Текст книги "На службе в артиллерии"

Военное училище. Предвоенные армейские годы

Получив в военкомате направление и требование на проезд по железной дороге, еду в Ленинград. В голове рой мыслей. Сдам ли вступительные экзамены? Смогу ли успешно учиться? Каков город? Трудно ли будет?

Ленинград поразил меня свои величием, строгостью планировки, четким ритмом городской жизни, красотой. Да шутка ли сказать, ведь я прибыл в бывшую столицу России Петроград – колыбель Октябрьской революции. Об этом никогда не мечталось.

Вот и 1-е артиллерийское училище (было 2-е и 3-е) на Международном проспекте, позже он был переименован в проспект Сталина, а теперь называется Московским. Перед парадным входом стоят пушки. Здание мне показалось огромным, в нем легко заблудиться.

В августе 1937 года начались вступительные экзамены. Все шло нормально.

Но вот по сочинению я сделал ошибок больше «нормы» и получил двойку. Боялся отчислят, но пронесло. Наверное, у других было еще хуже. Зачислили. Переодели в военную форму. Начались занятия. С первых же дней мы начали изучать высшую математику: аналитическую геометрию, векторную алгебру, математический анализ (дифференциальные и интегральные исчисления). И чем дальше, тем для сельского паренька лес этой сложной науки становился все темнее.

Другое дело строевая, физическая и конная подготовка, стрельба. Тут все ясно, но математический анализ… Трудно он мне давался, к нему я не был подготовлен.

Дисциплина в училище строгая. Командиров, так тогда называли офицеров, мы видели мало, только во время занятий. Но как только заканчивались занятия, мы целиком попадали под власть младших командиров – курсантов третьего курса. Малейший промах – замечание. Не там сел, не так заправлен, не так повернулся, не так пришил подворотничок, не так заправил койку… Тысячи не так.

По каждому «не так» разговор по команде «Смирно!» с командиром отделения или с заместителем командира взвода, реже со старшиной. Особенно меня донимал заместитель командира взвода Воробьев. Вот уже сорок лет прошло, но этой фамилии не забыть. Он выворачивал душу наизнанку.

Тяжело было, особенно, первые две-три недели, думал, не выдержу, но постепенно строгость и порядок стали входить в привычку. Строгость строгостью, но нельзя было забывать, что нас хорошо содержали. Мы получили три вида обмундирования: выходное, повседневное и рабочее, и все это бесплатно. Нас хорошо кормили: белый хлеб, масло, рис, мясо, сахар… И все это ежедневно. Когда я такое видел? Два раза в неделю бесплатное кино, концерты артистов. Поэтому несправедливо было бы называть это тяготами и лишениями военной службы.

Советское правительство делало все, чтобы защитники страны ни в чем не нуждались.

Из получаемых ежемесячно 75 рублей, я тут же отправлял матери в конверте с письмом 50 рублей (а это 50 кг хлеба), а 25 рублей оставлял себе.

Через месяц приняли присягу, повторяя ее всем строем за председателем райисполкома. Нам разрешили выход в город. За полгода обошли все музеи, театры. Правда, не обошлось без курьезов. Пошел я впервые в оперный театр. Слушаю. Все время поют. Жду, когда станут говорить (откуда мне было знать, что в оперном только поют) и заснул.

Любил ходить в драмтеатры, правда, покупал дешевые билеты на галерку.

Тогда я не курил, старался деньги зря не тратить.

Что касается занятий по военным дисциплинам, то они в основном были интересными. Правда, некоторые из них, как, например, строевая или конная подготовка, были изнурительными. Два часа учебной рысью непросто было выдержать. На занятиях по физической подготовке первое время приходилось краснеть за свою немощь.

Помимо занятий и самоподготовки мы чистили оружие, материальную часть артиллерии, убирали снег на территории училища. Однако было время и для читки газет и книг. С нами проводили беседы по различным вопросам культуры, быта, жизни города. Мы даже учились танцевать.

