Текст книги "Повесть об одиноком велосипедисте"

Отрывок 84

От времен моей работы остались компьютерные пасьянсы. Иногда, не думая ни о чем, я перекладываю карты. Сперва я думаю, что и куда класть, а потом все расчеты начинают происходить автоматически, как бы помимо сознания, а в само сознание протискивались какие-нибудь мысли, вроде тех, что бывали, когда я долго и монотонно крутил педали по загородным шоссе. Только, видимо, благодаря картам и необходимости быть с ними точным, мысли текли математически четко и отличались неоспоримой логичностью.

В такие минуты я понимал, почему у нас ничего не получилось с Леной и почему я ушел с работы. Почему я всегда избегал жестких привязок к чему-то или к кому-то. Но так же мутен и неясен оставался вопрос, зачем мне нужна вся эта свобода?

Отрывок 85

Через несколько дней, спускаясь по лестнице, я услышал внизу на площадке разговор. Выкрашенные в зеленый цвет стены придавали облачному дню мрачный сумрак. Говорили две пожилые женщины. Одна, кажется, жила на четвертом этаже прямо подо мной.

– …У нее давно уже болел, весной мне жаловалась, то заболит, то отпустит, а тут прихватило. «Скорая» ночью приезжала, забрала сразу на операцию. Стали оперировать, а оказалось, у нее рак, и там же на столе умерла…

– Что же ей раньше никто ничего не сказал?

– Да кто скажет, вы же знаете, какая у нас клуша в поликлинике сидит! Я к ней тогда ходила: выпейте ношпу, выпейте фестал… Какое это лечение?

Я тихо поднялся на два этажа и вызвал лифт, чтобы спуститься и объехать разговаривавших.

Отрывок 86

Я нахожу фотографии Лены. Несколько штук в конверте. В ящике стола, среди других конвертов и документов. Я совсем забыл про эти снимки, их делал не я, однажды Лена подарила мне их сама, на них были дачные виды, цветы, Лена на фоне клумбы и Лена на фоне дачного дома.

Наверно, она проводит выходные на даче – думаю я, отложив фотографии. Она говорила, что ей там очень нравится, а сейчас хорошие августовские деньки, так что, если я не могу найти ее в городе, то можно попробовать найти ее на даче!..

Простота мысли меня поражает. Почему я не додумался раньше?

Сегодня пятница, продолжаю я рассуждать, как все нормальные люди, они ездят на дачу в пятницу вечером или в субботу утром. Так что если поехать днем в субботу, то будут реальные шансы застать Лену.

Я снова беру в руки фотографию, где она на фоне дома. Два этажа, двускатная крыша, угол между скатами – 90 градусов, обит белым сайдингом, три окна на первом этаже и три на втором, слева к стене что-то пристроено – край фотографии – наверно, гараж, перед домом – большой газон, так что его хорошо видно с улицы. Много ли шансов найти в населенных окрестностях Кубинки такой дом?

Отрывок 87

Суббота. Я собрался в Кубинку. И вроде не очень проспал. Но мучили сомнения. И уже одевшись, я ходил из комнаты в комнату. И не поехал.

В результате занялся чем-то по дому. А потом понял, что не могу так – мысли все равно были заняты Леной. И Кубинкой.

В 16.05 неожиданно Кубинка. Электричка уходит, люди быстро рассасываются. Я осматриваюсь. Больших домов нет. Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и иду в конец платформы, слезаю на пути и спускаю велосипед. Часть людей, я видел, перешла на другую сторону, но туда меня не тянет. Выхожу на неширокое шоссе и еду по нему. Я знаю, что их дачный поселок за станцией, но меня удручает, что его названия нет на карте. После домов начинается лес, я думаю, что этой дорогой, может, ездят и они, и наклоняю голову вниз, если навстречу серый «Ниссан» – я так и не решил, что буду делать, если найду их.

