Текст книги "Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге"

Ярослав играл на этом, вынуждая горожан идти против рыцарей войной. Выпускать город из своих цепких рук он не собирался. Даже когда горожане, возмущенные его поборами, указали князю дорогу (а сыновья, еще малолетние, бежали из города), княжеские шпионы перехватили письмо к черниговскому Михаилу, которого умоляли принять княжение.

Князь отлично научился управлять городом, регулируя в нем голод и сытость. Горожане, которые голода боялись, вынуждены были возвращаться к ненавистному князю, потому что не видели альтернативы. Точнее, видели: она называлась смерть. Тот же прием Ярослав пробовал применить и для Пскова, но с этим было сложнее, во всяком случае, требовало от князя большего приложения сил.

Насколько самостоятельной была позиция Пскова в то время, можно судить по тому факту, что в войске знаменитого магистра Вольквина часть воинов как раз составляли псковичи. Псковские и немецкие косточки легли в землю во время сражения с литовскими племенами. И Ярослав этой дружбе долгое время не мог помешать.

В южной России самый знаменитый ее князь Мстислав Удалой вскоре после битвы на Калке умер. По легкомысленности и политической недальновидности он в свое время передал право на владение Галицкими землями венгерскому королю. Настоящий наследник этих земель, Данила Галицкий, подрос и стал после смерти Мстислава возвращать свое наследство. Усиления Данилы боялись многие южные князья, включая самого великого киевского, которым тогда был Владимир. Эти князья создали коалицию против Данилы, но тот легко разбил их войска.

Скоро Данила вернулся в родной Галич. Венгерский король в союзе с русскими князьями пытался его оттуда выбить, но союз потерпел поражение. На стороне Данилы бились половцы и поляки. Воспитанный в Польше, Данила считал Польшу такой же отчизной, что и Русь. Он много и успешно сражался плечом к плечу с поляками, участвуя в тамошних усобицах на стороне Конрада Мазовецкого, знаменитого рыцаря-крестоносца.

Войны с венгерским королем велись с переменным успехом, но последний поход венгров оказался для них самоубийственным: «Хляби небесные, по словам летописи, отверзлись на них в горах Карпатских: от сильных дождей ущелья наполнились водою; обозы и конница тонули. Гордый Бела, не теряя бодрости, достиг наконец Галича, в надежде взять его одною угрозою: видя же твердую решительность тамошнего начальника; слыша, что Ляхи и Половцы идут с Даниилом защитить город; приступав к оному несколько раз без успеха и страшась быть жертвою собственного упрямства, он спешил удалиться, гонимый судьбою и войском Данииловым. Множество Венгров погибло в Днестре, который был от дождей в разливе, так что в Галицкой земле осталась пословица: Днестр сыграл злую игру Уграм. Множество их пало от меча Россиян или отдалося в плен, другие умирали от изнурения сил или от болезней».

Однако, вернув Галич, Данила долго еще не мог уладить отношения с местными боярами, которые то и дело переходили на сторону венгров. И только смерть королевича в 1234 году положила этому конец. Теперь Галича никто не смел отобрать у Даниила по праву.

Но тут он имел несчастье вмешаться в распрю между Владимиром Киевским и Михаилом Черниговским. Даниил выступал на стороне великого князя, но жестоко ошибся: Изяслав и Михаил привели такое количество половецкого войска, что противная сторона была разбита. Изяслав воссел в Киеве, а Михаил отнял у Данилы Галич. Изгнаннику пришлось взять от Михаила Перемышль. Впрочем, новый киевский князь долго не усидел, его сменил сперва Владимир Рюрикович, потом уже известный нам Ярослав Всеволодич. Какие рычаги применил северо-восточный князь для того, чтобы занять киевский стол, – загадка до сих пор. Но ради этого стола он бросил Новгород, куда посадил своего юного сына Александра. В историю этот князь вошел под именем Александра Невского.