Признаюсь, что первое время я чувствовал себя некомфортно среди курсантов, выходцев из города. Как сказал один из преподавателей, от меня «попахивало землицей», что означало деревней, но постепенно под влиянием общей обстановки я адаптировался.

По истечении семи месяцев учебы, нам объявили, что срок обучения в училище сокращается. Вместо трех лет, учиться будем два года. Стало как-то страшновато. Как же нам через полтора года руководить подчиненными? Одолевали мысли, справлюсь ли с предстоящими задачами?

Отменили высшую математику (вот хорошо то!), сократили программу обучения, больше стало практических занятий в поле.

Подошел май. Выехали в лагерь, в Лугу. Идет напряженная учеба в июне-месяце. Вдруг получаем приказ: «Немедленно сдать на склад всю учебную и художественную литературу». Почему? К вечеру нас собрали и объявили, что многие из нас будут продолжать учебу в других военные артиллерийских училищах, а значит в других городах. Кто куда поедет не говорят. Потом нам стала ясна причина перевода курсантов в другие артиллерийские училища. Дело в том, что в 1938 году в ряде училищ «засели враги». Многие из них были арестованы и нужно было «влить» стойкие ленинградские кадры в «загрязненные ряды». В конце того же дня, нас – группу курсантов численностью 50 человек посадили в вагоны пассажирского поезда. С нами едет лейтенант, но он не говорит, куда едем. Проезжаем Минск, следуем на юг. Приезжаем в Киев – мать городов русских. Команда – «Выходи строиться!» Только когда прибыли в здание 2-го Киевского артиллерийского училища, нам объявили, что учебу продолжать будем здесь. Тогда же мы узнали, что 18 командиров этого училища арестованы. Некоторые из них покончили жизнь самоубийством. Едва ли наш приезд мог что либо изменить. На мой взгляд, это была ненужная затея.

Однако в Киеве нам понравилось. Тепло, солнечно и как-то веселее. Пришли в столовую, подали борщ из свежей капусты, второе, фрукты. Здание училища большое, красивое, вокруг сад.

Лагерь, куда мы выехали на следующий день, располагался в лесу, недалеко от с. Бровары (в 30 км от Киева).

Занятия проводились преимущественно в поле. 20 июня 1938 года мы вернулись в Киев для сдачи годовых экзаменов.

Сдаю один за другим положенные зачеты и экзамены, остался последний.

Мы столпились у двери, ожидая своей очереди. Дежурный по батарее приносит мне телеграмму от матери с известием, что наша изба и постройки рядом с ней сгорели. Известие – как удар молнии! Ничего не соображаю. Кое-как отвечаю на экзамене. Быстро оформляю документы на отпуск, получаю положенные деньги, в том числе и на питание, ведь я не буду питаться с котла, и на вокзал. Сутки езды, сутки тяжелых раздумий. Что же теперь будет? Смогу ли я продолжить учебу? Где жить матери с двумя детьми?

Вот и наша станция Верда. Еще темно. Иду, а ноги подкашиваются от волнения. За полкилометра до своей улицы чувствую сильный запах гари. Начало светать. Вижу, половину улицы по обе стороны как «корова языком слизала», нет ни одного уцелевшего дома. Одна только избенка Василия, благодаря тому, что стояла на отшибе, уцелела. Где искать своих? Подошел к родному пепелищу.

Сильный запах гари, невозможно дышать. Пошел по огороду к реке. Вижу, идет мать. Она, оказывается, спала с детьми между грядок картофеля. Горькая и безрадостная встреча. Выясняю у матери причины пожара. Рассказывает, что сначала загорелся колхозный двор. Ветер дул вдоль улицы. Все избы были покрыты соломой и поэтому дома горели как свечи.

Надо что-то предпринимать. Мать получила страховку, к ней прибавились мои отпускные и мы с Василием отправились в лесничество (за 30 км) с ходатайством о выделении делянки леса. Делянка была выделена без волокиты. Там же договорились с артелью мастеров о рубке сруба и дело пошло. Через десять дней сруб-восьмерик (8 на 7 аршин) с сенцами был готов.

