Текст книги "Повесть об одиноком велосипедисте"

Отрывок 51

Летчики.

Не помню, как зовут. Двое. Овальные фотографии. Одного, кажется, Беспалов. Воткнутый в бетонное основание кусок оперения или крыла самолета. На нем фотографии, фамилии, даты рождения и дата гибели. Вокруг сгустились деревья, в три стороны – болота. С четвертой – тропа, выходящая на лесную дорогу. Если смотреть в лес за памятник – видно, что там светлее, деревья растут реже, некоторые из них кривы и изломаны, возможно, это обман зрения, но мне кажется, что их самолет упал именно там.

Отрывок 52

И постепенно в этих недалеких пригородах, в этих дачах и тусклых городках-спутниках с пыльными улицами, в этих лугах и лесах мне открылась простая истина: вряд ли кто-то из тех, кто работает каждый день, видит жизнь такой, как она есть на самом деле.

Люди вообще очень редко видят дальше своего носа. Тот, кто ездит на работу на машине, редко думает о переполненных поездах метро. Тому, кто толкается утром в электричках, уличные пробки кажутся второстепенной проблемой. Милиционер главной задачей считает охрану порядка (как он ее понимает), строитель – возведение дома…

Все копошатся в гигантском муравейнике, называемом город. Нахлынут утром из спальных районов и пригородов и вечером отхлынут. Так город пульсирует. Из месяца в месяц, из года в год. Только людей становится больше и больше. Они ждут лучшей жизни, работают ради нее, но она наступает далеко не для всех, а для единиц, а остальные проводят в ее ожидании десятилетия и, поняв, что ничего не достигли и уже не достигнут, возлагают надежды на детей, а потом на детей детей…

Страшно и смешно, что я потратил столько времени на эти приливы и отливы.

А преуспевшим я тоже не очень завидую. Мало кто преуспел, а еще меньше – кто преуспел и стал счастлив. Да, их не жмут в автобусах, может даже, они не следят за дорогой, потому что есть личный шофер, но их жмет груз ответственности за свой бизнес, свои деньги, своих людей, свое будущее… А если не жмет это, то жмет что-то еще… Я точно не знаю их жизни, но предполагаю, что это так. Если ты не умеешь быть счастливым, то вряд ли тебе в этом помогут деньги.

Отрывок 53

Но люди не будут жить лучше. По крайней мере, эти. И, по крайней мере, в обозримом будущем. Потому что если они будут жить лучше, то им не нужно будет работать, а если им не нужно будет работать, то чем они будут заниматься? Велосипедных дорожек в городе нет, кружков лепки из глины в таком количестве тоже нет, даже парковых скамеек на всех не хватит. Им нечем будет заняться, а потому они не будут жить лучше.

Было бы здорово проложить за городом специальные велосипедные дороги, неширокие, метра три или даже меньше, два, я не думаю, чтобы это было дорого.

Проложить через леса, поля, можно через населенные пункты – шума они создавать не будут. Через каждые десять километров поставить магазины, кафе, может быть, даже гостиницы, устроить пропаганду семейного отдыха на велосипедах, который сочетал бы и спорт, и общение с природой, и посещение достопримечательностей. Дороги сделать кольцами вокруг города и организовать несколько радиусов. Можно проложить несколько таких дорог и в городе, хотя там это, естественно, будет сделать сложнее. Это не должно стоить дорого. Дорожное полотно и мосты обойдутся во много раз дешевле автомобильных, поскольку нагрузки другие. Лучше, конечно, чтобы они проходили мимо железнодорожных станций, захватывали населенные пригороды. Я знаю уже достаточно мест, где бы можно было их проложить. А зимой их можно использовать для лыж.

Я читал, что в Европе есть такие дороги, они даже идут из одной страны в другую. А в Канаде или в Штатах для велосипедных дорожек используют заброшенные железнодорожные пути – не мудрствуя, кладут асфальт между рельс, хотя это узковато.

