Текст книги "Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге"

Вдобавок в Коломне с ратью Дмитрия соединились полки, детей Ольгерда, Андрея и Дмитрия. То есть литовские полки участвовали в битве с Мамаем! В чем же тогда заключалась измена бедняги Олега? Он, оказывается, отправлял гонцов то к Дмитрию, то к Ягайле, то к Мамаю! Очевидно, полученная информация мимо русских никак не проходила. И не стоит ли благодарить Олега за то, что эта информация позволила правильно организовать войско?

Но Карамзин читал летописи, написанные москвичами. Для них Олег был нехорошим князем, врагом, таким он и представлен в официальной русской истории.

Что же касается самой битвы, то, по Карамзину, масштабы ее были колоссальны. Дмитрий победил. Для нас важнее последствия. А последствия таковы. После выигранной битвы Дмитрий был вынужден послать в Орду дань. Монголы потребовали ее на другой же год после такой счастливой победы. Правда, дани потребовал не Мамай, а Тохтамыш, который при помощи Тамерлана отлично укрепился в Орде и положил конец ханской чехарде. Дмитрий не только признал права Тохтамыша на дань и на Русь, но и ласково принял его послов, одарил дарами и даже поздравил с принятием ордынского трона.

Правда, Тохтамыш был несколько неудовлетворен. Он не получил должного почтения. И затребовал в Орду Дмитрия с семьюстами князьями, как было в прежнее время. Дмитрий отказал. Он сам чувствовал, что стал по власти равным хану.

Но Тохтамыш думал иначе. В 1382 году он пошел на Дмитрия. Крайним в этой истории оказался опять Олег. Его Карамзин обвиняет в том, что князь показал броды через Оку. Если учесть, что Тохтамыш шел наказывать Дмитрия за спесь и что Дмитрий после того куликовского лета пытался отобрать рязанские земли у рязанского князя, вряд ли Олега можно считать предателем. Он не любил монголов, но еще больше не любил Москву. Да и не покажи Олег эти броды, что бы стало с его княжеством? Догадайтесь сами, а потом уже обвиняйте. Для Карамзина вопрос был ясен: он точно следовал мнению древних текстов.

Для современного же исследователя этот вопрос окончательно не прояснен. Да и для летописцев из другой части русской земли он не был столь очевиден даже в родном XIV веке. Например, для рязанского или тверского летописца, или для летописца смоленского и волынского…

Обвинение Олега и прославление Дмитрия – это позиция московского летописания, так сказать, государственная политика того сложного времени. Но даже летописцы XIV века, причем московские, никуда не смогли деть события 1382 года, которые не только не оправдывают Дмитрия, но и вовсе заставляют сомневаться в том, кто же на самом деле принес победу двумя годами ранее: Дмитрий Иванович Донской или Владимир Андреевич, которого в его время как раз и называли Донским князем – за героизм и умелое руководство в той самой куликовской битве.

А события, о которых речь, были таковы.

«Герой Донской с мужественным братом своим, Владимиром Андреевичем, – пишет Карамзин, – спешили выступить в поле; но другие Князья изменили чести и славе. Сам тесть Великого Князя, Димитрий Нижегородский, сведав о быстром стремлении неприятеля, послал к Хану двух сыновей с дарами. Одни увеличивали силу Тохтамышеву; иные говорили, что от важного урона, претерпенного Россиянами в битве Донской, столь кровопролитной, хотя и счастливой, города оскудели людьми военными: наконец советники Димитриевы только спорили о лучших мерах для спасения отечества, и Великий Князь, потеряв бодрость духа, вздумал, что лучше обороняться в крепостях, нежели искать гибели в поле. Он удалился в Кострому с супругою и с детьми, желая собрать там более войска и надеясь, что Бояре, оставленные им в столице, могут долго противиться неприятелю. Тохтамыш взял Серпухов и шел прямо к Москве, где господствовало мятежное безначалие. Народ не слушался ни Бояр, ни Митрополита и при звуке колоколов стекался на Вече, вспомнив древнее право граждан Российских в важных случаях решить судьбу свою большинством голосов. Смелые хотели умереть в осаде, робкие спасаться бегством; первые стали на стенах, на башнях и бросали камнями в тех, которые думали уйти из города; другие, вооруженные мечами и копьями, никого не пускали к городским воротам; наконец, убежденные представлениями людей благоразумных, что в Москве останется еще немало воинов отважных и что в долговременной осаде всего страшнее голод, позволили многим удалиться, но в наказание отняли у них все имущество.

