Текст книги "Пират Ее Величества"

9

Они продвигались по торной дороге, забитой паломниками, ночевали на постоялых дворах – их тут было великое множество, и ни один не пустовал! В каждом постоялом дворе был и храм. Паломники в одно время вставали, равномерным шагом доходили до следующего храма точно к часу обедни, отстаивали мессу и, поев и часок отдохнув, выходили в путь к следующему храму.

Разноязыкий говор, ужасные увечья и врождённые уродства, многоцветье лишаев, рубцы и язвы… Казалось, здесь собралась вся боль человеческая, сколь её в мире есть, – и за пределами этого людского потока, надо полагать, сейчас благостно и покойно… Тут же ты взглядывал на остающуюся позади, мелькнувшую едва, деревеньку и понимал, что это только сказочка для самого себя, боли в мире на самом-то деле не столько, сколько её здесь, а море неисчерпанное. Да и неисчерпаемое!

Однажды на привале, когда Фёдор развалился на соломе, а Дрейк ушёл поискать хоть одеяло какое, к русскому подсел высокий горбоносый паломник и тихо спросил:

– Славянин?

– Да. А ты?

– Я хорват.

– Слышал. Это в Венграх?

– В общем, да. Слушай, брат, я не спрашиваю, кто ты, куда и зачем, – это твои дела. Я только дам маленький совет. Бойся и беги, как огня, калек. Они все прошли через инквизицию и сломались на пытке. Кого-то предали, а если некого предавать – оговорили невинного. Не их вина – пытка ужасна. Но важно то, что после пытки они все – секретные сотрудники инквизиции. Доносчики. Им платят мало-мало, и с каждой сданной хозяевам головы. Берегись их!

Хорват бесшумно вскочил и, не оборачиваясь, в два шага, через костры и тела, исчез во тьме как и не бывало.

А на его место робко приполз калека с раздробленными беспомощными пальцами рук и перебитыми ногами – в потоке было немало таких людей, вообще-то передвигаться самостоятельно неспособных. Их катили в креслах на колёсах, несли на носилках, или даже они сами как-то ковыляли, кто на култышках, обёрнутых кожей, кто на тележке в два дюйма от земли всего…

Калека поднял на Фёдора пристальные умные глаза и спросил:

– Иноземец?

Фёдор молча кивнул.

– Впервые у нас?

Фёдор кивнул.

– Галисия – не Испания! – важно объявил калека.

– Это ваши дела, – мрачно ответил Фёдор.

– Жаль. Я хочу сказать: как жаль, что такой молодой человек так прискорбно равнодушен к страданиям людским!

– Что делать: такой уродился, – издевнулся Фёдор. Это была проверка: если калека тайно работает на инквизицию, он не обидится – он же на работе, ему положено в суму спрятать самолюбие – и не отлипнет. Если же чистосердечный человек – обидится и отползёт. Не отстал. И когда Дрейк наконец вернулся с жидким, изношенным до прозрачности квадратным одеялом, Фёдор, чтобы мистер Дрейк не сказал сгоряча чего лишнего, громко изумился, что при таком наплыве чужеземцев здешние власти ещё находят какие-то возможности дать паломнику хоть что-то сверх позволения пройти беспошлинно по испанской земле.

Мистер Дрейк покосился на плотно усевшегося рядом калеку, что-то (или даже всё) понял и уселся рядом, накрыв ноги – свои и Фёдора – одеялом. Калека откровенно ждал, что скажут иноземцы. Те так же демонстративно молчали. Потом Дрейк зевнул и сказал:

– А что, Тэд, если мы сегодня постараемся пораньше уснуть, а завтра, если нам удастся это «пораньше», встать пораньше и пройти перегон до следующего постоялого двора не в такой пыли и толкучке, какая сопутствует главному потоку паломников…

Попробовали, хотя условий для нормального отдыха не было: ледяные сквозняки плюс духота от испарений сотен тел, часто немытых (многие богомольцы давали обеты не мыться и не бриться, покуда не прикоснутся к раке с мощами апостола). Говорили паломники вполголоса, но их было столько, что гул от этого стоял, бьющий по ушам с неменьшею силой, чем городской шум Лондона бьёт по ушам моряка после месяцев в океане…

Наутро Дрейк поднялся ещё до света и безжалостно растолкал Фёдора, погнав его тут же умываться к холоднючему роднику. Фёдор со сна ныл, что вода уж больно холодная, льда холоднее. Дрейк загоготал:

– Эх ты, гиперборей! Разве у вас не всегда такая же вода? Вы же там, в Московии, снег растапливаете, верно?

