Текст книги "Волчий сон"

* * *

…Немного задремавшая под лучами восходящего солнца лосиха встрепенулась. Лицо человека, стоявшего в проеме окна, хорошо сохранилось в подсознании дикого зверя. Это был он. Хоть прошло уже довольно много времени с тех пор, она вспомнила этого человека. Вспомнила ту страшную зиму, волков. Она вспомнила, как уходил, оглядываясь, этот человек, оставляя ее и израненного лося, когда ей казалось, что все уже кончено. Когда своим телом она закрывала лося, некогда могучего, самого сильного и самого красивого своего друга. Когда он лежал в снегу и не мог уже подняться, весь изодранный и израненный волками, обессиленный от потери крови, от холода. Когда человек поднял ружье, она не знала, что делать. Она готова была защищать лося ценой своей жизни, она готова была напасть, броситься и на человека, ради него, лося. Но человек тихо ушел, а лось лежал и не хотел вставать. Тогда она подошла к нему, уткнулась своими губами в его шею. Он посмотрел на нее снизу-вверх – его большие глаза были полны настоящих слез. Она еще раз толкнула его своими перламутровыми шершавыми губами – теплыми и мягкими. Сделав усилие, лось встал. Шатаясь, он сделал несколько шагов. Кровь, замерзшая в виде сосулек, черных капель, вместе с шерстью осталась на лежке на снегу и больше не стекала из рваных ран. Выйдя из болота, лоси сразу улеглись на дневку. Лосиха, обычно ложившаяся в нескольких шагах от лося, на этот раз легла, тесно прижавшись к лосю, пытаясь своим боком согреть его. Лося била дрожь от холода, от полученных ран. Ближе к полудню, когда февральское солнце повисло над лесом и в воздухе запахло тающим на ветках деревьев снегом, а слух уловил веселый писк лесных пичуг – синиц и поползней – лось смог подняться. И они вдвоем – она впереди, он за ней – двинулись вдоль большого леса по краю болота, поедая на ходу начинавшие отогреваться молодые стебли попадающегося осинника. Лосиха вела его к солонцам. Там же была и подкормочная площадка для диких кабанов: возможно, можно будет полакомиться и зерном, оставшимся от трапезы кабанов. Во всяком случае, люди туда наведывались часто, особенно хорошо она знала одного из них, который приезжал на санях, запряженных лошадью. Он привозил в мешках корма, рассыпал из в корыта, заходил в небольшую будочку, стоявшую поодаль, а выходя оттуда, всегда удовлетворенно кряхтел и почему-то нюхал рукав своей шубы, сам себе улыбаясь в усы. Туда, к кормохранилищу, вела лося молодая лосиха, там она надеялась на защиту от волков и найти дополнительное пропитание для раненого лося. Так оно и получилось. Более того, через несколько дней прямо возле подкормочной площадки людьми были повалены осины. Как только лоси обгладывали за день дерево, у них была возможность перейти к другому дереву, а назавтра – к третьему. И так до самой весны. Специально поставленное высоко корыто, чтоб не добрались кабаны, через день наполнялось зерном, соль была постоянно, и лось быстро пошел на поправку. Раны заживали, а в придачу, стали расти бугорки на лобной части – росли рога, а это значит, приближалось тепло весны. Лосиха, располневшая и потяжелевшая, спокойно сгрызая кору осин, радостно смотрела на своего лося, который опять тянулся зубами к более отдаленным, верхним участкам поваленных деревьев, оставляя ей наиболее доступные или с более молодой и тонкой корой участки. Глухари на рассвете азартно пели на своих токовищах в болоте, и тревожащие слух звуки их песен лоси воспринимали как должное. Весна пришла в лес. Лосиха видела, что свиноматки, отделившись от своих стад, углубились в ельники и там готовили себе удобные постели-логовища для опороса. Откусывая мощными челюстями колючие ветки елок, вырывая из-под еще глубокого, но рыхлеющего снега вереск, папоротник и мох, они стаскивали их в определенное место, мостили, утаптывали, аккуратно раскладывая по кругу – готовили теплое и уютное для поросят гнездо. Никто не мог близко приблизиться к этому месту: ни прошлогодние детки, ни кабанчики взрослее, ни самец-отец. Знакомая лосихе огромная самка упрямо и гневно фыркала-ухала на них на всех, угрожая покусать или побить своим мощным рылом. Так дикая свинья готовилась к опоросу и к защите своих будущих полосатеньких чад. Гнездо уже было готово: теплое, непромокаемое, защищенное от ненужных глаз, прикрытое сверху разлапистой елью, оно прослужит свинье и поросятам домом от силы месяц. Потом она поведет их, своих деток, показывать окрестный лес. Покажет, где и как находить вкусные корешки, как найти по запаху под листьями прошлогодние желуди, орехи, как отличить друзей от недругов. Полосатые и смешные, шустрой вереницей они будут строго следовать за ней, внимательно и безукоризненно познавать эту школу. Это школа их жизни. Так было всегда, и так будет и в этот раз.

