестом приказав братьям – если это действительно были ее братья – расправиться с гостями.

Огромный человеко-таракан вдруг неуловимо быстро ударил своей дубиной, рыцарь поднырнул под этот слишком высокий мах и ответил мечом. Но чудовище только подставило руку… И оказалось, что даже его почти человеческие руки были покрыты твердым хитином, пробить который обычным клинком было невозможно. Тогда Оле-Лех, словно и не был занят тем, что уворачивался от второго удара, отчетливо представил себе, как этой вот обратной стороной твердой, как панцирь, хитиновой кожи этот зверь царапает каменные стены, когда идет по слишком узким для него переходам замка… Этот-то звук они и услышали, к нему-то и прислушивалась хозяйка, когда Оле-Лех не мог понять, что это такое.

Тальда тем временем скрестил клинки со вторым… гм… братом хозяйки, у которого, судя по звону, был отлично кованный двуручный меч, но он им орудовал, словно бы это была тренировочная шпага с весом тростинки. В таком темпе Тальда, несмотря на постоянные тренировки, мог продержаться считаные минуты, потом с ним можно будет делать что угодно. Почему-то в том, что эти чудовища могут драться, почти не уставая, Оле-Лех не сомневался, слишком они были уверены в себе.

– Тальда, уходим! – прокричал Оле-Лех, выбрав момент, чтобы не сбить дыхание.

И увернулся от очередного удара, да так ловко, что дубина противника задела край стола. Столешница, твердая, как железо, в руку человека толщиной, треснула, посуда от удара подпрыгнула и разлетелась в стороны.

– Не порти мебель, – прокричала хозяйка замка, хотя теперь в ее голосе было что-то от обычной женской заботы о чистоте ее обиталища. – И вообще, долго вы с ними возитесь… Нужно было настоять, чтобы они сняли мечи. – Она снова залилась своим визгливым хохотом. – Но они показались такими красавчиками, я думала, как аппетитно они будут смотреться на блюде под соусом…

Блюдо было приготовлено для нас, подумал рыцарь, значит, они догадались, что нас ведут к ним… для ужина. Егерь, решил он, а скорее всего, еще и тавернщик, чтобы не попасть этим… Титуфам на стол, прислуживают, приводя к ним путников. Ну если удастся выбраться отсюда, посмотрим, какого вида у них потроха, может, и они – нелюди, может, и они – той же породы, только помельче, потому и похожи на обычных людей?

Тальда уже добежал до выхода из зала. Оглянулся, едва отбиваясь от наседающего на него младшего брата хозяйки. Чтобы Оле-Лех тоже мог удрать, ему нужно было немного оттеснить противника, но у него не получалось. Рыцарь рванулся в сторону, и, когда человеко-таракан начал поворачиваться, опасаясь какой-нибудь каверзы от рыцаря, оказавшегося все же для него слишком умелым бойцом, он налетел на младшего брата и рубанул его по шее… Но оказалось, что и голова меньшего человека-таракана была сделана из какого-то совсем нечеловеческого материала, меч зазвенел, в разрыве кожи чудовища показалась слизь голубого цвета. Конечно, раной эта царапина считаться не могла, но все же младший брат чуть отступил, рыцарь втиснулся в коридор, ведущий на крыльцо, перед которым должна была стоять их карета…

Они припустили с Тальдой вперед, не оборачиваясь, хотя в сознании Оле-Леха билась одна мысль – а зачем, собственно? Братья Титуф закрыли ворота замка, что можно поделать, если выхода из этого каменного мешка нет? Но они все же бежали, смутно на что-то рассчитывая.

Хозяйка замка орала уже что-то непонятное на неизвестном Оле-Леху языке. Пожалуй, сейчас она визжала так же, как разговаривал и старший человеко-таракан, только чуть более высоким голосом.

Двери были заперты всего лишь на один засов, Тальда отбросил его, створки медленно раскрылись. Карета стояла, франкенштейн сидел на своих козлах, нахохлившись, его, как и прежде, поливал дождь, сыпавшийся с темного неба. Тальда вдруг заорал:

– В карету, сахиб, он говорит, чтобы мы плотнее закрыли ее дверцы!

