Текст книги "Волчий сон"

– Дежурного врача сюда, – скомандовал полковник, и ДПНК бросился звонить.

– Врача нет, товарищ полковник. Есть только медсестра, – доложил ДПНК, отзвонив в медицинскую часть

– Какого черта а где он? Ладно, потом разберемся. Медсестру сюда и фельдшера. Ну?! – уставившись на Николая, спросил полковник. – Ты! Где ж ты успел харю залить? И драку еще устроить?

Николай молча стоял у порога, глаза его усмехались. ДПНК вплотную подошел:

– Дыхни!

Николай дыхнул. ДПНК недоуменно взглянул на старшину, потом на начальника колонии.

– Еще раз дыхни!

Николай еще раз дыхнул. И, не выдержав, заулыбался. В окно он увидел, как на КП семенит в белом халате медсестра в сопровождении фельдшера.

– Ты чего тащишься? Где пил, с кем пил, что пил, где остатки? Колись. Хуже будет. Сгною тебя на «киче», охотник! – Хозяин терял терпение, черные с проседью усы начинали, казалось, шевелиться.

«Вот, – подумал Николай, – бывший зам. по режимно-оперативной работе, а ныне – начальник колонии. Своими усами и пугал бедолаг зэков, да и своих подчиненных. Говорят, когда у него усы шевелятся, это признак того, что он в бешенстве и что за этим последует, предугадать сложно».

– Гражданин начальник, я не пил ничего запрещенного, честное слово, – Николай специально затягивал время. – Только кисель с утреца, да и то полкругаля. А за что мне наручники одели? Преступник я разве?

– А кто ты, «мокрушник»? Не преступник? Так что ты здесь делаешь? Иди домой, если ты не преступник! – начальник говорил тихо, глаза почернели то ли от злости, то ли от наглости зэка. – Не скажешь, где, с кем и что пил – сутки в карцере будешь сидеть в наручниках. Без еды и воды.

На КП влетела медсестра и фельдшер. Медсестра уставилась немигающими, готовыми расплакаться в любую секунду глазами на хозяина, фельдшер замер у порога.

– Был он у вас на освидетельствовании? Где начмед? – Спросил начальник, не глядя на медсестру.

– Товарищ полковник, Игорь Иванович. Начмеда нет – за зоной. Врач ушел на ШИЗО. Я одна осталась, а тут этого привели. Я сказала контролерам, что у него астма и сердце, что ему нельзя в ШИЗО. Но контролеры сказали, что это приказ опера и вы о нем знаете. Поэтому я и написала, что ему можно в ШИЗО. И он же молчал, не сказал, что ему плохо.

– При чем тут плохо? – заорал начальник, – какое сердце, какая астма? Если он бухой, а вы этого не увидели. Разгоню я ваш курятник к чёртовой матери, – продолжал начальник, – зэк – пьяный, а доктора не видят, не чуют, не знают. Ищите начмеда, ко мне… – он встал и собирался уже уходить, – и этого – тоже ко мне!

– Гражданин начальник, разрешите обратиться, – Николай сделал шаг вперед, – прикажите снять наручники. Я, наверное, знаю, в чем дело и почему кипеш. Здесь нет никого виноватого, кроме вон того рыжего контролера. – Николай головой показал на стоящего поодаль с дубинкой низкорослого щуплого старшину. Тот опять резко покраснел, поправил берет и зло уставился на Николая.

– Что ты хочешь сказать? – начальник остановился у дверей.

– Я не пил ничего спиртного. А запах идет у меня не изо рта, а из другого места – позади, пониже спины. Пусть контролер еще раз понюхает! – Увидев, что смуглый от природы начальник колонии побагровел и усы стали уже почти вертикально, Николай поспешил уточнить, – не из того места, гражданин начальник, что все подумали. У меня спирт в рукаве, а руки за спиной, скованные наручниками…

Первым пришел в себя фельдшер. Он присутствовал, когда делали укол. Медсестра не могла нащупать и попасть в вену. Потому обильно смазывала руку Николая до и после нескольких безуспешных попыток ввести лекарство. Да и большой кусок ваты, прикрепленный к последней ранке липкой лентой, был так смочен, что с него капало. Фельдшер подскочил к Николаю и спешно устроился у него за спиной и стал нюхать:

– Точно, спиртом пахнет, гражданин начальник, – отрапортовал он и не успел закончить.