Колхоз выделил лошадей с дровнями для перевозки сруба. Две недели мы перевозили сруб. Собрали его перед родным пепелищем. Отпуск закончился.

Надо ехать в Киев. А когда и на какие деньги из сруба можно сделать избу, в которой можно было бы жить, сказать трудно. Сколько еще надо денег, чтобы купить доски на пол и потолок, столярку, кирпичи… Уехал с тяжелым сердцем.

Если проследить последние 10 лет, то условия моей жизни складывались так, что ни одного лета, ни даже недели мне не приходилось отдыхать так, как мы представляем отдых в наши дни. Не получилось и на этот раз. Да об этом я тогда и не думал. Мысль занимала одна, где жить матери, когда наступят холода.

На втором курсе мы почувствовали, что мы уже выпускники. Внутренне мы готовились к своей командирской роли.

Учеба, обстановка большого города способствовали этому. Мы уже многому научились как специалисты и «нахватались» городской культуры. Я устранил свою физическую немощь и неплохо работал на спортивных снарядах, уверенно держался в седле. Мы регулярно ходили в театры, особенно, в Русский драматический театр Красной Армии. Моя фотография была помещена в областной Киевской газете как «отличника» учебы, что послужило поводом для письма мне от одной девушки. В целом дела шли неплохо. От прежней деревенской серости и, по всей видимости, от «запаха землицы» я стал постепенно избавляться.

Зимой мать с детьми жила на квартире у родственников, а весной Михаил прислал денег и строительство дома началось, хотя и этих денег не хватало.

Моя учеба подходила к концу. Отстреляли зачетные боевые артиллерийские стрельбы, стали готовиться к государственным экзаменам.

На последнем занятии взвода по строевой подготовке умение каждого из нас командовать строем взвода, батареи лично проверял наш командир батареи. Дошла очередь до меня. Я все команды подал правильно, четко, «зычным» командирским голосом, в отличие от многих. Командир батареи посмотрел на меня пристально, но ничего не сказал.

Совершенно неожиданно получен приказ о выпуске нашего курса без государственных экзаменов, по годовым оценкам. Это свидетельствовало о том, что срочно требовались кадры в войсках, так как осуществлялось увеличение армии.

Два-три дня ушло на получение и подгонку обмундирования и вот мы уже выстроены на плацу в новом командирском обмундировании, новом скрипучем снаряжении, с зажатыми в руках лейтенантскими знаками («кубиками») для петлиц.

Зачитан приказ о присвоении нам звания лейтенантов и назначении на должность. Я получил назначение в Киевский военный округ.

Не выходя из строя, мы крепим друг другу по два «кубика» на каждую петлицу.

Итак, в августе 1939 года в возрасте 20 лет я стал командиром Красной Армии. Как же было мне сельскому пареньку не радоваться своим успехам, своему новому положению. Сейчас, в 70-е годы, этим никого не удивишь, но в 30-е годы это было не совсем обычным делом. Я, сын неграмотного крестьянина, стал лейтенантом, что означало в царской армии офицерский чин. Кому обязан я такому превращению, как не новым условиям жизни, как не нашей советской власти.

После построения меня вызвал командир батареи и приказал принять взвод молодых курсантов. Оказывается, меня оставили в училище командиром курсантского взвода.

Я пытался командиру батареи сказать о том, что готов ехать в войска, но в ответ услышал: «Выполняйте приказ!». Не скрою, для меня это был приятный приказ.

Нас несколько человек поместили в общежитие, и мы начали командовать взводами. Особенно необычным было, когда подходишь к строю и слышишь команду «Смирно», затем заслушиваешь доклад. Это вызывает чувство гордости. Я ли это? Но вскоре все это прошло, вошло в привычку. В мои обязанности входило обучать молодых курсантов строевой, физической подготовке, уставам, стрельбе из личного оружия, проводить артиллерийско-стрелковые тренировки на миниатюрполигоне. Кроме того, я отвечал за дисциплину курсантов, несение ими караульной и внутренней службы, за внутренний порядок и закрепленную за взводом боевую технику. Но, пожалуй, самым главным было состояние успеваемости каждого курсанта по всем преподаваемым им учебным дисциплинам.