– Разве это поможет? – удивился рыцарь. – Старший и более толстое дерево ломает дубиной, словно гнилушку… – Но все же побежал за оруженосцем, ощущая всем телом, как за ними неспешно, но неостановимо топают чудовища-тараканы.

Тальда, а за ним Оле-Лех вывалились на крыльцо, забыв плащи на креслах в прихожей. Но возвращаться за ними ни рыцарь, ни тем более его оруженосец не собирались. Тальда каким-то кошачьим движением подскочил к карете и сразу же запрыгнул в нее, рыцарь даже не успел заметить, как и когда он успел открыть дверцу экипажа. Он втиснулся следом за слугой и тогда, еще не поместившись в узком пространстве как следует, услышал, что возница хлопает бичом. Да так, что от этих хлопков можно было оглохнуть, и звук колес сорвавшейся с места кареты был иным, чем они привыкли слышать… Дверцу все же удалось захлопнуть, и сразу же Оле-Лех повернулся назад, чтобы в окошко увидеть, что происходит у него за спиной.

Несмотря на тьму, едва разгоняемую факелом, который теперь, как и с самого начала, держала над собой женщина, он увидел… Оба брата хозяйки двигались к карете, которая совершала бешеный разворот, едва не задев младшего, чуть более быстрого из братьев. Полуобнаженная женщина, со своими грудями и клешнями, торчащими под ее слишком светлыми плечами, с развевающимися волосами, что-то кричала, а старший из братьев-чудовищ примеривался, кажется, бросить свою дубину так, чтобы поломать коням ноги или сбить хотя бы одно из колес кареты… Все безнадежно, подумалось Оле-Леху, их бегство невозможно.

Но возница лучше знал, что делает. Он развернул карету едва не на одном месте, потому что двор замка был все же мал и потому что значительная его часть теперь была опасна из-за чудовищ, которые собирались, как бывало, наверное, у них не один десяток раз, разбить экипаж того, кто к ним заглянул ненастной ночью, а затем вдруг сорвал ее в такую бешеную скачку, что стало ясно – он вознамерился разбить карету о стену или о ворота, которые по прочности от каменных стен в полтора туаза толщиной мало чем отличались…

Но он нахлестывал коней, и даже умудрился еще несколько раз хлопнуть бичом в воздухе, хотя для этого требовалось куда больше времени, чем проскакать на этой безумной скорости короткое расстояние до ворот, он даже зачем-то треснул изо всех сил рукоятью кнута по стенке кареты… А затем случилось что-то непонятное!

Карета, это в общем-то хрупкое сооружение из тоненьких досточек и выделанной кожи, это едва ли не невесомая машина, состоящая из колес, поворотного шарнира, рессор и простой рамы, в которую запрягались четыре лошади… Так вот эта карета ударилась о ворота – с таким звуком, от которого застонали стены замка и его подземелья, словно разом вспомнили все грехи, которые накопили его обитатели! И карета с четырьмя черными лошадьми впереди, словно бы простой лист бумаги… проломила ворота! А затем…

Оле-Лех в этот момент смотрел в окно, как завороженный, не в силах отвести взгляд, и он увидел, что через тьму, через этот ужасный и широкий, заполненный водой ров карета полетела по воздуху, будто бы ее перенес порыв ветра! И полет этот показался ему еще более невозможным, волшебным, небывалым, чем даже пробитые конями и каретой ворота замка… Он длился, и длился, и длился…

И наконец-то колеса с ужасным треском ударились о землю, но… По другую сторону рва, окружающего замок. Потом карета стала скрипеть, на миг рыцарю показалось, что она вот-вот развалится, но она и это выдержала. Она как-то дико качнулась, едва не задев своим бортом мокрую траву и камни сбоку от дороги, потом повалилась в другую сторону, потом, все еще раскачиваясь, побилась о что-то, о чем рыцарь не имел ни малейшего представления, и наконец, выровнявшись, покатила по лесной дороге, откуда они и прибыли сюда, к замку чудовищ.