– Вон отсюда! Вы что, офонарели, что ли? – Заорал начальник. – Он же прикалывается, а вы ему зад нюхаете. Его – в клетку, а все остальные – ко мне. Я сейчас всех напою. И накормлю.

– Товарищ полковник, подождите, я сейчас все объясню, – взмолился фельдшер.

– Пошел вон отсюда, придурок, – прорычал начальник, – сам, наверное, еще не оклемался после вчерашнего: сам бухой! Всех поразгоняю к гребаной матери. ДПНК, где начмед? Замполита ко мне. Этого, – начальник указал на Николая, – на анализ крови. Обшмонать весь второй сектор, брагу найти хоть из-под земли. Все заточки, приемники, чайники – изъять все. Совсем распоясались. Перевернуть все: линолеумы, картинки, сушилки, цветники. Если не найдете брагу – пеняйте на себя…

Николай перестал улыбаться.

– Гражданин начальник, не надо кипеша. Действительно, у меня спиртом смазаны руки, которые за спиной у меня в наручниках. Там же и вата со спиртом. Вот они только что кололи мне эуфиллин в присутствии двух контролеров и фельдшера. Никто ничего не пил, и брагу я не пил и не пью никогда. Прикажите отстегнуть наручники, я прошу уже полчаса, гражданин Игорь Иванович!..

– Отстегните ему наручники. Покажи руки, – растерянно приказал полковник.

Подскочивший контролер непозволительно долго возился с наручниками, красный, вспотевший.

– Да он сам, наверное, с бодуна, этот контролер, гражданин начальник, – с издевкой, но сделав испуганно-удивленные глаза, проговорил Николай, – от него одеколоном несет, как из парикмахерской.

– Молчи, Одинец, – начальник пристально посмотрел на ставшего как свекла старшину, – подойдите сюда. Зачем вы разыграли эту комедию?

– Я ее не разыгрывал, – уже серьезно, сузив глаза, сжав губы и прямо в глаза уставившись на начальника колонии, тихо, но внятно сказал Николай. – Вот из-за таких дуболомов, как этот старшина, и создается авторитет правоохранительных органов и всей вашей системы в целом. Я – простой мужик, но здесь я – особо опасный преступник, как окрестил меня суд от имени государства. Сидеть мне еще до смерти. Чего мне кипешить, кого мне бояться, с какого рожна мне перед кем-то прогибаться? Мне не светит ни УДО, ни мудо. Я не хочу ни с вами, ни с кем «рамсить4747
  Рамсить – спорить, накалять обстановку.


[Закрыть]». Кто спросил под жилетку – тот и должен получить заказанное. Меня сегодня придурок просто попробовал послать – вот и получил. И по понятиям, и по-мужски – я прав. За что меня в ШИЗО? Это не детский сад. Это зона. Здесь все преступники: и мы, и вы. Мы перед законом, вы перед Богом. За что издеваетесь? За что этот молокосос после вашего ухода меня хотел «на ласточку» растянуть? За что наручники одели? За что медсестра дала заключение, что меня в ШИЗО по состоянию здоровья можно, хотя только что сказала, что знала о том, что нельзя? Это ее контролеры под опером принудили! За что меня в «стакане» продержали, и много-много чего «за что» вот эти подлецы и мутят, гражданин начальник. Спросите у ваших шестерок среди зэков в зоне, я говорить здесь не буду, но и оставлять так этого не хочу. Неудивительно, Игорь Иванович, если этому полупокеру кирпич в секторе с неба на берет упадет или в той шоколадке, что он отшмонал или выклянчил после шмона, стрихнин обнаружат после его смерти. Я не отвечаю за него, так как он, подлец, не спросил, не поинтересовался: как у тебя, старый, сердце, как ты без курева в стакане? А мои сигареты, между прочим, уже у него в кармане. Пусть покажет, что у него в правом кармане брюк! Сами увидите. Я курю красный «Минск», там еще синяя зажигалка. Если он отшмонал у меня при обыске, где должны лежать сигареты – у него в кармане? Я всю жизнь был руководителем, я бы его уже сегодня выгнал из органов, он – мразь и мародер. Кроме того, я же и очевидец! Смотрите, сколько людей в рабочее время заняты тем, что пытаются определить у меня запах, извините, за спиной. Вы-то, Игорь Иванович, должны понимать, сколько бы вы не старались, а из-за таких вот тупоголовых ваших подчиненных – все к чертям. Разве я не прав? – Николай обвел взглядом притихших присутствующих. – Я все сказал, теперь можете и судить, и садить – дальше все равно некуда. А если по беспределу начнете поступать, такого же ответа и ждите…

Николай отступил шаг назад и уставился в окно.

