Текст книги "Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге"

Но для времени Карамзина история южной Руси и Литвы интереса не представляла. Главное действие русской истории для него и его современников разворачивалось вокруг маленького Московского княжества.

МОСКОВСКАЯ РУСЬ
1328–1462

Великий князь Иоанн Даниилович, прозванием Калита

1328–1340

Карамзин считал, что с приходом к великокняжеской власти Ивана Даниловича по прозвищу Калита в прежде неспокойном государстве установился мир и порядок – монголы не зверствовали, крестьяне трудились, купцы торговали, бояре наслаждались достатком, и всем было хорошо: «Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России».

Начало правления Ивана было ознаменовано его поездкой в Орду. Ездил он туда вместе с новгородскими боярами и младшим тверским княжичем Константином Михайловичем. Узбек милостиво вверил Тверь Константину, утвердил Ивана Даниловича в звании великого князя, но потребовал, чтобы Александр Тверской явился в Орду на ханский суд. Александр превосходно знал, чем этот суд может ему грозить, и заперся с сочувствующими ему горожанами в Пскове.

Иван Данилович должен был смирить Псков и добыть Александра, чтобы отправить того на верную смерть к хану. Московский князь приложил к тому немало усилий (в этом ему помогали новгородцы), но псковичи отказались Александра выдать. Иван понимал, что никакими угрозами не сломит их воли. Поэтому он убедил новгородского митрополита наложить на Псков проклятие. Но даже после этого псковичи не отпускали князя. Тогда он решился ехать сам, чтобы не подвергать город церковной опале и штурму.

Но Александр отправился не к хану. Вместе с молодой женой он уехал в Литву. Литва с этого времени становится для многих той русской территорией, где бессильна власть хана или московского князя. Бежать в южную Русь было бессмысленно: там тоже действовала ханская власть. И начнется постоянное перемещение из Москвы в Литву и из Литвы в Москву, в зависимости от того, кто накладывает опалу.

Карамзин совсем не оправдывал Ивана Даниловича: «Добрые Россияне не хвалили его за то, что он, в угодность неверным, гнал своего родственника и заставил Феогноста возложить церковное проклятие на усердных Христиан, коих вина состояла в великодушии». Поход, который Иван затеял против Пскова, новгородцы саботировали, ссылаясь на более важные войны с немцами и Устюгом (князья последнего способствовали убийству новгородских купцов в Югорской земле).

В Литве Александр заручился поддержкой Гедимина и – что было для Ивана омерзительно – вернулся в Псков, который избрал его на княжение. Псковичи даже пытались полностью отложиться от Новгорода и получить собственного архиепископа, приняв его от южной Руси, но эта попытка была неудачной, хотя в политическом смысле Псков был уже независим. Иван же завязал с ордынскими ханами постоянные отношения, он ездил туда чуть не каждый год. На псковичей он затаил злобу, а Новгород показался ему слишком богатым. Московское княжество богатством похвалиться не могло – оно при политике Ивана утекало в Орду.

Неудивительно, что Иван решил избавить Новгород от богатства. От города он потребовал право на прикамское серебро. Новгородцы отказали. Тогда Иван собрал войско и стал методично жечь новгородские волости. Горожане испугались и хотели откупиться, но Иван сделал вид, что рассердился и отъехал в Орду.

Новгородцы ожидали, что оттуда князь вернется с монгольским войском и уничтожит город. В такой ситуации они примирились с псковичами и признали их князя – опального Александра Михайловича. Перепуганные, они пошли даже дальше: завязали переписку с Гедимином, предлагая город его сыну Нариманту. По соглашению Наримант получал «Ладогу, Орехов, Кексгольм, всю землю Корельскую и половину Копорья в отчину и в дедину, с правом наследственным для его сыновей и внуков».

Иван, вернувшись из Орды, вынужден был сделать вид, что гнев миновал, он ласкал новгородцев речами и совершенно их успокоил. Ему даже удалось склонить горожан к походу на Псков против мятежного тверского князя. Но время этого похода назначено не было. В самом городе такая соглашательская политика вызвала смуту, прокатились волнения.

А в 1337 году князь вдруг снова припомнил новгородцам прикамское серебро и пошел войском в Двинскую область, дабы отобрать то, чего Новгород не желал отдавать по доброй воле. Но этот поход обернулся неудачей: войско князя перемерзло и вернулось ни с чем. Новгородцы опять испугались и умоляли Псков принять их сторону, чтобы вместе воевать против общего врага. Псковичи, которых уже дважды предавали, рассердились и приняли новгородского архиепископа крайне холодно. Отказали они и в обычной судной пошлине (ее город платил Новгороду).