Сам Митрополит Киприан выехал из столицы в Тверь, предпочитая собственную безопасность долгу церковного Пастыря: он был иноплеменник! Волнение продолжалось: народ, оставленный Государем и Митрополитом, тратил время в шумных спорах и не имел доверенности к Боярам».

И что ж мы узнали из этого текста? Дмитрий бежал в Коломну (некоторые летописцы добавляют: трусливо бежал), но историк за это его не упрекает – он ведь решил обороняться в крепостях. В каких? В далекой Костроме? Более чем странное решение. Но митрополита, который сделал ровно то же самое – утек в Тверь, историк казнит. Почему? Да не потому ли, что именно в Тверь? Если бы в Кострому – другое дело.

А дальше все становится еще запутаннее. Оборонять Москву стал Остей, литовский князь, внук Ольгерда, которого, считал историк, послал в Москву Дмитрий. Но летописи об этом княжеском распоряжении молчат. Остей вызвался сам, потому что не нашлось в Москве никого, кто был способен организовать оборону. А Дмитрий никаких войск нигде не собирал – он сидел в Костроме. Если кто и собирал рать, так скорее Владимир Андреевич.

Что же касается поведения других князей, так многие не только не бросились защищать Москву, но и вовсе перешли в войско Тохтамыша. Еще интереснее. Они же ведь прежде были. герои Куликовской битвы? А Москву защищал Остей – в меру своих способностей, честно защищал. Только народ в Москве был пьян, никакой тишины и благоустройства, как пишет историк, и в помине не было.

Остей допустил ту же ошибку, что Мстислав Удалой в 1224 году: разведочный монгольский отряд он принял за всю рать Тохтамыша. Когда подошла вся рать, он это понял, но было поздно. Москву бы он не отстоял в любом случае – и при сдаче, и без оной. Крепость она была никакая. Да и – вернемся к обороне крепостей, что, по Карамзину, собирался проделать Дмитрий, – ни одна русская крепость, кроме разве что северного Пскова, не смогла бы противостоять войску молодого хана. У Дмитрия просто не было таких крепостей. Так что ж он тогда делал в Костроме? Почему не подошел с якобы собираемым войском? Где было это войско? Сие неведомо.

Москва смогла продержаться 4 дня. Потом начались переговоры. Их вели с московскими защитниками. русские князья из войска Тохтамыша. Они обещали всем свободу и милость хана. Остей был молод и наивен, а горожане русским князьям верили. Так вот и решили сдаться. Открыли ворота, Остей вышел с хлебом-солью, священники – с иконами и хоругвями, народ – со слезами умиления.

А монголы поступили так, как поступали всегда: Остея увели побыстрее с глаз и тут же убили, вошли в Москву, жителей зарезали и город сожгли. Ничего нового. Потом отправились жечь и уничтожать все, что могли, – Владимир, Звенигород, Юрьев, Можайск, Дмитров, Переяславль, Коломну.

Вот вам и оборона по крепостям! Ко всему прочему еще и увели в плен множество русских людей – а вот такого давно не бывало. Единственный бой, который дали русские, – у Волока Ламского, там сражался Владимир Андреевич, он монголов разбил и не пустил их дальше на север. А Дмитрий? Сидел в Костроме.