Хозяин молча вышел из КП, пошел к себе наверх, бросив сухо:

– Одинца в сектор. Пока. Там видно будет. Ко мне доктора, замполита и начальника оперативного отдела.

– Сам дойдешь? – спросил ДПНК, не глядя в глаза Николаю.

Тот молча повернулся, подошел к испуганному старшине и бесцеремонно вытянул у изумленного контролера из кармана пачку «Минск», показал ДПНК, что внутри пачки находится синяя зажигалка. Никто, кроме Николая, не знал, как она там оказалась, но ДПНК, глядя на контролера, заскрежетал зубами, отчего тот весь обмяк, съежился и стал поправлять на себе форму. Остальные, кто с осуждением, кто с любопытством, кто со злорадством, а кто с открытой ненавистью смотрели через окно на удаляющуюся фигуру Николая, который, ссутулясь, руки за спину, шел к жилой зоне, еле сдерживая гнев – взрыв гнева и ярости просто душил его. Но он заставил себя постепенно успокоиться. Он должен быть спокойным. Он обязан все пережить и пройти весь срок достойно. Зло и гнев – не советчики и не друзья. Это суть гордыни, но не гордости. Это порок, это – грех. Постепенно душу стали заполнять спокойствие и рассудительность, а чуть позже почему-то предстали в памяти глаза волчицы – откровенно вызывающие, смелые, сильные, но до безумства спокойные. И ее приоткрытый оскал – «не смей».

* * *

Волчица, оставив в недоумении своего «пленника», перемахнув через флажки по следам волка и волчонка – их сына, ведущего уже достаточно самостоятельный образ жизни – устремилась в погоню за ними. Опасность осталось позади, однако по запаху на снегу и изредка попадающимся капелькам крови, она понимала, что волк далеко не сможет идти на махах и поэтому, спасаясь от возможной погони, надо уходить за реку. Догнав отдыхающих на окраине большого леса перед поймой реки волков, волчица, не останавливаясь, но уже шагом повела их к реке. Осторожно ступая след в след, проходя под нависшими лапами елей, под согнутыми ветвями ивняка, по высокой траве и камышу, она вывела волков к берегу ровно там, где и планировала перейти по льду реку. На том берегу глубокий ров от паводковой вешней воды уходил от опушки заболоченного леса к реке. Перейдя по льду реку, волки к вечеру были глубоко в лесу и остановились лишь тогда, когда уже совсем стемнело. Погони не было, но и не вернулись, не нашлись остававшиеся в окладе другие волки. Волк и волчица знали, что они уже не вернутся к ним. Молодой волк, у которого там оставались его братья и подруга, с наступлением морозной ночи ушел от матери с отцом, и вскоре они услышали его протяжный высокий вой. Ответа ему не было, а вой становился все выше и выше, едва не переходящий то ли в подвзвизг, то ли в подтявкивание, то ли в плач – настоящий плач молодого волка. Эхо разносило этот плач по морозному, потрескивающему лесу; холодные яркие звезды и сонная луна равнодушно внимали волчьему вою. Дикие лесные звери настороженно водили ушами и бесшумно уходили подальше от траурной песни. Волчонок вернулся лишь под утро и прилег к матери, которая лишь оскалила зубы, но не укусила и не прогнала его, как это делала обычно в последнее время. Она разрешила взрослому сыну прижаться к ней, согреться и уснуть. Чуть поодаль лежал матерый волк. Он спал. Голодный, раненый, измученный и обессиленный, свернувшись, он спал, хотя, чутко водил ушами при приближении волчонка и вздрагивал от щелчков коры дерева на морозе, слегка пригретой еще днем весенним солнышком. Лишь стали меркнуть звезды, волчица поднялась с лежки, толкнула мордой притихшего волчонка. Нужно было идти на охоту. Идти вдвоем по глубокому снегу. Нужно было обязательно найти добычу – силы были на исходе. По пути к месту лежки они несколько раз пересекали кабаньи тропы. Следы были свежими, и волчица отметила, что на одной тропе было достаточно много следов молодых поросят. Их-то и решила попробовать выследить опытная волчица. Она знала, что в эту пору старые и опытные свиноматки бросали свои стада, отгоняя от себя своих уже считавшихся взрослыми чад. Свиноматки готовились к мартовскому опоросу и уходили в глухие безветренные ельники. Покидали до глубокой весны или даже до начала лета своих сородичей. Ведь и секачи, и не погулявшие свиньи, голодные после зимы, могут просто съесть маленьких полосатых поросят, если мамка их куда-то отвлечется или не сможет их отстоять. Да и волки идут за стадами в поисках ослабленных, раненых, изголодавшихся кабанов или поросят. Потому с уходом из стада свиноматок на опорос, стадо оставалось без опытного вожака, коим у кабанов являются всегда старшая, сильная и опытная самка.

