Текст книги "На службе в артиллерии"

Наше счастье рушилось. По своему предназначению хоть я и «человек войны», но все равно в сложившихся условиях мне было не по себе. Что же должна чувствовать молодая женщина, вышедшая замуж четыре дня тому назад, и теперь находящаяся в тревожном ожидании расставания с мужем. Где эти пределы горя и страданий? Слезы… Рыданья…

Надо выезжать в Киев. Получил телеграмму от начальника училища:

«Срочно прибыть в училище». Чемодан собран. Пора выходить. Тогда бабушка Александра Алексеевна пригласила меня в свою комнату.

Захожу в комнату, на столе разложены иконы. Мы одни. Спрашивает:

– Ты веришь в бога?

– Нет, – отвечаю я.

Она посмотрела пристально на меня и сказала:

– Ну что ж, спасибо, что не солгал. Жив останешься. Иди.

И все… Пристальный взгляд, властный голос и твердое «жив останешься», как то проникли в сознание. И всегда потом, когда приходилось на фронте туго, когда смерть казалось, неминуема, я вспоминал ее слова и думал: «Неужели она сказала неправду», но каждый раз проносило.

Война

Написал заголовок, а сам думаю: «Как же мне писать о моем участии в Великой Отечественной войне?». Ведь прошло более тридцати лет после ее окончания. Время выветрило из памяти многие детали событий, фамилии моих однополчан, даты, номера частей, соединений, их командиров.

Каждый день войны был наполнен важными событиями, резко меняющейся обстановкой. Я не вел дневник, в моем положении этого делать было нельзя. Да и не смог бы я его вести, не до этого тогда было. Я не пользовался архивами. А писать надо. И поэтому описывать буду только то, что сохранила память, то что видел, чувствовал и делал сам, что делалось вокруг меня. Но участвовать в боевых действия буду несколько позже. А пока…

В глубоком тылу готовим кадры для войны

По мере движения поезда и его приближения к Киеву, обстановка на железнодорожных станциях накалялась. Все больше и больше на станциях скапливалось людей: одни стремились на восток, другие на запад. Почти на каждой станции большие группы мобилизованных мужчин, их провожающих плачущих жен, матерей, невест. Мобилизованные грузятся в эшелоны. Нередко тут же на станциях производились короткие митинги. Слышны патриотические лозунги: «Смерть проклятому Гитлеру», «Разобьем фашистов» и т. д. По радио в вагоне слышим: «После тяжелых боев наши войска оставили Львов».

Немецкие войска, вооруженные современной по тому времени военной техникой, заранее отмобилизованные и имеющие опыт покорения европейских стран, внезапно напали на нашу страну. Они глубокими клиньями врезались в тело страны, давили гусеницами, жгли огнем, расстреливали людей и в первую очередь советских активистов на захваченных территориях.

Наши войска, потерпев поражения в приграничных сражениях, вынуждены были отступать вглубь страны.

На запад стремительно мчались воинские эшелоны. Мой скорый поезд шел уже не по расписанию. Прибыв в Киев, застал там обстановку не похожую на довоенную. Стекла окон всех зданий заклеены полосками бумаги. На трамваях сняты наименования маршрутов, остались лишь номера. На улицах часто можно было видеть мобилизованных в еще мешковатой военной форме.

Лица киевлян помрачнели, насуплены, без улыбок.

В училище людей очень мало, все куда-то уехали. У складов грузились машины продовольствием, обмундированием, воинским снаряжением.

Узнаю, что из личного состава училища сформированы артиллерийский полк и подразделения укрепленного района (УР). Многие отправлены на оборону Киева по р. Ирпень (западнее Киева 30 км). Забегаю в свою комнату, товарища нет, его назначили командиром батареи в формирующийся артиллерийский полк.

На попутной машине добираюсь до расположения училища, которое уже приступило к строительству УР на высотах, что тянутся вдоль реки Ирпень по ее восточному берегу. Оборудуются окопы для пехоты, орудий, наблюдательных пунктов.

Высоты доминируют над западным низким берегом реки и размещение на них УР в тактическом отношении вполне удачно.

Командиром УР, в который входит и артиллерийский полк назначен наш начальник училища генерал Гундорин.