Работа мне нравилась. Своим положением я гордился.

При выпуске из училища я получил подъемные (месячный оклад) и отправил их матери.

Шло время. Прошел сентябрь, октябрь. Получаю телеграмму от Михаила, из которой узнаю, что он в Сараях и просит приехать. Хорошо сказать, но как это сделать, если отпуска запрещены в связи с начавшейся войной с Финляндией.

Иду с телеграммой к прямым начальникам, дошел до начальника училища.

Оказывается и он получил телеграмму от брата с просьбой отпустить меня в отпуск.

Начальник училища генерал Чундорин и комиссар училища полковой комиссар Селиванов судили, рядили и решили меня отпустить. Повезло, так повезло. Быстро собрался и на вокзал.

Приехал на родную станцию в 10 часов вечера. Очень темно, грязь, дождь.

Подхожу к дому. Вижу, что многие погорельцы уже построились, в окнах свет, в нашей избе тоже. Радостная встреча с Михаилом, с которым мы не виделись пять лет, его новой женой Дусей. Мать выглядит веселой. Еще бы, ведь она живет в своей избе, теперь уже достроенной.

Михаил носил «шпалу», командовал отдельным артиллерийским дивизионом на Дальнем Востоке, ему 34 года.

Наша встреча с ним была не только встречей братьев, но и встреча военных людей, командиров, одной и той же военной специальности.

Мы прожили вместе уже несколько дней. В один из вечеров, Михаил и наш дядя начали разговор:

– Слушай, Николай, а почему бы тебе не жениться, а то уеду и не погуляю на твоей свадьбе?

А дядя добавил:

– А у меня на примете невесте есть.

Я отшучивался и не соглашался.

Вскоре я ушел в клуб, а Михаил и дядя, подкрепив себя «Московской», решили пойти сватать мне невесту.

На другой день утром, я еще подтягивался в кровати, а брат уже расхаживал по избе, волнуясь, ожидал моего пробуждения. И вдруг, как гром среди ясного неба:

– Ты знаешь, а ведь мы тебе вчера сосватали невесту. Невеста очень красивая.

Я в контратаку, говорю, что жениться не хочу. После долгого препирательства Михаил говорит:

– Пусть будет по твоему, но ты должен сегодня пойти туда, ведь тебя там ждут. Поговоришь с родителями, посмотришь на невесту, убеди родителей свадьбу отложить, а там делай, что хочешь. Не ставь нас в неудобное положение.

Вечером, с двоюродной сестрой мы пошли на железнодорожную станцию, где жила моя «невеста», которую я никогда не видел. Я знал ее отца, Николая Елманова. Он был характером моего отца, большой, сильный и его побаивались.

Через сестру вызвал «невесту» Анку (так ее звали), ей было 16 лет; очень красивая, волосы кудрявые, хорошо сложена. Прошлись по станции, я объяснил Анне, что сейчас жениться нам рано, особенно ей. Лучше жениться нам в следующем году. Анна в принципе была согласна хоть сейчас выходить замуж, но под напором моих доводов согласилась женитьбу отложить до будущего года. Я проводил ее до дома, обещая на днях прийти в гости, и мы расстались. Я облегченно вздохнул, но тайно я торжествовал победу в этом тяжелом для меня разговоре.

Возвращаясь домой, я лицом к лицу столкнулся с отцом Анны. Избежать разговора было невозможно. Увидев меня, он с почтением воскликнул:

– Николай Васильевич, а мы с женой тебя весь день ожидаем, уже все готово, пойдем в дом.

Я пробовал отказаться, говорил, что видел Анну, и мы с ней обо всем договорились. В ответ услышал:

– А что ты с ней договариваешься, ты со мной договаривайся.