И вдруг я вижу еще одно нужное название. Я вспоминаю, что слышал его от Лены. Дачи справа и слева. И вспоминаю еще одно фото – его у меня нет, видел у Лены – дом снят целиком, с забором, воротами… Как выглядят забор и ворота – не помню, но это сейчас и не так важно, я понимаю нечто поважнее – так все это снять можно было только с большого расстояния, метров с пятидесяти, и так, чтобы дом ничто не загораживало. Значит, их дача должна быть где-то с краю, чтобы было место откуда можно так снять. Снимки, правда, прошлогодние, но вдруг за это время ничего не поменялось?

Приглядываюсь к крайним дачам. Справа и слева. Ничего похожего. Дальше – поля и лес. Возвращаюсь. Что-то подсказывает, что нужно исследовать дачи слева и не уезжать далеко от железной дороги. Сворачиваю на идущую от шоссе гравийную дорогу. Дачи здесь идут скоплениями по несколько домов, а между – трава, деревья, огороды… Белый дом с двускатной крышей появляется вдруг из-за деревьев. Я поражен – белый, крыша, клумбы. Людей нет. Надо бы посмотреть с другой стороны. Но мешает забор, надо объехать.

Проезжаю мимо. Навстречу идет мальчик, я спрашиваю, как проехать к станции. Он подробно разъясняет, и я оглядываюсь на дом. Никого.

К станции ведет тропинка. Да, она говорила, что можно по шоссе, но, если знать, можно пройти тропинкой. Часть травы – желтая, и тут вспоминаешь об осени.

А вот и железнодорожная ветка, которую Лена тоже упоминала.

Я останавливаюсь, надо вернуться и убедиться, что это именно тот дом. Уже почти пять. Я решаю объехать по шоссе вокруг и подъехать к дому с другой стороны. Что-то тянет так сделать (хотя можно просто вернуться по тропе и поискать проход через луг).

Но сделать нужно быстро.

Я обгоняю женщину на велосипеде, справа за деревьями возникают дачи, и я от неожиданности торможу. Потому что вижу ее дом. Я бы сначала проехал мимо, если бы был готов так неожиданно его найти, убедился бы, собрался с мыслями и вернулся. Но я вижу возле дома Лену с телефоном в руке и звоню велосипедным звонком – кричать далеко. Лена обернулась и оказалась… не Леной. Я сообразил, что это ее двоюродная сестра. Она продолжала говорить по телефону и стала кого-то искать. Я думал, что спрошу у нее про Лену. Но она не подходит к забору. Я вижу, что, не отвлекаясь от телефона, она поднимает на ноги весь дом. Вижу лица в окнах. Вот ее мама. Вот ее папа. Спускается с крыльца и идет ко мне.

И вдруг понимаю, что совсем не знаю, зачем я тут. Настолько мала была вероятность ее найти, что я даже не подумал, что делать, если найду ее. Развернуться и уехать. Но нет, пойдем до конца.

По лицу папы я вижу, что он тоже меня не узнает. Снимаю бейсболку и слезаю с велосипеда. Удивление. Он открывает ворота, сосредоточенно улыбается, но руки не подает.

– Заходи, ты откуда?

– Из города.

– На велосипеде?!

– Нет, местами на электричке.

Мы идем к дому. На крыльце появляется Лена. Улыбка, радость, удивление.

Я останавливаюсь внизу у крыльца. Возможно… Хотя что тут возможно? В руках у меня был велосипед, я не мог к ней сразу броситься и обнять. И она не спустилась. Мы смотрели друг на друга несколько длинных секунд, и я чувствовал, как с каждой их долей утекает безвозвратно из сегодняшнего дня так неожиданно посланное нам волшебство.

Но восторг в ее глазах был. Что нашел. Хотя ничего не знал. Мама ее удивлялась громче всех.