Доложив о прибытии из отпуска, получаю в подчинение взвод 45-мм пушек (два орудия) и боевую задачу: «Взводом оседлать (что означает расположиться по обеим сторонам) Житомирское шоссе и не пропустить немецкие танки по шоссе через мост на р. Ирпень в направлении Киева. Для орудий оборудовать окопы, для людей блиндажи и ячейки для наблюдателей. Расчеты орудий укомплектованы курсантами училища. Эта задача, на мой взгляд, была непосильна для двух пушек, но приказы не обсуждают, их выполняют.

Собрал расчеты, поставил задачу и работа началась. От рубежа нашей обороны до р. Ирпень, больше похожей на ручей, метров 500–600, из которых 200–300 метров приходится на заболоченную пойму.

Вдоль шоссейной дороги от моего взвода росли большие деревья, мешающие обстрелу. Пришлось их все срезать мотопилой. Через 3–4 дня все земляные работы, в основном, были закончены.

Вести с фронта, передаваемые по радио, с каждым днем все тревожнее.

3 июля по радио выступил И.В. Сталин, начав свое обращение к народу знаменитыми словами: «Граждане и гражданки Советского Союза… Товарищи, к Вам обращаюсь я, друзья мои». Сталин разъяснил обстановку на фронте и изложил программу ведения войны народом нашей страны. Теперь ни у кого не оставалось никаких иллюзий в намерении врага. Всем стало ясно, что нужно делать и как делать.

Еще накануне Сталина назначили председателем Совнаркома. Теперь он назначен председателем Государственного комитета обороны, а несколько позже и Верховным Главнокомандующим.

Таким образом, Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту власти (партийной и государственной, гражданской и военной), а вместе с ней и всю полноту ответственности за судьбу страны.

Немецкие войска рвутся на восток нашей страны. Наши войска оставили крупные города Прибалтики, идут бои в районе Минска, Житомира, на подступах к Одессе.

Тяжелые вести с фронта усиливались паникой, распространяемой немецкой «пятой колонной».

Идет молва, что немцы активно применяют воздушные десанты, которые нападают на объекты тыла. Говорят уже, что десант выброшен западнее Киева, что он может появиться у нас. У некоторых командиров растерянный вид. Скрывать не буду, неопытность и неумение многих наших командиров организовать бой, неспособность пресекать панические настроения имели место. Да оно и понятно, ведь никто из нас молодых командиров не участвовал в бою. Мы наблюдали бой на экранах кинотеатров таких фильмов как: «Если завтра война», «Три танкиста» и др., где пропагандировалась легкая почти бескровная победа. Однако мы отдавали себе отчет в том, что это не является для нас оправданием, потому что жизнь военного целиком посвящена его готовности в тяжелую и сложную годину выполнять свои обязанности достойно и умело.

В начале нашей работы по строительству обороны на р. Ирпень движение по Житомирскому шоссе было более или менее интенсивным, но с каждым днем оно становилось все реже и реже, и к 5–6 июля совершенно прекратилось.

В ночь на 5 или 6 июля кто-то крикнул: «Немцы» и вот все орудия УРа без команды открыли огонь в темноте в западном направлении, неизвестно по каким целям.

С большим трудом остановили стрельбу. Стали разбираться. Немцев нет. Паника есть.

Утром 7 июля нас предупредили, что немецкий десант или диверсионная группа находится в совхозе, в пяти километрах западнее реки.

Действительно, часов в 10 утра появились мотоциклисты и несколько легких танков, которые в 1–1,5 километрах от нас по шоссе двигались к мосту.

Я отчетливо их видел. Мне бы подождать пока они подъедут поближе к мосту. Но я подал команду обеим орудиям «Огонь».

Возможно, наводчик был неопытен или сильно волновался – ведь первый выстрел по врагу. Возможно, расстояние было большим, снаряды ложились в районе цели, но по танкам прямых попаданий не было. Огонь продолжался. Соседние орудия молчали, может быть не хотели себя обнаруживать. Вдруг один танк противника разворачивается и открывает огонь по орудию, рядом с которым находился я. Разрывы все ближе и ближе. На шестом или седьмом выстреле немецкий снаряд угодил прямо в наш окоп.

Тяжело ранило в голову командира орудия, в грудь – наводчика и легко – меня (в плечо выше локтя левой руки). 3–4 см ближе к груди и последствия были бы самыми печальными.

Стрельба прекратилась. Раненые эвакуированы в госпиталь в Киев, в том числе и я. Немцы отошли на запад. В госпиталь каждый день прибывали раненые, но расспросам трудно было установить, где проходит линия фронта. Многие раненые добирались до госпиталя 3–4 дня, много было пострадавших от бомбежек немецкой авиацией.