Архиепископ ответил проклятием Пскова. Горожан это не испугало. Посол не получил ни денег, ни союзника. Тверской князь между тем решился испытать судьбу. Он уже десять лет управлял Псковом, но мечтал вернуться на родину. Гедимин ничем не мог ему помочь, Иван его ненавидел, но возвращение доброго имени и княжеского титула не зависело ни от Гедимина, ни от Ивана. Эту задачу мог выполнить только сам Александр Михайлович. Он поехал к Узбеку в Орду, где предложил хану помиловать его или казнить. Узбек оценил мужество князя, он вернул ему право на Тверь.

В 1338 году князь вернулся на родину. За прошедшие с монгольского пожога десять лет город был уже восстановлен. Для Ивана Даниловича это был тяжелый удар.

«Благоразумный Иоанн, – пишет Карамзин, – видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости Князей – с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над Князьями древних Уделов Владимирских и действительно в том успел, особенно по кончине Александра Васильевича Суздальского, который, будучи внуком старшего сына Ярославова, имел законное право на достоинство Великокняжеское, и хотя уступил оное Иоанну, однако ж, господствуя в своей частной области, управлял и Владимиром: так говорит один Летописец, сказывая, что сей Князь перевез было оттуда и древний Вечевой колокол Успенской Соборной церкви в Суздаль, но возвратил оный, устрашенный его глухим звоном. Когда ж Александр (в 1333 году) преставился бездетным, Иоанн не дал Владимира его меньшему брату, Константину Васильевичу, и, пользуясь благосклонностию Хана, начал смелее повелевать Князьями; выдал дочь свою за Василия Давидовича Ярославского, другую за Константина Васильевича Ростовского и, действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях.

Так Московский Боярин, или Воевода, именем Василий Кочева, уполномоченный Иоанном, жил в Ростове и казался истинным Государем: свергнул тамошнего Градоначальника, старейшего Боярина Аверкия; вмешивался в суды, в расправу; отнимал и давал имение. Народ жаловался, говоря, что слава Ростова исчезла; что Князья его лишились власти и что Москва тиранствует! Самые Владетели Рязанские долженствовали следовать за Иоанном в походах; а Тверь, сетуя в развалинах и сиротствуя без Александра Михайловича, уже не смела помышлять о независимости.

Но обстоятельства переменились, как скоро сей Князь возвратился, бодрый, деятельный, честолюбивый. Быв некогда сам на престоле Великокняжеском, мог ли он спокойно видеть на оном врага своего? Мог ли не думать о мести, снова уверенный в милости Ханской? Владетели Удельные хотя и повиновались Иоанну, но с неудовольствием, и рады были взять сторону Тверского Князя, чтобы ослабить страшное для них могущество первого: так и поступил Василий Ярославский, начав изъявлять недоброжелательство тестю и заключив союз с Александром.

Боясь утратить первенство, и лестное для властолюбия, и нужное для спокойствия Государства, Иоанн решился низвергнуть опасного совместника».

Иван отправился по известному ему адресу – к Хану, взяв с собой старших княжичей Ивана и Семена, и стал клеветать на тверского князя. Клевета, само собой, сопровождалась богатыми подарками. Он нарисовал хану такую картину инакомыслия, что Узбек тут же отправил гонцов звать к себе неугодных Ивану удельных князей, в том числе и Александра Тверского. Очевидно, Иван надоумил его не называть истинной причины вызова, а, напротив, обещать награды и милости.

Сам Иван тем временем мирно вернулся в Москву. Александр обещаниям хана не поверил, но ехать решился. Вместе с ним отправились также Роман Михайлович Белозерский и двоюродный его брат, Василий Давидович Ярославский. Иван боялся князя Василия и даже снарядил военный отряд, чтобы убить его по дороге, но Василий убийц разогнал. Он собирался защищать Александра перед Узбеком.

Заступничество не помогло: хан приказал казнить и самого Александра, и его сына Федора. Этой смертью тут же воспользовался Иван: он стал диктовать свою политику тверским князьям. Они вынуждены были ходить «по воле московской».

