Текст книги "Волчий сон"

Проспав до обеда, Николай осторожно оставил Наташу, спустился с сеновала, выкатил из гаража мотоцикл. Сегодня они собирались съездить на ночь в лес, просто с ночевкой. Прошло больше месяца с той первой встречи в Дубовке, где нашел Николай Наташу, сбежавшую с пикника. За время после драки во дворе Наташиного дома Николай пытался найти ее. Очень хотелось увидеть ее, очень хотелось о многом поговорить, но идти к ней домой и встречаться еще раз с ее родителями опять, ему было неловко. А в городе, в людных местах он ее найти не смог. И только сегодня он узнал, что Наташи не было в городе. На следующий же день после драки во дворе приезжал бывший Наташин ухажер, просил прощения. И после того, как отец Наташи чуть не спустил его с лестничной площадки, Наташу отправили в «ссылку» к бабушке в деревню. Позавчера она приехала, как раз попала на «разборки» в парке и осталась с Колей. Всю ночь они говорили друг с другом о том, как скучали, переживали и ждали этой встречи. Наташа, уходя в парк с подругой, сказала маме, что она будет искать Колю. И, не смотря на то, что он бросил ее на остановке, не подошел, не обнял, не показал даже, что она ему нужна, что он искал ее, что он скучал без нее – она во взгляде его нашла и радость встречи, и боль той разлуки, и ревность, и отчаяние. Она поняла, что нужна ему, что он все помнит, что было; она поняла, что и она не может без него. Обо всем этом они говорили сегодня этой звездной августовской ночью – и не могли наговориться. И уже на рассвете, засыпая, признались друг другу в любви. Тихонько льющаяся из приемника песня в исполнении Джо Дассена убаюкала их, уставших и счастливых, с предвкушением предстоящей ночевки в лесу, с ощущением близости и теплоты, доверия и нежности. С ощущением того, что весь мир создан для них, и они одни во всей Вселенной. Запах сена, стрекотание кузнечиков, аромат яблок из сада, тихая ласковая Наташа – все это пьянило, кружило голову, сознание; губы, пахнущие ягодами, шепот их, дыхание заставляли забыть обо всем на свете…

Выбросив весь хлам из коляски мотоцикла, протерев, на всякий случай, потеки масла на двигателе, окатив водой из шланга технику и оставив сушиться, стал собирать рюкзак. Все, что было необходимо, уложил в багажник коляски. Подогрел на кухне заботливо приготовленный мамой обед и пошел будить Наташу. А она ждала его уже у мотоцикла, ополоснувшись холодной водой, льющейся из шланга.

– Мои на работе, Сестры тоже нет почему-то. Пойдем в дом, перекусим и поедем, заодно глянем, во что тебе переодеться, ну и посмотришь, как я живу что ли…

Наташа осторожно, робко вошла в дом. Огромная прихожая переходила в кухню, такую же огромную, и с печкой. Другая дверь вела во вторую прихожую-холл, которая в разные стороны открывалась тремя спальнями и гостиной. Коля провел ее в свою спальню. На полу красивый, но не дорогой палас, слева – канцелярский стол с таким же стулом; на столе несколько книг, ночная лампа с абажуром. Над столом на стене висит выполненная акварелью картина – красивая девушка с русыми волосами, а позади – парусник с алыми парусами: «Асоль», – догадалась Наташа. Справа аккуратно застланная металлическая кровать, на стене – ковер. На ковре висит охотничья сумка-ягдташ, чучело добытого вальдшнепа и охотничий горн. На подоконнике окна, занавешенного только шторами, магнитофон «Весна» и несколько кассет к нему, будильник и пустая керамическая ваза. Окно спальни выходило в сад, где виднелись яблони, усыпанные сочными разноцветными плодами. Над дверями – красивые рога лося. В углу спальни – кресло, на которое небрежно заброшен спортивный костюм и в закрытом футляре лежит знакомый ей фотоаппарат.

– А ружье твое где?

– За шторой стоит, – он отодвинул штору – там действительно стояла незачехлённая двустволка.

– Это то ружье?

– Какое – то?

– Ну, ты что, забыл?

– А ты что, не помнишь разве? Конечно, то.

– Ой, я так тогда испугалась, что ничего не помню. Мне казалось, что ты их застрелил.

