Текст книги "Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге"

Таким образом, все новгородские земли разом стали московскими землями. «Если верить сказанию современного историка, Длугоша, – добавлял Карамзин, – то Иоанн приобрел несмертное богатство в Новегороде и нагрузил 300 возов серебром, золотом, каменьями драгоценными, найденными им в древней казне Епископской или у Бояр, коих имение было описано, сверх бесчисленного множества шелковых тканей, сукон, мехов и проч. Другие ценят сию добычу в 14 000 000 флоринов: что без сомнения увеличено».

Впрочем, это усмирение на отъеме колокола и запрещении веча не остановилось: горожане пробовали бунтовать. Так что, для того, чтобы полностью рассеять дух сопротивления новым порядкам, «в 1487 году перевели из Новагорода в Владимир 50 лучших семейств купеческих. В 1488 году Наместник Новогородский, Яков Захарьевич, казнил и повесил многих Житых людей, которые хотели убить его, и прислал в Москву более осьми тысяч Бояр, именитых граждан и купцов, получивших земли в Владимире, Муроме, Нижнем, Переславле, Юрьеве, Ростове, Костроме; а на их земли, в Новгород, послали Москвитян, людей служивых и гостей. Сим переселением был навеки усмирен Новгород».

Как видите, уничтожение Новгорода заняло у Ивана Васильевича долгие годы. Псков до поры до времени свои свободы сохранил, но его укрощение тоже шло полным ходом. Для этого использовалась иная тактика: назначение дурных наместников и постепенное утеснение населения. Иван хотел рассчитаться с Псковом, но не успел. Псковские свободы досталось отменить его сыну.

Между новгородскими делами Иван Васильевич совершил немаловажный и для себя, и для Москвы поступок: вторично женился. Первая его жена умерла в молодости не то от яда (как говорили), не то от нового морового поветрия. Второй брак был заключен по государственным соображениям. Невесту себе Иван выбрал из самого значимого для русских князей царственного дома – из Византии. Правда, такой страны уже больше не было на карте Европы, невеста жила изгнанницей в Италии, однако для Ивана эта женитьба означала сразу другой государственный статус. Из простого великого князя он становился мужем византийской принцессы, наследницы (рухнувшего, правда) престола. Вместе с нею он наследовал и всю византийскую историю.

«Кардинал Виссарион, в качестве нашего единоверца, – пишет Карамзин, – отправил Грека, именем Юрия, с письмом к Великому Князю (в 1469 году), предлагая ему руку Софии, знаменитой дочери Деспота Морейского, которая будто бы отказала двум женихам, Королю Французскому и Герцогу Медиоланскому, не желая быть супругою Государя Латинской Веры.

Сие важное Посольство весьма обрадовало Иоанна; но, следуя правилам своего обыкновенного хладнокровного благоразумия, он требовал совета от матери, Митрополита Филиппа, знатнейших Бояр: все думали согласно с ним, что сам Бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль Царственного древа, коего сень покоила некогда все Христианство православное, неразделенное; что сей благословенный союз, напоминая Владимиров, сделает Москву как бы новою Византиею и даст Монархам нашим права Императоров Греческих.

Великий Князь желал чрез собственного посла удостовериться в личных достоинствах Софии и велел для того Ивану Фрязину ехать в Рим, имея доверенность к сему Венециянскому уроженцу, знакомому с обычаями Италии. Посол возвратился благополучно, осыпанный ласками Павла II и Виссариона; уверил Иоанна в красоте Софии и вручил ему живописный образ ее вместе с листами от Папы для свободного проезда наших Послов в Италию за невестою: о чем Павел особенно писал к Королю Польскому, именуя Иоанна любезнейшим сыном, Государем Московии, Новагорода, Пскова и других земель».

Пока велась эта переписка и составлялось посольство, Папу сменил на престоле другой Папа, но дело сладилось. «Папа дал Софии богатое вено и послал с нею в Россию Легата, именем Антония, провождаемого многими Римлянами; а Царевичи Андрей и Мануил отправили Послом к Иоанну Грека Димитрия. Невеста имела свой особенный Двор, чиновников и служителей: к ним присоединились и другие Греки, которые надеялись обрести в единоверной Москве второе для себя отечество. Папа взял нужные меры для безопасности Софии на пути и велел, чтобы во всех городах встречали Царевну с надлежащею честию, давали ей съестные припасы, лошадей, проводников, в Италии и в Германии, до самых областей Московских.