Но все это было потом. Пока же Ярослав был счастлив приобретением титула великого князя. Так на Руси оказались одновременно два великих князя, которые были братьями: на юге – Ярослав, на северо-востоке – Юрий. Но эта идиллия продолжалась недолго.

Еще в 1229 году яицкие половцы явились на Русь со страшным известием, что с востока снова движутся орды монголов. Но сами монголы появились только осенью 1237 года на Волге. Они пожгли болгарскую столицу, а затем вторглись в Рязанское княжество. По словам летописей, вперед войска они послали чародейку и двух чиновников.

«Владетели Рязанские – Юрий, брат Ингворов, Олег и Роман Ингворовичи, также Пронский и Муромский – сами встретили их на берегу Воронежа и хотели знать намерение Батыево. Татары уже искали в России не друзей, как прежде, но данников и рабов. «Если желаете мира, – говорили Послы, – то десятая часть всего вашего достояния да будет наша».

Князья ответствовали великодушно: «Когда из нас никого в живых не останется, тогда все возьмете», и велели Послам удалиться. Они с таким же требованием поехали к Георгию в Владимир; а Князья Рязанские, дав ему знать, что пришло время крепко стать за отечество и Веру, просили от него помощи. Но Великий Князь, надменный своим могуществом, хотел один управиться с Татарами и, с благородною гордостию отвергнув их требование, предал им Рязань в жертву. Провидение, готовое наказать людей, ослепляет их разум».

Тут историк слегка заблуждается: великий князь Юрий ненавидел соседних рязанцев и мечтал об ослаблении их власти, чтобы распространить свою. Никогда и ни при каких условиях он не согласился бы помочь рязанцам. Не зная, как быть, те сперва послали дары, но дары были отвернуты – требовалось полное подчинение, тогда князья решили биться. Все они погибли. Города рязанской земли были взяты. Люди убиты или уведены в плен. А от самой Рязани осталось горелое место, и потом город возродился несколькими километрами дальше.

Спасся только один из рязанских князей, Ингорь, он тогда находился в Чернигове. Вернувшись, он увидел такую картину: «там, где цвели города и селения, остались единственно кучи пепла и трупов, терзаемых хищными зверями и птицами. Убитые Князья, Воеводы, тысячи достойных витязей лежали рядом на мерзлом ковыле, занесенные снегом. Только изредка показывались люди, которые успели скрыться в лесах и выходили оплакивать гибель отечества. Ингорь, собрав Иереев, с горестными священными песнями предал земле мертвых. Он едва мог найти тело Князя Юрия и привез его в Рязань; а над гробами Феодора Юрьевича, нежной его супруги Евпраксии и сына поставил каменные кресты, на берегу реки Осетра, где стоит ныне славная церковь Николая Заразского».

Батый тем временем уже стоял у Коломны. Горстка князей приняла битву с монголами, но сразу же была смята. Всеволод Юрьевич, который был в этой рати, уцелел и бежал к отцу, а монголы подошли к Москве. Город был сожжен, а младший сын Юрия Владимир взят в плен. Юрий с дружиной ушел на речку Сить, где, по летописным рассказам, собирал новое войско.

Историкам до сих пор непонятно, что делал Юрий на Сити и почему не защищал городов своей земли, предоставив это дело самим горожанам. Во всяком случае, пока он находился на Сити, монголы обложили Владимир, потребовали князя, узнали, что его там нет, и начали приступ. В качестве лучшего средства устрашения они подвели к стенам малолетнего Владимира, показывая, что жизнь брата в руках Всеволода и Мстислава. Те все равно порывались отбить его у монголов. Их не пустили. Город стал обороняться. и скоро был взят. Погибли все дети Юрия, его жена, снохи и внучата. Монголы разграбили Владимир, убили жителей, а потом его сожгли.