Самое интересное, что, если верить летописям, то первое, что спросил Тохтамыш у москвичей, – где их князь, в городе ли он? Иными словами, Тохтамыш шел войной на конкретного обидчика. Он искал, Дмитрия Ивановича. Но тот был далеко от льющейся крови. Подставляться он не любил. За него погибли Москва, Владимир, Звенигород, Юрьев, Можайск, Дмитров, Переяславль, Коломна. Такие вот дела. Но для Карамзина Дмитрий оставался героем с большой буквы (так он его пишет), Дмитрием Донским. Единственное, чем он оказал услугу сожженной Москве, – вернувшись, рыдал на пепелище и велел «погребать мертвых и давал гробокопателям по рублю за 80 тел: что составило 300 рублей». Наученный горьким опытом, он очень боялся заразы.

Такова была цена личного спасения. Из всего вышеизложенного Карамзин давал ровно противоположный славословию вывод: «Не время было презирать Тохтамыша и думать о битвах: разоренное Великое Княжение требовало мирного спокойствия, и народ уныл. Великодушный Димитрий, скрепив сердце, с честию принял в Москве Ханского Мурзу, Карача, объявившего ему, что Тохтамыш, страшный во гневе, умеет и миловать преступников в раскаянии. Сын Великого Князя, Василий, со многими Боярами поехав Волгою на судах в Орду, знаками смирения столь угодил Хану, что Михаил Тверской не мог успеть в своих происках и с досадою возвратился в Россию.

Но милость Тохтамышева дорого стоила Великому Княжению: кровопийцы Ординские, называемые Послами, начали снова являться в его пределах и возложили на оное весьма тягостную дань, в особенности для земледельцев: всякая деревня, состоящая из двух и трех дворов, обязывалась платить полтину серебром, города давали и золото. Сверх того, к огорчению Государя и народа, Хан в залог верности и осьми тысяч рублей долгу удержал при себе юного Князя Василия Димитриевича, вместе с сыновьями Князей Нижегородского и Тверского».

Другими словами, в государстве московском началось ровно то же самое, что и в памятном 1238 году, – дань, насилие, увод жителей, удержание детей княжеских в аманатах. Расслабились, понимаешь ли! Как о благочестивом поступке историк говорит, что Дмитрий не мстил князю Тверскому (за что бы это?) и простил Олега Рязанского, а тот взял да и разграбил Коломну! Если учесть, что Коломна была рязанским владением и совсем недавно, при отце Дмитрия, ее отняли у Рязани, то обвинение Олегу просто замечательное.

Впрочем, Дмитрий Коломну не отдал, а Олега, да, простил! Но этого было мало. Теперь Дмитрий взялся за Новгород. Для похода на новгородцев он собрал войска из 26 уделов, огромнейшую рать. И все дали воинов. Ведь не против Тохтамыша, про которого на Руси того времени писали на монетах «русский царь Тохтамыш», то есть законного царя, а против новгородцев каких-то. Новгородцы не знали, что лучше – биться или откупиться. Решили откупиться.

«Великий Князь подписал мирную грамоту, с условием, чтобы Новгород всегда повиновался ему как Государю верховному, платил ежегодно так называемый черный бор, или дань, собираемую с черного народа, и внес в казну Княжескую 8000 рублей за долговременные наглости своих разбойников. Новогородцы тогда же вынули из Софийского сокровища и прислали к Димитрию 3000 рублей, отправив чиновников в Двинскую землю для собрания остальных пяти тысяч». Для жителей Новгорода это был кошмар: «Многие купцы, земледельцы, самые Иноки лишились своего достояния, а некоторые люди и вольности (ибо Москвитяне по заключении мира освободили не всех пленников); другие, обнаженные хищными воинами, умерли от холода на степи и в лесах».

С учетом того, что на всем пути к Новгороду и обратно войско пограбило и сожгло все, что могло, то московский поход был очень успешным.