24 Июня она выехала из Рима, Сентября 1 прибыла в Любек, откуда 10 числа отправилась на лучшем корабле в Ревель; 21 Сентября вышла там на берег и жила десять дней, пышно угощаемая на иждивение Ордена.

Гонец Ивана Фрязина спешил из Ревеля через Псков и Новгород в Москву с известием, что София благополучно переехала море. Посол Московский встретил ее в Дерпте, приветствуя именем Государя и России».

Далее Софью везли уже по русской земле: из Пскова – в Новгород, из Новгорода – в Москву. Въехала она в Москву 12 ноября, была тут же введена в храм, где получила благословение, затем ее передали матери Ивана, и только потом жениху разрешили Софью увидеть. В тот же день состоялось обручение, а затем и свадьба.

«Главным действием сего брака, – добавляет историк, – было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних Императоров Византийских и, так сказать, провождала ее глазами до пределов нашего отечества; начались государственные сношения, пересылки; увидели Москвитян дома и в чужих землях; говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество.

Сверх того многие Греки, приехавшие к нам с Царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в Латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных; обогатили спасенными от Турецкого варварства книгами Московские церковные библиотеки и способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов Византийского образца, так что с сего времени столица Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом, подобно древнему Киеву. Следственно, падение Греции, содействовав возрождению наук в Италии, имело счастливое влияние и на Россию».

Не стоит только думать, что эта женитьба сразу разрешила все проблемы в государстве. Если в глазах Европы Московская Русь стала более понятной, то в глазах Орды ничего не изменилось. Для новой великой княгини это было, конечно, неприятно. Карамзин считал, что благодаря ее постоянным укорам Иван вынужден был разобраться раз и навсегда с вопросом ордынской дани. Так, судя по всему, он-таки эту дань платил. И в Москве существовало Ордынское подворье, где жили приезжие из Орды.

Софья приказала подворье снести, а на его месте поставить церковь. Она также убедила Ивана не встречать послов ордынских за городскими воротами: «Князья Московские всегда выходили пешие из города, кланялись им, подносили кубок с молоком кобыльим и, для слушания Царских грамот подстилая мех соболий под ноги чтецу, преклоняли колена». Таким образом послам оказывалась честь.

Софья велела построить на этом месте еще одну церковь.

Все эти нововведения вряд ли могли нравиться в Орде. Сидящий там хан Ахмат был оскорблен. Он отправил в Москву сперва требование, чтобы великий князь явился лично перед его очи, ответа не получил. Тогда он отправил послов с требованием дани.

«Их представили к Иоанну, – рассказывает Карамзин, – он взял басму (или образ Царя), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами; велел умертвить Послов, кроме одного, и сказал ему: «Спеши объявить Царю виденное тобою; что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое».

Ахмат воскипел яростию. «Так поступает раб наш, Князь Московский!» – говорил он своим Вельможам и начал собирать войско. Другие Летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение Ханское единственно наущениям Казимировым.

С ужасом видя возрастающее величие России, сей Государь послал одного служащего ему Князя Татарского, именем Акирея Муратовича, в Золотую Орду склонять Ахмата к сильному впадению в Россию, обещая с своей стороны сделать то же. Время казалось благоприятным: Орда была спокойна; племянник Ахматов, именем Касыда, долго спорив с дядею о царстве, наконец с ним примирился. Злобствуя на великого Князя за его ослушание и недовольный умеренностию даров его, Хан условился с Королем, чтобы Татарам идти из Волжских Улусов к Оке, а Литовцам к берегам Угры, и с двух сторон в одно время вступить в Россию.

Первый сдержал слово и летом (в 1480 году) двинулся к пределам Московским со всею Ордою, с племянником Касыдою, с шестью сыновьями и множеством Князей Татарских».

Сам Иван к тому времени завел дружеские отношения с крымским ханом Менгли-Гиреем. По заключенному между ними договору крымский хан должен был помочь в войне с ханом Ахматом. Хан слово сдержал: он отвлек Казимира, а часть его войска сплавилась с русскими по Волге, чтобы громить Ахмата на его же земле.

Московский князь стал собирать войска. Ахмат же шел к Дону. Войско встало на берегах Оки, но Ахмат, узнав, что столкнется с русскими в невыгодной позиции, повел своих людей на Угру – там он рассчитывал соединиться с Казимиром.