Входим в дом. Мать Анны в поклонах и приветствиях встречает меня. Снимает с накрытого стола покрывало, а на столе водка и хорошая закуска. Отец Анне говорит:

– Нюрка, быстро одевай новое платье и садись рядом с Николаем Васильевичем.

Да, думаю, попал как кур во щи.

Началась трапеза и, конечно, не без «Горько». Постепенно я пришел в себя и стал объяснять, что сейчас жениться мне нельзя (не помню что, но что-то там придумал), что это можно сделать только в будущем году. Я думал, что отец вспылит и надает мне по шее. Но он не возразил, а согласился – пусть, мол будет так. Но мы уже объявлялись как жених и невеста.

Трапеза окончилась. Отец Анны объявил своей жене: «Мать пошли спать (в другую комнату)», оставив нас одних. В процессе застолья, чем больше Анну я рассматривал, тем больше она мне нравилась, так как действительно была очень красива. Однако сама мысль о женитьбе в то время для меня была просто ужасной.

Когда я вернулся домой и объяснил брату и матери результаты своего посещения «невесты», брат успокоился. Получается, я его выручил, иначе бы он прослыл болтуном. Но мать восстала против Анны, категорически заявив: «Не бывать свадьбе. Как я понял, не только потому что рано, но и по каким-то другим, неизвестным мне причинам.

Только потом я узнал, что когда-то Елманов сидел в тюрьме, жена его (мать Анны) якобы была любовницей моего дяди по матери Николая. Выходило, что Анна – моя двоюродная сестра.

Я еще пару раз был у Анны, а вскоре уехал в Киев, откуда написал своей невесте пару писем. На этом все закончилось. О чем мы могли писать друг другу, ведь мы так мало были знакомы.

Командир учебного взвода лейтенант Николай Литвинов.

1940 год.

В следующем году я приехал в отпуск и случайно встретил Анну на улице.

Она меня тогда спросила: «Почему ты меня бросил?». Что я мог ей ответить? К этому времени ее отца снова посадили и встреча с ним мне уже не угрожала.

Через 2 года Анна вышла замуж за лейтенанта, парня с нашей улицы, у них появился ребенок, но будто муж уличил ее в неверности и они разошлись. Уже в 50-х годах я случайно встретил ее в Сараях. У Анны от былой красоты ничего не осталось. Годы взяли свое.

Летом 1940 года наш дивизион курсантов привлекался для массовых съемок кинофильма «Богдан Хмельницкий». Целый месяц мы жили в палатках около села Петривцы на Днепре. Там был построен целый городок-крепость, стан запорожских казаков. Мы ежедневно могли видеть и разговаривать с ведущими артистами: Мордвиновым, Жаровым, Цесарской и др. Мордвинов тогда снимался в роли Богдана Хмельницкого, а Жаров в роли дьяка. Дьяк проверял прибывающих в стан казаков, заставляя креститься, а затем угощал их чаркой горилки из кадки, начиная каждый раз с себя. Вначале в кадку вместо вина налили воду, но Жаров забастовал, заявив, что не будет играть, если в кадке буде вода. Пришлось дирекции посылать нарочного за вином.

У меня был красивый конь. Его легко можно было поднять «на свечу». Один артист (фамилию забыл) попросил меня сниматься на моем коне в фильме. Но «Маврийский», так звали коня, знал только меня и больше никого не подпускал. Потребовалось больше недели упорного труда артиста, подкармливания сахаром, чтобы как-то приручить коня, научиться посадке на него и управлению им. Но зато в фильме, артист в роли казака, прискакал с докладом к Богдану Хмельницкому о появлении поляков, поднял коня свечой. Этот фрагмент всегда напоминает мне о моей «принадлежности» к фильму.

Мои служебные дела шли успешно. Начальники похваливали. В том же 1940 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б).