С неделю я носил руку на перевязи. Но вот решено наш госпиталь вместе с тяжелоранеными эвакуировать в тыл. Я попросил меня выписать. Приехал в училище, а оно передав район обороны воинской части, уже грузится в эшелоны для эвакуации в тыл. Ничего не оставалось делать как присоединиться к своим.

Так, за этот краткий период обороны Киева из всех командиров училища только я один получил ранение. Этот скоротечный бой был только коротким эпизодом в моей военной биографии.

Эшелоны училища шли на восток. Было даже не совсем удобно, все воинские эшелоны двигаются на запад, а мы на восток.

В конце июля эшелоны прибывали на станцию Разбойщина, что в 18 км от Саратова и там разгружались. Училище заняло казарменный фонд убывшего на фронт артиллерийского полка, что в полутора километрах от станции. Было не совсем просто разместить училище на столь ограниченном жилом фонде. Кровати в казармах для курсантов стояли в три яруса. Прием пищи в две смены. Классов нет. На классных занятиях и на самоподготовке курсанты сидели на кроватях. Срок обучения сокращен до 6 месяцев.

Снабжение курсантов постепенно ухудшалось. Вместо сапог теперь выдавались ботинки с обмотками, вместо курсантских шинелей – солдатские (тогда еще красноармейские).

Командиры жили в поселке в небольших когда-то частных домах с печным отоплением. В поселке после дождя непролазная грязь.

Постепенно налаживался учебный процесс, хотя учебной базы по существу никакой не было, кроме орудий, стоящих в парке. Занятия по 8-10 часов в день и три часа обязательной самоподготовки.

В казармах тесно. Бывало, придешь на подъем курсантов, дежурный подаст команду «Подъем» и оживает казарма подобно муравейнику. Крик, ругань. Кто-то кого-то задел за голову или прыгнул с третьего яруса на плечи. Проходы между койками полметра, поместиться нужно шестерым, а время на подъем 5 минут. В такой тесноте надо одеться и обуться (намотать обмотки).

Прошел август, начался сентябрь. В какой-то степени все уладилось. Командиры живут со своими семьями, а мы несколько холостяков и женатых, но живущих без жен, живем в одной комнате в два этажа.

Хотя на фронте по-прежнему обстановка тяжелая, наши войска с боями продолжают отступать, но в нашем городке глубокого тыла внешне мало что напоминало о войне. Появилась мысль, а почему не вызвать сюда жену? Выписываю проездные документы на жену и отправляю в Сараи.

В одном из домов, в квартире из двух комнат, жила жена начальника медицинской службы училища с двумя детьми (муж убыл на фронт). Договорился, что она одну комнату площадью 8 квадратным метров отдает мне.

Прошло две недели сентября. Закончились занятия. Прибегает ко мне посыльный с вестью: «К Вам приехала жена». Бегу в штаб. А там сидит моя Галина с вещичками и с ней мой брат. Натерпелись они в дороге, много сделали пересадок. Ехали в пассажирском поезде и в товарном.

Алексей вскоре уехал, а мы начали устраивать свою жизнь в это военное лихолетье. Моя работа носила прежний характер. Только теперь было значительно труднее: больше часов занятий, которые все проводились в поле или вблизи казарм на улице. Курсанты обеспечивались хуже, чем в мирное время. Обмундирование и обувь они стали получать второй и третьей категории, которые не выдерживали сроков носки. У некоторых обувь окончательно развалилась, а заменить нечем. Отдельные курсанты уже в мороз вынуждены были ходить в тапочках. Выведешь взвод на огневую службу на 4 часа в мороз, а во взводе 2–3 человека в тапочках. Попляшут они на месте с полчаса, и отправляешь их на 20 минут в казарму отогревать ноги. Отогреются и опять за дело. А какая строевая подготовка может быть с людьми в тапочках, да еще зимой.

Только в летнюю пору учебный процесс осуществлялся в нормальных условиях. Отмечу, что общеобразовательная подготовка курсантов была невысокая, ведь принимали в училище тогда не только со средним образованием, но с 8-ю классами. Хорошо, если курсант до училища служил в артиллерии, а если в пехоте или вообще не служил. Как из него за шесть месяцев делать артиллерийского командира?

Для полевых занятий горючее не отпускалось, да и тягачей у нас почти не было. Это отрицательно сказывалось на уровне боевой выучки.

С каждым месяцем становилось все хуже с продовольственным обеспечением, особенно страдали семьи командиров.