Но мне кажется, что все это останется моими фантазиями. Этот проект не принесет сверхприбылей. А у нас сейчас здоровый образ жизни пропагандируется только в тех случаях, когда это сулит кому-нибудь большой доход. Например, очень удобно пропагандировать занятия на тренажерах – никаких дорог строить не надо, а стоимость тренажеров или занятий в тренажерных залах приличная. А реклама горнолыжного спорта? Тоже выгодно – хорошая экипировка и лыжи стоят тысяч долларов, плюс доход туристическим компаниям, которые доставят тебя и твои лыжи в Австрию или еще куда.

А жаль. Люди бы по-другому стали смотреть на мир. Я не говорю, что мой взгляд на мир правильный, но, по крайней мере, он лучше, чем был, когда я сидел с утра до вечера в кабинете.

Да, мой взгляд на мир, не уверен, что правильный. Вчера ночью гудели самолеты и где-то на поселке лаяли собаки. Я долго не мог заснуть и все слышал. И думал о себе. В детстве открытие того, что большинство людей не являются ни хорошими, ни плохими, произвело на меня, помню, тягостное впечатление. Человеческий мозг ищет все же какого-то упрощения для себя в познании сложного мира, и в этом смысле деление на черное и белое – есть самое удачное упрощение… Я не считаю себя плохим. Если я сейчас и делаю что-то не то, то после многих лет работы на систему, которой потом оказался не нужен. И, к сожалению, ненужных сейчас много. И я вижу, кто появляется в системе вместо них.

Отрывок 54

Однажды размеренная жизнь поменялась. Была суббота, наплыв машин и людей, от которых я уже здорово отвык. Утром собрался в дальний лес и долго колесил там, пока не остановился на берегу озерца. Пошел дождь, я пережидал его, а когда вернулся, то на скрип калитки с террасы выглянула лет тринадцати девочка – внучка Марь-Петровны. Ее привозят родители и уезжают до моего возвращения.

Отрывок 55

В саду потемнело и стало зыбко и туманно, тучи ползли, прижимаясь к земле, где-то рядом сдавленно громыхнуло. Тренькнул телефон. Новое сообщение. «Все ok, возвращайся».

У меня осталась ее фотография – сам не знаю, почему влез в ящик старого рассохшегося стола на террасе. Никого не было, и я без особой надобности потянул латунное кольцо. Приоткрыв ящик, я увидел много всякого хлама – истрепанные тетрадки, карандаши, ручки, сломанную заколку… Ради любопытства перебирал все это двумя пальцами, пока на самом дне не нашел фотографии. Но рассматривать их было поздно – кто-то шел… Я выхватил наугад одну, с мелькнувшим лицом Ксении, и сунул в карман.

Потом я расскажу, что здесь произошло между мной, этой девочкой и соседским парнишкой. Сейчас у меня нет настроения.

Отрывок 56

Утром я уехал, дачная жизнь кончилась.

В город я въезжал через парк, шедший с двух сторон Кольцевой дороги, через пешеходный мост – от забитых городских трасс я уже отвык, и даже если бы не отвык – менять на них промытый дождем чуть туманный лес не хотелось.

Чувствовал ли я себя в безопасности? В общем, да. Я все так же не знал, что произошло две недели назад, но раз обо мне позаботились и поместили на дачу, а теперь возвращают обратно, значит, обо мне беспокоятся и можно считать себя в безопасности. Плюс дни отдыха тоже сделали свое дело: мне представлялось, что вообще тревога была ложной. Еще интересно бы понять, заплатят ли мне за время простоя?

Такие мысли у меня были, когда с узкой и неудобной тропинки я выворачивал на просеку и на открывшейся слева поляне увидел шестерых, кажется, парней. Они сидели и стояли, в спортивной (опять же, кажется) форме, а рядом стояли велосипеды. Взглянул мельком, потому что под колесами были толстые мокрые корни.

– Эй, парень!