В то время все отпуска я проводил на родине. И на этот раз в декабре 1940 года отпуск проводил у матери. Оставалось отгулять последнюю неделю, как на сельском базаре встретил Марию Алексеевну – соседку. Женщина еще молодая 37 лет, хорошо одета. Как обычно, она поинтересовалась: «Как доехал, надолго ли, где служишь?». Пригласила к себе в гости, видимо больше из-за приличия. На другой день я с ее племянником отправился к ней. Пришли без предупреждения и застали Марию Алексеевну за уборкой. Но она быстро сориентировалась, завершила свою уборку. А из другой комнаты вышли две ее дочки. Старшей Галине только исполнилось 17 лет, училась в 10-м классе, младшей Лизе – 15 лет.

Поддерживая общий разговор, я присматривался к Галине. Высокая, стройная, хорошо сложена, смазливая, с двумя толстыми косами. Почему-то сразу почувствовал, что она будет хорошей женой. Мария Алексеевна как радушная хозяйка организовала небольшое застолье.

На другой день я снова у них, теперь уже один. На третий день состоялось объяснение с Галей, а затем мы вместе подошли к Марии Алексеевне и объявили ей, что мы решили стать мужем и женой в будущем году.

Может показаться, что объяснение (по деревенским традициям это равносильно сватовству) было слишком поспешным. Может быть. Однако мы твердо решили по жизни идти вместе. Мария Алексеевна, всплакнув, скорее для порядка, свое согласие дала. Мужа ее – Ивана Илларионовича дома не было, находился в санатории, в Крыму и не подозревал, что его 17-летнюю дочь просватали. Когда я пришел домой, то посвятил в происходящее мать, она сразу же запричитала: «Вот ты послезавтра уезжаешь, а я так и не познакомилась с твоей невестой». В то же время я заметил, что мать обрадовалась. Она знала Галину, и она ей тоже нравилась. Однако я не исключаю, что ею руководило определенное тщеславие. Ведь ее потенциальная родня – люди знатные в селе по тем временам. Мария Алексеевна – дочь очень состоятельного в прошлом Алексея Петровича Никифорова. До революции он владел хутором с его людьми и землями, домами в Воронеже и основной усадьбой с большим садом в Сараях.

Правда, хутор пришлось отдать, а дома успели продать перед революцией, положив деньги в банк, которые по понятным причинам обесценились.

Я хорошо знал их большой 14-комнатный дом в Сараях. В детстве приходилось там бывать, правда, только на крыльце. Хорошо знал и Алексея Петровича и всю его семью. Не раз мы деревенские мальчишки лазили в его сад за яблоками.

Алексей Петрович, бывший дворянин, сын давно умершего генерал-майора – человек всесторонне образованный, в свое время окончил кадетский корпус, хорошо разбирался в музыке, живописи. Сам играл на многих инструментах и рисовал. Он был большой специалист по точным приборам.

В молодости Алексей Петрович был женат на графине, которую в первый год замужества уличил в неверности. Тогда он прогнал ее, но графиня развода не дала, и, следовательно, жениться второй раз он не мог, церковь женатых не венчала. Ему приглянулась девушка Саша из сравнительно бедной семьи землемера, да и образования невысокого, но очень красивая, заняла 1-е место на конкурсе красоты в Рязани. Он посватался, но родители Саши согласия на брак не дали.

Как же без венчания? Кто же она ему будет, ни жена, ни наложница, которую можно выгнать, когда вздумается.

Тогда в отчаянии Алексей Петрович решил уйти в монастырь. Его мать, видя, что сын «заболел» серьезно, пришла к родителям Саши и заявила: «Мы отпишем все наше состояние Саше, но дайте свое благословение на брак. Если мой сын что-либо позволит, то его жена, хоть и не законная, вольна будет выгнать из дома, оставаясь единственной владелицей всего состояния. При таком условии родители Саши согласились. «Сделка» состоялась. Так и начали они жить. Пошли дети, их было немало – 13 человек, но законного брака нет, а значит и фамилию дети носили по матери, считаясь незаконно рожденными. Только лишь последний ребенок – Римма носила фамилию отца, так как накануне первая жена-графиня прислала согласие на развод. И вот, в 1911 году Алексей Петрович, имея множество детей, венчался в церкви.