Разобравшись с Александром, Иван обратил взгляд на богатый Новгород и вновь припомнил городу прикамское серебро, потребовав уплаты дани вдвое, поскольку возросло количество даров в Орду. Новгород отказался. Князь в ярости вывел из города своих наместников. Он думал начать войну, но тут случился Смоленский казус. Хан потребовал от Ивана войска для совместного разгрома мятежного княжества. Смоленск тогда был княжеством в составе державы Гедимина, но, очевидно, вынужден был платить хану дань. Теперь Смоленск платить не желал. Русские князья участвовали в этой войне так неохотно, а смоляне проявили максимум осторожности и перетянули на свою сторону ханского воеводу, обещая хорошие дары, что поход вроде бы и состоялся, но никаких результатов не принес.

Иван был недоволен. И Смоленском, и Новгородом, и Гедимином. Так что он заболел и довольно скоро умер. Что же касается прозвища, данного князю, то, по Карамзину, оно происходит от мешка, или калиты, который князь таскал с собой, оделяя нищих милостынью. Правда, по другим источникам, Калитой его прозвали потому, что он тащил в свой мешок, Москву, все, что плохо лежит, и был крайне завистлив и скуп.

Великий князь Симеон Иоаннович, прозванием Гордый

1340–1353

На великокняжеском столе отца сменил Семен Иванович, получивший прозвище Гордый. Семен, как пишет историк, «умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал Ханов до уничижения, но строго повелевал Князьями Российскими».

Именно при нем разыгрался еще один акт новгородской трагедии. От города Семен стал требовать уплаты черной дани (денег со свободных земель) и повиновения. В ответ на это, когда московские бояре явились в Торжок с требованием покорности, новгородцы и торжчане повязали этих бояр и заковали в цепи. Семену же отправили письмо, где объясняли, что «он только Государь Московский; что Новгород избирает Князей и не терпит насилия».

Семен ничего не ответил, но стал собирать войско. Новгородцы струсили и согласились выплатить черную дань, если князь признает древние права новгородцев. Тот взял дань, распустил войско, признал новгородские права, но стал ждать случая, чтобы возобновить притеснения. Пока он разбирался с Новгородом, под самый Можайск пришли воины Ольгерда и пожгли окрестности. Семен даже не успел отразить удара. Правда, Ольгерд долго не задержался: как раз умер Гедимин, и Ольгерд считался наиболее вероятным его наследником.

В тот же год умер хан Узбек и на престол сел Джани-бек, который для полной безопасности предварительно убил двоих своих братьев. Новый хан сразу же потребовал к себе Семена и митрополита: первого милостиво переназначил великим князем, а со второго попробовал содрать побольше денег. Митрополит прикидывался нищим и ссылался на прежние грамоты, по которым церковь не облагалась никаким налогом. Впрочем, сошлись на шестистах рублях. Обе стороны казались довольными.

Утвердившись, Семен не забывал о Новгороде, но время еще не пришло. А новгородцы то мирились, то ссорились с псковичами и ожидали назначения наместника и сильного московского войска. Семен мудро медлил. Даже когда в 1347 году городу угрожали шведы, Семен вроде бы отправил войско на помощь, но вернул его с полпути, ссылаясь на государственную необходимость. Пришлось новгородцам искать расположения у псковичей и даже подписать с ними договор, по которому теперь уже официально Псков признавался независимым. Совместными усилиями они и выбили шведов.

Если Семен ожидал разгрома новгородского войска, то просчитался. Но он был занят другим делом: пробовал проведать, насколько реально привязать к себе литовцев и путем династических браков постепенно ввести эти приятные русские земли в государственный обиход. Свою племянницу он выдал замуж за Любарта, а свояченицу, дочку Тверского князя, – за Ольгерда.

С Москвой у Литвы установились мирные отношения, интересы литовцев лежали на западе, где они воевали с поляками за Волынь. Эта несчастная земля в середине XIV века стала предметом дележа между четырьмя государствами: Венгрией, Польшей, Литвой и Ордой. В конце концов Галиция досталась Польше, а западные русские княжества – Литве. И такое положение сохранялось вплоть до XVI века, когда образовалось объединенное польско-литовское государство Речь Посполитая.