В начале мая лосиха знала, что и у нее скоро появится потомство – её первенцы, которые уже явно давали о себе знать. И вот она ушла в зеленеющие уже заросли ивняка, крушины, ольхи, чтобы на сухой гряде в прошлогодней траве принести двух рыженьких, тонконогих, большеухих, с большими черными живыми глазами телят – мальчика и девочку. Лося она не позвала с собой. Более того, отправившегося было за ней, она резко прогнала, грозно опустив голову и глянув предупреждающе снизу-вверх. Он понял, что должен остаться пока один, но он знал, что будет недалеко от нее, чтобы в случае необходимости всегда прийти на помощь.

И вот сейчас она идет уже сама к нему, идет не одна, идет со своими детьми к отцу, чтобы уже теперь жить семьей вместе. Она знает, где они встретятся сегодня. Она знает, что он ждет, что он будет рад. Оставив забор с колючей проволокой и человека, в предрассветных сумерках курившего в оконном проеме, лосиха с лосятами подошла к тому месту, где был слышен запах ее лося. Тут следы свидетельствовали о его пребывании и о том, что он терпеливо ожидал ее здесь целый месяц. И вот они, наконец, увидели друг друга. Подошли друг к другу осторожно. Дети замерли поодаль. Большие, мягкие, словно мхом покрытые рога украшают голову лося. Лосиха тихо, осторожно подошла к лосю и положила свою голову ему на шею. Он замер, застыл, не шевелясь. Так они немного постояли, пока не подбежали возбужденные телята и уставились на обоих родителей большими любопытными глазами. Семья была в сборе. Лось ласково смотрел на детей своими большими глазами, а лосиха закрыла глаза и, не снимая своей головы с шеи лося, устало и, казалось, счастливо вздохнула – вместе!

* * *

Заскрипели трехъярусные шконари. Молча зэки одевались и выходили из кубрика. Сонные, в большинстве злые и угрюмые, они, на ходу застегиваясь, выходили в локалку – заасфальтированную выщербленным асфальтом площадку, огороженную со всех сторон металлическим забором. Зарядку мало кто из них делал, но выходить нужно было – контролеры и ДПНК3333
  ДПНК – дежурный помощник начальника колонии


[Закрыть] сновали в бригадах, подгоняя зазевавшихся, проспавшихся или «нераскумаренных3434
  Раскумариться – проснуться окончательно, взбодриться.