Тем временем наследник Дмитрия Василий благополучно бежал (а скорее – был отпущен Тохтамышем) и вернулся в Москву через Польшу. Маршрут княжича наводит на мысль, что он участвовал в переговорах между Витовтом и Тохтамышем и вовсе не подвергался никакой опасности. С Тохтамышем он сохранил дружеские отношения и позже. Но Карамзин верил, что Василий бежал и для того, чтобы свернуть иго монголов!

Наивная мысль. Дмитрию было вовсе не до Тохтамыша. Он усердно «присоединял» земельные куски. И, вероятно, очень боялся, что после Москвы князья как-то больше уважают Владимира Андреевича. Иначе трудно понять, почему он начал против этого родственника такие ожесточенные гонения – схватил ночью, развез всю семью Владимира по разным тюрьмам, потом потребовал подписания грамоты, в которой тому пришлось признать Дмитрия «отцом, сына его Василия братом старшим, Георгия Димитриевича равным, а меньших сыновей Великого Князя младшими братьями».

Владимир все подписал. По новому порядку наследования московская власть должна была перейти не старшему в роду, а сыну Дмитрия Василию. Дмитрий понимал, что другим способом Василий власти не получит. Сам князь чувствовал, что жить ему недолго. Вскоре после составления грамоты он умер.

Великий князь Василий Димитриевич

1389–1425

Василий Дмитриевич подвигами не отличился. На столе он сидел 36 лет. Он был очень осторожен и подозрителен: своего дядю Владимира боялся и ожидал, что тот возьмет и посягнет на его власть. Он даже не допускал к государственным делам. В конце концов Владимир Андреевич рассердился на племянника и уехал прочь.

«Три предмета долженствовали быть главными для политики государя Московского, – пишет Карамзин, – надлежало прервать или облегчить цепи, возложенные Ханами на Россию, – удержать стремление Литвы на ее владения, усилить Великое Княжение присоединением к оному Уделов независимых. В сих трех отношениях Василий Димитриевич действовал с неусыпным попечением, но держась правил умеренности, боясь излишней торопливости и добровольно оставляя своим преемникам дальнейшие успехи в славном деле государственного могущества».

Что касается пункта первого, то никаких цепей Василий не порвал. Напротив, с Ордой у него были изумительные отношения.

«Еще никто из Владетелей Российских не видал там подобной чести. Казалось, что не данник, а друг и союзник посетил Хана. Утвердив Нижегородскую область за Князем Борисом Городецким, Тохтамыш, согласно с мыслями Вельмож своих, не усомнился признать Василия наследственным ее Государем. Великий Князь хотел еще более и получил все по желанию: Городец, Мещеру, Торусу, Муром. Последние две области были древним Уделом Черниговских Князей и никогда не принадлежали роду Мономахову.

Столь особенная благосклонность изъясняется обстоятельствами времени. Тохтамыш, начав гибельную для себя войну с грозным Тамерланом, боялся, чтобы Россияне не пристали к сему завоевателю, который, желая наказать неблагодарного повелителя Золотой Орды, шел от моря Аральского и Каспийского к пустыням северной Азии.

Хотя Летописцы не говорят того, однако ж вероятно, что Василий, требуя милостей Хана, обещал ему не только верность, но и сильное вспоможение: как Глава Князей Российских, он мог ручаться за других и тем обольстить или успокоить преемника Мамаева; корыстолюбие Вельмож Ординских и богатые дары Василиевы решили всякое сомнение».

Вот так. Вспоможение князь обещал. Великое счастье для его родины, что все вспоможение ограничилось только личным участием Василия в одной из битв с Тамерланом, и это участие осталось незаметным для последнего. Иначе бы вместо Московской Руси лежала выжженная пустыня.

На возвратном пути Василий мимоходом прихватил себе у князя Бориса Нижний Новгород, а скоро и все княжество Суздальское, и все земли между Новгородом и Рязанью. В 1393 году он взял восставший Торжок и показал наглядно, что из себя представляет полновластный государь: «велел Боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву. Привели семьдесят человек. Народ собрался на площади и был свидетелем зрелища ужасного. Осужденные на смерть, сии преступники исходили кровию в муках: им медленно отсекали руки, ноги и твердили, что так гибнут враги Государя Московского!..