На время Семена пришлось начало страшной эпидемии, которую летописцы именуют моровой язвой. Очевидно, речь шла о чуме. В Москве умерли и митрополит, и Семен, и два его сына, и брат. Эти смерти случились внезапно и вызвали брожение умов. В Орду за ярлыком отправились соискатели. Новгородцы везли хорошие дары, чтобы склонить мнение Джанибека на сторону Константина Суздальского, но с московскими князьями у хана было больше понимания, он и назначил молодого еще Ивана Ивановича Московского.

Великий князь Иоанн II Иоаннович

1353–1359

Иван был молод, слаб и осторожен. Его возвышение вызвало гнев у новгородцев и рязанцев. Рязань давно не дружила с Москвой, но при Семене молодой князь Олег сдерживал эту ненависть, а при неутвердившемся князе решил действовать. Он отобрал Лопасню, которую прежде незаконно забрала Москва. Наместника Лопасни при этом, как пишет летопись, мучил телесно, затем отпустил и взял выкуп.

На первых порах Иван не решился противодействовать Олегу. Он боялся. Боялся он и неприятия Новгорода. Горожане не могли забыть ханского предпочтения, и, пока был жив Константин Суздальский, они не признавали Ивана и не пускали его наместников.

Показательно и то, что при Иване Ивановиче Ольгерд старался всячески наладить родственные отношения: он выдал свою дочь за Бориса Суздальского, женил своего племянника на дочери великого князя. Вероятно, он надеялся привязать к Литве Тверь, Суздаль, Москву, чтобы создать на этой основе единое государство. Но даже при слабом Иване Ивановиче у Москвы были точно такие же планы.

Поскольку Тверь представляла для Москвы опасность, то Иван старался покровительствовать тем князьям, которые разрушают покой княжества: когда возник спор между Василием Тверским и Всеволодом Холмским, он занял сторону Василия. Возникли у него и проблемы с собственными боярами: те бежали в страхе великом к врагу Москвы, в Рязань.

В 1357 году в Орде сменился хан: Джанибек был убит собственным сыном Бердибеком. Ходили слухи о его крутом нраве и жестокости. Слухи скоро подтвердились: в Москву прибыл Мамат-Ходжа и потребовал «утвердить законный рубеж между Княжением Олеговым и Московским» – видимо, всплыло дело о Лопасне. Для Ивана это было неприемлемо, так что он сослался на то, что границы Москвы давно согласованы с ханами и изменению не подлежат. Монгольских обмерщиков он на свою землю не пустил. Это могло вызвать в Орде недовольство, но Иван был уведомлен, что Мамат-Ходжа проявляет частную инициативу. Частных инициатив Иван не боялся.

Впрочем, спор о земле был последним земным делом Ивана Ивановича. Оставив двоих сыновей, Ивана и Дмитрия, он умер, не дожив и до 33 лет.

В Орде тем временем сменились еще два хана. Ярлык на великое княжение получил не московский князь, а Дмитрий Суздальский. Центр земли вдруг разом переместился во Владимир. Дмитрий звал туда и митрополита, но Алексий отказался, сославшись на обет жить у гроба Святителя Петра. Это, конечно, была уловка: для него в Москве были построены хоромы, и питание он получал из дворца. Менять Москву, которая кормит, на Владимир, который уже превращался в провинцию, митрополит не хотел. К тому же он был немолод. Хорошее питание и забота в этом возрасте иногда важнее возвращения славы стольного города.

Зато с новгородцами у нового князя сразу возникли дружественные отношения: он признал все права горожан и дал ему наместников. В Орду князья с 1361 года ездить побаивались. Некоторым удавалось восстановить там свои права, узурпированные Москвой, но ханы менялись, как перчатки.

Московский князь Дмитрий как раз оказался в Орде во время смуты, или замятни, как ее называют летописцы. Княжич пытался доказать свое право на великое княжение, соперничая с Дмитрием Суздальским. Из всех возможных претендентов на ханское место он выбрал наиболее безнадежного, Муруту. Уже властью одевался всесильный темник Мамай, а Дмитрий обращается к Муруте, шансов у которого практически нет. Почему? Мурута безропотно признал Дмитрия великим князем. Юному княжичу именно это и было нужно: официальное признание, а от кого – не столь важно.

В вопросах ордынского престолонаследия на Руси разбирались плохо. Но есть документ, есть и право. Хотя это право всегда требовалось подкрепить военной силой. Мурута не мог дать никакой силы. Он и сам не имел этой силы для того, чтобы утвердить себя! Так что Суздальский князь только посмеялся. Пустого ярлыка он не страшился.