Если в первое время не было карточек и столовая работала при «свободной торговле», то к концу 1941 года были выданы карточки, нормы выдачи часто сокращались. Чтобы пообедать в столовой, у посетителя отрезают талоны на хлеб, жиры, крупу. Да и круп-то приличных не было. Завезли хозяйственники училища несколько вагонов полупрелой сои. И вот три раза в день соя, соя и еще раз соя.

На нее стало смотреть противно, не то что есть. А тут вскоре забеременела жена.

Надо поддержать ее питанием, а где его взять. На рынке продукты были очень дорогие. Один килограмм масла стоил 800 рублей, мяса – 400 рублей, буханка хлеба – 200 рублей, литр молока – 40 рублей. Где взять такие деньги, если моя зарплата была 700 рублей.

Мне иногда удавалось кое-что добыть у знакомого заведующего складом, но это было редко, эпизодически. Карточный паек позволял жить, но жить впроголодь. Ощущение пустого желудка было постоянным. Особенно страдали дети, но мы не ныли, понимая, что «Все для фронта, все для победы».

В конце ноября я выписал 100 кг картофеля со склада училища (первое время это было возможным). А тут поднялся буран. Я был склонен перенести получение картофеля на другой день, но Галя настояла получить ее в тот же день. Получили, везем на салазках, я чертыхаюсь, что в такую погоду нас понесло. Утром на службе объявили, что отпуск картофеля для семей командиров запрещен. До сих пор вспоминаем этот случай. Теперь он вызывает улыбку, но в то время 100 кг картошки было богатством.

В декабре неожиданно к нам приехала мать Гали проведать, как живут ее дочь и зять. Как ей удалось пробиться в такое время? Привезла много вкусных и дорогих продуктов, от которых мы давно отвыкли: гусей, масла (ведро) и прочей снеди. Тут уже мы ожили. После скудной пищи особенно ценишь это богатство.

Зимой мы перешли жить в другой домик, где комната побольше, да и дом покрепче. Одно плохо, рядом жил холостяк. Наши комнаты были смежными, без двери. Вместо двери довольствовались одеялом. Холостяк редко ночевал и мы как-то не чувствовали его присутствия.

В начале 1942 года меня назначили заместителем командира батареи, а в мае – командиром батареи курсантов. Но это назначение носило больше моральный характер. Материально оно мало что давало. Прибавка к окладу в 200 рублей в ту пору ничего не значила.

Весной каждый командир получил клочок земли. Мы посадили там картошку и разную зелень.

А обстановка на фронте продолжала ухудшаться. Идут бои под Ленинградом, город в блокаде, немцы недалеко от Москвы. Правда, в декабре 1941 года впервые за войну по радио было объявлено: «В последний час» (под такой рубрикой потом передавались важные новости в течение всей войны). Диктор тогда объявил о разгроме немце под Москвой.

Враг, который вблизи Москвы, теперь отброшен на запад на 200–300 км.

Весной 1942 года враг устремился на Кавказ и Дон, стремясь отрезать страну от нефти и вообще от юга. Их главный удар нацелен на Сталинград.

Мы с Галей ждем ребенка.

Еще в апреле к нам неожиданно приехал мой младший брат Алексей. Ему около 18 лет, подошло время призыва. В пехоте он служить не хотел. Вот и приехал на разведку с мечтами поступить в училище.

По моему ходатайству, его зачислили курсантом в мою батарею. Образование у него всего 8 классов. Прикрепил к нему сильных курсантов, служивших до училища в армии, определил его в подчинение строгого и требовательного командира отделения. Вот они из Алешки и «лепили» будущего артиллерийского командира.

Училище Алексей окончил, ему было присвоено звание лейтенанта. Я помог ему пошить приличное обмундирование (все получали форму военного времени, мешковатую), дал ему свои хромовые сапоги.

Одел он впервые форму, идет ему навстречу курсант и не отдал ему воинское приветствие. Алешка остановил курсанта, заставил его вернуться и пройти вновь и выполнить положенное. Я даже удивился, как он быстро усвоил азы субординации. Нам до войны прививалось это в течение двух лет. Вскоре он уехал в часть с заездом к матери в Сараи. Сделал большой крюк, чтобы показаться перед родственниками и односельчанами. Его часть после формирования убыла на Ленинградский фронт. Алексей выслал матери денежный аттестат и этим во многом ей помог. Там под Ленинградом он в 1943 году погиб.