Я обернулся, боясь в то же время потерять из виду дорогу.

– Парень!.. Тебе говорят! Вернись!

Я обернулся еще раз. Они все стояли. Возвращаться мне не хотелось. Когда я обернулся еще раз, один из них схватил велосипед. Остальные молча стояли.

Мы гоним по колее. По левой. Я не вижу, но слышу и чувствую его недалеко сзади себя. Он в хорошей форме, к тому же, у меня рюкзак на багажнике. Испугаться я не успеваю, пытаюсь сообразить, что делать дальше. Он один раз что-то кричит. Кусты наклоняются над колеей. Крапива. Я приникаю к рулю. Надо бы переехать в другую колею, но на такой скорости…

Сзади шум падения.

Мне некогда оборачиваться. Почему он упал? А потом я понимаю, что произошло. Он пытался перебраться с левой колеи в правую (как было пришло в голову сделать и мне). Чтобы без крапивы и чтобы догнать меня. Однажды на даче я тоже так перестраивался на скорости. Кусты малины слишком наклонялись над колеей, и я решил переехать на другую сторону. Но колея – это как два желоба, выдавленные шинами – чтобы переехать на другую сторону, из одного желоба в другой, надо перевалить горбик, поросший травой. Колесо врезалось в стенку желоба и не преодолело его (слишком большая была скорость и слишком влажной была трава), а заскользило вдоль, вывернулось, и через две секунды я лежал ничком на траве между двумя колеями, а метрах в пяти позади меня лежал поперек дороги велосипед. Все обошлось, я без последствий вылетел из седла и проехал на животе по мокрой траве. Велосипед тоже был в порядке. Потом, уже чисто интуитивно, я никогда не перестраивался на скорости из одной колеи в другую.

…Я гнал еще метров пятьсот, а потом свернул налево на поперечную просеку и гнал еще. Затем понял, что мой преследователь мог видеть, куда я свернул, а потому повернул на следующем перекрестке направо, а потом еще раз направо. Петлял, старался избегать длинных просматриваемых просек и троп. Увидев впереди за деревьями дома, свернул в чащу и остановился. Мышцы в ногах неприятно подрагивали, и заметно тряслись руки. Я прислонил велосипед к дереву и положил на его ребристую кору ладони. Дрожь почти прекратилась, ушла вовнутрь. Было ли это просто хулиганье? Я не знал.

Тогда на даче, когда я упал с велосипеда, у меня тоже дрожали пальцы. От неожиданного падения. От того, что минуту назад я даже не думал, что всего лишь поворот руля на пять градусов отделяет меня от того, чтобы сломать себе шею. Я поднялся, оттер грязь с куртки, вытер ладони о траву, подошел к велосипеду, увидел еще вращающееся заднее колесо и понял, с какой опасностью только что разминулся, что последствия могли быть совсем другими. И у меня задрожали пальцы.

Теперь же я понял, что еще, очень может быть, разминулся не со всеми опасностями. Наверняка этот крендель вернулся к своим, ехать до них минуты три… Хорошо. Если не три, если он, как и я на даче, пару минут приходил в себя, то будет пять. Пять минут. Через пять минут он вернулся к ним. Через минуту они собрались за мной. Еще через три они снова были на том месте, где он упал. Итого девять минут. Это с учетом, что он не сразу вскочил после падения и что эти ребята минуту будут собираться после его возвращения. А может… (вот тут у меня внутри похолодело) они выехали за нами еще до его возвращения или даже до его падения!

Переставшими дрожать руками, еще не совсем понимая, что я делаю, я залез в рюкзак, вынул свитер, снял джинсовку, сунул ее в рюкзак и надел свитер. Потом, повинуясь инстинкту загоняемого зверя, выкатил велосипед на тропу и, прикидывая в голове объездной маршрут, рванул к домам.