Но он не оценил княжича по достоинству: все московское боярство привело ратников, оба Ивановича и племянник Ивана Владимир Андреевич двинулись на Владимир. Они выбили суздальского князя из стольного города, и пришлось тому отправляться назад, в Суздаль. А Дмитрий с неделю пожил во Владимире, вернулся в Москву, распустил войско и начал княжить. Новому великому князю едва исполнилось 12 лет.

Великий князь Димитрий Иоаннович, прозванием Донской

1363–1389

Только утвердился Дмитрий на столе и успокоился, как в Москву прибыло посольство от другого хана, из враждебной Муруту Орды – от царевича Абдуллы, ставленника Мамая. Посол привез грамоту на княжение, и Дмитрию нужно было снова пройти обряд возведения на великое княжение все в том же Владимире, из которого он только что вернулся.

Дмитрий съездил. Вроде бы поведение безропотное. Но ордынские ханы желали, чтобы князь принял чью-то одну сторону. В результате обиделись и Абдулла, и Мурут. Последний отозвал свой ярлык и с послами передал право на великое княжение прежнему владыке, Дмитрию Суздальскому. Тот сразу же поспешил во Владимир.

Дмитрий Иванович в ответ снова выбил его войском. И не просто выбил, а, предписал, где тому сидеть в подручниках. Князь хотел распоряжаться всей землей самостоятельно, видя в князьях только подчиненных управителей земель вроде наместников. Он решил полностью избавиться от удельной системы. Это была, по сути, борьба с князьями.

Ему удалось в короткие сроки так запугать своих противников, что, когда в очередной раз сменился хан в Орде и Дмитрию Суздальскому привезли ярлык на великое княжение, тот отказался от этой чести в пользу московского князя. Дмитрий, чувствуя слабость ордынских ханов, перестал подавать регулярную дань (хищников там образовалось много, а кто законный – Бог весть), поэтому периодически монголы посылали войска грабить окрестные или сопредельные с русскими земли.

В орбите таких постоянных грабежей была Рязань. Московскому князю была выгодна ее слабость, но рязанские князья перестали терпеливо сносить набеги. Они несколько раз отражали удары, насколько успешно – вопрос другой. Но даже потерпев поражение, они действовали к Орде нелояльно. Так что, если прежде Москва ненавидела Рязань из-за спора о территориях, то теперь – из-за нежелания подчиняться монголам, то есть получать разорения и пожоги, не смея за это отплатить.

Карамзин, складывая многие вины на Олега, был неправ: у Олега была одна только вина, что он родился рязанским князем и не желал отдавать ее Москве или давать разорять врагам. Рязанские князья посещали Орду только по крайней необходимости. У них не было опыта оговора других князей. Олег в этом плане прежде всего был воин, азами дипломатии он не владел.

Дмитрий был другим: он жаждал власти, он считал себя великими князем по праву, но он понимал, когда можно употреблять ханов, а когда лучше переждать. В 70-е годы XIV века он решил ханов игнорировать, пока там не окажется сильный властитель, а не очередной «калиф на час». Так что дань шла в Орду в зависимости от силы ее хозяев. Тем более что на 70—80-е годы приходится очередной виток эпидемии. Страна настолько обезлюдела, что, по словам летописца, в Смоленске осталось в живых всего пятеро жителей: они заперли ворота города и ушли, оставив непогребенными тысячи трупов. При таком положении дел о хорошей дани говорить и вообще было затруднительно.

Эпидемия не щадила и Москву. Кроме эпидемии при Дмитрии город еще и несколько раз горел. Один раз за пару часов из-за сильной бури сгорели Кремль, Посад, Загородье и Заречье, лишь счастливчикам удалось спасти часть своего имущества. Кроме пожаров, Москва боялась пожога от Ольгердова войска, тот успешно бил московского князя, защищая права тверских родственников, у которых Дмитрий пытался отнять их княжество.

Именно эти пожары и пожоги Ольгерда и подвигли Дмитрия в 1367 году заложить каменный Кремль – до этого стольный град Москва был совершенно деревянным. И затея с каменными стенами была воплощена вовремя.

Неуплата дани вызывала в Орде сильное неудовольствие. Но, кроме Орды, у Москвы имелись недоброжелатели куда как ближе: тверской князь Михаил точно так же претендовал на великое княжение, как и Дмитрий. И прав на это у него было не меньше, чем у Дмитрия.