Этим и решила воспользоваться волчица. Снег глубокий, бескормица, свиньи-вожаки отделились, бродячие и исхудавшие от недавнего гона секачи уже не столь опасны, поэтому нужно использовать шанс отбить из стада поросенка. А уж расправиться с ним – это не проблема, тем более с таким крепким, хоть и исхудавшим и голодным помощником-сыном. Еще в прошлом году она приносила им на забаву живыми то поросенка, то собаку из деревни, на крайний случай зайца или злого барсука. Так учила она их, своих деток, играясь – выживать, играясь – убивать, чтобы жить. Сейчас один единственный ее сын умел сам находить и добывать себе пищу, но жил в стае с родителями и чужими волками, прибившимися к ним по разным причинам, в основном из-за гибели собратьев от руки человека. Но сегодня день выдался особенный. Истощенным от голода, мороза, снега, ослабленным брачными играми, двум волкам необходимо было добыть серьезную добычу. Не исключалась и погоня за ними людей, не исключалась драка и с другой стаей волков, которые, замыкая свой недельный поход в сотню километров, вот-вот должны были вернуться в свой лес. Волчица инстинктивно знала, что вся ответственность за сохранение остатков их стаи теперь легла на нее. Остановившись у лежащего в снегу спящего волка, она не подошла и не лизнула его. Не пожалела, не подбодрила его. Такова она была с рождения – строгая, неприступная, замкнутая в себе, но сильная и волевая. Постояв немного, уставившись открытым долгим взглядом куда-то вдаль и замерев, словно прислушиваясь к каким-то своим сокровенным мыслям, волчица вдруг взглянула на притихшего волчонка, приглашая его последовать за собой, легко «поплыла по снегу», осторожно и бесшумно ныряя под нависшие лапы елей. Не обращая внимания на свежие следы зайцев, тетеревов, рябчиков, не обращая внимания на изредка попискивающих из-под снега мышей, волчица шла против ветра, ища тропу или место дневки диких кабанов, которую они, судя по всему, уже должны были выбрать. Тогда по месту можно определить и стратегию, и тактику добычи зазевавшейся добычи. Главное – внезапность и быстрота. На волчонка она не надеялась, но его присутствие бодрило, придавало сил и уверенности. А он то и дело отставал, увлекшись выкапыванием мыши или погоней за сорвавшимся зайцем. Тогда, получив серьезный укус за шею, взвизгнул и больше от матери не отставал, идя ровно за ней след в след. И вот наконец-то волчица услышала знакомый до рези в желудке запах стада диких кабанов. Запах разрытой под снегом в поисках корешков земли, запах кабаньей мочи, шерсти, запах дыхания десятков легких. Это было стадо, которое пришло с кормежки на дневку. Сытые кабаны разбрелись по лесу в отсутствие самки-вожака. Каждый, пытаясь показать свою значимость, ложился отдельно, «ухая» и повзвизгивая, прогоняя приближающегося друга или родственника. Два десятка кабанов, среди которых большинство было прошлой весны рождения, расположились на дневку на краю густого ельника, смыкающегося с редколесной низиной – логом. С одной стороны, в густом ельнике было безветренно и тихо. Густой толстый слой иглицы под снегом не замерз, и легко разрывался кабаньим рылом так, что приготовить себе лежку-окоп было легким трудом и приятным занятием. С другой стороны, редкий лог хорошо просматривался, и в случае опасности его можно было быстро преодолеть или наоборот, тихо и скрытно уйти густым ельником по взгорку лога. То, что они не видели друг друга, кабанов не насторожило. Тихонько сопя и изредка хрюкая, они готовили себе место для дневного отдыха там, где было каждому проще и легче. Начинало сереть, мороз крепчал, и кабаны торопились быстрее вырыть себе логово и улечься в мягкую подстилку…