По дороге я прокручивал в голове всякие сценарии: первое – это было обычное хулиганье; второе – переодетые менты или какие-то еще службы (почему, кстати, мне пришлось уехать из города? явно, с нашей работой какие-то проблемы); третье – надо было понять, ловят ли они меня лично – но это вряд ли; четвертое – знают ли они, где я живу, – в конце концов я решил, что не знают – потому что тогда проще было бы ждать меня дома, чем ждать где-то по дороге (черт знает, где я поеду?) и пугать.

Отрывок 57

…Вода в ванной – одиннадцать, свет в ванной – двенадцать, в коридоре – тринадцать… Как хорошо, что я придумал эту считалку, после нее можно спокойно брать велосипед и выходить… Только смущает, что она заканчивается на тринадцать. Идеально было бы, чтобы заканчивалась на двенадцать. Но ничего лишнего в ней нет, ничего не выкинешь… Если только считать что-нибудь еще, не знаю что, чтобы было четырнадцать… Ладно, сейчас я уже ушел, но стоит подумать.

В этот день мне многое кажется неправильным. Шины – не совсем хорошо накачаны, погода – недостаточно теплая, считалка – неправильная, автомобилей в городе много (хотя суббота), милицейских машин на въезде в город – слишком много…

И увидев машины, вовремя вспомнил, что как-то хотел найти другой путь из Д. к себе, чтобы он шел не по шумному городу, где тебя все видят, а по области – по карте там был большой лесной массив, и дорога через него не должна удлинить мой путь больше чем на три-пять кэмэ.

Я сворачиваю на улицу, на которой о близости города не напоминает ничего. Здесь даже более провинциально, чем в Кратово. Старые деревянные дома, резные наличники, пристанционный дачный поселок, смыкающиеся над проезжей частью липы, березы и тополя. Вой шоссе постепенно стихает за спиной.

Станция. За ней дома побольше, сонный угол спального пригорода, где никто не работает, все ездят работать в город, а тут только спят. С рынка, из церкви, из магазинов не спеша идут немногочисленные люди, и по лени в переставлении ног тоже можно догадаться, что это пригород.

Пустое шоссе по периметру пустого поля, посреди которого трубы и приземистые корпуса неизвестного объекта. Поле, поросшее не пойми чем, без единого кустика. Древний асфальт шоссе – белый, в разъехавшихся трещинах, с обочинами, заметенными пылью, словно с поля на него наступают пески пустыни. После с грохотом проносящегося самосвала пыль (я почти закрываю глаза) закручивается вихрем и оседает на дороге азиатским узором. Жарко.

Другое шоссе. И параллельно – нечто вроде насыпи. Наверх по ней ползет неряшливая тропа. То узкая, то широкая, кривая. По-хорошему, мне туда – наверх. Оставив на боку велосипед, я лезу. По верху насыпи идет железнодорожная колея. Судя по нержавым рельсам – незаброшенная. С другой стороны – низина и лес. Да, мне туда. Только жарко. Прежде чем тащить сюда велосипед, надо бы отдохнуть. Я спускаюсь обратно на половину насыпи и сажусь на горизонтально торчащую из песка шпалу.

Отрывок 58

Я знал, что на них смотреть не надо, а надо в сторону, но так, чтобы их краем глаза видеть. Совсем в сторону нельзя – слишком демонстративно, неестественно, поймут, что боюсь. И когда приблизятся, надо взглянуть на них, потому что не взглянуть – тоже неестественно.

И со шпалы лучше не вставать – сиди, не суетись, пройдут. Они должны понять: ты их заметил, оценил, но больше рассматривать не собираешься, ничего в них примечательного нет.

Двое идут впереди. Один из них что-то говорит тихо и, как мне кажется, кивает на велосипед. Чувствую, что смотрят на меня. И тогда срываю травинку на сухом стебле и засовываю одним концом в рот.