Я ставлю велосипед под навес к серому «Ниссану», Лена идет показать мне сад и дом, свою недостроенную комнату на втором этаже. Она чем-то была занята. Все уходили, чтобы оставить нас одних, но под разными предлогами исчезала и она, и я стал сомневаться, надо ли было соглашаться остаться на обед. Я поднялся к ней. Она скрупулезно сметала с пола витые стружки. Не спешила. Я что-то спросил, стоя в дверях, и она медленно и обстоятельно ответила. И все, что в этот день она говорила, произносилось медленно. И никак я не мог поймать ее взгляд. Смотрела то на веник, то в тарелку, то просто вниз или отвлекала мой взгляд, указав куда-то.

Съел первое, выпил немного вина и сказал, что мне пора. Ленина сестра говорила про шашлык, остальные тоже предлагали остаться, но молчала Лена. Играло радио, и она делала вид, что слушает его. Теплый августовский вечер. Мирные дачи за окнами. Легкий ветерок колышет тюль на окнах.

Я вышел в коридор, завязывал шнурки, чувствовал спиной солнце, и передо мной стояла Лена. В запомнившихся по прошлому году коротеньких шортиках. Я был глуп, на что-то надеясь, когда ехал сюда. Теперь было видно, насколько глуп. Мы ни о чем не поговорили. Никакого разговора не вышло.

Я взял велосипед, она объяснила кратчайшую дорогу на станцию. Открыла ворота. И сама дала мне в руку свою ладошку. Зачем? Мы медленно прошли в виду окон столовой. «Знаешь, – хотелось сказать, – я чуть не погиб в понедельник…» Но какой смысл? «Да? – медленно спросит она. – Правда?» И мне будет лень рассказывать, потому что я вижу, ей это не нужно.

– Далеко не пойду, тут вдоль дороги не очень удобно.

– Да, – отозвался я.

– Ну вот и все.

– Угу.

Я не очень удачно поцеловал ее куда-то в висок.

Гордая девочка ушла не оглядываясь.

Что она там скажет родителям? На вопросы мамы и папы, почему не оставила меня, видимо, ответит: «Все, у нас все кончено, я уже сказала».

А я поехал по просторам сперва к Кубинке, а потом подумал: раз уж я нашел одну дачу, то почему бы не найти и другую? И свернул на бетонку. Дорога не очень удобная, обочина узкая. Много воинских частей. Долго добирался до нужного места. Заехал сперва (уже почти были сумерки) на станцию посмотреть расписание. Последняя электричка в город уходила в половине одиннадцатого. Время на поиски есть. К тому же здесь, возле станции, я еще надеялся что-то вспомнить.

Покупаю в ларьке бутылку воды. Хорошо, что тепло.

Черт его знает, откуда берется все это в памяти, но мне кажется, я узнаю несколько домов, мимо которых мы когда-то проходили. А узнав, начинаю спешить. Главное, в правильном направлении выбраться из пристанционного поселка, а то уже плохо видно.

На окраине, среди старых двухэтажных бревенчатых и каменных домов, многолетняя память снова срабатывает – я точно вспоминаю нужный поворот, низину, забранный в бетонную трубу ручей. По накатанному гравию съезжаю в лес. Здесь километра три, не больше… В полной тишине велосипед неприятно дребезжит на камнях. За последние часы я привык к быстрой езде, а тут надо медленно. Тут холодно и немного туманно. Луны нет. Я оглядываюсь и думаю, как буду выбираться в полной темноте, если никого не найду. И вместо страха и уныния, нервно вздрогнув, чувствую прилив сил и бодрости. Извилистая полоса гравия белеет среди елей.

Где-то там, на старых дачах, спрятанных в лесу, есть крайний дом в три окна. Там меня тоже сегодня не ждут. Там у друзей живет Наташа. Со своей дочкой. И еще там есть приехавшая в гости Юля, только пока я об этом не знаю.

Отрывок 88

– А выпить нечего?

– Уже нечего.

– Жаль.

– Ну что же ты не купил?

– Я забыл.

– Лучше бы ты голову забыл! У нас так классная в школе говорила, когда сменку забудешь.

– У нас тоже говорила, – замечает Юля.

– Мне кажется, у нас тоже, – вспоминаю я, – что-то про голову было.