Волчица замерла, потянула воздух. Оглянулась. Волчонок, подрагивая от возбуждения и нетерпения, стоял позади и внимательно следил за матерью. Наступало время охоты, волчонок понимал и знал это. Не раз он участвовал и в облавах, и в засадах, и в загонах. Но в большинстве случаев только в качестве загонщика или специально отвлекающего преследователя, когда более опытные и сильные волки со свежими силами сидели в засаде, ожидая своего часа и главного часа для стаи – непосредственно нападения и добычи убегающего в страхе зверя. Сегодня ему, наверное, ему доведется самому первому впиться в шею поросенку и заставить его упасть и биться в судорогах, почувствовать запах и вкус горячей крови во рту, вперемешку с шерстью. Сегодня он, голодный и ослабленный, докажет матери, что он уже взрослый волк и она на него может положиться. И как хочется ему броситься туда, вперед, откуда слышен хруст ломаемых веток, сопение кабанов, доносится такой терпкий запах стада. Но мать стоит, замерев, а ее нужно слушать, иначе расплата будет и жестокой, и скоропалительной. И он ждал. Волчица, шаг за шагом, непрерывно останавливаясь и прислушиваясь, подходила к стаду из-под ветра. Кабаны ни о чем не подозревали. Многие уже улеглись, некоторые все еще рыли себе лежбище или отошли от стада в болото, пытаясь вырыть в незамерзающем торфянике вкусные корешки или найти россыпь ягод на кочке под снегом, не собранную еще вездесущими рябчиками или глухарями.

Волчица, осторожно, бесшумно подползая по глубокому снегу, увидела стадо. Сейчас, обойдя под ветер все стадо и подойдя к нему вплотную под заснеженными елками, она уже могла различить для себя главное: кто, где и как приспособился к дневке. Броситься напролом в стадо нельзя. Рассвирепевшие кабаны прибегут на помощь погибающему и визжащему поросенку. А вот пугнуть стадо, а затем догнать и задавить зазевавшегося подсвинка – это и есть успех охоты, и только так сейчас можно добиться удачи. Осмотрев внимательно стадо и обнаружив, что несколько подсвинков улеглись отдельной группой чуть поодаль, волчица приняла решение. Она повернулась назад, обошла волчонка и стала позади него. И он понял это как сигнал к атаке. Задрожав, сглотнув слюну, волк, прижав уши, стал подкрадываться к стаду, забыв про мать. А она, словно тень, стала подкрадываться из-под ветра к трем подсвинкам-сеголеткам, лежащим чуть в стороне – на кромке густого ельника. Когда до поросят оставались не более десяти прыжков, волчица уже выбрала себе цель. Молодой подсвинок, весом с волчицу, лежал спиной к ней, глубоко разрыв снег и зарывшись в лесную подстилку. Изредка над снегом показывались его уши и опять исчезали. Уставший, он боролся со сном и вот-вот готов был уснуть. Что творилось вокруг, он не видел: подняв голову, замечал спящих впереди себя других кабанов и не подозревал о грозящей ему с тыла смертельной опасности, так как ветер был как раз в сторону ельника, откуда подкрадывалась волчица.