Василий еще не имел и двадцати лет от рождения: действуя в сем случае, равно как и в других, по совету Бояр, он хотел страхом возвысить достоинство Великокняжеское, которое упало вместе с Государством от разновластия».

Объяснение причины не улучшает содеянного. Василий Дмитриевич был на той площади и лично наблюдал за исполнением казни. Ему это нравилось.

Со вторым пунктом, то есть с Литвой, дело и вовсе обстояло печально: границы Литвы не только не отошли на запад, но и вовсе придвинулись на восток. Витовт благополучно «уедал» все новые и новые земли. И в конце концов Василий стал думать не о расширении своих владений за счет Литвы, а о сохранении своих владений в границах Московского княжества. «В сие время, – говорит Карамзин, – уже почти вся древняя земля Вятичей (нынешняя Орловская Губерния с частию Калужской и Тульской) принадлежала Литве: Карачев, Мценск, Белев с другими Удельными городами Князей Черниговских, потомков Святого Михаила, которые волею и неволею поддалися Витовту. Захватив Ржев и Великие Луки, властвуя от границ Псковских с одной стороны до Галиции и Молдавии, а с другой до берегов Оки, до Курска, Сулы и Днепра, сын Кестутиев был Монархом всей южной России, оставляя Василию бедный Север, так что Можайск, Боровск, Калуга, Алексин уже граничили с Литовским владением».

Василий так боялся Витовта, что даже осерчал на своего тестя, рязанского князя Олега, что тот посмел идти бить литовцев под Калугой, и объяснял ему, что нельзя беспокоить сильного. Олег вынужден был отвести войска, за что и поплатился: Витовт разметал всю рать князя.

Василий, впрочем, имел тут свой интерес: Рязанское княжество снова было ослаблено. Точно так же он желал ослабить и Новгород. Снова всплыл несчастный вопрос о закамском серебре. И Василий пошел войной на новгородцев. Ему удалось отнять всю Двинскую землю, что лишало Новгород хорошего источника дохода.

Новгородцы в ужасе бросились к Витовту, предложив тому новгородский стол. Василий тут же вернул отобранные у Новгорода земли, а глупые новгородцы, думая, что все само собой разрешилось, отказались от Витовта и признали власть Василия. Это было их крупнейшей ошибкой. Витовт рассердился и готовился к войне с Новгородом.

Московский князь тем временем поддерживал самые лояльные отношения с литовским князем. Но у Витовта кроме Новгорода забот хватало. Он ввязался в авантюру под названием «возвращение престола Тохтамышу» – последний был разбит Тимуром и согнан со своего стола. Он скитался в степях и надеялся отвоевать отобранное. Витовту за участие он обещал передать все права на владение Московской Русью. Литовского князя перспектива радовала. Василия тоже. Он знал, что Тохтамыш вряд ли сможет осуществить задуманное. Хотя с ханом у него отношения были прекрасные: дети Тохтамыша жили при московском дворе.

Против этой коалиции, усиленной немцами, выступал всесильный и талантливый полководец Едигей. Но надежды Витовта не оправдались: его русско-литовско-немецко-монгольское войско потерпело страшное поражение в бою при Ворксле. Тохтамыш бежал от гнавшегося за ним Едигея за Волгу, потом в Сибирь и в ордынской жизни больше участия не принимал.

В битве погибло множество русских князей (для Москвы – литовских): «Глеб Святославич Смоленский, Михаил и Димитрий Данииловичи Волынские, потомки славного Даниила, Короля Галицкого – сподвижник Димитрия Донского, Андрей Ольгердович, который, бежав от Ягайла, несколько времени жил во Пскове и возвратился служить Витовту – Димитрий Брянский, также сын Ольгердов и также верный союзник Донского – Князь Михайло Евнутиевич, внук Гедиминов – Иоанн Борисович Киевский – Ямонт, Наместник Смоленский, и другие».

