Текст книги "Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада"

Да, теперь это отдаленное прошлое выплыло из тумана забвения и прояснилось. Нет сомнений в том, что меня поселили в большой студенческой комнате вместе с иногородними ребятами и моими конкурентами из таких городов, как Липецк, Курск, Ростов и Воронеж. Таких оказалось достаточно много, если не ошибаюсь, человек 12–16. Когда приходили ребята из Котовска и приезжали тамбовские на консультации или за сутки до сдачи очередного вступительного экзамена, то все они заходили в нашу комнату, делились с нами продуктами, а заодно пытались получить разъяснения по тем вопросам будущего приемного экзамена, которые им были непонятны. Как-то так само собой получилось, неожиданно даже для меня самого, что я и оказался главным и самым авторитетным нештатным консультантом для своих конкурентов.

Началось это общее повышенное внимание к моей персоне после первых же общих консультаций по сдаче первого вступительного экзамена. Интуитивным образом я нащупал какой-то свой индивидуальный стиль накопления знаний, который в корне отличался от зубрежки и предполагал постоянные контакты с моими конкурентами по их инициативе. Несомненно, что это было полезно для моих конкурентов, но в тысячу раз более полезно для меня самого. Попытаюсь вкратце рассказать об этом индивидуальном методе накопления знаний. Эффективность его лично для меня доказана всем ходом моей последующей жизни.

Глава 2
Успехи и поражения

Дело в том, что другие абитуриенты задавали вопросы консультанту не по отдельным темам, а только по конкретным вопросам будущих экзаменационных билетов. Я же таких вопросов никогда не задавал. Я задавал какие-то общие вопросы, которые касались основ того предмета науки, которые нам предстояло сдавать на очередном вступительном экзамене. Я выстраивал в своем разуме какую-то индивидуальную логическую цепочку по каждому сдаваемому предмету. Мне было важно понять какие-то основополагающие аксиомы, законы, теоремы и просто условности, принятые для химии, математики или других технических предметов, внесенных в перечень вступительных экзаменов. В последующем, на самом экзамене, мой разум добирался до этих индивидуальных постулатов, осмысливал их и через них по логической цепочке сознания искал и всегда находил правильный ответ на письменный или устный вопрос экзаменационного билета. Многие формулы я даже не помнил визуально, но зато знал их внутреннюю сущность.

Я вообще всегда отличался достаточно слабой зрительной памятью, поэтому запомнить текст большого объема и даже отдельный лист книги с объяснениями и доказательствами по отдельным вопросам вступительных экзаменов для меня было большой проблемой. Я схватывал общее содержание как единое целое или как гармоничную систему. То, что называется зубрежкой, никогда не было моим методом накопления знаний, и в какой-то мере я испытывал неприязнь к моим сверстникам, которые пополняли свой багаж знаний откровенной зубрежкой. Мне их было жалко, потому что они тратили во много раз больше времени и усилий, чтобы запомнить правильные ответы на весь достаточно большой перечень экзаменационных вопросов. Зато я очень хорошо запоминал объяснения учителей, особенно если не отвлекался, а хотел понять то, о чем рассказывал учитель. Но уже при сдаче вступительных экзаменов в техникум я окончательно понял, что главным моим личным методом накопления знаний является самоподготовка с активным общением с соучениками или собственными конкурентами, а при их отсутствии – и внутреннее диалоговое общение с самим собой.

Объясняя другим то, что и сам знал не совсем уверенно до начала объяснения и словесного общения, я настолько глубоко вникал в сущность задаваемого вопроса, что усваивал его крепко и надолго, и наверняка лучше того, которого консультировал. А главное, после таких спонтанных консультаций я мог находить и другие доказательства по тематике данного вопроса, что исключало возможность сомнений или неуверенности при сдаче вступительного экзамена, а затем и всего множества экзаменов, которые мне пришлось сдать в течение моей учебы в техникуме, в военном училище и во время длительной профессиональной флотской службы. Внутренние диалоги с самим с собой по той или иной теме научного предмета тоже приносили мне блестящие результаты долговременного закрепления знаний и понимания сущности данной тематики или раздела научного предмета.

Чтобы понять разницу и отличие моего метода обучения и метода откровенной зубрежки, приведу пример из собственной жизни. В высшем военном училище, используя наработанный при поступлении и учебе в техникуме свой метод активной самоподготовки с постоянной устной консультацией своих сокурсников в качестве нештатного классного преподавателя в часы самоподготовки и в любое другое время, за все пять лет обучения, начиная со вступительных экзаменов и до зашиты дипломного проекта, я не получал никаких других оценок, кроме «круглых» пятерок. По завершении учебы единственному из всего класса в составе 21 выпускника мне была вручена заслуженная золотая медаль. Примечательно, что я даже не по всем лекциям вел конспекты, а если и вел, то иногда так их шифровал для краткости записи, что и сам не мог сразу понять, что там мной зашифровано. Выручали конспекты курсантов из параллельных двух классов и непрерывные устные предэкзаменационные консультации моих одноклассников. Расскажу вам одну историю про моего сослуживца по атомной подводной лодке Северного Флота Гену Костина.