А Тальда, никогда не теряющий присутствия духа, – кроме одного раза, поправил себя Оле-Лех, когда послышались шаги чудовищ по темным коридорам этого замка Титуф, – его верный оруженосец вытер пот со лба и дрожащими, серыми, как льняное полотно, губами едва слышно произнес:

– Расскажешь кому-нибудь, и не поверят ведь… Лучше и не рассказывать, сахиб, или как ты думаешь?

3

Напряжение понемногу спадало, оказалось, что и Оле-Лех, хорошо тренированный и заслуженный рыцарь Ордена, был мокрым от пота. А Тальда-то вообще так запыхался, будто в полном доспехе пробежал миль пять, не меньше. И глаза у него еще долго были обиженно-жалкими, он испугался по-настоящему, как редкому орку случается испугаться хотя бы раз в жизни. Рыцарь даже прикрикнул на него:

– Ну ты чего? Ты же, наверное, франкенштейна нашего слышал, и он тебе что-то нашептывал, чего так сдрейфил? Вот я – ничего не понимал, и то… – Что он, собственно, хотел добавить, Оле-Лех и сам не знал. Лишь потом для верности спросил: – Ты цел хоть?

– Цел, сахиб. Вот только… Да, напугался. А возницу я почти не слышал, пока мы в замке были, лишь когда наружу выпали, стало понятно, что он один знает, как нас спасти. И заранее все знал, лишь рассчитывал…

– На что рассчитывал?

– Он надеялся, может, мы все же с этими-то справимся, и тогда его кони свежатины поедят, они у него голодны, он целый день об том твердит.

– Да, справишься с такими… К тому же у них было преимущество неожиданности. – Оле-Лех попытался еще разок припомнить, что с ними только что происходило. – Когда этот старший брат в зал ввалился, у меня, кажется, и сердце дрогнуло.

– А по тебе, господин, я бы такого не сказал… – Тальда вдруг обмяк весь, словно тесто в квашне. Спросил шепотом: – Что это было?

– Откуда мне знать? Нужно со знающими людьми потолковать, если возникнет такая охота. А вообще, полагаю, это были метаморфы. Сущности такие, людоеды, разумеется, и принимают вид того, кого поедают.

– Так они что же, тараканами питаются, когда к ним… путники какие-нибудь не забредают? Чего они так выглядели?

– Не знаю, сказал же… Может, и тараканами. Но думаю, что крестьян они окрестных поели, видишь, какие тут пустынные места. Да и сестрица их, кажется, в том призналась ненароком.

Они помолчали, с удовольствием прислушиваясь к мерному перестуку колес, уносящих их от страшного замка. Тальда сел прямее, он приходил в себя.

– А с тавернщиком этим, и особенно с егерем, потолковать следует… по-нашенски. Чтобы впредь не думал с рыцарями Ордена такие штуки учинять. И с оруженосцами орденскими тоже… не смели.

– Мы как раз туда и едем. – Рыцарь уже раздумывал о том, что теперь им следует делать. – Только ты не сразу на них наваливайся, давай хотя бы поужинаем, прежде чем их в ножи возьмем.

Егеря они догнали, когда уже подъезжали к таверне, которая проблескивала мирным светом через ветви деревьев. Он шагал по дороге, довольный собой, а может, и тем, что теперь господа из замка не скоро выйдут на охоту, чтобы его сожрать или кого-нибудь из его близких. Расслышав, что его догоняет карета, он отошел к кустам, но даже прятаться не стал. Так и застыл столбом с факелом в руке, должно быть, не поверил своим глазам.

Оле-Лех отлично увидел его с этим факелом, высунулся в окошко, не обращая внимания на дождь, который под деревьями стал все же немного тише, закричал:

– Эй, егерь, заскакивай на запятки, до корчмы вместе доедем.

Тальда одобрил это маневр кивком. Егерь пропустил мимо карету, потом, ободренный спокойным голосом рыцаря, припустил и прыгнул на запятки. Они доехали до таверны. Когда въехали во двор, окруженный частоколом, егерь даже соскочил и открыл дверцу кареты со стороны Оле-Леха. Склонился, но тут же выпрямился и спросил:

– А я-то думал, господчик бла-ародный, што вы-то тамочки в разговоры всякие ударились. И што теперича вас-то ждать не нужно.