[Закрыть]» осужденных матом или криком, выгоняя людей на улицу. Шныри со швабрами бросались мыть кубрики, открывая нераскрытые окна и двери для проветривания кубриков, где воздух был тяжелым, спертым, ощущаемым и осязаемым. Начинался обычный будничный день зоны. Однообразный, тяжелый, скрытый от людских глаз еще один день так называемого отбывания наказания… и исправления. После зарядки и перекура зэки возвращаются в кубрики: кто умыться, кто раскумариться чифом, кто подкрепиться на кухню-кишку – благо, в последнее время появилось много дешевых продуктов быстрого приготовления. Плитки запрещены, поэтому готовят кипяток, заливают быстро приготавливаемую вермишель, кашки, заправляют салом, поджаренным в кругалях кипятильниками, или просто подсолнечным маслом. Варят чай-купчик, чифирок, кофе, кто-то поднимает «вторяки» – вчерашнюю заварку от чифиря. В туалете выстраивается очередь на «дальняки» и в кубриках застилаются шконари – скоро проверка. После проверки – завтрак в столовой: каша без заправки, черный хлеб, чай – все в алюминиевой посуде, гнутой-перегнутой, вроде и мытой, но слегка жирной наощупь от вчерашнего, хоть и постного, но всё-таки ужина. За столами сидят по десять человек, едят молча, сопя, звякая ложками. Пища хоть и неприхотливая, но дают вдоволь. Некоторые кишкоблуды умудряются съесть и по две-три шлемки каши, а на спор – шесть, семь тарелок уминают за милую душу. Новички, с непривычки, быстро жиреют от такой пищи при малоподвижном образе жизни. Работы в целом – нет. Промышленное предприятие колонии хоть и набивалась режимниками до отказа осужденными, но работали там только пилорама и «цветмет», где обдирали медные и алюминиевые кабеля за копейки в месяц. Большинство же зэков же на работе слоняются из угла в угол, играют в нарды или просто спят, забившись в потайные углы, шахты, комнаты, пока их там не вычислят и не «отстрелят» контролеры и с матом не выгонят, якобы, на работу. И так до обеда. Построившись, по пять человек в шеренге, осужденные проходят шмон – и в столовую. После обеда – в сектор, и опять спать. Лишь немногие уходят в спортгородок или занимаются другими делами. А в последнее время в целях экономии администрация стала выключать рубильник подачи электричества в сектор на весь день, вот и приходилось закатываться в вату от безделья. Оттого и грузнели, жирели мужики. Каша шла «на пользу». На пользу всем: администрации, так как жирный мужик – тихий мужик, блатным: сытый мужик – щедрый мужик, больше уделяет в общее3535
  Общее – вещи, продукты питания, деньги, предназначенные для пополнения воровской казны или материальной помощи босоте и братве в качестве презента или поддержки.


[Закрыть], самим мужикам: одолевала лень, и неохота было ни рамсить, ни двигаться, ни искать пропитание, ни играть «на интерес3636
  Играть на интерес – играть в азартные игры с обязательной ставкой.


[Закрыть]». Так тихо и незаметно для себя самого мужик «исправлялся», одуревал и тупел, даже не замечая этого.

Николай на завтрак и ужин не ходил. Приспособился утром обходиться крепким кофе с конфетой, а вечером – молоком, положенным ему по диетпитанию. Две перенесенные после ранений операции, другие хвори, сопровождающие всех профессиональных охотников: радикулит, артрит, язва, бронхит, а главное, отсутствие свободы, привели к ухудшению здоровья и назначению группы инвалидности. И, как ни странно, это обстоятельство позволяло получить в зоне некоторые льготы, преимущества и даже привилегии. Можно было иметь второе одеяло, можно не ходить на работу. А главное – пенсия. Хоть и высчитывали больше половины от начисляемой суммы за содержание, но оставшихся денег хватало на сигареты, чай, даже на сладости. Грева из дома почти не было. Взрослый сын никак не мог встать на ноги, чтоб «греть» отца в зоне, родные брат и сестра даже не писали; наверное, со вздохом облегчения посчитав срок в двадцать лет неподъемным для Николая, а может, и по какой другой причине. Приходилось рассчитывать только на себя самого и на Господа Бога.