После взятия столицы северо-восточной Руси войско Батыя разделилось: «одни пошли к Волжскому Городцу и костромскому Галичу, другие к Ростову и Ярославлю, уже нигде не встречая важного сопротивления. В Феврале месяце они взяли, кроме слобод и погостов, четырнадцать городов Великого Княжения – Переславль, Юрьев, Дмитров – то есть опустошили их, убивая или пленяя жителей».

Юрий в то время так и стоял на Сити, там он и узнал, что вся его семья мертва. Только тогда он решил дать бой монголам. Битва была недолгой, кровопролитной и несчастной для русских. Сам Юрий в ней погиб. Так чего же выжидал он на Сити? Карамзин ответа нам не дает. Но вполне логично предположить, что князь надеялся на своего брата Ярослава. Тот, будучи великим киевским князем, мог прислать ему помощь. Но Ярослав подмогу не прислал. Думается, он замечательно трезво рассчитал, что теперь сможет (предоставив Юрия его судьбе) стать великим князем севера и юга. Это, как показали дальнейшие события, в планы Батыя не входило.

Монголы быстро заняли всю северо-восточную Русь. Только несколько городов им пришлось брать приступом. В основном же большого сопротивления другие города северо-востока и центра не оказали. Монголы небольшими усилиями взяли Тверь, Волоколамск, но две недели осаждали Торжок. Город ожидал помощи с севера, но ее не получил.

Дальше путь монголов должен был идти прямо на Новгород. Но в Новгород они не дошли. «Уже Батый находился в 100 верстах от Новагорода, – пишет Карамзин, – где плоды цветущей, долговременной торговли могли обещать ему богатую добычу; но вдруг – испуганный, как вероятно, лесами и болотами сего края – к радостному изумлению тамошних жителей, обратился назад к Козельску (в Губернии Калужской)».

С тех пор версия непроходимых лесов и болот (а позже распутицы) стала основной для объяснения такого странного поведения вражеского войска. Из книги в книгу кочевали эти леса, болота да весенняя грязь. Верится в это с трудом: конечно, степняков могли пугать леса и болота, а вокруг того же Суздаля болот было немало, но монголов это не остановило. И леса их не испугали. Монголы прекрасно блуждали по этим лесам, пока не обнаружили войско Юрия на Сити.

Нет, причина, скорее всего, заключалась в другом. Новгородским князем был в это время Александр Ярославич, который мог быстро соотнестись с отцом (тот находился в Переяславле), и, видимо, два хитрых и опасливых князя сговорились с монголами о выплате дани. Иначе каким бы еще разумным способом объяснить, почему незавоеванный Новгород и Псков, куда не ступила нога монголов в 1237 году, вдруг по доброй воле платили эту дань и позволяли монгольским баскакам переписывать своих сограждан? Только сговор между Ярославом и Батыем может объяснить эту странность. Князь упредил недовольство, отдав север в рабство на те же пару веков, что и завоеванные территории!

Известно, что города, сдающиеся добровольно и признающие добровольное подчинение, монголы не трогали. Что же касается тех, кто не сдавался, – печальная судьба их известна. Торжок был вырезан и сожжен, такая же судьба досталась и Козельску, прозванному не без основания самими монголами «злым городом». По размерам этот Козельск был меньше Рязани или Владимира, но у него было большое преимущество: князь в городе был малолетним, то есть решение о защите принимали сами жители. Сдаваться они наотрез отказались. И все погибли. Пожалуй, только Торжок и Козельск и были теми городками, о которые споткнулись монголы. Вся остальная северо-восточная Русь пала даже не за год – за считанные месяцы.

Покончив с северо-востоком, монголы двинулись на юг. Но после успешной кампании они вернулись в половецкие степи: отдохнуть да нагулять жирок лошадям. И тут же, стоило монголам отойти, Ярослав Всеволодич явился в обезображенный Владимир, всплакнул на развалинах и присовокупил к титулу великого киевского князя титул великого владимирского.