– Разговор не получился, – резковато отозвался рыцарь.

Поправил меч на поясе, смахнул с волос дождь, который тут, на относительно открытом месте, полил гуще.

Возница стал спускаться с козел, одергивая свой плотный балахон. Рыцарь сказал ему:

– Ты не очень-то тут располагайся, может, мы скоро опять тронемся.

Франкенштейн даже не повернул голову и стал все же охаживать коней, позыркав глазами, которые, должно быть, видели все и в темноте, как при белом дне, чтобы отыскать конюшню. Разговаривать с ним было бесполезно. Тальда и не думал подойти к коням, он лишь разглядывал вывеску таверны, и двери, и окошки, за которыми как-то медленно, чрезмерно мирно разливался свет небольших, внутренних факелов или больших лучин.

– Чего ворота не закрыты? – спросил он. – Раньше-то были заперты…

– Меня, должно, поджидали, – ответил егерь и невпопад поклонился еще разок. – Меня-то, значица, ждали, хочут узнать, каково все было-то.

– Ладно, – сказал рыцарь, – пошли, егерь, поедим да об ночлеге договоримся. Тебя тоже за твою заботу угощу.

– Ох, и угости, господчик, и расскажи, как в замке ентом вышло?

Не трус, решил рыцарь, не боится, что я его сразу за… услугу предательскую казнить стану. А пуще всего, кажется, любопытство его дразнит. Хочет он, хочет узнать, как все прошло, и почему мы живы, и что с этими… уродами замковыми произошло.

Они вошли в зал, тут было уже пусто. Подчиняясь незаметному ни для рыцаря, ни для Тальды взгляду егеря, тавернщик в рубахе, под которой топорщилась шерсть, принялся выставлять на столе кувшины местного кисловатого пива, кувшин поменьше с вином, хлеб и большую миску не слишком аппетитно приготовленного мяса. И что это за мясо такое, с внезапной злостью подумал Оле-Лех, может, собачатина?

Устраиваясь за столом, он потребовал себе сначала умывальную миску, чтобы обмакнуть руки, и лишь потом спросил, что за жаркое им подали.

– Тык, это… это ж вепрь, – пробасил тавернщик, кивнув на егеря. – Он и принес, незадолго как стемнело, и потому теперь гуляет тута, не иначе, считает, я ему еще должен буду.

– И будешь, – азартно выкрикнул егерь. Он сидел за другим, соседним столом и ждал, по крестьянской привычке к терпеливости, когда господа насытятся, чтобы все же порасспрашивать их. – Мне энтот вепрь трудово дался, я его и ножом рубил, и дрекольем… Не-э, сначала все ж дрекольем, лишь после ножом.

И умолк вдруг, потому что Тальда так спокойно и трезво посмотрел на него, что больше он ни слова не произнес. Может, стал соображать получше и что-то вроде понимания забрезжило у него в сознании?

Насытившись, Оле-Лех откинулся на стенку, у которой стояла лавка, лениво поковырял ножом в зубах, все ж вепрятина, если тавернщик не соврал, была жилистой и плотной, жевать ее оказалось непросто. Лениво спросил:

– Семья-то есть у тебя, хозяин?

– Нетути никого, бла-ародный. Един, как перст, даже трудноватенько приходится… Думал я бабу завести, штоб на кухне кухарила, да оне все бестолковы. Вот и живу, как самому ндравица.

– А что же у тебя более никого нет из гостей? Когда мы в первый раз подъехали, у тебя шум стоял. Я даже решил, что тут немало народу собралось.

– То плотовики были, оне с лесорубами плоты туточки собирают, штоб вниз по реке, значит, плавить, – вмешался егерь. – Господчикам нашим-то с того главный прибыток идет, и сами плотогоны с рубаками монету имают…

– Разошлись уже, – буркнул волосатый хозяин заведения, – че им рассиживаться? Да и в непогоду немногие тока заходют, вишь ли, господчик, мы на отшибе стоим.

– Чтобы путников в замок провожать, не иначе? – спросил рыцарь, все так же с ленцой и ледяным спокойствием.

– А чего там было-то? – спросил егерь и даже подался вперед.