Не слишком долго сохранялся мир и между «друзьями» Василием и Витовтом. Проблемы начались в 1406 году из-за псковских территорий. У Пскова границы княжества литовского и псковской республики находились впритык и бывали предметом спора между соседями. После размолвки с Новгородом Витовт решился идти на новгородцев войной.

Но идти он должен был через псковские земли, поэтому послал новгородцам разметную псковскую грамоту и стал захватывать псковские крепости. Псковичи рассердились и ответили Витовту войной. Поскольку у них были одновременно проблемы с рыцарями, за помощью они обратились к московскому князю.

«Василий, называясь их Государем, – пишет Карамзин, – решился доказать истину сего названия; отправил к ним брата, Константина Димитриевича, и, требуя удовлетворения от Витовта, начал собирать полки. Его система осторожности не переменилась: он хотел мира, но хотел доказать и готовность к войне в случае необходимости, чтобы удержать хищность Литвы и спасти остаток независимости России. Витовт ответствовал гордо. Призвав в союз к себе Иоанна Михайловича Тверского, Великий Князь послал Воевод на Литовские города: Серпейск, Козельск и Вязьму.

Воеводы возвратились без успеха: огорченный сим худым началом и думая, что Витовт со всеми силами устремится на Москву, Василий Димитриевич решился возобновить дружелюбную связь с Ордою, вопреки мнению старых Бояр; требовал вспоможения от Шади-бека и представлял, что Литва есть общий их враг. Не было слова о дани и зависимости: Василий искал только союза Татар, и юный Шадибек, управляемый доброхотами Государя Московского, действительно прислал ему несколько полков.

Выступив в поле, Великий Князь сошелся с Витовтом близ Крапивны (в Тульской Губернии). Вместо битвы начались переговоры: ибо ни с которой стороны не хотели отважиться на случай решительный, и Герой Литовский, помня претерпенное им бедствие на берегах Ворсклы, уже научился не верить счастию. Заключили перемирие и разошлися».

Но отношения были испорчены. Война перетекла на запад от самой Москвы. Тянулась она еще два года с вялым успехом и снова завершилась столь же бесполезным миром. Псковичам от этого легче не стало. Их били то немцы, то литовцы.

Еще один мир был заключен в 1417 году. Витовт был недоволен, но псковские земли трогать перестал, зато в Псков стали садиться на стол московские наместники. От них псковичи помощи видели немного. Биться с рыцарями им приходилось больше своими силами.

В отношениях с Ордой Василий думал поддерживать в ней разногласия и мешать приходу к власти сильного правителя. Это у него не получилось. Едигей тоже желал поддерживать вражду между Витовтом и Василием. Для этой цели он использовал тот же способ, что и московский князь, – решил ослабить одного из своих противников (поддерживая милые отношения с Василием, он тем не менее вовсе не желал роста его власти).

В 1407 году он вдруг послал грамоту, чтобы Василий готовился идти в поход против Литвы. Посланного к нему боярина он задержал, чтобы Василий не проведал об истинных целях могущественного полководца.

Между тем Едигей шел на Москву. И что же сделал Василий? Ровно то же, что и Дмитрий: «уехал с супругою и с детьми в Кострому, оставив защитниками столицы дядю, Владимира Андреевича Храброго, братьев Андрея и Петра со множеством Бояр и Духовных сановников».

Карамзин и здесь пытается оправдать поведение князя: «Великий Князь надеялся на крепость стен Московских, на действие своих пушек и на жестокую тогдашнюю зиму, неблагоприятную для осады долговременной. Не одна робость, как вероятно, заставила его удалиться. Он мог скорее Боярина или Наместника подвигнуть северные города Российские к единодушному восстанию против неприятеля для избавления столицы, и Татары не могли спокойно осаждать ее, зная, что Великий Князь собирает там войско».