За сегодняшнюю ночь они ни разу не говорили об ее компании, хотя Николаю так хотелось не раз спросить у нее об Андрее и об их отношениях.

– Ты знаешь, я уговаривала тогда отца, он хотел его в милицию отдать или убить. Я все же убедила, что между нами ничего не было, нет, и не может быть. Но он однажды пришел сам, и папа его чуть не побил. Больше я его не видела, – как-то смущенно и неловко произнесла она…

– Да ладно. Вот, попробуй примерить мой спортивный костюм, а куртку-ветровку сейчас я тебе принесу, ладно? – он быстро вышел, а Наташа переоделась в его костюм, аккуратно уложив свою одежду на спинку кресла. В холле стоял трельяж и вернувшийся с курткой Николай застал Наташу перед зеркалом. Костюм был великоват, но шикарные распущенные волосы, полурасстегнутая молния и яркая открытая улыбка произвели на Колю потрясающее впечатление. Такая красота! Само совершенство! Он залюбовался ею, стоя в пороге с курткой, а она, улыбаясь, на цыпочках подошла к нему, положила свои руки ему на плечи, обняла и прижалась щекой к его щеке.

– Ты помнишь, что я тебе говорила сегодня?

– Когда?

– Утром! – шепнула она.

– Да! Это правда?

– Да, Коля. Я это поняла еще тогда, когда ты от нас тихонечко ушел. Я это поняла там, у бабушки. Я это поняла вчера, когда искала тебя в парке. И в автобусе. И когда мы с тобой гуляли. И я тебе об этом сегодня и сказала, и вот – повторяю: я очень тебя люблю, ты мой милый, хороший, сильный, ласковый зверобой! И я не смогу без тебя… Просто не могу даже жить. Вот и все…

Когда Колины родители вернулись с работы, мама нашла на кухне записку: «Буду завтра к обеду. Целую». А в спальне на кресле лежали девичьи джинсы и блузка, рядом – незнакомая дамская сумочка. Вздохнув, мама прикрыла дверь и решила отцу пока ничего не говорить. А отец, увидев, что нет мотоцикла, решил не говорить об этом матери, дабы не расстраивать ее.

Заехав по пути в магазин, они через час были уже на месте. Это место называлось «Маяк», потому что здесь на высокой поляне среди леса когда-то стоял деревянный маяк – тригонометрический пункт. Сейчас от него осталась только половина, со смотровой площадкой в виде нескольких черных от времени досок на ней. Место дикое и глухое, до ближайшей деревни около десяти километров. В пойменном лесу, в основном из ольхи, березы и ивняка, разбросаны небольшие озерца с бобровыми хатками, поляны, заросшие разнотравьем в человеческий рост, и «грядки» – возвышенные острова, поросшие вперемешку елями, осинами, березами и редким сосняком. Сам маяк находился на краю соснового леса, с красивым и разнообразным подлеском и подростом. Особенно красивы были выделы с подлеском лещины – лесного орешника. Эту поляну с маяком Николай знал и любил здесь бывать еще с детства, когда ее показал ему старший брат. Сюда они приезжали раньше ставить вентери на рыбу, капканы на норку. Здесь охотились на косуль, кабанов с собаками; здесь добывали куницу; на болотных полянах охотились на тяге на вальдшнепа; на «грядках» стояли шалаши для охоты на тетеревов. Здесь, недалеко от поляны, было гнездо ястреба-тетеревятника, откуда каждый год они брали птенца и растили до глубокой осени у себя дома. Здесь, на склонах холмов, было большое поселение барсуков, судя по всему, уже ни один десяток лет. Где-то здесь, в болоте, часто зимой останавливались на грядах волки, особенно во время гона в феврале. Здесь в августе-сентябре на больших полянах встречались для поединков самцы-лоси, и ближе к октябрю поляны были истоптаны их следами, а кусты лозняка и молодые осинники изломаны мощными их рогами и копытами. Здесь на краю поляны было ловко спрятано, замаскировано под кронами орешника хранилище кормов для диких животных, сбитое из обрезков досок. В нем хранилось сено для выкладки зимой в кормушки косулям и оленям; в бочках с осени закладывались на хранение желуди и дикие яблоки, зерно – для подкормки диких кабанов; в ящиках лежала кусками каменная соль. В вырытый внутри хранилища погребок завозилась картошка для дичи, кормовая свекла. Над хранилищем сделана надстройка из жердей – для хранения подсоленных веников из осины и ивы для лосей, косуль и зайцев. Со стороны хранилище было почти незаметно, а на краю полянки у огороженного жердями столика со скамейками устроено кострище – вкопанный в землю диск от трактора, обложенный кирпичом. Внизу у поляны маяка бил родник прямо из-под обрыва. Родник был тоже «окультурен» – место его выхода из-под земли оплетено ивовыми прутьями, дно устлано камнями и щебенкой, русло ручейка прокопано в дерне и оплетено метров на десять почерневшими от времени прутами лещины. На колышке, вбитом в дерн у «колодца», подвешена металлическая кружка. От хранилища к ключу сверху вниз ведет крутая тропинка, с одной стороны обустроенная перилами из отесанных жердей. Незнающий путник или случайный грибник не замечали летом хранилище, а зимой в этих краях, кроме охотников, лесников и егерей, никто не появлялся, что и спасало уникальный уголок от наплыва «диких» туристов-природолюбов.