Тальда вскочил, у него уже сверкал в кулаке кинжал. Тавернщик все сообразил и кинулся назад, но не убегая, а чтобы выдернуть откуда-то из-под высокого стола, на котором стояли кувшины, кружки и стопа деревянных тарелок, видавшую виды дубинку, но не успел, конечно. Оле-Лех одним невероятным прыжком настиг его и рубанул мечом, который словно бы сам оказался у него в руках. Чудовищная рана пересекла всю спину тавернщика, от плеча почти до бедра. Небеленое полотно его рубахи окрасилось кровью, но он был все же здоровый очень, еще стоял, вытянув руку к дубине, которую так и не успел достать для удара или хотя бы для отмашки.

Егерь что-то невнятное замычал и попробовал добежать до дверей. Но удача была не на его стороне. Он споткнулся о какой-то табурет, который не увидел в полутьме, и растянулся на полу. Подняться уже не сумел, Тальда, прижав его коленом, наносил удар за ударом. Кровь егеря брызнула ему на лицо, залила грудь. При этом темнокожий орк что-то рычал, Оле-Лех прислушался.

– Будешь, пес поганый, людей предавать, будешь теперь знать…

Испуг перед метаморфами еще не до конца прошел у него, он мстил и за этот свой страх.

– Все, – приказал ему рыцарь, которому была неприятна эта почти истерика в своем оруженосце, – все, я сказал.

Тальда поднялся, потом наклонился и вытер кинжал о плащ егеря, не удержался и еще пнул мертвое тело сапогом.

– Ты вот что, Тальда, – продолжал распоряжаться рыцарь, – принеси воды, умойся и мне дай рожу сполоснуть.

Он умолк, чувствуя на себе чей-то прямой и тугой, как тетива хорошего лука, взгляд. Медленно, чтобы не пропустить возможную атаку, повернулся, но в дверях стоял их возница. Он смотрел на зал таверны с заметным интересом, и… с одобрением он смотрел.

Кивнул и, больше не обращая внимания ни на Оле-Леха, ни на Тальду, вошел, легко подкинул себе на плечо егеря, а потом захватил за ногу тавернщика и поволок их к выходу. За телом волосатого хозяина заведения оставалась кровавая дорожка, кровь же егеря капала франкенштейну на плащ. Рыцарь повернулся к оруженосцу:

– Чего это он?

– Сказал, что мы правильно решили его коней подкормить. В самый раз будет.

– Он что же, решил человечиной их кормить?

– А они, наверное, человечину пуще всего и любят, – отозвался Тальда, еще разок осмотрелся и пошел искать лохань воды на кухне.

Оле-Лех его подождал, почему-то разглядывая кровавую дорожку, которая осталась от тела зарубленного им тавернщика. И вдруг откуда-то издалека, может из кладовой, донесся крик Тальды:

– Господин, тут такое изобилие окороков всяких, и сухой рыбы, и муки… Да, еще вино есть, много вина. – Потом ненадолго повисло молчание, затем раздался еще один торжествующий вопль: – Ого, господин, тут бренди в бочонке, будет коням нашим пойло, как они любят. – Орк появился в дверях, ведущих на кухню, и что-то уже жевал. – Нам всего и не увезти, – сообщил он радостно.

– Воды, Тальда, – напомнил ему Оле-Лех.

– Ага, да… Сейчас, сахиб. – И он исчез в кухне снова, чтобы принести наконец воды.

Принес он целую лохань, да таких размеров, что и тройка коней могла бы из нее напиться. Поставил на один из столов в темном углу зала. Оле-Лех с удовольствием закатал рукава, опустил руки в воду и тогда только заметил, что на его коже была… Нет, царапиной это назвать было нельзя, это были два полукружия, глубоких и с заметными перерывами. Это был укус! Только не человеческий и не звериный, потому что у людей не бывает таких широких челюстей, а звери кусают, чтобы рвать мясо клыками. Здесь же было что-то иное, Тальда, стоя рядом, дрогнул и снова задышал так часто и громко, что рыцарь посмотрел на него с неодобрением.

– Господин, – сказал Тальда старательно ровным голосом, – ты уверен, что тебя в замке том не куснула эта, как ее… женщина, сестра чудовищ?