Начинали мы учебу на первом курсе военного училища в составе 20 курсантов, но на четвертом курсе к нам зачислили курсанта Гену Костина, который четыре года отучился в той группе, набор которой состоялся за год до нашего набора. Там он получил по результатам обучения на четвертом курсе сразу три двойки на экзаменах и был отчислен из училища, но продолжил флотскую службу в качестве обычного матроса. Отец у Гены имел звание капитана 1 ранга и, видимо, занимал высокую должность. Он добился, что сына через год срочной службы вернули в училище на тот же четвертый курс, на котором Гена уже отучился, но по результатам учебы получил три экзаменационные двойки. Так Гена Костин, стал 21-м курсантом нашего класса и моим хорошим товарищем. Вплоть до выпуска из училища с обоюдного согласия личной дружбы я помогал Гене подготовиться к очередным экзаменам и сдать их хотя бы на тройки.

В конце концов Гена Костин с великим трудом и немалой зубрежкой закончил училище на тройки и стал офицером и инженером по автоматике, телемеханике и вычислительной технике. Или по насмешке судьбы или по ходатайству высокопоставленного родителя Гены Костина, но мы попали с ним в один экипаж и года два-три вместе обслуживали боевой информационно-управляющий комплекс по стрельбе баллистическими ракетами с атомными боеголовками, стрельбе торпедами и решению задач навигации и определения места на атомном ракетном подводном крейсере стратегического назначения «К-423» Северного Флота. Конечно, как инженер Гена был не способен самостоятельно и в одиночку устранить даже самую простую неисправность многофункционального вычислительного комплекса и его множества оконечных систем, включая и приборы ввода в баллистические ракеты исходных данных по наведению ракет с ядерными боеголовками на назначенные цели. Когда возникали мелкие или серьезные неисправности, я сильно раздражался от бесполезности Гены как инженера и специалиста.

Однако, кода я устранял неисправности, Гена неизменно помогал мне тем, что грел паяльник или быстро приносил нужную деталь, плату или блок, необходимые для устранения неисправности. Как только неисправность устранялась, я тут же забывал обиду и раздражение и снова воспринимал Гену Костина как своего друга и товарища. Притом я и сейчас не понимаю причины, почему он так настойчиво стремился окончить училище и стать военно-морским офицером, да ещё и напроситься на тяжелую службу офицера-подводника атомного ракетоносца? Ведь наша служба была полна опасностей как для здоровья от вредной радиации атомного реактора и вдыхания в течение трех месяцев без всплытия на поверхность воздушной смеси, лишь отдаленно напоминающей нормальную атмосферу земной поверхности, так и для жизни.

Ведь в любой момент длительного подводного трехмесячного плавания могла возникнуть тяжелая аварийная ситуация с непредсказуемыми последствиями для атомохода и членов экипажа. И такие тяжелые аварийные ситуации иногда возникали, но, к счастью, не на нашем подводном ракетоносце. Гена не был трусом. Это точно. Но, думаю, что свой жизненный выбор он делал не самостоятельно, а по требованию родителей и по желанию отца. Он осуществлял план, предписанный ему родителями. Служба на лодке нужна была для успешной карьеры на берегу. Опыт службы на подводной лодке придавал такой высокий авторитет офицеру, что на береговой службе никто не посмел укорять офицера за слабые инженерные знания, по крайней мере в первые годы в новой должности. Действительно, года через три Гена Костин перевелся в Ленинград, и моя связь с ним была утеряна. Что я могу сказать о нем положительного? Видимо, занимаясь пять лет, а практически шесть лет учебы в училище зубрежкой материала, он развил в себе удивительную зрительную память, которая мне была недоступна.

На пятом курсе мы часто с Геной Костиным посещали кинотеатры и смотрели новые фильмы. И вот представьте себе, иногда в восторге от увиденного фильма Гена Костин мог полностью пересказать слово в слово все фразы и монологи актеров и при этом изобразить их в лицах. Это меня поражало. Я запоминал лишь общее содержание или канву фильма, но при этом дословно мог запомнить лишь отдельные особо выдающиеся фразы и выражения. Я думаю, что Гена и сдавал на тройки экзамены благодаря своей феноменальной зрительной памяти. Он не имел способности вникнуть в глубинную сущность той или иной технической науки. А зрительная память не бесконечна. Через месяц другой Гена начисто забывал то, что он сдавал, и его багаж технических знаний снова становился чистым листом бумаги.

Теперь я объясняю для себя это свойство тем, что по независящим от Гены причинам, а по устройству его механизма накопления знаний он использовал для учебы возможности мозга, но не использовал для накопления знаний разум, сознание и подсознание, как главных составляющих человеческой души. Он не использовал внутренние диалоги между мозгом, разумом и подсознанием, и потому его знания носили чисто зрительный характер, исключающий глубинное внутреннее осмысление. В глубинном самосознании у него ничего не откладывалось, а значит, и накопления технических знаний не происходило. Таких экспериментов я с ним не проводил, но уверен, что после окончания училища и получения звания инженер-лейтенанта Гена не мог ничего толкового рассказать, например, о бесконечно малых, дифференциалах и интегралах, а также о многих других вещах высшей математики, как и о физических процессах, происходящих внутри вычислительных и аналоговых средств того мощного боевого комплекса, который мы с ним были обязаны не только обслуживать, готовить к боевым и практическим стрельбам, но и как можно быстро устранять в нем все технические неисправности.