Отрывок 59

Теперь мне люди кажутся странными и чрезвычайно нервными. Они всегда чем-то недовольны и, кажется, просто ищут случай, чтобы выплеснуть свое недовольство на других. Если кого-то случайно задеть – то он наверняка поддаст локтем, да еще так, чтобы наверняка было побольнее… Если вдруг толкнут с одной стороны – то будь уверен, что с другой толкнут сильнее. Общественный транспорт стал неотступно ассоциироваться со спортзалом. И мне было странно думать, что совсем еще недавно я был таким же, как они все.

Я стал избегать ездить в час пик, тем более что стояло лето, а это значило, помимо давки, еще массу неприятных впечатлений (может быть, вы не представляете, что такое час пик летом в метро, а я знаю). Я вдруг вообще обнаружил, что мне, собственно, некуда ездить. Имею в виду не на велосипеде. А если уж куда и приходилось – я выбирался ближе к вечеру, когда спадала жара и в вагонах транспорта было чем дышать.

Отрывок 60

Постепенно я приходил к мнению, что нормальная жизнь наладилась относительно не так давно. Может быть, лет сорок-пятьдесят назад. Когда наконец в основном удалось ликвидировать скученность коммуналок, настроить станций метро и решить транспортную проблему.

Над лестницей висел голубоватый плакат, сообщавший, что метро ежедневно пользуются 9,5 миллионов человек. Наверно, никто не представляет, сколько это на самом деле. Я пытался представить их квадратами людей: в каждом квадрате десять рядов и в каждом ряду по десять человек, итого – сто. Такие квадраты, можно построить большим квадратом, в котором будет сто маленьких, итого – десять тысяч человек. Если из больших квадратов составить, по правилу десять на десять, еще больший квадрат, то в нем будет миллион человек. Таких квадратов нужно представить девять с половиной.

Но для полного счастья городу не хватает еще ста километров метро-тоннелей.

Отрывок 61

Жара возвращается. К ней примешиваются слухи о горящих за городом торфяниках. По утрам сквозь сон бывает ощущение кисловатого дыма.

Почти все дни я сижу дома. Точнее – лежу. В большой комнате, выходящей на северо-запад. Здесь дольше всего сохраняется утренняя прохлада.

Сначала я смотрел телевизор и газеты, которые мне иногда привозят родители со словами: «Почитай, это может быть тебе интересно!» С чего они решают, что это может быть мне интересно? Почему это, а не то? Так же говорила покойная бабушка. Она выписывала много газет и журналов и, когда я приезжал к ней, на столе всегда ждала стопка отложенной для меня макулатуры. Нужные страницы заложены, нужные заголовки обведены.

Я брал подушку, прислонял к подлокотнику дивана и ложился читать. Настроение было скептическим.

Мама часто ругалась и спорила с бабушкой – потому, наверно, мы и жили отдельно. Ее раздражали бабушкины привычки, ей всегда казалось, что та делает все не так.

А теперь она делает то, что делала бабушка. Обведенные заголовки я часто специально оставляю без внимания.

Когда надоедало читать, включал телевизор. Когда надоедало смотреть – читал. Когда надоедало и одно, и другое – просто лежал и иногда засыпал.

В действительности, нет ничего странного, что дети идут по стопам родителей. Что тут странного? Год за годом они наблюдают за своими родителями и, даже если они им не нравятся, все равно все это откладывается. В привычках, мыслях, не знаю где…

Думаю, даже было бы лучше, чтобы дети не спорили с родителями – какая разница? – они все равно станут такими же.

Однажды я ехал пригородом, длинной тенистой улицей, как обычно необозначенной на карте, но реально существующей в зеленом тоннеле из тополей и кленов. По обеим сторонам шли серого кирпича двухэтажные дома, по два-три подъезда в каждом. Старые дома. Скаты крыш крыты шифером. Под окнами – палисадники, возле подъездов – лавочки. На лавочках сидели пожилые женщины, в детстве я бы назвал их бабушками. Я не могу точно сказать, как они были одеты, но одеты они были точно так же, как бабушки в моем детстве. И как были одеты, судя по фильмам и фотографиям, бабушки более раннего времени.