Великий князь Ярослав II Всеволодович

1238–1247

Ярослав считал, что в беде виноват сам Юрий: вместо того, чтобы укреплять границы и иметь под рукой мощное войско, тот больше занимался украшением храмов, привечал нищих и одаривал монахов. Ярослав, конечно, всплакнул над гробом своего брата, но у него имелись дела поважней.

Как пишет Карамзин, «Ярослав приехал господствовать над развалинами и трупами. В таких обстоятельствах Государь чувствительный мог бы возненавидеть власть; но сей Князь хотел славиться деятельностию ума и твердостию души, а не мягкосердечием. Он смотрел на повсеместное опустошение не для того, чтобы проливать слезы, но чтобы лучшими и скорейшими средствами загладить следы оного. Надлежало собрать людей рассеянных, воздвигнуть города и села из пепла – одним словом, совершенно обновить Государство».

Обновление он начал с погребения тел, чтобы предотвратить заразу. Эпидемии тогда возникали быстро и могли опустошить целые области. Потом он занялся восстановлением порушенного и наведением порядка. Правда, историк замечает, что за всей этой бурной деятельностью Ярослава народ почему-то не замечал, «что Россия уже лишилась главного сокровища государственного: независимости». Не знала она, добавим, кто этому поспособствовал и кому это было выгодно.

Ярослав предпочел покориться, но не сражаться, отсюда и потеря независимости. А могли ли русские князья победить монголов? Может, и не могли, но могли попробовать: хуже все равно бы уже не было. Но чем занимался Ярослав вместо того, чтобы бить монголов? Он «пленил Князя Литовского, освободил Смоленск и посадил на тамошнем престоле Всеволода Мстиславича, Романова внука, княжившего прежде в Новегороде».

Не кажется ли вам, что время и место найдены весьма удачно? Благодарите Карамзина и за замечательно найденную характеристику этого деяния Ярослава: «присоединил славу счастливого воинского подвига». Да уж, бить Миндовга, конечно, было проще, чем бить монголов…

Правда, мечты Ярослава о совмещении двух великокняжеских должностей рассыпались в прах: Киев занял Михаил Черниговский. Но ему недолго пришлось насладиться этим правлением: его собственные земли скоро стали добычей монголов. Чернигов был взят и сожжен.

В 1240 году монголы пошли на Киев. «Внук Чингисхана, именем Мангу, – пишет Карамзин, опираясь на Лаврентьевскую летопись, – был послан осмотреть Киев: увидел его с левой стороны Днепра и, по словам Летописца, не мог надивиться красоте оного. Живописное положение города на крутом берегу величественной реки, блестящие главы многих храмов, в густой зелени садов, – высокая белая стена с ее гордыми вратами и башнями, воздвигнутыми, украшенными художеством Византийским в счастливые дни Великого Ярослава, действительно могли удивить степных варваров. Мангу не отважился идти за Днепр: стал на Трубеже, у городка Песочного (ныне селения Песков), и хотел лестию склонить жителей столицы к подданству.

Битва на Калке, на Сити, пепел Рязани, Владимира, Чернигова и столь многих иных городов, свидетельствовали грозную силу Моголов: дальнейшее упорство казалось бесполезным; но честь народная и великодушие не следуют внушениям боязливого рассудка. Киевляне все еще с гордостию именовали себя старшими и благороднейшими сынами России: им ли было смиренно преклонить выю и требовать цепей, когда другие Россияне, гнушаясь уничижением, охотно гибли в битвах?

Киевляне умертвили Послов Мангухана и кровию их запечатлели свой обет не принимать мира постыдного. Народ был смелее Князя: Михаил Всеволодович, предвидя месть Татар, бежал в Венгрию, вслед за сыном своим. Внук Давида Смоленского, Ростислав Мстиславич, хотел овладеть престолом Киевским; но знаменитый Даниил Галицкий, сведав о том, въехал в Киев и задержал Ростислава как пленника.