8 октября два войска сошлись на Угре. Обе рати лениво перестреливались, но никто не собирался переходить реку первым. Так простояли до первых морозов. Литовские войска так и не подошли. Ахмат понял, что сил у него маловато, к тому же лошадям стало трудно добывать корм, а люди мерзли и уставали, так что Ахмат повернул коней и ушел. По дороге назад в отместку за обман он пожег и пограбил городки Казимира.

Для русских эта странная война кончилась без потерь. Правда, вместо дани Ахмату теперь приходилось платить другим наследникам Орды: «Содержание Царевича Данияра и братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, сосланного за что-то в Вологду; наконец, дары, посылаемые в Тавриду, в Казань, в Ногайские Улусы, требовали немалых расходов».

Но сам Иван считал, что с игом покончено раз и навсегда. Софья была тоже довольна. Воодушевленный победой над Ахматом, Иван воевал с немцами в Ливонии, практически уничтожив Орден, пытался воевать и с Казимиром, но Казимир оказался сильнее. Взгляд на запад еще не радовал великокняжеского взора. Литва начиналась практически под Москвой. Зато можно было обратить взгляд вовнутрь страны. Тем более что после Новгорода соседняя Тверь все больше и больше задумывалась о передаче Казимиру.

В 1485 году Иван объявил Твери войну. Само собой, войско для покорения Твери было собрано со всей его земли. Тверской князь перепугался, он стал уверять Ивана в преданности и особо упирал на то, что всегда давал своих воинов для Ивановых походов. Он соглашался на все условия, только бы Иван не трогал независимости княжества. Князь выдержал соперника в ожидании и смилостивился.

Между тем московские люди брали все больше власти над тверскими землями. Подданные князя Михаила, понимая, в чьих руках сила, переходили на сторону московского князя. Михаил стал бояться уже за собственную жизнь. Он пробовал искать убежища за литовской границей. К несчастью, одно из таких писем перехватили. Михаил пытался объясниться, но его не слушали.

«Иоанн велел Наместнику Новогородскому, – пишет Карамзин, – Боярину Якову Захарьевичу, идти со всеми силами ко Твери, а сам, провождаемый сыном и братьями, выступил из Москвы 21 Августа со многочисленным войском и с огнестрельным снарядом (вверенным искусному Аристотелю); Сентября 8 осадил Михаилову столицу и зажег предместие. Чрез два дня явились к нему все тайные его доброжелатели Тверские, Князья и Бояре, оставив Государя своего в несчастии. Михаил видел необходимость или спасаться бегством, или отдаться в руки Иоанну; решился на первое и ночью ушел в Литву.

Тогда Епископ, Князь Михаил Холмский с другими Князьями, Боярами и земскими людьми, сохранив до конца верность к их законному Властителю, отворили город Иоанну, вышли и поклонились ему как общему Монарху России. Великий Князь послал Бояр своих и Дьяков взять присягу с жителей; запретил воинам грабить; 15 Сентября въехал в Тверь, слушал Литургию в храме Преображения и торжественно объявил, что дарует сие Княжество сыну, Иоанну Иоанновичу; оставил его там и возвратился в Москву.

Чрез некоторое время он послал Бояр своих в Тверь, в Старицу, Зубцов, Опоки, Клин, Холм, Новогородок описать все тамошние земли и разделить их на сохи для платежа казенных податей».

Так завершилась независимость вечного московского врага – Тверского княжества. Но Иван ставил планы куда как дальние: теперь он собирался идти на Казимира. Только отсутствие союзников в таком нелегком предприятии убавило его пыл. Но бежавшего князя Иван желал использовать как факел, чтобы спалить всю Литву.

Ярославские князья, перепуганные судьбой Твери, передали свои владения по доброй воле, а половину Ростова князь выкупил. Только Рязань на юге и Псков на севере были еще чужой для князя землей. Но им тоже должно было прийти время. Как пришло оно, наконец, Казани. В 1487 году при помощи крымского хана ее наконец-то удалось взять, то есть, извините, присоединить к московскому государству.

Следом за Казанью ему удалось расправиться и с Вяткой. Это давно уже была русская земля, но в ней не признавали Ивана. Причем, посланные им воеводы почему-то вдруг принимали сторону вятичей. Но теперь он поставил других, преданных полководцев, и сразу дело наладилось: «жители обещались повиноваться, платить дань и служить службы Великому Князю». Единственное, от чего они открещивались, – выдать своих мятежных руководителей. Но стоило пообещать сжечь их вместе с городком, как сразу выдали.