Николай редко обращался к Богу с просьбами. Но не просил он у Господа благ для себя лично. Просил, когда до глубины души окутывало желание пообщаться с Господом, не оставлять своим вниманием и своей добротой своих родных – бывшую жену, детей, внуков. Только об этом были его просьбы, да изредка просил для себя лично мудрости и выдержки-спокойствия в сложившейся ситуации. Прощения за грех убийства не просил. Не пришло еще время, наверное, да и не мог он еще остыть от тех двух роковых выстрелов по людям. «А по людям ли?» – думал он, и, зная, что думает неправильно, не решался просить Бога прощения для самого себя. Но в мыслях был уверен, что ему повезло, и он стал прозревать в этом мире. Начал понимать, что есть Истина и понимать направление, как Ее постичь, как Ее познать, а может быть, и увидеть свет этой Истины. Истина – это Господь Бог, Создатель этого мира, и Его Слово, а свет – это любовь, понял он для себя. Именно для себя хранил и развивал он это свое открытие. Он и так давно знал, что в мире ничего случайного нет. Узнал он теперь, что никакая маска никогда не спасет человека от самого себя. Понял он, что, только осознав и поверив в душе свое предназначение на земле, можно смело жить и идти вперёд к истине, но только с верой, иначе – крах. Крах во всем: мыслях, поступках, планах, мечтах. Вера в Истину, вера в Господа, вера в справедливость и силу Божьего Слова вселили в сердце Николая новую веру: в себя, в свои силы в этих нечеловеческих, бесовских условиях жизни, в свое будущее. Он поверил в то, что можно жить и здесь достойно, при этом оставаться человеком и выполнять свое предназначение – не дать дьяволу завладеть твоей душой и помочь, по возможности, в этом другим. Сейчас он точно знал, почему в ту роковую ночь, когда в соседней комнате лежали два трупа с простреленными головами, руки налились неестественной тяжестью, онемели пальцы, когда он подумал о плохом для себя исходе. Не смог. Вырубился и уснул. Уснул мертвым сном, но остался жить, не совершив еще одного греха. Сейчас это кажется ему чудом. Страшно не было. Была пустота. Боли не было. Осознание всего произошедшего было. Раскаяния – нет. Злости – нет. Что было? Была только обида, что жизнь так или иначе закончена. Была обида, что не удалось попрощаться с семьей, попросить у них извинить его за все. А ведь и было за что. Мыслей не было, но на душе не было тяжести совершенного греха, на душе тоже было пусто. «Все кончено», – повернулось в голове. И опять какое-то облегчение. Только позже, в тюрьме, начав читать Библию, подаренную настоящим криминальным авторитетом, бродягой3737
  Бродягой – человеком, который не признает общественных законов, живущим по понятиям, приверженным воровским традициям.