Сюда и приехали Николай с Наташей. Он еще сегодня ночью пообещал ей показать диких зверей и птиц живьем. Ей так хотелось хоть чуть-чуть побывать в «его» мире, ей так хотелось хоть чуть-чуть окунуться в эту загадочную жизнь зверей, о которой Коля ей столько рассказывал в прошлый раз. Казалось, что все это существует вообще на другой планете. И поэтому, когда ночью на ее настойчивые просьбы свозить ее в лес, показать хоть белочку, хоть ежика, не говоря о других более «фантастических» обитателях, таких как лось, кабан, косуля, черный дятел, журавль – он все же согласился, но предупредил, что это не зоопарк, будет и холодно, и страшно. А если она уверена, что будет достойно переносить все эти трудности, если не захнычет и не запросится домой, то они завтра поедут на мотоцикле в его лес – в его вотчину, в его жизнь. И она без раздумий согласилась на все его условия и, обняв, крепко и звучно его расцеловала.

Приехав на место, они первым делом обустроили себе «гнездышко». В хранилище на сеновале расстелили одеяло, на проволоке от потолка подвесили фонарик и приемник. Быстро насобирав валежника, разложили костерок. Коля объяснил, что костер на месте привала – первое дело, «флаг, знамя». Если затухнет, то и привал провален, разорен. Так договорились, что сегодня ужин готовит по «спецтехнологии и рецептам зверобоев» сам Коля, которому уже срочно необходимо было проверить клетки в озере, находящемся совсем рядом, внизу под горой. Захватив с собой целлофановый пакет и ружье, они спустились с поляны и по узкой звериной тропинке углубились в болото. Сразу почувствовалось присутствие комаров, несмотря на то, что Наташа обильно обрызгала себя «Тайгой» из баллончика. Жужжание комаров, оводов, мошкары заглушало даже шуршание травы под ногами и даже самих шагов. Она невольно вспомнила, как бродила, заблудившись, точно в таком же болоте; как ей было страшно, безнадежно и больно. Поежившись, она взглянула на Николая, а тот, словно угадав ее мысли, улыбнулся и дружески ласково коснулся ее плеча. Так они дошли до озера. Мох под ногами прогибался вместе с дерном, шевелилась вокруг метра на три зыбкая трясина. Бобровые ходы, прорытые по трясине, пересекали их тропинку, а кое-где Николай показывал Наташе и бобровые лазы – свежие грязевые полосы из канав на сушу, которые оставляли бобры. Разговаривали они шепотом, часто останавливаясь. Вот на грязи отпечатались следы копытиков – это дикие поросята семенили за мамкой, пересекая их тропинку и уходя в заросли; а эти, чуть больше – это следы косули, у которых уже закончился гон. Чуть дальше, на краю небольшой поляны изодрана кора ивняка и крушины, кое-где вырыт дерн, разбросана земля, стоптана трава – это лось-самец с вечера или под утро сегодня грозно метил территорию, предупреждая возможных соперников или врагов, что он здесь хозяин, показывая своей избраннице мощь своих рогов и свою силу.