Даниил уже знал Моголов: видел, что храбрость малочисленных войск не одолеет столь великой силы, и решился, подобно Михаилу, ехать к Королю Венгерскому, тогда славному богатством и могуществом, в надежде склонить его к ревностному содействию против сих жестоких варваров. Надлежало оставить в столице Вождя искусного и мужественного: Князь не ошибся в выборе, поручив оную Боярину Димитрию.

Скоро вся ужасная сила Батыева, как густая туча, с разных сторон облегла Киев. Скрып бесчисленных телег, рев вельблюдов и волов, ржание коней и свирепый крик неприятелей, по сказанию Летописца, едва дозволяли жителям слышать друг друга в разговорах.

Димитрий бодрствовал и распоряжал хладнокровно. Ему представили одного взятого в плен Татарина, который объявил, что сам Батый стоит под стенами Киева со всеми Воеводами Могольскими; что знатнейшие из них суть Гаюк (сын Великого Хана), Мангу, Байдар (внуки Чингисхановы), Орду, Кадан, Судай-Багадур, победитель Ниучей Китайских, и Бастырь, завоеватель Казанской Болгарии и Княжения Суздальского. Сей пленник сказывал о Батыевой рати единственно то, что ей нет сметы. Но Димитрий не знал страха.

Осада началася приступом к вратам Лятским, к коим примыкали дебри: там стенобитные орудия действовали день и ночь. Наконец рушилась ограда, и Киевляне стали грудью против врагов своих. Начался бой ужасный: «стрелы омрачили воздух; копья трещали и ломались»; мертвых, издыхающих попирали ногами. Долго остервенение не уступало силе; но Татары ввечеру овладели стеною. Еще воины Российские не теряли бодрости; отступили к церкви Десятинной и, ночью укрепив оную тыном, снова ждали неприятеля; а безоружные граждане с драгоценнейшим своим имением заключились в самой церкви.

Такая защита слабая уже не могла спасти города; однако ж не было слова о переговорах: никто не думал молить лютого Батыя о пощаде и милосердии; великодушная смерть казалась и воинам, и гражданам необходимостию, предписанною для них отечеством и Верою. Димитрий, исходя кровию от раны, еще твердою рукою держал свое копие и вымышлял способы затруднить врагам победу.

Утомленные сражением Моголы отдыхали на развалинах стены: утром возобновили оное и сломили бренную ограду Россиян, которые бились с напряжением всех сил, помня, что за ними гроб Св. Владимира и что сия ограда есть уже последняя для их свободы. Варвары достигли храма Богоматери, но устлали путь своими трупами; схватили мужественного Димитрия и привели к Батыю. Сей грозный завоеватель, не имея понятия о добродетелях человеколюбия, умел ценить храбрость необыкновенную и с видом гордого удовольствия сказал Воеводе Российскому: «Дарую тебе жизнь!» Димитрий принял дар, ибо еще мог быть полезен для отечества.

Моголы несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения, истреблением людей и всех плодов долговременного гражданского образования. Древний Киев исчез, и навеки: ибо сия, некогда знаменитая столица, мать градов Российских, в XIV и в XV веке представляла еще развалины; в самое наше время существует единственно тень ее прежнего величия. Напрасно любопытный путешественник ищет там памятников, священных для Россиян: где гроб Ольгин? где кости Св. Владимира? Батый не пощадил и самых могил: варвары давили ногами черепы наших древних Князей».

Монголы двинулись на свободные земли Галиции. Великий киевский князь Данила тогда в отчаянии искал войска, чтобы отразить удары завоевателей. Он умолял о помощи венгерского короля, поляков, дошел до самого Папы. А в это время монголы уничтожали его землю, где изо всех сил сопротивлялись немногочисленные воины.