«Полководец Тохтамыша, – говорит Карамзин о Вятке, – выжег ее города: сын Донского присвоил себе власть над оною, внук стеснил там вольность народную, правнук уничтожил навеки». И поди разберись – порицает или хвалит…

Но если в государственной жизни Иван ощущал плоды своих трудов, то в личной он был несчастлив. Наследник, которого он мечтал оставить после себя, Иван Молодой, вдруг заболел и в одночасье слег. Умер он в 1490 году.

Не радовали и отношения с братьями. После смерти матери в 1484 году они стали подозревать в Иване опасность для себя и своих детей. Иван же подозревал братьев в готовности перейти на сторону Казимира. Так что боялись за будущее Андрей и Борис не зря.

Первым от гнева пострадал Андрей. До него дошли слухи, что великий князь собирается бросить его в темницу. Желая объясниться, он пришел к Ивану. Тот сделал удивленное лицо, но стал якобы разыскивать клеветников на брата, одному из них, Татищеву, отрезал язык, и вроде на этом дело замялось.

Спустя недолгое время Андрей, находясь в походе, не смог выслать вспомогательной дружины. Это уязвило Ивана, но вида он не показал. Зато уже после возвращения в Москву вдруг приказал заковать брата в цепи и бросить в тюрьму. Андрей был обвинен в самом тяжком грехе – в измене.

Второй брат с ужасом ожидал своей судьбы, но Иван позвал его и милостиво проводил. Андрей так и умер в темнице, но и Борис пережил его не надолго.

Соперников из родни у великого князя больше не осталось.

В 1494 году Ивану не удалось решить полностью проблему литовских границ (он желал получить их таковыми, как во времена Ольгерда), зато удалось выдать дочь Елену за великого литовского князя Александра. Этим на какое-то время создавалась иллюзия мира. Оба князя заключили между собой союзный договор. Через дочь Иван надеялся влиять на политику зятя, то есть изъять спорные земли и сделать князя своим подручником. Но желаемого результата не достиг. И литовский князь не стал ручным, и прежние союзники против Литвы обиделись. Союзник Ивана Менгли-Гирей имел с Литвой старые счеты, он ходил ее воевать за дружбу Казимира с Ахметом. Продолжал он походы и при новом князе Александре.

Когда хан пошел на мужа Елены, тот попросил у тестя помощи, но не получил, разве что тот вступил в переговоры с ханом и другим союзником против Литвы, Молдавским господарем, чтобы они не трогали границ Александра и главное – чтобы не впутывали в эти распри самого Ивана. Тут уж озадачены были все – и хан с господарем, и Александр. Иван же лавировал между ними, мучительно объясняясь по поводу нейтралитета. В конце концов Александр вынужден был сказать князю грубо, что прежде считал, что союзные отношения имеют несколько иной вид. Хан промолчал, но урок учел.

Иногда Иван поступал, кажется, и вовсе против разума, сообразуясь только с личной ненавистью. Он ненавидел немцев. Понятно, он ведь с ними воевал. Но Новгород, который теперь был весь в его власти, с немцами торговал. У Новгорода могли иметься свои претензии к немцам, но касалось это военных орденов, а не мирных купцов. Иван же разницы между немцем-рыцарем и немцем-купцом не делал. Он даже не вник, что вся торговля ганзейского города Новгорода держится на договоренности с другими ганзейскими городами. Так что, исходя из собственных глупостей, за обиду какого-то русского в Ревеле, он потребовал в 1493 году выдачи ему всего Ревельского магистрата. Разумеется, ему отказали. Тогда Иван «велел схватить Ганзейских купцев в Новегороде: их было там 49 человек, из Любека, Гамбурга, Грейфсвальда, Люнебурга, Мюнстера, Дортмунда, Билефельда, Унны, Дуизбурга, Эймбека, Дудерштата, Ревеля и Дерпта. Запечатали Немецкие гостиные дворы, лавки и божницу; отняли и послали в Москву все товары, ценою на миллион гульденов; заключили несчастных в тяжкие оковы и в душные темницы. Весть о сем бедственном случае произвела тревогу во всей Германии».