«Ки-иии-ик, ки-и-ик» – вроде, как «пить, п-и-и-ть», разносится по лесу крик ястреба.

– Ой, кто это? – Наташа оглянулась

– Ты знаешь, далековато: так кричит ястреб, но ему точно подражает сойка. Сейчас ближе подойдем, тогда разберемся. А вот, посмотри, – он показал четкий крупный, с ладонь след, похожий явно на собачий. – Я давненько не видел ее.

– Кого «ее»?

– Это след волчицы. Вот смотри: два передних пальца с когтями явно впереди двух других, которые сбоку и позади, сразу около пяты. Если положить спичку между передними двумя и боковыми задними, то они не будут пересекаться, а у собаки будут налагаться на эту полосочку или спичку.

– А почему ты думаешь, что это волчица, а не волк?

– Да я этот след, а точнее, и ее саму знаю. И след более мелкий, и более продолговатый, чем у взрослого самца-волка. Видишь, след ведет в болото? Там есть острова суши. След свежий, сегодняшний. Это она утром шла. А это значит, что она шла уже с охоты и, следовательно, где-то там, на островах, ее логово. Ночью сегодня я попробую подвабить.

– Что сделать?

– Подвабить – завыть волком. Если получится, и логово недалеко, услышим волчат.

– Ой – ёй. Я боюсь. А вдруг они, волки, ночью к нам придут?

– Это было бы супер, но у нас будет ночью гореть костер, да и запахи разные вокруг нас далеко разносятся. Близко они к нам дикие звери не подойдут, поэтому мы с тобой сами ночью пойдем к ним.

– Ты что, шутишь? Я не пойду ни за что на свете. Здесь, в болоте, в трясине, ночью? Здесь нам ни одно ружье не поможет.

– Наташка, мы ж договорились, что бояться и ныть ты не будешь. А страшно не будет, только немножко. Даже мне чуть-чуть.

– Вот видишь, даже тебе – сам признался.

– Это только еще и лучше, я ж тебе честно говорю. Но мы же вдвоем будем, а так обычно я – один же.

– Ты что, бываешь здесь ночью один?

– Я здесь бывал еще пацаном, с другом Федей. Был и один – и много раз. Поэтому я тебя сюда и привез. Здесь все звери меня знают, и я их. Так что не бойся, все будет как надо, посмотришь. И будет потом что вспоминать. Ладно?

– Ну, ладно, – нерешительно согласилась она.

Впереди вдруг что-то сначала хрустнуло, а потом послышался шелест, громкий хруст, сопение, и вдруг – громкое резкое «Фф-ухх». Они замерли. Наташа ухватилась двумя руками за Колин рукав и прижалась к нему. Шелест и хруст удалились. Впереди них на тропинку совершенно бесшумно и неожиданно выскочил дикий кабан и остановился, повернувшись к ним клыкастой мордой-рылом с большим черным «пятаком», выставленными вперед ушами и маленькими черными злыми глазами. Короткая черная летняя щетина покрывала черное же тело. Наташе показалось, что он сейчас бросится на них – так агрессивно было его, дикого кабана, выражение и поведение. В руках у Николая щелкнул предохранитель ружья. Однако, еще раз громко ухнув-фыркнув, секач бросился в густые кусты, оставив в оцепенении прижавшуюся к Коле и замеревшую Наташу. Взглянув Коле в лицо, Наташа изумилась – он улыбался:

– Ты чего улыбаешься? Почему ты не стрельнул в него?

– Ну, во-первых, куда б мы его потом дели – за ночь нам его не съесть! А во-вторых, он нам ничего плохого не сделал. Это мы его разбудили.

– А он что, спал? Днем?

– Пошли, покажу. Слышишь запах?

– Да, слышу, но в крапиву я не хочу лезть.

– Пошли, пошли. Тут два-три шага.

Они прошли немного вперед, свернули в заросли крапивы, густо сплетенных с ветками ивняка, кое-где плюща, крушины, и буквально шагов через десять вышли на большое грязевое «корыто» среди кустов. Огромные следы копыт на грязи, стойкий специфический запах дикого кабана свидетельствовали о его недавнем присутствии здесь.

– Вот он где спал. А мы его и разбудили.

– Да, ничего себе, он такой огромный. Он бы мог на нас напасть?