Монголы уже научились брать города, у них имелись лишь проблемы со взятием крепостей. Таковых на северо-востоке почти не было, а в Галиции имелось несколько. Крупные города в этом плане были укреплены хуже, и одни пали из-за особенностей стен, другие из-за неопытности защитников, которые поверили монголам и сдавались, не понимая, что пощады не будет. Один только Данилов город Кременец так и не сдался, но тут огромная благодарность воеводе Дмитру, которого монголы таскали за собой. Дмитр и показал защитникам хитростью, что сдаваться нельзя. Он знал, что город может выстоять.

Город и выстоял. Монголы бросили бессмысленную осаду и обтекли его, так и оставив независимым на покоренной земле. Этот же воевода, которого обласкал Батый, успешно нашел нового для монголов врага – венгров, объяснив популярно, что русских он уже завоевал, а вот угры – источник зла. И часть батыева войска втекла в пределы Венгрии. Тут-то Бела, венгерский король, и вспомнил Данилу Галицкого, который предлагал объединиться и бить врага совместными усилиями. Бела тогда отказал. Теперь он, наверно, глубоко сожалел. Но время было упущено.

А сам Данила так нигде и не получил помощи. Его собственная земля была разорена, благо, что спаслась его семья – жена с детьми успела бежать к Конраду Мазовецкому.

Когда стало ясно, что Батый вышел из Венгрии и ушел на восток, Данила поспешил на родину. Картина, которую он увидел, мало чем отличалась от зрелища, созерцаемого Ярославом. Он взялся за восстановление городов, поскольку теперь знал: нужны сильные крепости. Там, где мог, он возводил укрепления. В отличие от Ярослава, наказывающего своих князей за неповиновение монголам, Данила наказывал князей, которые жаждали покориться. Он навел порядок в пожженной земле, лишив коллаборационистов владений.

В то время, как Данила мучительно думал, как отвоевать свою землю у монголов, на северо-востоке происходило нечто совсем иное. Якобы независимый Новгород, в котором сидел сын Ярослава Александр, начал войны с немецким рыцарским орденом. Очень, прямо скажем, удачно выбранное время! Не успела батыева рать пройтись по литовским и польским землям (хорошо, что там не закрепившись), побила тех же рыцарей, как Александр Ярославич направил на рыцарей свой меч.

Интересное совпадение, не правда ли? Скорее всего, он как раз и рассуждал, что ослабленных рыцарей будет проще вовсе изгнать с берегов Балтики.

«В сие время был Магистром Ливонским некто Андрей Вельвен, – пишет историк, – муж опытный и добрый сподвижник Германа Зальцы. Желая, может быть, прекратить взаимные неудовольствия Ливонских Рыцарей и Новогородцев, он имел свидание с юным Александром: удивился его красоте, разуму, благородству и, возвратясь в Ригу, говорил, по словам нашего Летописца: «Я прошел многие страны, знаю свет, людей и государей, но видел и слушал Александра Новогородского с изумлением». Сей юный Князь скоро имел случай важным подвигом возвеличить свою добрую славу».

Каким образом Александр Ярославич оправдал надежды магистра Вельвена, всем известно из школьной программы. В тот самый год, когда монголы крушили Киев, и в то самое почти время Александр Ярославич бился со шведским военно-торговым десантом Биргера, который вздумал укрепиться на Ладоге. Однако про появление шведов Александра предупредили союзные новгородцам ижорцы. Александр выступил и застал шведов врасплох. Десант был уничтожен. Такова вкратце история этой битвы, за которую, как принято считать, Александр получил свое имя.

Странно, правда, что историк приводит имя шведского воеводы – Спиридон (именно так записано и во всех тогдашних летописях), после чего национальный состав «шведов» начинает вызывать некоторое сомнение. Ведь был же русский князь Вячко, который со всей дружиной (русской, вероятно) сражался на стороне немецких рыцарей и был убит русскими воинами? Зато самого Биргера, как выяснили историки, которому Александр якобы нанес на лицо шрам, в этом шведском плавании к русским берегам не было.