В 1928–1929 годах Алексей Петрович, не дожидаясь, когда власти лишат его дома и сада, бросил все в Сараях и уехал в Воронеж. Там он занялся точной механикой, ремонтируя микроскопы медицинских учреждений, которые ему присылали со всех концов страны. Последние годы он жил в скромной квартире, заболел туберкулезом и умер, доживая свои последние дни в отдельной комнате, оберегая здоровье близких.

Все это я узнал потом, а к моменту моего знакомства, о знатности этой семьи напоминал лишь их большой дом, в котором после уезда хозяев находился интернат, а затем швейная мастерская района, а садом владел колхоз.

После Гражданской войны Мария – дочь Алексея Петровича вышла замуж за бедного односельчанина Ивана Илларионовича. Он служил в Красной гвардии и приехал домой в кавалерийской форме, в малиновых брюках, на коне и тем самым пленил сердце Марии.

Алексей Петрович без особого энтузиазма дал согласие на такое родство.

Другого выхода не было. Дочь настаивала, да и власть советская, порядки стали другие. Видимо, имело значение и то что когда-то он сам женился на бедной девушке.

В приданое невесте дали домик на берегу реки, который стоит и по сей день.

Из многочисленных детей Алексея Петровича, старший пропал в Первую мировую войну, двое погибли в Великую Отечественную войну, некоторые умерли, но и до сих пор живут его трое сыновей и две его дочери уже в преклонном возрасте.

Я уже писал, что моя мать была польщенной таким предстоящим родством.

Тогда у старых людей было очень развито тщеславие на выбор родственников.

Что касается меня, то какое мне было дело до родословной моей невесты. Она мне нравилась, вот и все.

Пожалуй, меня привлекала простота духовной обстановки в их семье, не похожая на другие местные семьи и образ жизни. Они много лет жили в Воронеже и недавно снова приехали в Сараи. Иван Илларионович долгое время в Воронеже работал по торговой части, да и в Сараях занимался тем же.

На другой день к своим будущим сватам пришла моя мать с дядькой, но им ничего не оставалось делать как засвидетельствовать факт моего вчерашнего сватовства.

На следующий день я уехал в Киев, и уехал как жених.

Снова служба и, конечно, письма невесте.

Жизнь командира (офицера) – это беспрерывная учеба, постоянное совершенствование своих знаний, навыков по специальности: артиллерийской стрельбе, тактике, огневой службе, физической и конной подготовке.

Конная подготовка… Теперь ею никто в армии не занимается. Но тогда все было по-другому. Не говоря о кавалерии, где все были на конях, в других родах войск лошадь была основным средством передвижения и перевозки грузов. В артиллерии, например, тоже почти все были на конях. С помощью этой тягловой силы перевозили и пушки. На конях передвигались взводы управления. Вот почему управление конем было в известной степени искусством. Умение держаться красиво в седле, умение двигаться учебной, строевой, рысью, галопом, управление конем с помощью поводьев, шенкелей ног, шпор – всегда было предметом особого внимания всех командиров. К этому надо добавить фигурную езду, преодоление препятствий.

Для меня конная подготовка всегда была делом приятным. Этому во многом способствовало наличие хорошего коня. Ведь мой «Маврийский» был лучшим в дивизионе, красив, вынослив, резв, хорошо управляем на фигурной езде и при преодолении препятствий. Он наверняка бы мне не достался, но никто в дивизионе не мог его подчинить себе, одеть седло, уздечку, сесть на него. Конь кусался, бил задом, делал свечу. Но мне после долгих мук, удалось побороть его нрав. Правда, первое время не я им управлял, а он мной, но со временем все образумилось.

В марте 1941 года училище перешло на механическую тягу. Лошадей передали в другую часть. Жаль было расставаться с конем. Сдав лошадей, мы сняли и шпоры – особый предмет принадлежности к конному делу и даже некоторого щегольства.