– Вот и я говорю, что-то у вас с головой было!.. Чем мы встречу отметим??

– Мы все, похоже, в одном классе учились, – продолжает Юля.

– Только что-то я вас не помню.

– Меньше надо было прогуливать.

– Ты какой образ матери у Светки создаешь?! Она нас слушает и что думает?

Мы с Юлей оглядываемся на дверь в соседнюю комнату.

– А давайте завтра устроим шашлык? – предлагаю я.

– А что?

– Идея!

От тепла меня развозит не хуже чем от спиртного. Мне ужасно хорошо. Можно говорить, можно молчать, можно говорить невпопад и о чем угодно. Так тепло и хорошо мне не было уже очень давно. Почему я только сегодня добрался до Наташи?

– …Как вас только разместить, не знаю. Вот что значит, папа, приезжать без предупреждения!

– Ты сама говорила: приезжай, когда хочешь… К тому же я звонил.

– Звонил! Надо принимать во внимание, что Светка любит мой телефон то в супе искупать, то в грядке зарыть…

Смешно.

– Хватит уже ржать! У меня живот болит. Светку разбудите! Тогда не до смеха…

Мы снова складываемся с Юлькой пополам.

– Ну ты смотри, опять ржут! Что я смешного сказала?!

Я не знаю, что она сказала смешного, умом я понимаю – ничего, но нам уютно и хорошо, и, наверно, можно смеяться надо всем.

– Будем рассуждать логически.

– Кто из нас летит в Ленинград… – подсказывает следующую фразу Юлька.

– Мама, молчи! Я ложусь в комнате со Светкой, есть большая кровать, для мамы, в той комнате – и диван на террасе, но там очень холодно будет спать.

(Наташа со школы называет Юлю мамой. Меня она тоже когда-то называла. Папой.)

– Я могу подвинуться, – заявляет Юля.

Я сначала отнекиваюсь.

Однажды мы уже спали с Юлей на одной кровати, во времена, когда они снимали скудную мебелью квартиру в Бутово.

В те зимние дни я считался бойфрендом Наташи, но она заснула беспробудным сном, заняв всю ширину своей узкой кровати, рано утром ей нужно было на работу. А нам с Юлей наутро было неловко друг с другом, хотя потом, тайком от Наташи, мы один раз встречались.

– Папа, ну что ты ломаешься? Лучше женское тепло, чем зимняя стужа.

На улице действительно холодно, над лесом поднимается невероятно яркая – смотреть больно – луна, пробирает озноб, и скорее хочется обратно в тепло. Я стою возле яблоневой гущи и не двигаюсь с места, смотрю на хорошо видимый в лунном свете пар от дыхания. Наташа очень легкий человек, хотя Сергей как-то обмолвился, что с ней тяжело.

Отрывок 89

Встаем поздно.

Пилю поваленные июльским ураганом березы. Вокруг бегает маленькая Света.

Обедаем под старыми яблонями в старой покосившейся беседке.

Идем на заросшее лесное озеро.

И делаем шашлык – я палю в темноте огромный костер. Он освещает снизу листья двух огромных дубов, горячий воздух шевелит их.

Наташа приносит маленький столик и коньяк.

– Мы здесь будем?

– Тут холодно. Это мама тебя велела снабдить, чтобы ты не скучал.

Я вспоминаю большой винный магазин, где мы всегда покупали вино, когда ездили к Наташе. И помню даже те вина, которые мы там брали. От костра начинает идти такой жар, что рядом невозможно стоять, и я снимаю куртку.

Приходит Юля, садится у огня и кутается в мою куртку.

– Юль, ты помнишь то вино в огромных бутылках, что мы покупали всегда у Наташки?

– Вино?

– Да, большие бутылки, на них еще всякие фрукты нарисованы.

– «Сангрия»? Помню.

Нам, как обычно, смешно до боли в щеках, мы веселимся, и маленькая Света цепляется то за Наташу, то за меня и не верит в счастье, что ее никто не гонит в кровать.