Новгородцы теперь своей судьбой не распоряжались, они не знали, как и оправдаться перед Ганзой: «Новогородская контора сего достопамятного купеческого союза издавна считалась материю других: удар столь жестокий произвел всеобщее замешательство в делах оного. Послы Великого Магистра, семидесяти городов Немецких и зятя Иоаннова, Александра, приехали в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцев, предлагая с обеих сторон выслать судей на остров реки Наровы для разбора всех неудовольствий. Миновало более года: заключенные томились в темницах. Наконец Государь умилостивился и велел отпустить их: некоторые умерли в оковах, другие потонули в море на пути из Ревеля в Любек; немногие возвратились в отечество, и все лишились имения: ибо им не отдали товаров. Сим пресеклась торговля Ганзейская в Новегороде, быв для него источником богатства и самого гражданского просвещения в то время, когда Россия, омраченная густыми тенями варварства Могольского, сим одним путем сообщалась с Европою».

Исправить содеянного Иван не смог. И он собственными руками уничтожил благосостояние Новгорода, бывшего для русских князей отличной дойной коровой. Казна похудела. А Новгород этого не пережил.

Столь же бездарной была и война, которую Иван затеял с датским союзником против Швеции. Выборга он так и не взял, разве что прошелся отрядами по территории шведов, как всегда, убивая, пожигая и грабя.

Второй поход на финские земли был удачнее, жители Лименги выразили желание перейти в московское подданство, но в процессе войны навсегда был утрачен Иван-Город. Его отбил шведский полководец. Но шведы и не надеялись удержать эту территорию и предложили ее ливонскому ордену. Немцы подумали и отказались: им не хотелось лишних опасностей.

Но самое занятное, что в 1496 году бывший союзник король Дании стал королем Швеции. Так что Карамзин, доверяя известию, что между правителями была приязнь, в то же время был не уверен, получила ли Москва хоть что-то из финских территорий.

Усложнилось положение и с передачей власти. Уже ясно стало, что она будет передаваться от отца к сыну. Но наследник, которого Иван готовил на стол, умер. У Ивана к тому времени было еще двое детей: Елена и Василий, и внук Дмитрий, сын Ивана Молодого.

Многие не желали видеть в Василии наследника, поскольку при русском дворе его мать Софью не любили и считали, что стол должен перейти Дмитрию, пусть и малолетнему. Их противники возражали: разве можно передать власть помимо сына, ко всему прочему – по матери – еще и царского рода.

Иван должен был сделать выбор, кому достанется власть после его смерти. В 1498 году Василию тайно нашептали, что отец собирается пронести власть мимо него. И даже назвали имя претендента. Вокруг Василия составился заговор, чтобы Дмитрия убить, то есть закрыть вопрос.

Но о заговоре стало известно, и Иван обошелся с сыном просто: посадил под стражу. Подозревая в заговоре Софью, Иван отстранился от нее. А пойманных заговорщиков казнили мучительной смертью.

После такого события выбор Ивана был прост: он объявил о провозглашении Дмитрия наследником и для пущей неоспоримости велел венчать его на царство при своей еще жизни. Обряд выглядел так: «В назначенный день Государь, провождаемый всем Двором, Боярами и чиновниками, ввел юного, пятнадцатилетнего Димитрия в Соборную церковь Успения, где Митрополит с пятью Епископами, многими Архимандритами, Игуменами, пел молебен Богоматери и Чудотворцу Петру. Среди церкви возвышался амвон с тремя седалищами: для Государя, Димитрия и Митрополита. Близ сего места лежали на столе венец и бармы Мономаховы. После молебна Иоанн и Митрополит сели: Димитрий стоял пред ними на вышней степени амвона.

Иоанн сказал: «Отче Митрополит! издревле Государи, предки наши, давали Великое Княжество первым сынам своим: я также благословил оным моего первородного, Иоанна. Но по воле Божией его не стало: благословляю ныне внука Димитрия, его сына, при себе и после себя Великим Княжеством Владимирским, Московским, Новогородским: и ты, отче, дай ему благословение».

Митрополит велел юному Князю ступить на амвон, встал, благословил Димитрия крестом и, положив руку на главу его, громко молился, да Господь, Царь Царей, от Святого жилища Своего благоволит воззреть с любовию на Димитрия; да сподобит его помазатися елеем радости, приять силу свыше, венец и скипетр Царствия; да воссядет юноша на престол правды, оградится всеоружием Святого Духа и твердою мышцею покорит народы варварские; да живет в сердце его добродетель, Вера чистая и правосудие.