[Закрыть] по жизни Витей Абдулой, начав вдумываться в каждое слово Библии, начав по-новому осознавать Бытие, он почувствовал, что опустевшая его душа начинает чем-то заполняться. Таким тревожным, волнующим, зовущим, манящим куда-то. Начали появляться блики давно не появлявшегося в сознании света: настоящего, разумного, всемогущего, вселенского – света любви земной. Любви к окружающему миру, любви к жизни, любви к близким и родным людям, любви к природе. А что такое природа? Природа – это и есть Создатель. И он всю свою сознательную жизнь прожил с этой любовью, просто не задумываясь об этом или не придавая до поры и до времени этому значению. Так живут многие из людей, если и не большинство: не замечая и не ценя того, что есть вокруг нас любовь. И он это свое открытие сначала скрывал даже от самого себя, даже думал иногда, что просто психика его сломлена. И начинает «крыша ехать». Видел вокруг себя и саркастические ухмылки, и откровенные обвинения: «Как только в тюрьму попадаете – сразу к Богу пути ищете…». Но не обращал на них серьезного внимания, понимая, что это новое его открытие в жизни – это его личное и сокровенное. Проходили дни, недели, месяцы, а познания смысла жизни в нем становились все ощутимее, сильнее, явственнее; мысли пришли в упорядоченную цепь, и появилось ощущение своего существования и в пространстве, и во времени, вне зоны тюрьмы. И это оказалось так явственно, так ощутимо. Нервы восстанавливались, стали появляться доброта, сострадание, но и требовательность к себе, к окружающим, самооценка и оценка реальностей. А легкость на душе оставалась, легкость мышления оставалась, Вера росла, и понимание библейской Истины укреплялось, развивалось, ширилось. Он ощущал, что это только начало, это первые, может быть, неуверенные, но правильные шаги в его новой жизни. Он видел, что уверенность появляется сначала в мыслях, значит, надеялся он, появится и в действиях, поступках. А если точнее, проявляется уже сейчас, если оценивать свои поступки как бы со стороны. Иногда ему казалось, что его устами говорит кто-то другой, его поступками руководит кто-то другой. Ему страшно было признаться, самому себе признаться, что он становится, стал другим человеком. И в том – Вселенское, Божье напутствие на новый путь в его неизвестно насколько продлившейся, продленной свыше жизни. Страшно и холодно было только в начале; сейчас он знал, что бояться не надо. Надо жить, надо развиваться, надо воспользоваться предоставленным правом на жизнь, надо чувствовать ведущую тебя руку, надо верить в свое предназначение и в силу любви. Любви даже к такому грешнику, как он сам. А эту любовь и это покровительство сил небесных он ощущал всей силой своей пораненной души, не раз, как он понял, наполняемой в его прежней жизни дьяволами, сатаной, нечистью… Искушение, кумовство, зависть, гордыня, пренебрежение человечностью – все это всплывало серым пятном в памяти обновленного мозга. Всплывало не просто памятью, но проявлением дотошного самоанализа. Приходило и прозрение. Но он знал и верил, что это только начало. Начало будущего. Что впереди? Это трудно предсказать. Это пока не дано разуму. Но только одно знал он точно – есть впереди пространство, время, и есть Бог. Есть он сам, его родные и близкие – это звало к жизни… Жизнь сейчас была грубой, жесткой и жестокой. Приходилось постоянно быть в напряжении и не давать себе, прежде всего себе, поблажки или расслабления. Ошибиться было нельзя: второго, другого шанса остаться Человеком дано не будет – он знал, что не должен поддаться обольщению, он знал, что делает это во имя чего-то чистого, правильного, справедливого и, наверное, нужного. Имел ли он на это право? Не знал он этого, действовал по наитию. И надеялся, что вера и любовь ведет его в нужном направлении. По очень сложной, запутанной дороге, на которой нельзя оступиться и сбиться: вокруг пропасть, безвозвратная пропасть. Очень хотелось не упасть в эту пропасть. Главное, считал он, чтоб не затуманили разум плутовские, искусительные помыслы, застигнувшие разум врасплох. Когда становилось совсем тяжко и даже страшно – молился. Знал только одну молитву «Отче наш» из Нагорной проповеди, но обращался к Богу и с простыми земными словами человеческой речи, человеческой мысли. Просил одного – помочь выдержать напряжение разума, просил просветления в мыслях. Остальное, думал он, будет естественным ходом развития событий. Главное сейчас – устоять от соблазнов неискренности и искоренить гордыню, не путая ее с гордостью. Теперь он хорошо знал разницу между ними и был этим очень доволен. Он знал, что ангел-хранитель его с ним, не бросил его, а может, даже он и не один у него. Он знал, что он еще нужен здесь, не зная точно, кому и для чего. Но ощущение какого-то своего долга и неожиданного перевоплощения в нормального человека, умеющего искренне любить окружающий мир, ожидание чего-то светлого и правильного и в дальнейшей своей жизни придавало сил – небывалых сил и энергии жить. Он научился замечать и отличать людей, явно одержимых дьяволом, которых, к сожалению, вокруг было очень много. Осторожно решаясь-таки взять на себя такую огромную ответственность, стал делиться своими новыми знаниями с другими близкими по духу мужиками, кому это было интересно. Советовал им поверить в себя или научиться для начала верить в святое и настоящее предназначение человека – быть и оставаться честным и достойным человеком всегда и везде, изгоняя вон из себя лукавство. Лукавство в душе, в поступках, в мыслях – есть не что иное, как открытие души для всякой нечисти. Начиная лукавить в своем уме, человек распахивает душу дьяволу – говорил Николай самому себе и окружающим при случае. Честность и искренность – понятия разные. Можно быть честным, но неискренним. Можно быть искренним, но заблуждаться. Можно в жизни заблуждаться и не хотеть в это верить, лгать самому себе. Так, где же истина? А истина-то как раз и есть в любви. В зоне оставаться честным и искренним сложно, но можно. Нужно иметь сильный дух и веру, не затуманенные, не убитые нечистью. Нужно учиться в жизни вообще не лукавить – быть достойным человеком при любых раскладах в этой заполненной отрицательной энергетикой среде. И основа основ всего этого – любовь: любовь к богу, любовь к себе, любовь к ближнему своему. Но еще молодой этот росток его новых и неожиданных открытий, его веры был слишком хрупок. Он это знал и не хотел его погубить нескладными движениями души. Ожидал подсказки и направления во внутреннем голосе – голосе души и духа, которые только начали вновь обретать связь потерянную, как он думал, где-то в середине его жизни – той, прошедшей жизни. Он уже начал искать причину потери этой связи. Он интуитивно понимал основную причину этому – гордыня. Этого было достаточно. Достаточно уже того, чтобы осознать свое место и здесь, и сейчас. Поэтому, определяя тюрьму и лишение свободы такого большого количества людей, нарушивших все мыслимые и немыслимые законы, как место сбора людей, большинство из которых одержимо дьяволом, Николай и принял для себя случайно пришедшую в сознание позицию веры: не сломаться в этом пекле, не стать вместилищем злого духа или духов, не пойти ни у кого из них на поводу и по возможности бороться с этим злом, даже иногда, возможно, применяя это зло во благо. Что же, думал он, не мной придумано, что «…пришедший с мечом должен от меча и погибнуть…». Это пока шло вразрез с его новыми познаниями веры и Нового Завета, но интуитивно он знал, что со злом нужно бороться всеми силами, кроме плутовства, и не искушаться мимолетными победами. В этой борьбе должна пройти вся его жизнь – так думалось ему теперь. И это помогло избежать драк и обид за обвинения этих самых одержимых в том, что он обращается к Богу ради запоздалого раскаяния и ради прощения своих грехов по жизни. Он отчетливо и с удовлетворением осознавал, что данные ему новые удивительные знания, чувства и открытие веры в Бога и любви ко всему, что создано Им – это его личное чувство. Он никому и ничего за это не должен – и это главное. Так же открыто он говорил и всем, кто пытался как-то влезь в душу или получить ответ на вопросы религии и веры – это его личное мнение и его личные взгляды, которые он никому не навязывает и истинность которых не собирается никому не доказывать, не обосновывать и не оправдываться, тем более.