15 июля 1942 года в импровизированном роддоме училища родился наш первенец, назвали его Владимиром, а молодой мамаше 18,5 лет. Рассматриваю наследника: худенький с заостренным носом, темноволосый. Мне удается на первые дни кое-что добыть для роженицы: белый хлеб, масло, молоко.

В августе 1942 года мне присвоено очередное воинское звание старшего лейтенанта. Однако за воинское звания тогда не платили и это повышение в звании носило только моральный характер.

Осенью на своем огороде накопали несколько мешков картошки, собрали зелень. Жить стало веселее.

Внезапно приехали две родственницы Гали (дочери Алексея Петровича).

Они эвакуировались (точнее бежали) из Воронежа в Сараи. Мать Гали, проводив своего мужа (отца Гали) на фронт, послала их привести дочь с внуком, понимая опасную близость, приближающегося к Сталинграду фронта. Но нам молодым супругам не хотелось расставаться, и тетушки уехали одни.

Обстановка на южном фронте ухудшалась с каждым днем. Немцы рвались к Сталинграду. Война приближалась и к нам. В двух километрах от нас воинский аэродром. Первый налет по аэродрому немецкой авиацией. Вой сирен, стрельба зениток, разрывы бомб.

Еще летом нам зачитан приказ Сталина, суть которого: «Ни шагу назад».

После этого приказа наступление врага, в основном, было приостановлено. Однако ему удалось прорваться к Сталинграду. 6-я немецкая Паулюса и частично 4-я танковая армия вышли к Волге. Под Сталинградом идут ожесточенные сражения.

В городе идет бой за каждый квартал, каждый дом, каждый этаж.

И вот в эти тревожные для нас дни в конце ноября по радио передают о разгроме немцев под Сталинградом. Окружено 22 немецкие дивизии – 300 тысяч солдат, офицеров и генералов. Радости нет конца. Дело теперь осталось за тем, чтобы окруженных уничтожить или заставить сдаться в плен.

В декабре 1942 г. – январе 1943 г. наши войска, сжимая кольцо окружения, пленили и уничтожили всю 300 тысячную группировку врага.

Мы живем почти полтора года в Разбойщине, полтора года войны. Сколько крови пролилось на фронте за это время? Сколько людей погибло? А мы живем хотя и скудно, но в тылу, вне опасности. Рассуждая с чисто шкурных позиций, нам сильно повезло. А если рассуждать с позиций общественных, с позиций миллионов людей, находящихся под огнем, то ведь стыдно сидеть в тылу.

За все это время много командиров училища пыталось уйти на фронт.

Очень немногим из них, в основном холостякам, удалось уйти, а остальным пригрозили строгими дисциплинарными наказаниями. Так что 90 % командиров были «киевскими», в том числе и я.

16 января, нас трех командиров батарей, вызвал заместитель начальника училища и объявил: «В течение 24 часов сдать батареи и выехать в Москву в управление кадров для последующего направления на фронт».

Задача ясна. Батарея сдана за несколько часов. Трудно было говорить об этом жене, но пришлось. Слезы, рыдания. Представляю, с какими трудностями она столкнется с шестимесячным ребенком.

18 января при прощании на вокзале она поплакала у меня на груди, на том все и кончилось. Мы втроем сели в вагон, поезд тронулся.

Совместная жизнь с молодой женой в Разбойщине в тяжелые годы войны была серьезным испытанием наших чувств. За это время мы еще больше узнали и полюбили друг друга и видели себя в дальнейшем только в совместной жизни.

Появление сына еще больше нас сблизило. Мы с женой понимали неотвратимость и необходимость моего уезда на фронт, морально к этому готовились. Но все равно расставание было тяжелым. Ведь я ехал не в командировку.

Наше откомандирование произошло в отсутствие начальника училища.

Впоследствии мне писали, что когда он прибыл в училище, то возмущался нашим отправлением и даже дал телеграмму в Москву о нашем возвращении, но мы уже были отправлены на фронт.

Галя потом рассказывала, что всю дорогу от станции до дома проплакала.

Незадолго до моего отъезда, Алексей прислал с фронта свою фотографию.

Так вот и остался в нашей памяти восемнадцатилетним юношей. Будь он жив, ему было бы сейчас пятьдесят три года. Ему нравилась сестра Гали – Лиза. Кто знает, может быть при определенных условиях у них что-то и получилось в плане создания семьи. Но, вот уже более тридцати лет его прах покоится на берегу р.

Нарва.