Потом я вижу таких пожилых женщин и в городе и думаю, что лет пятьдесят назад, в период «оттепели» – или как там это называлось? – они носили обтягивающие брюки и юбки выше колена, шпильки, спорили до крика со своими матерями, твердили, что те ничего не понимают в жизни и вообще давно от нее отстали, а с бабушками – и спорить нечего – другой век, другая эпоха. Жить нужно иначе, и думать, и работать, и заводить семью и детей, и учить их, и ходить по улице, и смотреть на вещи – все нужно иначе. И они все это делали иначе… Но все равно одеваются сейчас точно так же, как их бабушки.

Никакого развития. Никакого прогресса. Можно всю жизнь клеймить прошлое, бегать за модой, а придешь к тому же.

Может, это и не совсем по теме, но пришло в голову.

Может, если дети будут рано расставаться с родителями, они не будут так на них похожи?

Затем я нашел два толстых тома «Истории Средних веков». Сперва меня заинтересовали карты (велосипедная привычка), но потом вчитался в текст.

Отрывок 62

К этому меня вынуждает жара. Густое затрудняющее дыхание марево, от которого спасают только кондиционеры и не спасают сумерки. В такие дни в скверах возле выходов из метро полно людей, в основном мужчин, молодых и средних лет. Они пьют пиво, и на их рубашках видны пятна пота. За пивом в ларьки и магазины выстраиваются очереди. Но холодное очень быстро кончается, а остальное не успевает при таком спросе охладиться в холодильниках. В такие дни люди живут и пьют на износ. Днем работают, а вечером пьют. И я понимаю, помню, что в такие вечера нельзя не пить. Невозможно, уйдя с работы, сразу загнать себя в душную трубу метро, к таким же мокрым и нервным людям. Я тоже ходил с работы в парк, иногда даже один, покупал в магазине по пути пиво и пил. Одну или две бутылки. Приезжал домой к двенадцати, а в семь надо было снова вставать. И я не понимал, зачем такая жизнь, кому она нужна.

Однажды я встаю с рассветом и, преодолевая желание вернуться в кровать, собираюсь и, ежась в утреннем холодке, спускаюсь с велосипедом на улицу. Я еду в центр. Улицы пустынны, и солнца еще нет, то есть оно есть, но оно там – за домами, его не видно. До жары еще далеко, несколько часов.

Я еду самой красивой дорогой, хотя есть другие, короче. Проезжаю пожарную часть, у приоткрытых ворот лижет лапу черный кот, проезжаю тихий институт с пустой стеклянной проходной. Пересекаю пустынную площадь и трамвайные пути. Мигает светофор, но на него некому смотреть. Еду вдоль решетки парка, и из-за нее меня снова достает прохлада, я вспоминаю, что с той стороны было найденное в детстве маленькое болотце. Оборачиваюсь и вижу, что улица за моей спиной сделала прогиб – значит, тут правда могло быть болотце. Затем я и вовсе сворачиваю и еду переулком, деревья над которым смыкают кроны зеленым тоннелем и по которому раз в час по расписанию ходит автобус. Справа – та же решетка, слева – неожиданные в центре города утопающие в зелени садов старые коттеджи скульпторов. Там среди них еще возвышается похожий на факел кусок скалы – нечто громадное, этажа в три, белое среди зелени – наверно недоделанный шедевр или неоплаченный заказ, теперь уже навсегда вросший в землю в чьем-то дворе. Мне нравится это необычное для города место со школы, когда я нашел его, ошибившись дорогами в парке. А дальше еще один поворот и тут уже попадаются большие дома и даже движущиеся машины. Дорога обрывается перегородившими путь бетонными изделиями. Я слезаю и перевожу велосипед через железнодорожное полотно. Не делая усилий, я запоминаю все мелочи – так неожиданно выпав из череды безобразно жарких потных дней.