Дело-то было серьезней, чем казалось раньше.

– Нет, не уверен, кажется, я протянул к ней руку, когда она завизжала, или когда стала говорить что-то, чего я не понял. – И умолк, пробуя вспомнить, кто и где тогда сидел или стоял в замке, когда появился первый из братьев.

– Как же ты ничего не почувствовал? – спросил орк.

– Она незаметно… Или не до того мне было, – ответил рыцарь, – вот и пропустил. К тому же, знаешь, рана не болит совсем… Она какой-то яд имеет на зубах, чтобы кусать почти безболезненно, что ли? Нет, не вспомню с точностью, она ли это, или кто-то другой.

– Да кто другой-то, сахиб? – почти завыл Тальда. Взял руку рыцаря, подвел его к факелу, подставил ближе к свету, внимательно изучил. – Она это, – вынес заключение, – больше так кусать некому. А те зверюги, с которыми мы рубились, до тебя так близко дотянуться не могли… – Он впился в Оле-Леха взглядом, будто хотел высмотреть в нем какие-то изменения, будто бы рыцарь вот прямо сейчас должен был во что-то страшное и чудовищное превращаться. – Ты что-нибудь чувствуешь в себе необычное? – И вдруг сорвался с места в недавно обнаруженную кладовку. – Погоди, сахиб, сейчас я бренди принесу, польем преобильно, глядишь, и промоется рана.

Бренди был неплох, в нем чувствовался вкус вишни, причудливо смешанный с жестковатостью желудей. Очень необычно это было, но здорово. Рыцарь выпил целый стакан. Тальда, пожалуй, прикладывался к стакану раза три, но при этом он не стеснялся и руку рыцаря поливать над тазом с водой. Наконец рыцарь понял, что большего они не добьются, сказал ровно:

– Если у нее был яд на зубах, то он уже подействовал. Подумай сам, мы ехали, мы сидели и ужинали тут… Слишком много времени прошло.

– А что бывает, если укусит метар… матер… ну то чудище, которое в замке обитает?

– Метаморф, Тальда, запомни, может пригодиться название, когда будешь доктору объяснять или кому-нибудь из наших орденских, что со мной произошло. Если происходить будет… Ну да ты парень смышленый, сам все увидишь и поймешь.

– Не надо, чтобы с тобой что-то произошло, сахиб.

– Сам не хочу, – усмехнулся Оле-Лех. – Ладно, давай грузи в карету все, что нам пригодится, окорока и другие припасы. – Он подхватил бочонок бренди галлона на два, не меньше. – Это я понесу.

Тальда с опаской посмотрел на таз с водой, сдобренной теперь смытой кровью и бренди. Оле-Лех хохотнул про себя, оруженосец отчетливо боялся заразиться ядом, который, возможно, они вымыли из его раны. Раньше-то он обыкновенно даже купался в той воде, которая оставалась после рыцаря в кадушке. Но к этому теперь следовало привыкать, по крайней мере, на некоторое время. Рыцарь вырвал факел покрупнее из державки на одном из столбов и вышел.

Ветер немного поутих, и дождь стал малозаметным, моросящим, но все же в свете пламени капли слетали сверху безостановочно. Пока они с Тальдой волновались из-за укуса владелицы замка Титуф, возница делал свое дело.

Кони рвали тела егеря и тавернщика так, что даже Оле-Леха, который считался крепким как камень солдатом, замутило. Возможно, потому, что тавернщик действительно оказался волосатым, а эльфы к человеческим волосам испытывают стойкое отвращение, и рыцарь сейчас некстати припомнил, что он на три четверти эльф, или на две трети, или еще как-то…

После того как кони наелись и выпили едва не четверть того немалого бочонка бренди, который обнаружился в таверне, да и возница сожрал неожиданно для рыцаря целый окорок, запив его все тем же бренди, а Тальда, беспрерывно что-то жуя, загрузил карету едва не до верха, они тронулись в путь. Кони на этот раз не летели, будто на крыльях, они почти… ступали с нормальной скоростью. Тальда, захмелев и разнежившись от сытости, все же пару раз высунулся в окошко, чтобы посмотреть, что происходит с возницей. Наконец он сообщил:

– Франкенштейн наш говорит, сахиб, что они отяжелели от жратвы.