– Нет. Он нас посмотрел и пошел своим путем. Скоро вечер, ему все равно уже надо было «вставать», идти питаться чем-то.

– А что он ест?

– Да все подряд: и улиток, и червей, и корешки разные, что ему понравятся. Сейчас у него проблем нет. Зимой сложнее. Вот я тебе в хранилище и показывал остатки желудей с прошлого года. Это все для них.

– А где малые поросятки?

– Да они с мамкой живут. Видишь ли, папашу она к ним не подпускает до зимы: он может их порвать. Так они и живут – хоть и недалеко друг от друга, но врозь.

– Ишь, как устроился – «па– па-а-ша!», – укоризненно проговорила она, – такие вот мужики, все…

– Не все, Наташа. Я – не такой.

Она вдруг покраснела, взглянув на него. Они молча вернулись на тропинку, подошли к озеру, вспугнув с водной глади семью кряковых уток. Найдя в траве неприметный шнур, Николай потянул его и стал наматывать на руку. Чувствовалось, что он тянет что-то тяжелое из воды. И вот показалась металлическая клетка, а в ней плещется рыба.

– Это вот и есть «жак». Но сконструированный уже по-моему: с изменениями и дополнениями.

Николай достал из воды облепленную тиной, грязью и растениями клетку, ловко откинул крышку на петлях. В клетке было хоть и немного, но крупной рыбы: три линя, пять карасей и один подлещик.

– Ну вот, ты видишь, у меня сетка крупная, поэтому мелочь уходит свободно, а эти вот, побольше, остаются. А нам будет и уха, и жареная рыбешка. Там еще одна клетка стоит, мы ее уже утром проверим.

– Ой. Я никогда ничего подобного не видела и не знала! Какие большие! А долго они здесь сидят?

– Последний раз я проверял недели две назад. Но у них здесь в клетке все есть для нормального существования: можно хоть через день или через месяц проверять. И удобно.

– Конечно, удобно, не нужно с удочкой целый день сидеть, как мой папаня. А потом приносить три-четыре маленьких рыбешки за весь день. И – доволен!

– Ну, ты просто не понимаешь. Это на любителя. А главное – удовольствие в процессе, а не в уже «готовой продукции». – Он поднял одного линька, – правда, на удочку такого тяжело поймать. Он больше в иле, на дне отсиживается. Но и вкусный же! Я их считаю по вкусу одними из лучших, этих линей!

Они сложили рыбу в пакет и в рюкзак. Положив принесенную с собой завернутую в марлю вареную картошку вперемешку со жмыхом в клетку – в качестве прикорма, очистив ее от водорослей и грязи, забросили ее опять в воду. Уже вечерело, нужно было возвращаться «на базу», приготовить ужин. Наступающая ночь обещала быть насыщенной и беспокойной. Договорившись идти осторожно, наткнулись по дороге «домой» на еще одно чудо. Недалеко от озера, прямо на тропинке, сидел самый настоящий бобр и тер мордочку передними лапками, словно вытирал слезы. Замерев и присев на корточки, они стали наблюдать за «плачущим» животным.

– Он плачет? А почему? – шепотом спросила Наташа, – так жалко. Что это с ним?

– Да нет же, смотри внимательно!

Действительно, через некоторое время бобр несколько раз прополз и вернулся по одному кругу, опять «вытер слезы» и опять повторил странный круг на одном месте.

– Это так в народе говорят, что, если бобру перейти дорогу – он плачет, – тихо прошептал, улыбаясь, Николай, – на самом деле, он вообще плохо видит, а вот питаться вылезает в сумерках, что поделать. А как потом назад вернуться к своей хатке в темноте? Не догадываешься? По запаху на траве, на земле. Этот запах долго сохраняется от его тела, там у него есть специальные железы. А мы с тобой его тропинку затоптали своими следами. Вот он сейчас наш запах убирает. Почти как кот.

– А при чем здесь кот?

– Хм. Ты как думаешь, почему коты трутся о ноги хозяина? А точнее, носиком своим трутся и глазами? Именно для того, чтобы оставить свой запах на хозяине, чтобы другие коты не увели и не лезли.

– Что творится! Кто мог подумать! Да, вот так и по чужим духам и запахам, наверное, можно определить, что муж «налево» ходит, – она тихонько рассмеялась, – а если я о тебя буду тереться своей щекой, чужие девчонки не уведут тебя?