Фёдор мычал, невнятно гундел что-то себе под нос. Наконец его осенило, и он заворчал:

– Верно. И я за свою жизнь успел впитать больше холода, чем вам доведётся в целый век! Поэтому я не рвусь прибавить к холоду, который у меня с детства внутри, ещё и этот. И вообще, мы, московиты, вовсе не как самоеды, выдерживающие любой мороз, даже с ветром, голышом. Мы, когда одеты в шубы и меховые рукавицы, меховые же шапки и валяные сапоги, можем выносить любые морозы сколь угодно долго. Даже такие, от которых птицы на лету замерзают! Но холодная вода в холодное утро – это, извините, не по-русски…

Мистер Фрэнсис загоготал громче прежнего, разделся совсем и вылил на себя весь большой кувшин. При этом он взревел и немедленно покраснел. А потом бегал по двору полуодетый и дразнился.

Когда вышли в путь, Фёдор быстро оценил преимущество подобного отрыва от основного потока богомольцев. Пыли почти нет, галдёжа нет… Но, как выяснилось, вовсе не это преимущество имел в виду капитан, когда настаивал на столь раннем выходе в путь. Главным, с его точки зрения, преимуществом было то, что на очередной постоялый двор они явились задолго до начала мессы. Отдохнули, пообедали – правда, недожаренным мясом, но и это было по сердцу англичанину – и выходили в дальнейший путь, когда первые ряды основного потока были на подходе, шагах в двухстах от арки входа.

На следующий день они также встали ранее раннего.

А к обеду пришли в Сантьяго-де-Компостела, мрачный городок, выстроенный весь из тёмно-серого камня, с кровлями из вовсе уж чёрного шифера. Только храм был побелен, крыт позеленелой медью и с вызолоченными колоколами на звоннице.

Тут уж пришлось снова вливаться в общий поток паломников – среди них полно было людей, так же, как и Дрейк с Фёдором, не знающих, что тут делать и в какой последовательности.

Смешавшись с толпой и повторяя, как учёные обезьяны, то же, что и другие, Фрэнсис и Фёдор, кажется, особых подозрений не вызывали. А что за ними два дня таскался некий молчаливый субъект – так тут за всеми иностранцами наружное наблюдение ведут…

Теперь им предстояла самая сложная часть пути: вне потока паломников, в котором отдельного человека различать так же непросто, как отдельную икринку в миске чёрной икры…

10

Дрейк купил двух мулов для этой дороги, продав еврею-меняле два маленьких прозрачных камушка, но где он их прятал от всех досмотров – он и Фёдору не признался, только ухмылялся таинственно.

Итак, одобренный властями маршрут: из Сантьяго – в Леон, угрюмый город, в котором кладбище не меньше всех жилых кварталов вместе, с какими-то тягостными пропорциями древних соборов и с невероятным изобилием бездомных кошек, приставучих и опаршивевших.

Из Леона – в стольный город главной провинции страны, Старой Кастилии, Бургос, где такие же древние соборы глядятся ку-уда веселее леонских. Для путников важно также было то, что в Бургосе бездомные собаки заняли место леонских котов. А коты не имеют обыкновения, даже в одичалом состоянии, хватать за ноги бедных проезжих…

Через два дня после Бургоса надоевшие горы по левую руку сменились пшеничными, а чаще – ячменными полями долины Эбро. Горы на горизонте маячили, но уже справа…

И насмотрелись же Фрэнсис и Фёдор за эту дорогу! Нигде в Европе Фёдор не видывал столько бесноватых, калек, юродивых и дурачков. Фрэнсис сказал, что это, по его мнению, от ужасов здешней жизни: один раз посмотришь, как человека живьём сжигают на медленном огне, – так свихнёшься запросто. В Англии в пору Кровавой Мэри тоже дурачков да бесноватых стало заметно больше за пару лет жизни по испанскому образцу. Так то «по образцу», там не всё было, что тут можно увидеть задаром…

А в Туделе (в которую чтобы попасть, пришлось пересекать Эбро, но в Сарагосу им почему-то запрещено было входить), городе старинном и в древности, кажется, чем-то знаменитом, Дрейк и Федька видели комедию на театре: внутри выстроенного «покоем» постоялого двора, занавесив галерею средней части, актёры представляли смешные похождения некоего лиценциата обоих прав, возжелавшего жениться на богатой вдове, которая ну очень хотела замуж, только вот не за него! Фёдору понравилось, а Дрейк сказал, что в Лондоне, за городскими воротами, есть получше театры…

Но вот местность из красно-коричневой или жёлто-бурой и голой снова стала зеленеть.