– Я посмотрю костер, – говорю я, обуваюсь на террасе, кроссовки – явный признак осени – внутри холодны, и выхожу на улицу. Слышится пронзительный голос Наташи: «Я сказала – марш спать!..» Света что-то возражает. Юлин смех.

Подхожу к двум дубам. Угли дышат и переливаются, иногда вырывается язычок пламени и что-то выстреливает. Шапкой поднимается тепло. Я сажусь на бревно и протягиваю над углями руки. «Ну что же, Леночка, ты не захотела быть со мной. И не надо. Видишь, как мне хорошо и весело тут. Пусть даже я никого здесь не люблю. В жизни надо научиться отделять ерунду от пустяков».

И все-таки мне больно. Раньше с ней было связано много надежд и глупых фантазий – про то, как мы живем вместе, проводим вместе вечера, готовим ужины, застилаем, кидаясь подушками, постель; я представлял себе наших детей – девочку и мальчика – как я играю с ними, придя с работы. Расстаться с ней – значило расстаться не только с прошлым, но и с будущим.

На крыльце открылась дверь, и Наташин голос громко спросил:

– Папа, ты где? Не замерзни!

От этой, ничего не стоившей Наташе заботы мне стало вдруг безумно тепло, я повернулся, меня качнуло, и я понял, что на самом деле здорово устал.

Отрывок 90

Электричка останавливается, и я выхожу, подхватив велосипед, на платформу. На ту, с которой уезжал несколько дней назад в Кубинку.

Лето кончается. За домами садится размытое оранжевое солнце. Что дальше?

Приехала мать. Я застаю ее у себя.

– Дед очень плох, – говорит она.

И тут я понимаю, насколько отвык от людей.

Отрывок 91

Яуза зигзагом режет город от севера – по спирали через восток – к центру. От Сокольников до Таганки вдоль набережной идет бесконечный тротуар, по которому можно ехать, не обращая внимание на машины. Людей тут почти не бывает.

Я не спеша еду и думаю о Лене и мечтаю так ехать очень долго. Кручу педали и не замечаю усилий. Мне хочется, чтобы эта набережная не кончалась, а шла дальше, на юг, за город, и чтобы можно было ехать по ней, не думая об обратной дороге и что нужно возвращаться, ехать сколько хочешь. И уехать вслед за летом в теплые края, где можно и зимой кататься на велосипеде. Эти края как раз там, куда течет Яуза.

Лена.

Она очень изменилась за последний год.

И теперь снова пропала. Я звонил ей после той поездки. Что-то мне еще казалось не до конца решенным…

Почему все так поменялось за год? Что с ней произошло? Или что произошло со мной? Прошлым летом со мной была словно не эта Лена, а какая-то другая. И много всего тогда произошло, уже не рассказать…

Еще мы гуляли в Лефортово. Это уже по осени. Где-то в начале сентября, в субботу. Было холодно, и все были в куртках. Сперва ходили по парку, а потом сидели на большом поваленном дереве. Из-за облаков просунулось заходившее желтое солнце, и на какие-нибудь полчаса все стало теплым.

Во всем парке единственное дерево было желтым, то есть даже красным. Оно стояло над прудом, и мы смотрели на него. У Лены были холодные руки, и когда теперь я еду здесь, мне странно, что я таскал ее в такую глухомань.

Из парка мы шли старыми улицами мимо церквей и ликеро-водочного завода. Я совсем не знал тех мест, предполагая только направление, и там мы попали в еще один заброшенный скверик, где, стоя возле импровизированной конструкции, выпивали трое. Но само место было удивительно тихим и заброшенным. Иногда я боюсь, что со временем весь город сделают обустроенным и правильным и в нем исчезнут такие уголки. Впрочем, я надеюсь на русский характер, что милое ему запустение восторжествует.

Дальше шли вдоль Яузы, переходили ее горбатым мостиком… И кто знает те места, может представить, как там было безлюдно субботним вечером, как темнели в наступающих сумерках корпуса заводов, как зеркальна была река и как далеки зажигавшиеся огни.