После осмысления таких несоответствий стоит крепко призадуматься. Не из той ли они области, что и видение ижорца Пелугия, который сообщил Александру загодя о шведском десанте и созерцал кроме того лучезарных витязей Бориса и Глеба? Так что по вопросу, была ли на самом деле невская битва, а если была, то каковы ее масштабы, историки спорят и сегодня. Карамзин свято верил, что была. Верил он и во вторую битву Александра (за нее тот почему-то никакого дополнительного прозвища не получил, а ведь как хорошо бы смотрелось – Александр Невский-Ледовый!).

Вторая битва, по летописи, случилась уже в 1242 году. В этот год Данила Галицкий плакал над сожженной своей землей и клялся отомстить врагу. Глаза Александра были сухими. Более того, он почему-то годом ранее оставил Новгород, допустил, чтобы Псков открыл ворота немцам, а сам пребывал в Переяславле. Только очередное посольство новгородцев вернуло его на новгородский стол. Но и тогда помочь соседям-псковичам он не собирался. Странно? В Новгороде сидел Андрей, брат Александра, который тоже как-то не спешил помогать соседнему Пскову.

И мне кажется, что причина проста: Псков сам впустил рыцарей. Разбитые у Изборска псковичи заключили с рыцарями своего рода соглашение. Летописи, конечно, сообщают, что ворота немцам открыли предатели, и даже называют их имена, но такие замечания – скорее, факт, что в городе по «немецкому вопросу» имелись разногласия. Недалеко было еще то время, когда горожане ходили с магистром на Литву и умирали тоже рядом. У новгородцев было больше причин враждовать с рыцарями: те посягали на земли, которые Новгород считал родными (далековата, правда, была эта их родина – на берегу Финского залива). И только когда рыцари стали там строить свою крепостцу, новгородцы взмолились о помощи.

Но Александр не прибыл, пока к нему не явился сам новгородский архиепископ. Вот ведь княжеская гордыня! Зачем же его звали? Псков поминался в этом приглашении только отчасти. Новгород больше переживал, что в чудских землях стали грабить купцов, а это прямой убыток. То ли Андрей сам справиться не мог, то ли требовалось привести дополнительное войско, но явился Невский и все наладил.

Сначала он отправился не в Псков, как можно было бы предположить, а на Финский залив, где, если верить немецким хроникам, его войско занималось, кроме войны с рыцарями, более насущной проблемой – грабило и насиловало чудь. И вот в этом походе Александр вдруг вспомнил, что в Пскове тоже немцы, и пошел выбивать их оттуда, а потом, отправив пленных в Новгород, направился в Ливонию, где занялся точно тем же, чем занимался в чудской земле, то есть грабежом. И посреди этого разбойного княжеского гуляния по Ливонии его настигло известие о высланном для борьбы с живодером рыцарском отряде. Его-то он и разбил где-то на берегу Чудского озера – не то у Вороньего камня, не то у Вороньего острова, точных координат места до сих пор никто не знает, ищут.

«Еще зима продолжалась тогда в апреле месяце, – пишет Карамзин, – и войско могло безопасно действовать на твердом льду. Немцы острою колонною врезались в наши ряды; но мужественный Князь, ударив на неприятелей сбоку, замешал их; сломил, истреблял Немцев и гнал Чудь до самого темного вечера. 400 Рыцарей пали от наших мечей; пятьдесят были взяты в плен, и в том числе один, который в надменности своей хотел пленить самого Александра; тела Чуди лежали на семи верстах.

Изумленный сим бедствием, магистр Ордена с трепетом ожидал Александра под стенами Риги и спешил отправить посольство в Данию, моля Короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких Россиян; но храбрый Князь, довольный ужасом Немцев, вложил меч в ножны и возвратился в город Псков. Немецкие пленники, потупив глаза в землю, шли в своей Рыцарской одежде за нашими всадниками. Духовенство встретило Героя со крестами и с песнями священными, славя Бога и Александра; народ стремился к нему толпами, именуя его отцем и спасителем.