Съездив в Орду, Михаил получил нужный ему ярлык. Но забавнее, что аналогичный документ привез из Орды и Дмитрий. Получилось, что два ярлыка выданы на одно великое княжение! Установить Михаила на власть не смог даже ханский посол Сарыхожа. Дмитрий власть отдавать не желал, а Михаил не желал воспользоваться монгольским войском. Этого в Орде понять так и не смогли, только разводили руками: «Мы хотели силою оружия возвести тебя на престол Владимирский; но ты отвергнул наше предложение, в надежде на собственное могущество: ищи же покровителей, где хочешь!»

Будучи в Орде, Дмитрий нашел и сильный аргумент для убеждения Михаила: ханы держали в заложниках сына Михаила, требуя уплату 10 000 рублей, Дмитрий заплатил долг и увез несчастного юношу в Москву. Так Иван стал заложником у великого князя. Только после полной выплаты долга самому Дмитрию Михаилу вернули сына.

Все это время на граничные территории Тверского княжества делали набеги московские воеводы. Нужно ли удивляться, что Михаил Дмитрия ненавидел? Точно так же, как и рязанский князь Олег. Борьба за рязанские земли, пленение родственников Олега и бояр – все это не могло внушить рязанцу особой почтительности к своему жадному соседу. Олег был человеком открытым и действовал силой только тогда, когда его к этому вынуждали, а Дмитрий всегда находил причину, чтобы пограбить на чужой земле.

«Не опасаясь уже ни Литвы, ни Татар, – пишет Карамзин, – Великий Князь скоро нашел причину объявить войну Олегу, неуступчивому соседу, всегда готовому спорить о неясных границах между их владениями. Воевода, Димитрий Михайлович Волынский, с сильною ратию Московскою вступил в Олегову землю и встретился с полками сего Князя, не менее многочисленными и столь уверенными в победе, что они с презрением смотрели на своих противников. «Друзья! – говорили Рязанцы между собою. – Нам нужны не щиты и не копья, а только одни веревки, чтобы вязать пленников, слабых, боязливых Москвитян». Рязанцы, прибавляет Летописец, бывали искони горды и суровы: суровость не есть мужество, и смиренные, набожные Москвитяне, устроенные Вождем искусным, побили их наголову. Олег едва ушел. Великий Князь отдал Рязань Владимиру Димитриевичу Пронскому, согласному зависеть от его верховной власти. Но сим не кончилась история Олегова: любимый народом, он скоро изгнал Владимира и снова завоевал все свои области; а Димитрий, встревоженный иными, опаснейшими врагами, примирился с ним до времени».

Эта игра князьями с последующим присвоением земель была главной целью Дмитрия. И поэтому он удивительно легко наживал себе врагов. Конфронтация с Михаилом едва не переросла в затяжную русско-литовскую войну. Не желая наводить на Русь «поганых», Михаил привел войско литовцев. Сам Ольгерд уже в походе не участвовал, но прислал Кейстута, Витовта, сына Андрея и князя Друцкого. Только что заключенный вечный мир и династический союз, который должен был этот мир поддерживать, ничему не помогли. Теперь пожгли окрестности Москвы.

Так эта борьба за власть и велась с переменным успехом. Дмитрию ничего не оставалось, как подбить врагов Твери новгородцев пограбить город. Новгородцев долго озадачивать не нужно было: с тверичами у них имелись свои счеты, они последними словами ругались с ними из-за спорных владений. Московский князь собирался выделить новгородцам войско, но те отказались и решили отбить спорный Торжок у Твери.

Для новгородцев это кончилось плачевно: победил Михаил. Летописи рассказывают, как злодействовали тверичи, но если бы победили новгородцы, они поступили бы точно так же.

Дмитрий был озадачен, но тем не менее выступил против Михаила, который уже соединился с литовскими войсками. Попробовав сразиться и поняв, что силы примерно равны, обе враждующие стороны как-то не желали рисковать и простояли друг против друга пару дней, после чего заключили перемирие сроком от 1 августа до 26 октября. Главным в этом соглашении был не столько возврат похищенного с обеих сторон, сколько признание, что московскому князю нет дела до Твери, а тверскому – до Москвы.