Кубрик разгрузился – часть заключенных была благополучно выведена контролерами на «промку». Мужики, оставшиеся под разными предлогами в жилой зоне, занимались, кто чем: играли в нарды, стирали, просто лежали, дремали, шили, мастерили, читали, смотрели телевизор. «Шныри3838
  Шнырь – дневальный, уборщик.


[Закрыть]» опять прошлись мокрыми тряпками по кубрику и продолу. Покормив в аквариуме рыбок, полив единственный на весь кубрик цветок с неизвестным названием или вообще без названия, но красивый и гордый своей красотой в этом мрачном жилье, Николай прилег. Он вспомнил сегодняшнее утро, промелькнувшую почему-то в сознании тень лосихи на болоте «за колючкой», и вспомнилась ему та молодая красавица лосиха, которая своим телом защищала своего самца, израненного волками, истерзанного, но еще живого. Тогда, той зимой, они погнались за волками и настигли их на дневке. Сразу же обложили флажками еще до темноты, а наутро, переночевав у лесника Гришки, отправились к окладу, где закрыты были шесть волков: четверо молодых и два матерых, одного из которых он все же зацепил картечью, когда тот, уходя на махах по глубокому снегу, уже скрывался в ельнике.

* * *

Ближе к вечеру матерому3939
  Матерый – сильный волк, старше семи лет, который, как правило, является и вожаком и доминантом в волчьей стае