Но используя текст летописи, он не может не добавить: «Но граждане Московские судили иначе и роптали, что Государь предает их врагу, спасая только себя и детей».

По испытанному методу Владимир Андреевич приказал сжечь посады, чтобы врагу было негде укрыться, жители посадов вошли в город, и город приготовился к осаде. Едигей вошел в село Коломенское и из этого лагеря стал посылать отряды четырьмя языками. Были сожжены и взяты Переславль Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. Зная, что тверской князь ненавидит московского, Едигей думал использовать его ненависть для взятия Москвы и велел звать князя вместе со стенобитными орудиями. Тот сделал вид, что едет, но с дороги повернул назад, сославшись на нездоровье.

Наученный опытом Тохтамыша, Едигей послал один из отрядов и в Кострому, но великого князя настичь не удалось, монголы вернулись назад. Едигей решил осаждать Москву, но тут ему способствовало невезение: в Орде начались новые распри, и ему пришлось срочно поворотить коней. Москвичи верили, что это было чудесное спасение от неминуемой гибели. Но прежде он потребовал дать окуп: удовлетворился Едигей куда меньшей суммой, чем московский князь в аналогичной ситуации, – ему хватило всего 3000 рублей.

Из Орды Едигей послал Василию укорительное письмо, упрекая князя, что он забыл туда дорогу. Василий на письмо не ответил, но через пару лет, когда смена ханов слегка приостановилась и на престоле оказался ханыч из дружественных, Орду посетил. Хана он как следует обласкал, а тот обещал, что «бывшие Владетели Суздальские не найдут в нем (Хане) покровителя, а Витовт друга, особенно ко вреду России».

В другое посещение Василий и вовсе обязался платить дань, как делалось это раньше. С неудовольствием он отмечал, что, хотя Едигей и Витовт еще раз столкнулись в бою, они пришли к согласию и заключили мир. А при мире Литвы и Орды отнимать территории у Литвы было глупостью. Так что при разногласиях с Витовтом Василий тоже старался не вести напрасных войн. Он даже помогал Витовту в его войнах с Орденом.

Но наибольшую неприятность приносил ему Новгород. Когда он поссорился со своим братом Константином, не желавшим согласиться на передачу великокняжеской власти его пятилетнему сыну, Новгород принял этого брата к себе на княжение. Это упрямство заставило князя примириться с братом. Однако после смерти Василия Константин власти так и не получил. Наследником был объявлен Василий Васильевич, по прозванию Темный. По легенде, этот несчастливый и жестокий князь получил звание великого еще в утробе матери. Будто бы один священник, когда княгиня мучалась родами, услышал голос: иди и нареки именем великого князя Василия. В эту легенду верили все – и народ, и мать, и сам князь. Новорожденного нарекли Василием и стали ожидать от него удивительных поступков. Никакими подвигами этот князь не прославился.

Великий князь Василий Василиевич Темный

1425–1462

В год смерти отца ему было около 10 лет. Поэтому на место великого князя претендовал его дядя Юрий, который, исходя хотя бы из возраста, был к этому более пригоден. Сразу же, как только Василий умер, к этому его брату отправили гонца с велением прибыть во дворец и принести присягу сыну покойного. Юрий не только не поехал, но вовсе удалился в Галич и оттуда имел сказать, что все равно сведет мальчишку со стола. К этому мероприятию он и стал готовиться.

Следом за ним отправился с войском князь Константин, который вынужденно согласился признать наследника, он пытался брата урезонить, но тот от признания отказывался и требовал отсрочки на год. В течение этого года он обещал не искать великого княжения, а потом просить разрешения спора в Орде.