– А я сам не уведусь…, а я – твой?

– Да, ты мой. Мой зверобой. А ты откуда знаешь обо всех этих диких животных столько?

– Ну, я тебе рассказывал. Лет с пяти меня в лес водили и отец, и брат. А уже потом я сам, да и книги у меня. Разные. Пойдем? – он тихонько тронул ее за руку и топнул громко ногой. Бобр притих, прислушался, а потом вдруг внезапно и бесшумно исчез в густой траве.

Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, когда они подходили к маяку. Со свистом над ними несколько раз пролетала стая уток, в лесу постепенно затихали, умолкали дрозды, зяблики, малиновки, мухоловки и другие мелкие певчие птицы. На опушке большой поляны, которую им предстояло перейти, из густой высокой травы, громко стуча копытами, выпрыгнул рогатый самец косули и, сверкнув белым «зеркалом», скрылся в зарослях. Несколько раз щелкнули в той стороне сучья, и тревожно застрекотала сорока. Вдруг в той стороне разнеслось по всему лесу громкое не то рявканье, не то гавканье: «Гххаау. А-гхааууу» – словно резко, с хрипом гавкает собака. Наташа вздрогнула и удивленно и испуганно взглянула на Николая.

– Стой тихо, тихо, не бойся и смотри туда! – Николай улыбался, потом отошел от нее на несколько шагов, громко треснул сломанной веткой, несколько секунд постоял, улыбаясь, сложил руки «рупором»: «Гхааау, гхаауу», – почти точь-в-точь скопировал он «гавканье».

Удивленная Наташа смотрела на него, а он попросил жестом ее присесть. К ее изумлению, оттуда, куда убежал рогатый самец, в ответ дважды донеслось опять «гавканье-рявканье», но уже, кажется, ближе. Опять Николай ответил, но уже глуше, как бы в землю, и быстро перебрался к ней, держа ветку в руках. Опять «гавканье» в лесу повторилось – и уже совсем недалеко. Николай сломал сухую палку – раздался сухой громкий щелчок, и совсем скоро в кустах послышался сначала шорох, несколько раз треснули ветки, и вдруг на поляну осторожно вышел… тот же самый самец-рогач косули. Он остановился на краю поляны, буквально шагах в ста от них, несколько раз рявкнул, повертелся на одном месте, стуча по земле копытами. Николай молчал, Наташа изумленно с восхищением смотрела то на косулю, то на Николая. Постояв на краю поляны, самец стал углубляться в лес и скрылся с тропинки в густой траве.

– Вот чудеса! Кто мог подумать, что он так грозно рявкает! А ты – тем более! – Наташа вполголоса восхищенно смеялась, забыв о страхе. – Это чего ж он такой грозный и злой?

– Да вот он нам угрожает, чтобы мы его территорию покинули, – так же улыбаясь, ответил Коля.

– А он нас забодать может?

– Ну, попробовать-то может, но не забодает, не беспокойся.

Они опять засмеялись и двинулись быстрым шагом к хранилищу. Становилось здесь, внизу, достаточно темновато, да и кушать уже хотелось. Придя к хранилищу, пока уже совсем не стемнело, подбросив в почти угасший костерок дровишек, быстро натаскали дров на ночь. Вдвоем спустились к ручью, почистили рыбу, картошку и, забросив в котелок с холодной водой сразу все: рыбу, крупно порезанный картофель, лук и соль – Коля подвесил котелок над костром.

– А я слышала, что сначала нужно картошку сварить, а потом уже рыбу бросить, – Наташа удобно уселась у костра и наблюдала за его действиями, – а потом ждать, когда у рыбы глаза побелеют, и снимать. А ты как-то по-другому.

– Ну, у каждого свой рецепт. А мой, я думаю, самый лучший.

– А ты ведь не всю рыбу бросил?

– Да, вот этих линей мы вбросим позже. Так?

– Ну, ладно, смотри сам.

– Давай пока, Нат, тащи сумку из коляски.

– Точно! А я забыла, – она быстро сбегала к стоящему в кустах мотоциклу и принесла спортивную сумку, – здесь у нас же и помидоры, и еще кое-что! – Она достала из сумки пакетики, – давай прямо у костра расстелем что-нибудь – неохота идти к столику.