Молодой волк также выбрал себе цель. Прямо по центру расположившегося на дневку стада стоял и медленно рыл под снегом мох и иглицу дикий кабан побольше, чем рядом лежащие подсвинки. Именно своей независимостью, упитанными боками и грозным сопением привлек к себе внимание волка этот дикий кабан. Да и клыки у кабана были намного меньше тех, что были у взрослого секача, которого они, волки, вначале зимы захватили всей стаей, помучавшись с ним от середины ночи и до рассвета. Тогда изодранный секач своими клыками одному волку вспорол брюхо, и того потом пришлось загрызть насмерть своими же собратьями, чтобы не скулил и не мучился. Второму волку секач тогда откусил лапу, еще одному полоснул клыками ляжку. Но та добыча стоила жертв. Кабана они тогда съели только за три дня. И потом еще неделю лежали на одном месте, не имея никакого желания двигаться в поход или на поиски питания. Этот же кабан был намного меньше предыдущего секача, и волк решил сразу наброситься на него сбоку, вцепиться ему в шею под ухом, прокусить клыками кожу и добраться до артерии, по которой струится кровь. Так он душил поросят, так он загрыз несколько собак, так он убивал молодых косуль. Так в прошлый раз его отец-вожак стаи убил того секача, которого мать держала сзади за пах, а двое других волков, сумев вцепиться, за голову: один за лыч, второй за щеку и глаз. Тогда отец бросился сбоку, вцепился в лохматую щетинистую шею, насел на упавшего кабана и так сжимал свои челюсти до тех пор, пока волчица не выдрала кусок жира с кожей из живота кабана и тут же стала вырывать внутренности. А все остальные волки рвали и кромсали бока, спину и голову бьющегося в агонии секача. И вот сейчас молодой волк, гонимый голодом и охотничьим азартом, бросился на намеченную цель, огромными прыжками преодолевая расстояние, вздымая фонтаны брызг из снега. Кабан, конечно же, заметил его, громко фыркнул и приготовился к бою. Другие кабаны, услышав сигнал тревоги, повскакивали с мест лежек и стали нервно сопеть, грозно рыча, ухая и озираясь по сторонам. Заметив несущегося волка, кабаны бросились кто врассыпную, кто на волка. Не обращая внимания на мечущихся по сторонам кабанов, волк прыжками приближался к изготовившемуся кабану…