Тут два Архимандрита подали бармы: Митрополит, ознаменовав Димитрия крестом, вручил их Иоанну, который возложил оные на внука. Митрополит тихо произнес следующее: «Господи Вседержителю и Царю веков! се земный человек, Тобою Царем сотворенный, преклоняет главу в молении к Тебе, Владыке мира. Храни его под кровом Своим: правда и мир да сияют во дни его; да живем с ним тихо и покойно в чистоте душевной!..»

Архимандриты подали венец: Иоанн взял его из рук Первосвятителя и возложил на внука. Митрополит сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» После этого митрополит благословил обоих государей.

Софья с детьми оставалась в немилости еще год. Однако в 1499 году он вдруг вернул им милости, а в немилость вдруг впали невестка и ее сын. Тут же обнаружился еще заговор, снова полетели головы. Очень высокопоставленные головы. Василия Иван тут же нарек «Государем, Великим Князем Новагорода и Пскова». Это был приговор для Дмитрия: возмущенные псковичи и новгородцы стали искать у него защиты, что сразу вызвало подозрения у Ивана, не желает ли внук его смерти. Теперь он объявил, что передаст трон Василию.

На фоне этой дворцовой истерии началась война с Литвой. Александр не видел смысла в войне, он всеми силами желал мира с тестем. Но Иван стал переманивать на свою сторону его князей, которые уходили вместе со своими землями. Государство таяло на глазах, Москва жирела. В этом отчасти Александр был виноват сам: он вздумал вдруг взять ориентацию на католичество, хотя прежде обе веры были равноправны. Многим русским князьям это не нравилось.

Зато ситуация нравилась Ивану, и он знал, как ее использовать. Вознегодовав на гонения православных (чего и не было), он тут же ввел войска в княжества, передавшиеся от Александра. Последний назначил своим полководцем талантливого Константина Острожского. Силы противников были примерно равны. Но все решила тайная засада: когда литовцы двинулись через мост на Ведроши, русские подрубили его и внезапно смешали ряды воинов. Началась паника. Литовцы бежали. В то же время отряды северных земель взяли Торопец. Но Иван жаждал Смоленска. Только непогода не позволила ему начать штурм.

Тем временем Александр изо всех сил укреплял свои города и искал союзников. Таким образом в союзники попали немецкие рыцари, хан Шиг-Ахмет, венгры и поляки. А из-за непонятной ненависти к невестке и Дмитрию от союза с Иваном отказался московский господарь, отец этой невестки и дед Дмитрия. В 1502 году Иван вдруг посадил Дмитрия в оковы, запретил поминать его имя в церкви и объявил всенародно своим наследником Василия. Он не взял сторону Александра, но об Иване и слышать не желал.

Война в Литве, которую вел Иван, была жесточайшей. Ни от одного врага эти земли не терпели такого опустошения, даже и от монголов. Война истощала оба государства, и в конце концов зашла речь о мире. Но Иван не желал возвращать захваченных земель. На все претензии он отвечал: «Что мы с Божиею помощиею у него взяли, того не отдадим. Еще Киев, Смоленск и многие иные города принадлежат России: мы и тех добывать намерены». Только из особого уважения некоторые незначительные города он вернул.

Чуть не в этот год вдруг умерла Софья. Иван тоже стал слабеть и болеть. Понимая, что жизнь его может внезапно прерваться, он написал завещание в пользу сына Василия. Но прежде Иван думал увидеть его женатым. Будущему царю было уже 25 лет, а он еще не имел жены. Женить сына Иван хотел с выгодой для государства.

Сначала в кандидатки была избрана принцесса датская, но отец поспешил выдать ее за Курфюрста Бранденбургского. Тогда Иван, желая увидеть свадьбу собственными глазами, решил найти невесту в своем отечестве. Выбрал он дворянскую дочь Соломонию Сабурову.

Скоро отпраздновали и свадьбу. После этого Иван жил совсем недолго: в октябре 1505 года его не стало.

Государь князь Василий Иоаннович

1505–1509

Василий принял от отца большую, но разоренную войнами страну. Правил он в полном согласии с политикой своего отца. Словно специально, первым его военным походом стал поход на Казань, который (как и у самого Ивана) закончился неудачно. Но нужды во втором походе уже не было: решивший стать независимым казанский царь скоро клятвенно заверял в дружбе и признал свою зависимость от России.