Они расстелили у костра кусок брезента, а прямо на нем устроили «стол». Наташа быстро его накрыла привезенными с собой продуктами: овощами, хлебом, сыром. Коля нанизал на шпажки из лещины кусочки сала и пристроил к костру. Несколько картофелин подсунул в угли горящего костра. Сумерки сгущались, и, сидя у костра, казалось, что уже наступила ночь. Николай поставил на край костра солдатский котелок с водой, предварительно заложив в него листья земляники, стебли малины, несколько веточек зверобоя и щепотку чабреца. Закрыл неплотно крышкой, притворно замечтался:

– Эх, сейчас бы рюмашечку потянуть. А ты, Наташка, мне не разрешила в магазине купить!

– Ну, я не знала, что все так будет хорошо.

– А так бы разрешила?

– Конечно же!

Николай хитро улыбнулся, встал и исчез в направлении хранилища. Что-то там громыхнуло-звякнуло, и через некоторое время он вернулся, заговорщицки пряча руки за спиной.

– Вот, – он водрузил на «стол» черную пузатую бутылку, – настоящий «Наполеон». Он у меня здесь еще с зимы стоит, вот и пригодился.

– Это же коньяк, да? – Наташа взяла бутылку, – здесь больше, чем полбутылки! Сейчас как напьемся и проспим все на свете. Значит, останемся еще на сутки?

– Как прикажешь. А вот уже уха закипает, значит, и нам пора. Давай выпьем по чуть-чуть.

Он достал из сумки термос, отвинтил крышку-стакан и, налив в нее коньяк, просто сказал:

– За тебя! – отпил несколько глотков и протянул ей.

– И за тебя, – она тоже пригубила. – Ух, крепкий какой… Даже не верится, что все это наяву. Я вот до сих пор не могу поверить, что бывает так хорошо. Мне кажется, что я вижу сон или кино. Хорошо, что я тебя уговорила съездить с ночевкой к твоим зверям.

– Теперь они наши, правда? – он совершенно серьезно глянул ей в глаза.

– И мне бы так хотелось, чтобы я могла считать себя «вашей». Ты – зверобой, зверолюб, а я буду лесничихой, и тоже буду любить, охранять зверей. А они меня так же будут знать, как тебя, и не будут меня бояться или нападать на меня! – размечталась она.

Николай снял пену с кипящей ухи, попробовал на вкус, добавил еще соли. Пошевелил палочкой картошку в углях, повертел шипящее на шпажках сало, обмакивая стекающий, потрескивающий жир на подставленные краюхи хлеба.

– Сало готово, картошка тоже. Достаем? – он выкатил из костра картофелины, покрытые черной корочкой. Перекидывая с ладошки на ладошку и стуча ими друг о друга, остудил, очищая пригоревшую корочку. Подал Наташе вместе с «шашлыком» из скворчащего сала, вперемешку с золотистыми кольцами поджаренного лука и ломтиками хлеба с помидором.

– Ну вот, ешь. А давай-ка за нас с тобой, – протянул ей стакан, отпив несколько глотков, – скоро уха будет готова. Достал из кипящего котелка несколько карасей и, положив их в тарелку, вбросил в него потрошёных линей, – это у нас «двойная» уха! А бывает «тройная». Это, когда бы мы еще раз сменили рыбу, вбросив сюда ершей или окуней, ну, или царского судака. А еще бывает уха «архиерейская». Это, когда вначале варится курица, а уж потом на этом бульоне варится рыба, то есть уха…

Наташа улыбалась, слушала его, лицо ее раскраснелось от жара костра и выпитого, комаров не было, а в небе появились редкие звезды. Распространяя вокруг изумительный запах, вновь закипела уха.

– Вот теперь будем смотреть, когда глаза у линей побелеют. Ага, видишь, рыба готова! – Николай, собрав пену, снял котелок с костра, вбросил лавровый лист, перец, мелко-мелко нарезанный чеснок и, прикрыв не полностью крышкой, поставил у костра. – А теперь ей, ухе, нужно немножко настояться. Правда, обычно сюда добавляют грамм сто водочки, но мы за неимением оной – плеснем коньяка.

– А зачем?