Оле-Лех уютно дремал в углу кареты, ему на то, с какой скоростью они теперь едут по ночному лесу, было наплевать. Но Тальда не унимался, он снова высунулся в окошко и прокричал вознице:

– Эй, ты там не спишь, приятель? – Снова влез в карету, уселся поудобнее. – Говорит, что задремал лишь немного. Оказывается, ему и спать нужно… Ну да к утру понесут быстрее, спи спокойно, сахиб.

Как будто Оле-Лех возражал против такой неспешной езды… Но под утро действительно кони пошли быстрее. Рыцарь это ощутил по более сильным и резким толчкам, по более частому перестуку колес, по резкому давлению непрекращающегося дождя, который теперь уже не шуршал по крыше, а долбил в переднюю стенку их экипажа. Он протер глаза, выглянул в окошко, рассвет едва занимался, но был хмурым и неверным, как и полагалось ему в дождливый день. Вместо приветствия Тальда проговорил угрюмо, сонным голосом:

– Эх, надо было сжечь ту таверну, а я не догадался!

– Это верно, – согласился Оле-Лех. – Но без тавернщика, возможно, найдутся добрые люди, которые позаботятся о том… Местные-то, я уверен, все знают про обитателей замка и давно уже точат на них ножи, недаром таверна была таким частоколом окружена.

– Господин, а я еще удивился тогда… Чего они все опасаются?

И оруженосец уснул, не обращая внимания на крики и понукания их возницы, которые он, возможно, слышал, в отличие от рыцаря.

Звук вернулся, когда они выехали из леса, и, хотя через пяток миль они снова попали в другой лес, он больше не прекращался. Оле-Лех посчитал это подтверждением, что лес с замком метаморфов был действительно заколдованным, возможно, он стоял даже в каком-то соседнем измерении с нормальной здешней местностью. Оле-Лех слышал, что такое бывает – что-то находится рядом с чем-либо обычным настолько, что порой и смертные могут в него попадать, а могут… и не попадать, тут уж как-то все было сложно. И думать об этом, если честно, не хотелось.

Теперь они катили прямехонько на звук, Оле-Лех подсказывал направление на перепутьях, а Тальда для верности эти приказы на всякий случай повторял вознице, хотя рыцарь и сам видел, что франкенштейн его понимает. Но темнокожий орк был в эти дни неимоверно суетлив и слишком часто приглядывался к своему господину. Лишь к исходу третьего, кажется, дня он спросил:

– Так, значит, сахиб, эта слюна матер… матаформы… ну чудища, все же не подействовала?

– Она же не вампиршей была, – отозвался Оле-Лех рассеянно, потому что слышать усиливающийся звук магического призыва и разговаривать было трудновато. – Хотя не исключено, что когда-то питалась и вампирами… В том лесу, возможно, жили разные сущности, пока не появились эти, которые всех прочих сожрали… Впрочем, я читал, что и не от каждого укуса вампира возникает заражение, иначе бы нормальных сущностей давно не осталось.

– Хорошо, коли так, – не совсем понятно высказался Тальда и заметно повеселел.

Но слюна той мегеры все же на Оле-Леха подействовала, он только не хотел признаваться Тальде. Потому что подействовала довольно необычно, он вдруг стал понимать, как нужно летать, если бы у него были крылья, или хорошо представлял себе змей, когда они клубком греются на горячем от солнышка камне, или как думают люди, если смотрят на него… Это было просто и в то же время очень странно для него. Прежде таких мыслей у него не бывало, прежде у него подобные ощущения и возникнуть не могли.

И еще, все эти новые… впечатления были очень, просто необыкновенно телесны, ощутимы, определенны, едва ли не навязчивы. Но совсем уж неприятными они не были, пожалуй, рыцарь испытывал что-то вроде радости новизны, яркости открытия, когда на него накатывала очередная волна таких вот… переживаний. И с ними вполне можно было примириться, потому что главному они не мешали – Оле-Лех был твердо убежден, что они едут туда, куда им и нужно попасть.