В литовской политике Василий старался вести дела так, чтобы с виду они казались миролюбивыми, а на самом деле вредили литовскому королю. Александр надеялся, что брат его жены не захочет нарушать установленный мир. Он видел в Василии приятного молодого человека, родственника, а тот видел в шурине только врага. «Одним словом, – говорит Карамзин, – Александр увидел, что в России другой Государь, но та же система войны и мира. Все осталось как было. С обеих сторон изъявлялась холодная учтивость.

В августе 1506 года Король Александр умер: Великий Князь немедленно послал чиновника Наумова с утешительною грамотою ко вдовствующей Елене, но в тайном наказе предписал ему объявить сестре, что она может прославить себя великим делом: именно, соединением Литвы, Польши и России, ежели убедит своих Панов избрать его в Короли; что разноверие не есть истинное препятствие; что он даст клятву покровительствовать Римский Закон, будет отцом народа и сделает ему более добра, нежели Государь единоверный. Наумов должен был сказать то же Виленскому Епископу Войтеху, Пану Николю Радзивилу и всем Думным Вельможам.

Мысль смелая и по тогдашним обстоятельствам удивительная, внушенная не только властолюбием Монарха-юноши, но и проницанием необыкновенным. Литва и Россия не могли действительно примириться иначе, как составив одну Державу».

Но Василий немного опоздал: королем был уже избран Сигизмунд, который желал заключить вечный мир и обменяться пленниками. Для этого Василию нужно было отдать часть награбленного, но своей природной жадности он пересилить не смог. Мир не состоялся. А тем временем из Москвы бежал плененный в первом сражении много лет назад князь Острожский. Сигизмунд принял его как героя. В ответ Василий приютил у себя и приблизил Михаила Глинского. Глинский был еще одним претендентом на литовский престол, но ему не удалось обойти Сигизмунда. Побег в Москву был для него шансом добиться высокой должности при дворе. Больше всего Михаил мечтал восстановить великое киевское княжение, а себя он видел великим князем.

Вместо мира Сигизмунд получил новую войну. Глинский вел русские полки на Минск, Вильну, Смоленск, Оршу, Друцк и силой заставлял литовских князей присягать на верность московскому царю. С юга на Литву шел Менгли-Гирей, с юго-запада – волохи. Немцы требовали денег, а в казне было пусто.

Но Сигизмунд был мужественным и умным правителем: неожиданно русские увидели его части по ту сторону Днепра. Королю удалось очистить Литву от русского войска, и он едва не пошел на Москву. И хотя Глинские пробовали бунтовать юго-западные области против Сигизмунда, народ был равнодушен. Глинских не поддержали. В таком положении дел переговоры о мире уже имели больший успех.

«Король утверждал за Россиею все приобретения Иоанновы, – пишет историк, – а за слугами Государя Российского, Князьями Шемякиным, Стародубскими, Трубецкими, Одоевскими, Воротынскими, Перемышльскими, Новосильскими, Белевскими, Мосальскими все их отчины и города. За то Василий обещал не вступаться в Киев, в Смоленск, ни в другие Литовские владения». Рязанское княжество в этом перечне было записано за Москвой. В первые же годы правления Василий заключил и мир с Ливонией. Этот мир давал надежды на возвращение ганзейской торговли.

А уладив внешнеполитические дела, Василий занялся отечеством. И первым на пути усмирения оказался Псков. Иван не успел отобрать у города его права, но стал ужесточать отношение к горожанам. Василий действовал теми же методами.

«Пример Новагорода ужасал Псковитян, – писал Карамзин, – но, лаская себя свойственною людям надеждою, они так рассуждали: «Иоанн пощадил нас: может пощадить и Василий. Мы спаслись при отце благоговением к его верховной воле: не оскорбим и сына. Гордость есть безумие для слабости. Не постоим за многое, чтобы спасти главное: то есть свободное бытие гражданское, или по крайней мере долее наслаждаться оным».

Сии мысли были основанием их политики. Когда Наместники Великокняжеские действовали беззаконно, Псковитяне жаловались Государю, молили неотступно, но смиренно. Ненавидя Князя Ярослава, они снова приняли его к себе Наместником: ибо так хотел Иоанн, который, может быть, единственно отлагал до случая уничтожить вольность Пскова, несогласную с государственным уставом России: войны, опасности внешние, а наконец, может быть, и старость помешали ему исполнить сие намерение.