[Закрыть] стало еще хуже. Его опять рвало, его трясло, боль в боку нестерпимо жгла и распространялась по всему телу. Он несколько раз зубами рвал свою рану, пытаясь выгрызть эту жгучую боль, скулил, злился, рычал. Молодые волки, подняв загривки и оскалив зубы, настороженно наблюдали за вожаком. В том, что они сегодня потеряли двух своих собратьев, в том, что они голодные уже несколько суток, волки считали виновным вожака, и будь у них немного больше сил и отваги, они разорвали бы его на куски здесь же, на месте. Но волк был еще силен и страшен. Здоровый, сильный, выносливый, победитель и вожак в стае, он не раз доказывал им всем свое преимущество и силу в охоте, в борьбе и в драках-поединках с другими волками, в схватках с дикими кабанами и в ловкости уничтожения охотничьих собак. Он, вожак, не раз уводил стаю от ружей охотников, уводил прямо из-под носа расставляющихся на номера охотников. И вот он сейчас в бешеной злобе исходит рвотой, с окровавленным боком, но такой же грозный и непобедимый. Во всяком случае – пока. Озабоченные таким раскладом и все еще пытаясь воспользоваться раной вожака, чтобы приблизиться к равнодушно лежащей волчице, волки допустили непростительную оплошность. Когда волчица услышала сначала запах людей, а потом чуть слышное шуршание и скрип снега – было уже поздно. Флажки были развернуты и сомкнуты вокруг лежки волков по квартальной сетке.

Вскочившая волчица насторожилась и бесшумной тенью бросилась в противоположную от скрипа снега и запаха людей сторону. Волки рванулись за ней. Раненый волк постоял, прислушиваясь, и шагом, прихрамывая, пошел вслед. Волчица, на махах преодолев неглубокий заснеженный ров, поднялась на гребень, постояла, прислушиваясь. Остальные волки, замерев, наблюдали за самкой. Впереди все было тихо, и волчица, сделав полукруг, пошла против ветра к своим следам, к своей тропе, по которой они пробились сюда от выстрелов охотников. Вдруг опять человеческий запах резанул обоняние. Волчица замерла, и увиденное ею зрелище заставило ее вздрогнуть. Там, откуда они пришли, невероятным образом поперек их следа появилась искусственная преграда-цепочка, преграждающая путь. Шевелясь на ветру, лоскуты серыми пятнами (волки не различают цветов) четко выделялись на фоне белого снега. Резкий запах людей – опасность! Вжавшись в снег, волчица нырнула под разлапистую елку и кинулась в противоположную сторону. Минуя дневку, пройдя еще раз небольшое расстояние, она опять наткнулась на цепочку флажков, несмотря на сумерки, ярко выделяющиеся волчьим зрением на фоне квартальной линии. В панике волчица стала метаться внутри оклада. Волки следовали за ней, и лишь вожак оставался на косогоре. Рана болела, да и понял он, что они в ловушке. Ему уже однажды приходилось побывать в окладе. Его тогда спасло чудо – стадо кабанов ночью разорвало на своем пути флажки и, втоптав их в снег, кабаны проложили ему и волчице – тогда еще молодой паре – дорогу на волю, к жизни. Через прорыв они ушли, а охотники обнаружили порыв уже тогда, когда волки были на другом берегу реки, перейдя ее по тонкому льду.

Сейчас волк понял, что люди опять расставили ловушку. К флажкам подходить близко нельзя. Они опасны, они пахнут человеком, они шевелятся, их много, они повсюду. От них можно спрятаться только внутри оклада, в густом ельнике переждать, пока люди уберут свою страшную и хитрую ловушку. Волк стоял и ждал, когда стая перестанет метаться, ища выход из замкнутого оклада флажков. Напуганный волками, промелькнул заяц-беляк и скрылся за флажками. Его, зайца, флажки не тронули. Они были опасны только волкам, волки это знали и этого боялись как смерти. По следу зайца промчался один из волков и, резко затормозив перед флажками, огромными прыжками бросился в панике прочь. Осторожно и бесшумно подошла к самцу волчица. Их глаза встретились. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Они понимали, что одному из них нужно идти через флажки, чтобы другие смогли выжить. Раненый волк не мог идти – флажки опасны, и в случае чего, он, раненый, не сможет с ними справиться. Волчица шумно втянула воздух, отошла в сторону и улеглась в снег, свернувшись калачиком. Волк подошел и лег рядом. Остальные волки, пользуясь темнотой, разошлись в поисках мышей или зазевавшегося зайца-беляка. Ближе к полуночи по лесу понеслось жалобное пение озадаченных, голодных, испуганных волков. Эхо разносило вой по ночному лесу, яркая февральская луна дополняла жуткую песнь печальным светом. Ближе к утру волкам удалось-таки найти беспечного зайца-беляка, увлеченного изучением уже остывающих следов ночью пробежавшей здесь зайчихи. Распутывая наброды и петли зайчихи, принюхиваясь к следам, заяц сначала услышал шуршание снега и хриплое дыхание позади, а затем, резко прыгнув в сторону, успел заметить и метнувшуюся в его сторону из-под елки тень. Мощные челюсти перехватили зайца поперек туловища. По лесу прокатился резкий, высокий и громкий, плачущий писк – и оборвался. Через несколько секунд легкий ветерок перекатывал по снегу белый пух: несколько капель крови на истоптанном волками снегу – все, что осталось от зайца. И те были слизаны поздно подскочившим запыхавшимся переярком. К утру весь снег в окладе был расчерчен волчьими следами, но ближе чем на пять-десять прыжков молодые волки к флажкам подойти так и не решились.