Лена не знала, что это был лучший вечер за всю нашу недлинную историю. В конце концов, я подумал тогда, если даже у нас больше не будет ничего – все искупит этот холодный вечер.

Мы шли переулками на Таганку, уже стемнело, заглядывали в окна нижних этажей, и с нею было удивительно уютно. И сидели в парке на детской площадке, пили красное вино, заедали гамбургерами из «Макдоналдса». Я обнимал ее свободной рукой, и она тесно привалилась ко мне подмышку, местами молчала, и я не видел ее лица. Вокруг стояли большие дома, гуляли женщины с собаками, где-то шла жизнь, кто-то кричал и смеялся, все расплывалось в туманной ночи, и осень казалась длинной и счастливой.

Вот и осень. Теперь темнеет так же рано, как и тогда.

Отрывок 92

Мать живет у меня несколько дней. Так ей проще ездить к деду. Я не езжу, у меня сложные отношения с его второй женой.

– Ты в отпуске? – спрашивает мать.

– Да… почти… Есть еще некоторые дела. Но вот совмещаю приятное с полезным, – я завязываю шнурок и выкатываю велосипед за дверь.

– А это?

Она стоит в дверях, в фартуке, слышно, как бурчит на кухне кастрюля, и показывает ложкой на велосипед.

– Оставляю… на охране внизу.

Вечером – я пью чай на кухне и читаю «Историю Средних веков» – она подходит и кладет руку на мое плечо.

– У тебя какие-то проблемы?

– Никаких.

– Расскажи, я же вижу… На работе?

– Все нормально!

– Тебя хотят уволить?

– Мама, все нормально.

– Точно не хотят?

– Никто уже ничего не хочет, говорю же!

– Ну как хочешь… Живи сам как знаешь! – она обижается и со вздохом отходит громко греметь посудой.

Честно говоря, я не очень представляю, что бы я мог ей рассказать.

Отрывок 93

Бывает, погружаешься во все привычное так, что уже не представляешь, как можно иначе. Все привычно до автоматизма, ты все глубже вползаешь в колею и не видишь, кроме нее, ничего другого. Привычные вещи, маршруты, мысли. Привычные мысли рождают привычные действия, привычные действия – совершаются с привычными вещами, привычные вещи не отпускают от себя мысли… Твой мир кажется тебе герметичным и неизменным. И когда тебя что-то беспокоит, самое лучшее – заняться привычным делом и вернуться в привычную жизнь. Для меня это значит, что я беру велосипед и еду кататься, чтобы однообразным повторением движений, под однообразный шелест спиц привести себя, как индийский йог, в состояние покоя. Может, где-то впереди ты и чувствуешь тупик этого повторения: мысли – действия – вещи – мысли… Но пока это не тяготит.

Только бывает и другое – когда привычный круг вещей неожиданно размыкается (не мыслей и действий, над которыми ты вроде властен, а именно вещей). Легко и непринужденно. В том месте, где не ждешь, где все казалось на века. И ты понимаешь, что неизменность твоего мира – тоже иллюзия.

Так, возвращаясь сумерками домой, в безлюдных старых переулках, где стены старых фабрик и одинокие жилые дома, где бежала мне когда-то навстречу собака и где спешил на остановку прохожий со свертком, слышен нарастающий подземный гул и загорается электрическое зарево. Они мешают моим неспешным мыслям. Я еду еще, не понимая, что это и откуда, потому что помню тут все: вот сейчас будет забор, а потом проходная, кирпичный цех, а тут какая-то база, где днем постоянно грузовики, дальше какие-то конторы, скверик и симпатичный особнячок с башенкой… На углу я торможу так, что взвизгивают тормоза. Скверика нет, словно и не было, забор исчез, оголив внутренности заводского двора, все ярко освещено. Все – это техника, металл, бетон, краны, экскаваторы, бытовки, горы земли и битого кирпича, перемолотых плит. Все движется, воздвигая что-то похожее на Колизей.