– Каталония! Страна великих древних навигаторов! – мечтательно сказал Дрейк. – Я изучал всё, что по этому вопросу написано, – и пришёл к выводу, что именно здесь изобрели навигационные карты!

– И мы едем к тамошним картографам? – спросил Фёдор.

– Да. А потом ещё в Лиссабон. Если, конечно, выберемся целыми отсюда.

…Барселона была какая-то не по-испански весёлая. Без мрачного величия. Спускающийся к морю город с очень красивыми женщинами. В Испании всюду красивые женщины – но в Барселоне они были проще. Не столь надменны, как кастильянки, не набожны до тупоумия, как галисийки, но и не вертлявы до головокружения, как андалусийки.

Идёт мимо тебя этакая скромница и не замечает таких малоприятных букашек, как мужчины. И вдруг, поравнявшись с тобою, откинет на мгновение кружевную мантилью, стрельнёт чёрным глазом и – ты готов! Поманит – пойдёшь, как баран на убой идёт, – безропотно и даже поспешно…

Барселонские картографы, ярые католики и патриоты, были сплошь «новыми христианами» – то есть крещёными евреями. Но после 1492 года, когда евреи официально поголовно были изгнаны из Испании, в этой стране не принято было говорить о том, что не все люди этой нации выехали в Африку или ещё куда.

Эти «новые христиане» сходились в одном: их карты не интересуют испанские власти! Тем нужны карты не мира, в коем мы живём, а карты сказочного мира с Эльдорадо, семью городами Сиболы, проливом Аниан и горами Эмаус!

Понимаете, начальству не интересно жить на этом земном шаре, каков он на деле. Начальству подавай романтику, земли, о которых уже семьдесят пять лет точно известно, что нет их, нет, нет! Море плещется глубокое на их месте – вот те земли им нужны. Причём, если на месте одной из этих якобы земель сыщется малый островок, открывателю хуже: его не возвеличат за умножение имперских пространств, его замучают проверками, ревизиями, сличением показаний: как же так, в древних книгах написано, что там, на месте открытого капитаном Н. острова – богатейшая земля, обильная золотом и всякими плодами земными, птицами, говорящими по-латыни, и волками с железной шерстью, от которых нет иной защиты, кроме компаса или просто камня «магнит». А также многолюдная и мирная, так что завоевать миллион рабов можно тремя ротами мушкетёров. Вот как должно там быть на самом-то деле, соответственно древним книгам. А он что? Он наперекор авторитетам нагло утверждает, что там только и есть, что низменный остров, три деревни вонючих дикарей да кокосовые пальмы! Он не открыватель, а закрыватель! Он лишил корону её законных, лежащих в отданном Его Святейшеством Испании полушарии, высокодоходных земель… Так открыватель и помрёт нищим и под следствием…

Чувствовалось, что накипело у этих седобородых учёных мужей ох как много всякого. И выговориться, даже рискуя тем, что собеседник может оказаться подосланным инквизицией соглядатаем, им необходимо, подпёрло.

Фёдор сидел в сторонке и скучал. У одного проскучал день, у второго. Третий догадался сунуть парню в руки новомодный «глобус» – карту мира, как он есть круглый, наклеенную на шар. Время пролетело незаметно, хотя ушло столько же, сколько и вчера…

А на четвёртый поход к картографу тот, ещё молодой, с чёрной ровной бородищей от глаз, покосился на Фёдора, сличающего две карты, нидерландскую и австрийскую, обращая внимание на то, как изображена Россия, и спросил:

– Капитан, а откуда этот ваш юный спутник?

– Московит.

– Невероятно! Никогда в жизни не встречался с настоящим московитом! И что, он по-английски говорит? С ним можно пообщаться?

– Попробуйте, – кратко сказал Дрейк.

И тут Фёдор не отказал себе в удовольствии поразить и полюбоваться пораженным. Он сказал по-испански:

– Вообще-то со мною общаться легче, чем вы думаете.