На рассвете волчица обошла все флажки по периметру, не приближаясь к ним, иногда останавливаясь и примечая, где флажки опущены пониже, а где наоборот, подвешены выше. Обойдя оклад, она уже направилась к склону оврага, где ожидал ее дрожащий раненый волк, когда вдруг увидела белку, спустившуюся с дерева и разрывающую снег, углубляясь под основание большого пня, где у нее явно был спрятан какой-то запас. Осторожно волчица подползла по снегу к увлеченной раскапыванием своего склада белке, а потом, сжавшись в пружину, тремя прыжками настигла ее. Ничего не подозревавшая белка полностью скрылась в пасти волчицы, лишь рыжий пушистый хвостик несколько раз вздрогнул и безвольно повис. Положив мертвую белку на снег, волчица раскопала лапами норку, в которой было несколько полусгнивших грибов и две еловые шишки. Грибы съела и, аккуратно взяв зубами белку, словно плывя по глубокому снегу, направилась к волку. Волк, подрагивая всем телом, свернувшись клубком, спал. Однако, услышав шаги волчицы, поднял голову. Волчица подошла и положила перед ним белку. Собравшиеся по кругу молодые волки нетерпеливо перебирали лапами, но подойти не решались – лишь облизывались, оскаливая белые клыки. Волк аккуратно взял зубами белку: приятная теплота бархатной шкурки, запах свежего мяса и крови разлились по телу. Одним жимом сжав челюсти, волк наслаждался вкусом принесенного лакомства, даже зажмурившись на несколько мгновений. Волчица стояла рядом и молча смотрела на волка своими желто-зелеными глазами. Не пережевывая, волк проглотил белку целиком и только после этого встал. Он понял, что сегодня ему придется идти под флажки, а это значит, нужно будет преодолеть себя и идти на смерть, чтоб выжили его волчица и молодые волки – продолжение его рода. И он это сделает, даже если ему придется умереть: он – вожак. Слева, сзади, спереди послышались звуки появившихся людей. Опасность и смерть для волков пришли в заснеженный лес. Люди обходили оклад, проверяя, не прошли ли волки за ночь через флажки, через оклад, не порвали ли нить оклада кабаны или другие звери, не провисла ли где нить. Все было в порядке: оклад цел, волки в окладе – выхода не было. Весь снег внутри оклада исслежен волками за ночь. Но ближе 10—15 метров волки к флажкам не приближались. Сняв рукавицы и перчатки, охотники, а это были именно они, обошли оклад, набирая по ходу в горсть снег, проводили мокрыми и потными руками по веревочке, к которой были пришиты флажки, чтобы запах человека был более стойким и ощутимым. Затем под руководством Николая, который указывал им их места засад, стали становиться «на номера4040
  Стать на номер – стать в определенном месте, в засаде, с оружием наготове в ожидание дикого зверя


[Закрыть]». Пройдя 10—20 метров внутрь оклада, выбрав удобную для стрельбы позицию, охотник расчищал до мха снег под ногами, заряжал ружье, вскидывал к плечу, поведя влево-вправо, и замирал, в белом маскхалате становясь недвижимым и невидимым для должного появиться волка.