Волчица тем временем успела подползти к подсвинкам. Когда в стаде произошел переполох и лежащий к ней спиной подсвинок вскочил и прыгнул в спасательный для него, ельник, там его уже ждала волчица. Пропустив его, она тут же вцепилась ему в ляжку повыше коленного сустава и повисла, сжимая челюсти. Шкура, мышцы и сухожилия были быстро разорваны мощными клыками. Поросенок заверещал, но никто ему не бросился на помощь – матери не было рядом, а другие кабаны спасались сами в панике от волков. Поросенок приостановился, пытаясь с разворота укусить волчицу. Но, ловкая и верткая, она сумела отпустить прокушенную ногу, отпрыгнуть в сторону и, совершив новый прыжок, уцепиться оскалившемуся поросенку за рыло. Сжимая челюсти, она чувствовала, как дробятся его кости и, почувствовав вкус крови, вновь отпустила его. Сделав круг вокруг сидящего в снегу поросенка, она неожиданно бросилась на него сбоку. Сбив его на бок и вцепившись ему в горло, она все глубже вонзала клыки и все сильнее сжимала челюсти. Несколько ударов копытами по животу и бокам она пропустила. Но, не смотря на сильную боль, продолжала сжимать челюсти до тех пор, пока задыхающийся поросенок не затих. И тут она услышала недалеко отчаянный визг своего волчонка. Он со страхом и болью звал ее, свою мать, и она поняла, что случилась беда. Бросив бьющегося в агонии поросенка, волчица помчалась на помощь. Трое взрослых кабанов «взяли в круг» волчонка, который был уже ранен и, оскалившись, пытался прорваться сквозь кольцо. Но, как только он, припадая на переднюю лапу, делал рывок в сторону, путь ему преграждали ощетинившиеся, с выпученными глазами и грозно открытыми пастями, наполненными пеной и слюной, разъяренные и взбешенные дикие кабаны. Глубокий снег не позволял волку сманеврировать, и он отскакивал назад, где на него набрасывался очередной кабан. Положение его было критическим. Еще несколько мгновений и, если один из кабанов сумеет ухватить его зубами за шкуру, то два других непременно разорвут его на куски. Шарахаясь из стороны в сторону и назад, волк, раненый и избитый, еле уворачивался от нападавших на него секачей. Но вырваться не мог, опасаясь быть схваченным длиннорылыми мордами с острыми клыками за бок, что означало бы неминуемую и молниеносную смерть. Волчица сходу набросилась на ничего не подозревающего ближайшего к ней дикого кабана, моментально разрезав и разорвав клыками тому сухожилие задней ноги, и потом уже запрыгнув ему, осевшему в снег, на спину и уцепившись в холку. Ошарашенные в первый миг кабаны, ухнув, не стали рисковать и защищать своего собрата, а бросились прятаться в густой ельник. Волчонок, оказавшись вне опасности, напал, не раздумывая, на дикого кабана, волочащего на спине мать, и уцепился ему, как учили старые волки, в уже поврежденное сухожилие задней ноги. Секач сразу же осел, пытаясь с разворота зацепить клыками волчонка, но тот успел отскочить назад и начал кружить вокруг рычащего и клацающего клыками дикого кабана для очередного нападения. В разыгравшейся в заснеженном утреннем лесу драме действительно шла борьба за жизнь. В это время волчица, уцепившись в хребет кабана, была для него недосягаема. Своими мощными и острыми, как ножи, клыками она добралась до позвоночника, перекусывая его верхние отростки, нанося неимоверную боль взбешенному кабану. Пытаясь сбить волчицу, кабан упал на бок, но волчонок тут же уцепился ему в пах, вырывая куски кожи с шерстью. Кровь брызнула на месте вырванных лоскутов. Кабан, сбросив волчицу и волоча совсем уже не слушающуюся заднюю ногу с перекушенным сухожилием, пытался уйти от гибели, от острых зубов и мощных челюстей, но волчица бросилась ему наперерез, намертво уцепившись зубами в лыч и все сильнее сжимая челюсти. Кабан вертел головой, размахивая уцепившейся волчицей, а волчонок, опьяненный присутствием матери, запахом крови, вновь уцепился в живот и, наконец, вырвал большой кусок кожи вместе с жиром. Кровь фонтаном рванула из раны, кабан опять вынуждено присел, а волчица не дала ему возможности отогнать волчонка. И волчонок воспользовался моментом, бросился на загривок кабану, где сочилась кровь от укусов матери и, вцепившись зубами, начал рвать мясо и шкуру на загривке до тех пор, пока не вырвал плоть почти до самого позвоночника. Кабан вырывался, ревел и хрипел, но волчица не разжимала зубов и из последних сил держала кабана за голову, давая волчонку возможность до конца довести начатое им. И вот, наконец, они разом отпрыгнули от кабана. Тот, шатаясь, сделал несколько шагов и повалился на снег, пытаясь приподняться и идти дальше, уходить от смерти. Об его атаке на волков уже не могли быть и речи: раздробленный лыч, изорванный живот, из которого вот-вот выпадут внутренности, поврежденный позвоночник, и по сторонам двое волков, тяжело дышащих, с высунутыми в крови языками – это был конец. Сделав несколько пугающих движений окровавленным лычем, дико выпучив глаза, кабан пытался безуспешно встать и спастись бегством. Но лишь он встал на ноги, как волки тут же с двух сторон бросались на него, молча и сосредоточенно вонзая свои зубы ему в бока, в шею, в ляжки, хватая за хвост и уши. Отпора кабан дать уже не мог – силы оставили его, а острая боль сковала тело. Волки перестали атаковать, ходили вокруг и ждали, когда кабан рухнет, истекший кровью. И, лишь когда кабан упал на бок, оба волка набросились на него и, не обращая внимания на судорожные удары копыт, вспороли ему живот и стали наслаждаться горячими и парящими на морозе внутренностями. Рыча друг на друга от не остывшего еще боевого азарта, они большими кусками отрывали жир, органы и, торопясь и давясь, проглатывали окровавленные, с шерстью куски, не замечая тихо подошедшего хромого волка. Он остановился в нескольких шагах и негромко зарычал. Волчица и волчонок, поджав хвосты, бросились в стороны, а волк медленно подошел к кабану и лег прямо на кровавый снег, облизывая свежую кровь с оголившихся ребер нутра. Это была и его добыча, все это знали, послушно и терпеливо глядя на раненого вожака. Съев большими кусками печень и оторвав большой кусок жира, волк ползком отодвинулся от туши, приглашая свою семью продолжить пир. Через несколько минут над кровавым местом уже кружили вороны, а к обеду полкабана было съедено прямо со шкуркой и ребрами. Спинная часть закопана в снег непомерно растолстевшей волчицей. Поросенка, добытого волчицей, пришлось тоже затащить под елочку, хотя и там его доставали вездесущие падальщики – вороны. Волки уже не обращали на них внимание. Волк и волчонок спали в свежей кабаньей лежке, прижавшись спинами друг к другу, волчица лежала на снегу, положив морду на передние лапы. Немигающие глаза ее смотрели спокойно и даже задумчиво куда-то вдаль. О чем она думала и спала ли она в это время с открытыми глазами – не знает никто. И никогда не узнает.