– Ну, так для традиции положено. А еще, чтобы рыба не развалилась. Так она в спирте крепче будет, ну увидишь и оценишь чуть-чуть погодя. Пошли, прогуляемся?

– Пошли, пошли. Я так хотела тебя об этом попросить. – Накинув на плечи куртку-ветровку, Наташа подошла к Коле и нежно осторожно поцеловала его. Он же, сунув руки под куртку и прижав Наташу к себе, обнял ее за плечи, заглянул в глаза, потерся щекой и губами об ее волосы. Так неожиданно пахли волосы в лесу. Так тревожно и заманчиво… Николай поправил на ней куртку, заставил одеться уже по-настоящему – в рукава и сам застегнул пуговицы.

– Мы скоро вернемся, хорошо? – спросил он, – а пока нужно кое-что мне услышать, а то опоздаем, и утром это опоздание нам помешает кое-что увидеть. – Он сам надел куртку, достал из патронташа четыре патрона, два вставил тут же в патронник, два положил себе в карман. Поднял нож, вставил в чехол и засунул за голенище полусапожка. Одел Наташе шапку-панаму защитного цвета, побрызгал на нее из баллончика «Тайга» антикомариной смесью.

– Вот так будет надежно. Пошли. Только опять молча и осторожно.

– Ой. Ну, я же ничего-ничего не вижу вообще!

– Ничего, сейчас отойдем от костра, глаза привыкнут, а пока держись за меня.

Они спустились вниз к криничке и пошли по сухой тропинке, разделявшей болото и лес. Небо уже было густо усыпано яркими звездами, комары не докучали – казалось, лес спал. Однако, отойдя от костра минут на десять ходьбы и остановившись, они услышали, что лес не спит: то там, то там слышались различные звуки – шуршание веток, легкий треск сухого сучка, свист крыльев. Совершенно бесшумно прямо над головами промелькнула, чуть не задев их крыльями как приведение сова. «Хрр, хрр, вци-ик, вци-ик», – пролетел запоздалый вальдшнеп, в траве попискивали мыши, где-то в болоте, далековато-то от них, громко треснула ветка, в ответ тявкнула лисица. «Потрескивая», свистя крыльями, между черными стволами олешника пронеслась стайка чирков-трескунков, плюхнул в озере бобр, наверное, почуяв какую-то опасность. Совсем недалеко от них послышалось шуршание листьев и громкое сопение. Испугавшись, Наташа крепче схватила Колю за руку, но он стоял спокойно и, казалось, улыбался, хотя внимательно вслушивался, словно ожидая чего-то. Шепотом на ухо сказал:

– Не бойся – ежик это так громко топает, сейчас я тебе его поймаю.

Он отошел в лес на несколько секунд и вернулся с колючим, злобно и обидно урчащим и фыркающим клубком.

– Злится. Мы ему тоже помешали.

– А он что, ночью тоже не спит?

– Конечно. Видишь, он за мышами на охоту вышел, а мы и мышей разогнали, и ему тут своим присутствием мешаем.

– Ишь ты! Подумаешь! – Она потрогала ежика осторожно, тот тут же фыркнул и глубже свернулся в комок. Они отнесли его в сторонку и выпустили. Еж тут же высунул остренький носик, увидев, что опасность миновала, распрямился и короткими перебежками, шурша листвой, убежал в темноту леса.

«Гммуххх, гхуууххх», – то ли мычание, то ли стон донеслось из болота неожиданно громко и, одновременно, тоскливо и тревожно. Николай приложил палец к губам.

– Лось, – только и прошептал он.

Через две-три минуты мычание-стон повторилось, и вдруг затрещали сучья, послышался скрип, словно дерево трется о дерево, и опять стон-мычание глубокого мощного выдоха лося.

– Вот, что я тебе показывал: сломанные кусты, выбитая земля – это и есть место лосиного гона. Мы не пойдем с тобой туда сейчас, потому что вот он, лось, действительно сейчас очень возбужден и может броситься на любой треск, любое движение на его территории. А бьет он – будь здоров, и передними копытами, и рогами осинки, в мою руку толщиной, легко ломает. Я думаю, утром с вышки маяка я тебе его, или их, покажу – здесь же недалеко, и нам в бинокль с высоты будет хорошо видно…