Что тут началось! «Где вы обедаете? Не будет ли с вашей стороны возражений, если я возьму на себя смелость пригласить вас и вашего юного спутника к моему скромному столу?» Оказалось, что «Северо-Восточная Татария», «Скифия к востоку от гор Имаус», «Югория» и прочие весёлые места гиперборейской земли – конёк этого картографа. Он кликнул необъятно толстую свою жену и приказал срочно стряпать медовое печенье и резать курицу…

Во второй половине визита чернобородый осчастливил и озадачил Дрейка, вручив ему для ознакомления карту в тридцать шесть футов длиною, причём на ней уместились только западное прибрежье Атлантики и прилегающие части Нового Света, да восточное прибрежье океана, открытого португальцем Магелланом и названного им «Тихим», – океана, которого ещё ни единый англичанин не видел за полвека со дня его открытия. Оба океанских побережья Южной Америки на этом свитке были, но назвать это картой Нового Света, тем не менее, было нельзя. Потому что внутренние районы материка даже не «белыми пятнами» были обозначены, а как бы условно вырезаны и побережья сближены.

Усадив мистера Дрейка за необъятную карту, которую изучать понимающему человеку – работа на две недели, Хайме Дорнехес (так звали чернобородого) взялся за Фёдора. Вручив парню несколько больших листов бумаги, он попросил изобразить на одном Московское государство – ту часть, о которой известия точны и проверены. На втором – всё государство, включая части, о которых мало что известно. На третьем – побережье Ледовитого океана от норвейского мыса Нордкин и рядом с ним расположенного, на островочке чуть севернее, мыса Нордкап – и далее на восток, сколь можно.

Федька важно сказал:

– Это-то можно, поскольку я происхождением помор, с побережья Ледовитого океана…

Тут сеньор Хайме аж подскочил на облезлом бордового бархата кресле и возопил:

– Сеньор Дракес, вы привели мне необычайно интересного собеседника! Где вы остановились? В гостинице «Кабаний Кредит»? Съезжайте, у меня найдётся для вас комнатка, и кормить мои жена и мама будут получше…

Пообедали и убедились, что кормят у сеньора Хайме действительно получше, чем в гостинице. Курица под чесночной подливой, коржики на меду, разварной палтус, миндаль засахаренный, варенье персиковое с орехами…

Переехали. И прожили неделю. Рисование карт и писание к ним объяснений заняли много времени. Сеньор Хайме, долго и экономно взвешивая «за» и «против», в конце концов решился и за «обоюдоинтересные и взаимнополезные беседы», а также за «труды по картографированию восточных областей Московии» презентовал гостям замечательный свиток, сказав, что это – на сегодня самая точная и самая полезная карта прибрежий Нового Света в мире. Но! Но ни при каких обстоятельствах вы не должны признаваться, что приобрели её в Испании! Ни под пыткой, ни во хмелю… Авторы карты живут в Лиссабоне, на них и ссылаться, если встанет вопрос. Потому что к барселонским картографам давно уж приглядывается инквизиция. И потому что очень немногие знающие о существовании этого бесценного свитка, в основном господа из севильского Совета по делам Индий, добились постановления о признании передачи его иноземным державам в любой форме, как-то: продажи, предоставления для копирования и даже ознакомления, – государственной изменой. Виселицу сеньору Хайме – вот что обеспечит тот, кто проговорится.

– А разве я плохо вас принимаю? Разве я чем обидел? Я не заслужил петли. И я ещё нужен науке.

На эти горячие слова Дрейк ответил без колебаний:

– Сеньор Хайме, мы клянёмся не продавать вас ни-ко-му. Ничего, если при клятве я обойдусь без ваших и наших книг? А впрочем, вот же! Клянусь на глобусе, включающем всё, что у нас всех имеется!

– Достойная клятва! – прочувствованно сказал чернобородый и полез в свой погреб нацедить хереса.

Теперь предстояло незаметно вывезти из Испании свёрток в фут толщиной и в полтора ярда длиной. Для этого пришлось купить ковёр, выбранный не по рисунку и не по добротности, а по размерам. Женщины дома Дорнехесов ночь просидели и зашили свиток в изнанку ковра, покрыв его голубой тканью, затканной белым шёлком. По мнению Федьки, эта подкладка была куда красивее самого ковра, тревожных пунцовых и голубовато-зелёных тонов, изображающего жуков на траве или какие-то диковинные и явно несъедобные плоды…

– Ну теперь моя цель достигнута! – весело сказал Дрейк, когда жена сеньора Хайме, для пущего правдоподобия, обвязала ковёр несвежей бахромой с серебристыми грязноватыми кистями. Ковёр сразу приобрёл такой вид, точно им пользовались пять лет подряд без чистки.

– Ага, – язвительно поддакнул Федька. – Остались совсем пустяки: провезти эту покупку в сотню фунтов весом незамеченной через границу.