Несколько лет между противниками был мир. Зато проблемы обнаружились теперь в Нижегородском княжестве, где князь Дмитрий Константинович, рассерженный непочтительным обращением монгольских послов, велел их убить, а тысячу монголов бросить в застенок. Мамай был в ярости. Пару раз он посылал войска, которые хорошо били русских на берегах Киши и Пьяны. А чуть спустя Дмитрий обвинил в этих мамаевых походах Михаила Тверского – якобы это он наговаривал на Дмитрия Мамаю.

И запылала Тверь. Михаил, против которого князь собрал, действительно, всех подвластных ему князей, подручников, и усилил новгородцами, еще помнившими Торжок, предпочел договориться о мире. Московский князь потребовал клятвенного обещания никогда не претендовать на великое княжение и считать московского князя старшим братом (то есть стать подручником). Михаил вынужден был согласиться. Этим он спас Тверь.

В 1377 году по граничным районам прокатилась конница ханыча Арабшаха (летописи зовут его царевичем Арапшой). Русские выставили войско из Суздальских, Переславских, Юрьевских, Муромских и Ярославских полков и неожиданно потерпели страшное поражение на Пьяне. «Татары, – пишет Карамзин, – одержав совершенную победу, оставили за собою пленников с добычею и на третий день явились под стенами Нижнего Новагорода, где царствовал ужас: никто не думал обороняться. Князь Димитрий Константинович ушел в Суздаль; а жители спасались в лодках вверх по Волге. Неприятель умертвил всех, кого мог захватить; сжег город и, таким образом наказав его за убиение Послов Мамаевых, удалился, обремененный корыстию».

Арапша взял и пожег Рязань, в этой битве едва уцелел Олег рязанский (летопись говорит, что он был весь изранен и исстрелен). На следующую зиму русские князья прошлись с таким же успехом по всей мордовской земле, отомстив за участие мордовцев в походе Арабшаха. А летом снова явились войска Мамая и снова пожгли русские земли. Дмитрий двинул войска навстречу неприятелю. Монголы этого не ожидали и после недолгой битвы на речке Воже бежали, бросив оружие и убитых.

Карамзин считал, что это была первая победа русских, считая с 1224 года. Наверно, это не так. Скажем, это была первая очень легкая победа. И это была первая победа, за которой не последовало немедленного наказания. В Орде было не до того: там беспощадно дрались за власть.

Мамай смог отправить войско на Русь только летом 1380 года. Битва, которая произошла между русскими и монголами, известна как Куликовская. Она описана во всех школьных учебниках истории точно по Карамзину, так что пересказывать ее ход вряд ли необходимо. Дмитрий в этом сражении поименован героем, зато оклеветан рязанский князь, которого Карамзин считал виновным во всех смертных грехах.

«Мамай, – пишет он, – вступил в тесный союз с Ягайлом Литовским, который условился действовать с ним заодно. К сим двум главным утеснителям и врагам нашего отечества присоединился внутренний изменник, менее опасный могуществом, но зловреднейший коварством: Олег Рязанский, воспитанный в ненависти к Московским Князьям, жестокосердый в юности и зрелым умом мужеских лет наученный лукавству. Испытав в поле превосходную силу Димитрия, он начал искать его благоволения; будучи хитр, умен, велеречив, сделался ему другом, советником в общих делах Государственных и посредником – как мы видели – в гражданских делах Великого Княжения с Тверским.

Думая, что грозное ополчение Мамаево, усиленное Ягайловым, должно необходимо сокрушить Россию – страшась быть первою жертвою оного и надеясь хитрым предательством не только спасти свое Княжество, но и распространить его владения падением Московского, Олег вошел в переговоры с Моголами и с Литвою чрез Боярина Рязанского, Епифана Кореева; заключил с ними союз и тайно условился ждать их в начале сентября месяца на берегах Оки. Мамай обещал ему и Ягайлу все будущие завоевания в Великом Княжении, с тем чтобы они, получив сию награду, были верными данниками Ханскими».

На самом деле грехов у Олега не было, разве что страх, что его рязанская земля будет совершенно опустошена монголами и Москвой. Причем, как в случае поражения Москвы, так и в случае ее победы. «Димитрий в исходе лета сведал о походе Мамаевом, и сам Олег, желая скрыть свою измену, дал ему знать, что надобно готовиться к войне», – пишет историк.

Не правда ли, странный изменник, который сообщает Дмитрию о готовящемся походе? Уж не от него ли Дмитрий и сведал, что Мамай готов к войне?! А еще интереснее, что войско Олега так и не выступило на стороне Мамая, а войско Ягайлы не соединилось с монголами!