Начало правления было печальным. Витовт решил использовать момент, и то, что он не сделал с новгородцами раньше, начал теперь. Неожиданно литовский князь вошел в псковские земли, прошел их насквозь, пленяя и пожигая, добрался до земель Новгорода и так напугал горожан, что те предпочли откупиться, заплатив 10 000 рублей. Сам он объяснял, что отплатил за обиду (тут он был прав: новгородцы ругали его в своих посланиях, и нехорошо ругали, обидно). Но к Василию он относился с нежностью, и это вполне понятно: Василий Васильевич приходился грозному князю внуком. Он попросил московского князя не вмешиваться в его дела с Новгородом и Псковом, не считая эти земли частью Московской Руси. Витовт, хотя и преследовал личные цели, но опекал Василия, пока тот не перешел в возраст сознательный.

Дядя Юрий тоже на время забыл о своем обещании согнать князя с московского стола. Но когда тому исполнилось лет 16, Юрий вдруг объявил племяннику войну. Василий решил, что лучше согласиться ехать в Орду и отдать свою судьбу на милость хана. Он боялся только, что Юрий сможет его обойти или что хан прикажет его убить.

По Карамзину, «был у него Боярин хитрый, искательный, велеречивый, именем Иоанн Димитриевич: он умел склонить всех Ханских Вельмож в пользу своего юного Князя, представляя, что им будет стыдно, если Тегиня один доставит Юрию сан Великокняжеский; что сей Мурза необходимо присвоит себе власть и над Россиею, и над Литвою, где господствует друг Юриев, Свидригайло; что сам Царь Ординский уже не посмеет ни в чем ослушаться Вельможи толь сильного и что все другие сделаются рабами Тегини. Такие слова уязвили как стрела, по выражению Летописца, сердце Вельмож Ханских, в особенности Булата и Айдара: они усердно научали ходатайствовать у Царя за Василия и чернить Тегиню так, что легковерный Махмет наконец обещал им казнить смертию сего Мурзу, буде он дерзнет вступиться за Юрия.

Весною [1432 г. ] дядя Василиев приехал из Тавриды в Орду; а с ним и Тегиня, который, сведав о расположении Царя, уже не смел ему противоречить. Махмет нарядил суд, чтобы решить спор дяди с племянником, и сам председательствовал в оном. Василий доказывал свое право на престол новым уставом Государей Московских, но коему сын после отца, а не брат после брата, долженствовал наследовать Великое Княжение. Дядя, опровергая сей устав, ссылался на летописи и на завещание Димитрия Донского, где он (Юрий), в случае кончины Василия Димитриевича, назван его преемником.

Тут Боярин Московский, Иоанн, стал пред Махметом и сказал: «Царь верховный! Молю, да позволишь мне, смиренному холопу, говорить за моего юного Князя. Юрий ищет Великого Княжения по древним правам Российским, а Государь наш по твоей милости, ведая, что оно есть твой Улус: отдашь его, кому хочешь. Один требует, другой молит. Что значат летописи и мертвые грамоты, где все зависит от воли Царской? Не она ли утвердила завещание Василия Димитриевича, отдавшего Московское Княжение сыну? Шесть лет Василий Василиевич на престоле: ты не свергнул его, следственно, сам признавал Государем законным».

Сия действительно хитрая речь имела успех совершенный: Махмет объявил Василия Великим Князем и велел Юрию вести под ним коня: древний обряд Азиатский, коим означалась власть Государя верховного над его подручниками или зависимыми Князьями. Но Василий, уважая дядю, не хотел его уничижения; а как в сие время восстал на Махмета другой Царь Могольский, Кичим-Ахмет, то Мурза Тегиня, пользуясь смятением Хана, выпросил у него для Юрия город Дмитров, область умершего Князя Петра Димитриевича.

Племянник и дядя благополучно возвратились в Россию, и Вельможа Татарский, Улан-Царевич, торжественно посадил Василия на трон Великокняжеский в Москве, в храме Богоматери у златых дверей. С сего времени Владимир утратил право города столичного, хотя в титуле Великих Князей все еще именовался прежде Москвы».