– Ну зачем же незамеченной? Я всем и каждому теперь этот ковёр в нос тыкать буду и твердить, что такую прелесть только в Барселоне ещё и можно достать, ни в Мадриде, ни в Севилье, ни где бы то ни было в целом мире таких не делают! – и Дрейк расхохотался, довольно покручивая правый ус.

– И кто вам поверит, что это уж такой замечательный ковёр? – скептически сказал Фёдор. – И как вы объясните, чем он прекрасен?

– А-а, чепуха. Придумаю что-нибудь понепонятнее. Ну таможенники решат, что я чокнутый. Что за беда, мне с ними не встречаться более. Кстати, в Лиссабон отпала нужда ехать. Но мы должны продумать, когда там якобы были, кого там видели, что слышали. Дон Хайме не должен пострадать. Я, кстати, пообещал ему перевести через бристольских купцов тысячу реалов за эту карту, если доберусь до Англии живым.

– Тысячу? Реалов? Но это же очень большие деньги! – встревожился Федька.

– Малыш, этот свиток стоит во много раз больше! К тому же лорд Винтер компенсирует мне все траты. Эту экспедицию снаряжали ведь на адмиралтейские средства!

– А-а, вон в чём дело! Теперь дошло, зачем мы полезли в глотку к зверю. Карты-то не одним нам послужат!

– Гм, схватил суть. Не зря я избрал именно тебя в партнёры.

– Да, не будь у сеньора Хайме такого интереса к моей родине – слупил бы он с нас… Никаких камушков бы не хватило!

– Но-но, малыш! Не очень-то заносись! Не хватило бы камушков – нашёлся бы здешний банкир, который открыл бы крупный кредит бедному путешественнику.

– Вы так уверены? А под какую гарантию?

– Малыш, банкир на сей счёт получил кое-что посерьёзнее гарантий. Он получил инструкции. Понятно?

– Н-нет. От кого?

– А вот это уже не наше дело, не твоё и даже не моё. Чем ты меньше будешь знать – тем спокойней будешь спать!

– Весёлое дело! Это из песни?

– Что – из песни? – не поняв, вытаращился мистер Дрейк.

– Знать – спать. То, что вы сейчас сказали.

– А-а… Нет, это не из песни, но в песню годится. Это девиз одной тихой службы…

– Успешно возглавляемой одним вашим тёзкой?

– Умён ты не по годам, Тэд. Совсем как я в своё – ну да, так и есть – в твоё время. То есть когда мне столько лет от роду было, сколько тебе сейчас…

11

И вот, распрощавшись с гостеприимным русофилом сеньором Хайме и запасшись рекомендательными письмами от него разным именитым людям, англичане уехали из Барселоны. Письма им вовсе не затем нужны были, чтоб в прихожих у этих вельмож топтаться да трепетно ждать, подействует ли смиренная мольба провинциального картографа о содействии этим двоим достойным людям. Письма Главному Кормчему Испании, Председателю Палаты Космографии при Совете по делам Индий и кардиналу Дуарте (восприемнику сеньора Хайме при крещении), португальцу, – но сеньору Хайме ещё более, чем им двоим, ценно было малейшее свидетельство того, что Дрейк и Федька направляются в Португалию после Барселоны. Сеньор Хайме уже готов был с дыбы орать палачу: «Пиши! От меня они в Лиссабон уехали! Не получили того, чего желали, – и отправились туда, где можно получить! Сними! Я же всё сказал, сними!»

Теперь, когда дело сделано, можно было б не спешить и даже делать крюки, отклоняясь от кратчайшего пути, дабы полюбоваться известными достопримечательностями. Разбойников они не боялись – или отобьёмся, или они рассмотрят, что мы с собою имеем, поймут, что выкупа тут не взять, и отпустят. Разбойников на дорогах было, по слухам судя, множество – но особо не жестоких, более рачительных. Если выкуп можно будет содрать – вот тут они могли и помучить…

Дрейк и Фёдор ехали уже на трёх мулах: Ушастик и Черныш везли людей, а вздорный и менее надёжный Побрекито («Придурок» по-русски) тащил на худой спине вьюк с ковром, одеялами и прочим незамысловатым дорожным имуществом двух иноземцев.

Дрейк решил возвращаться к Виго более южной дорогой – на ней не будет прежних соглядатаев, возможно запомнивших Дрейка и Фёдора и ждущих с нетерпением их возвращения, чтобы подтвердить или опровергнуть свои догадки…