Счастливый делом своим и радостию общею, сей добрый Князь пролил слезы и с чувствительностию сказал гражданам: «О Псковитяне! Если забудете Александра; если самые отдаленные потомки мои не найдут у вас верного пристанища в злополучии: то вы будете примером неблагодарности!»

Новогородцы радовались не менее Псковитян, и скоро послы Ордена заключили с ним мир, разменялись пленными и возвратили псковских аманатов, отказавшись не только от Луги и Водской области, но уступив Александру и знатную часть Летгаллии».

Тут трудно поверить многому – и в конец апреля со льдом на озере (5 апреля – это по старому стилю, да еще приплюсуйте корректировку на XIII век, и уж если монголы боялись распутицы в конце февраля, то распутица в апреле должна была идти полным ходом), и в 400 убитых рыцарей, и в то, что они зачем-то бежали по льду, и в слова самого Александра с его непомерной гордыней.

Скорее уж можно поверить, что с немцами справился сторожевой отряд князя Андрея (именно для этого он и был посажен в засаду). Но Андрею никакой славы не досталось, а почему – станет ясно позднее. Зато Александру с удовольствием приписывали еще много деяний. Он и Литву разбил чудесным образом спустя еще год (с этим не справился Ярослав) семь раз за один день, и стал побратимом сына Батыя Сартака… И кроток был, и к власти не рвался, то есть чудесным был князем, каких в его время и не существовало вовсе.

Но Александр все же существовал на периферии Руси, а Русь была там, где стольный город Владимир. Ярослав добился этого Владимира (правда, Киев теперь был не Ярославов, ну да что о нем – он разрушен, нет Киева). Карамзин ставил Ярославу в заслугу, что тот спас отечество от разорения. Но он нигде не говорит, что не спас от рабства. Напротив: «Ослушание казалось Ярославу неблагоразумием в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов: презирая собственную личную опасность, Великий Князь отправился со многими Боярами в стан Батыев, а сына своего, юного Константина, послал в Татарию к Великому Хану Октаю, который в сие время, празднуя блестящие завоевания Моголов в Китае и в Европе, угощал всех старейшин народа. Никогда, по сказанию Историка Татарского, мир не видал праздника столь роскошного, ибо число гостей было несметно.

Батый принял Ярослава с уважением и назвал главою всех Князей Российских, отдав ему Киев (откуда Михаил уехал в Чернигов). Так Государи наши торжественно отреклись от прав народа независимого и склонили выю под иго варваров. Поступок Ярослава служил примером для Удельных Князей Суздальских: Владимир Константинович, юный Борис Василькович, Василий Всеволодович (внук Константинов) также били челом надменному Батыю, чтобы мирно господствовать в областях своих».

Это сказано спокойно, трезво, без восхваления – но умный поймет. Вторая поездка Ярослава по тому же вопросу в Орду оказалась для него последней: князя отравили, несмотря на то, что он старательно исполнял свои функции. Карамзин в отравление не верил. О монголах он был странного мнения: яд – оружие слабых, говорил он, если бы хотели убить, убили бы мечом. Мы знаем, что отравление было излюбленным способом в Орде лишить человека жизни. И слабость или сила тут ни при чем. А вызвать опасение у новых хозяев можно было легко – и открытым протестом, и неурядицами в своей земле, и оговором, и просто тем, что конкретный князь слишком усилился.

Позиция в Орде относительно местных князей была проста: держать в страхе и неуверенности в будущем. Монголы были хорошо осведомлены о поступках местных князей. Стоило Михаилу поехать к королю Беле на предмет договора об избавлении от ига, как его тут же по возвращении затребовали в Орду, где затоптали насмерть перед толпой перепуганных русских бояр. Такие рассказы, привозимые очевидцами из Орды, вряд ли внушали мир и покой тем, кто вынужден был туда ехать.