За железной дорогой идут старые кварталы кирпичных домов и тенистые тихие улицы – но это одно из мест, где я теряю ориентацию. Стоит повернуть не на том перекрестке – и дальше улицы идут совсем не в нужном направлении. Таких мест по городу несколько. Они выглядят состоящими из безобидных прямоугольных кварталов, но на самом деле прямыми здесь оказываются далеко не все углы, а кажущиеся параллельными улицы могут пересечься или вообще разбежаться в разные стороны, и постепенно оказывается, что вместо того, например, чтобы ехать в центр, ты едешь по кольцу или удаляешься в область.

Но сегодня мне везет: я выезжаю почти туда, куда хочу, и рядом оказывается подземный переход – гулкий от пустоты с переполненными урнами на обоих концах (дворники еще не брались за работу).

По другую сторону трассы за парой высоких зданий начинается старая промзона, здесь ее ширина невелика. Как и предполагалось, улица упирается в еще одну железную дорогу, возле которой меня облаивают собаки, так что приходится резко затормозить и щелкнуть самую из них прыткую ногой по носу. Я люблю животных, но когда собаке не удается увернуться, испытываю удовлетворение. Любовь и воспитание должны дополнять друг друга. Улица упирается в железную дорогу, но есть деревянные настилы для перехода. Сколько же в городе тупиков! С другой стороны – лестница, выводящая на тротуар. Это уже центр.

То есть когда-то это была граница города, обозначенная насыпным валом. А теперь: дома, отгораживающие от улиц тенистые дворы, два вокзала – вон там слева и вон там справа – четыре станции метро в пределах пятнадцатиминутной прогулки…

По моим ожиданиям, тут должно быть уже намного больше машин и людей. Но машин почти нет, даже во дворах их стоит мало. И людей – лишь несколько человек с собаками. Не могу понять, в чем дело, и не могу нарадоваться.

Солнце поднялось выше, поют птицы, но из-за плотно стоящих высоких домов его по-прежнему не видно. Только ярко вспыхивают блеском окна и застекленные балконы верхних этажей. Слышно отраженное от многих стен шарканье метлы об асфальт. Все это напоминает что-то из детства, и совсем непохоже на тот город, по которому я ездил прошедшие месяцы. И этот город я люблю. В одном дворе я вижу клумбу, даже маленький луг с мелкими цветками всех, какие только можно представить, цветов – красными, синими, желтыми, фиолетовыми, белыми… они колеблются на длинных зеленых ножках, и так же тонко и прозрачно, до звона, вибрирует в это утро воздух.

Я заезжаю в самый центр, куда не пришло бы в голову ехать днем, всюду пустынно, в скверах полно мусора, и я догадываюсь, что вчера была пятница, а сегодня – выходной. Пересекаю в неположенном месте центральную улицу. Здесь жизни еще меньше – мертвые витрины и запертые двери, ни одного автомобиля: ни едущего, ни припаркованного. Горожане в отпусках и на дачах приходят в себя после вчерашних заторов на всех выездах в область. Город отдан мне, и я еду, где хочу, не обращая внимания на светофоры и знаки. На меня с удивлением смотрят засидевшаяся на бульваре парочка (галстук на плече, пиджак – на плечах девушки), часовые военной академии, проснувшийся на скамейке бомж. Вот и все, кого можно встретить в этот час.

Я выезжаю на набережную и останавливаюсь – так неожиданно ровно и тихо лежит в каменном русле искрящаяся от солнца вода. Почему я не видел всего этого раньше? Еду по набережной, смотрю на воду и чуть не сталкиваюсь с одиноким встречным бегуном в красных трусах и кроссовках.

Затем я сижу на каком-то сонном усаженном яблонями бульваре. Многие окна домов открыты. Слышно, как падают не выдерживающие жарких дней яблоки. Именно в этот день я понимаю вдруг, как уже близка осень, что лето еще будет дарить такие вот волшебные дни, но их осталось уже немного. И знаю, что, может быть, забуду осенью все. Только не это утро.