Весной 1941 года меня приняли в члены ВКП(б) Последние предвоенные годы в Киеве, как и во всей стране, в экономическом отношении были лучшими со времени НЭПа. В магазинах было все и сравнительно не дорого. Я получал 700 рублей. Килограмм масла стоил 16 руб., мяса – 10 руб., сахара – 3 руб. и т. д. Потребности в одежде у людей были скромными. Считалось нормальным, если у женщин было 1–2 шелковых платья, одни рабочие и одни выходные туфли. А зачем их иметь много? Тогда не было безудержного стремления к приобретению излишнего количества вещей, как часто мы наблюдаем теперь. И не потому что не было этого в продаже, а потому что не считали это необходимым.

Обстановка в стране перед войной имела двойственный характер.

С одной стороны, в верхах, в военных кругах чувствовали приближение войны и готовились к ней. Так, при училище беспрерывно работали курсы младших лейтенантов, которые из сверхсрочников за короткий срок готовили командиров. Второй курс (в том числе и мой взвод) срочно без экзаменов был выпущен и отправлен в войска.

Училище часто посещало высокое начальство, проводились совещания, занятия.

С другой стороны, судя по газетам того времени, нельзя сказать, что страна была ориентирована на подготовку к возможной войне. В мирной жизни страны не было характерного предвоенного накала. Обстановка не нагнеталась.

Теперь эта двойственность нам понятна. Страна наша в целом не была готова тогда к войне. Начатый процесс перевооружения армии еще не был завершен. На это требовалось еще полтора-два года.

И.В. Сталин, безусловно, лучше всех зная это, стремился любой ценой избежать войны или хотя бы оттянуть ее начало. Даже тогда, когда немцы подтягивали войска к нашей границе, Сталин давал указания не поддаваться на возможные провокации. Поэтому и в газетах перед войной «все было тихо».

Мой взвод выпущен, нового набора еще не было, запрета на отпуск тоже не было, и я убыл в очередной отпуск. Не скрою, самым важным для меня тогда была женитьба и не потому что я был такой безразличный, а потому что так мной тогда воспринималась обстановка в стране. Пошит выходной военный костюм (тогда военные почти не носили гражданской одежды), получил документы, деньги, еду и вперед навстречу своему счастью.

На вокзале в Сараях меня встречают не только мои родственники, но и невесты, ее родные. Незабываемая встреча с невестой, ее родителями, ее бабушкой Александрой Алексеевной. Да, да той самой Сашей – женой Алексея Петровича.

Она приехала из Воронежа. Старушке хоть и немало лет, но бодрая. В ней чувствуется незаурядный ум, тактичность, начитанность, культура языка.

Несколько дней ушло на подготовку и 18 июня 1941 года, т. е. за четыре дня до начала войны мы расписались. Женщина, регистрирующая нас в загсе, спросила о нашем возрасте, поверив на слово. Мне тогда было 22 года, а Гале не было еще 18 (не хватало шести месяцев). Пришлось пойти на обман. Были оформлены соответствующие документы.

Идем домой, счастливые… Застолье…

Я перешел жить в дом жены. Это было удобнее, нам была предоставлена отдельная комната, да и материальнее родители Галины жили лучше.

Мы строили планы на жизнь в Киеве. Месяц назад мы с другом Мишей Михайловым (сейчас он живет в Ленинграде) получили комнату на двоих и договорились, кто первый женится тот и будет в ней жить, а другой должен уйти в общежитие.

В эйфории «медового месяца» живем день, другой, третий. Кое-кто из родственников жены приехал посмотреть на «нового родственника». Думали 22 июня организовать очередное застолье.

Утром 22 июня по радио объявили, что будет выступать народный комиссар иностранных дел Молотов. Чтобы это значило? Ждать пришлось недолго. Молотов объявил, что фашистская Германия, без объявления войны напала на нашу страну по всей западной границе. Итак, война. В первые минуты каждый из нас еще полностью не осознал весь драматизм предстоящей жесточайшей войны.