Естественно, что, несмотря на такую исключительную зрительную и слуховую память, Гена Костин был слабым инженером. И именно потому, что, хотя училище он закончил, но никаких знаний в его сознании и подсознании за эти шесть лет обучения не накопилось. Они выветрились, как выветриваются и все бесчисленные зрительные образы из нашей памяти. Какие-то образы сегодняшнего дня мы ещё помним, но спроси нас, что мы видели неделю или месяц назад, и мы затруднимся ответить. Вот так и случилось с Геной Костиным. Возможно, ему надо было идти в актеры, а не мучить себя шестилетней зубрежкой технических наук, которые он так и не усвоил. Сейчас, по слухам, Гена Костин живет в Санкт-Петербурге. Я не знаю, где он служил после атомной подводной лодки и до какого офицерского звания дослужился, но думаю, что капитаном 1 ранга он так и не стал. В наши времена безграмотным офицерам на технических должностях капитана 1 ранга не присваивали.

Я просил моего сокурсника по училищу Володю Прудникова дать мне домашний телефон Гены Костина, но он мне сказал, что звонить ему бесполезно. Оказалось, что Гена Костин сильно пьет и на звонки или не отвечает, или мычит что-то невнятное. Я думаю, что это расплата за неправильно выбранный жизненный путь. Как офицер ВМФ с высшим техническим образованием, он просто не мог использовать свои уникальные способности зрительного и слухового запоминания достаточно больших объемов информации. Но закончим историю с Геной Костиным и вернемся к истории моего поступления в Котовский индустриальный техникум. Мой индивидуальный стиль самоподготовки опирается на другую систему пополнения копилки личных знаний. Как я сейчас понимаю, мой мозг не накапливает и не хранит в себе технические знания, а отправляет их в разум, а затем и в сознание и подсознание моей индивидуальной души. Затем происходит внутренний мысленный диалог, который воспринимается мной как отвлеченное осмысление нового знания.

Что-то несущественное выбрасывается, но главная часть существенного знания надолго закрепляется в подсознании. При необходимости я оттуда вытаскиваю такие знания, которые бывают удивительны и для меня самого. Правда, не сразу. Для этого требуется глубокая сосредоточенность на том или ином техническом вопросе. Иногда этот процесс занимает 10–20 минут, иногда несколько часов, а некоторые особо тонкие вопросы научного знания я обдумываю месяцами и годами, прежде чем отыскать точный ответ. Особенно этот процесс бывает длительным, когда мой внутренний ответ противоречит сути и содержанию фундаментальных законов науки. Но факт есть факт. Я бы никогда не стал философом, доказывающим несостоятельность фундаментальных законов науки, таких, например, как закон сохранения энергии и закон всемирного тяготения, если бы подсознание не поставляло мне доказательства несостоятельности этих законов. Причем исходным материалом для таких ортодоксальных выводов являются результаты достижений самой современной науки и их осмысление вне рамок принятых фундаментальных законов.

Раньше мое подсознание лишь критически анализировало фундаментальные законы, но, когда накопилось достаточно научной и религиозной информации, в разуме сформировались аргументы для доказательства ошибочности главных фундаментальных законов науки. Чтобы довести эти аргументы и доказательства до общественности, я стал философом и начал издавать книги с критикой фундаментальных законов науки и с изложением собственного взгляда и собственной гипотезы о материальном мире и энергетических процессах Вселенной. Я могу точно сказать по опыту всей моей прошлой жизни, с учетом учебы в техникуме, срочной службы на кораблях Балтийского Флота, а затем учебы в высшем Военно-Морском училище, а также с учетом долгой и разнородной профессиональной деятельности офицера ВМФ и накопления знаний для публикации философских работ по научно-религиозной тематике, что моя система накопления и усвоения знаний каким-то коренным образом отличается от системы, которую используют большинство моих современников.

В чем тут дело я, как мог, в двух словах выше пояснил: «основы различных направлений наук, научные теории и гипотезы – все, что интересно и любопытно моему разуму, в общем виде попадают в подсознание, а там обрабатывается и возвращаются в разум уже в обновленном виде». Иногда этот обновленный вид не совпадает с тем, что я читаю и осмысливаю при чтении. Как бы ниоткуда появляется новое знание, которому я длительное время не придавал особого значения. А вот тонкости и подробности этого таинственного процесса не только в двух словах, но даже в многословной работе объяснить невозможно. Например, практикующий экстрасенс, поражающий ученых или зрительскую публику своими феноменальными возможности, никогда и никому не может объяснить, как он это делает. Не только экстрасенс с феноменальными способностями, но и каждый индивидуальный человек не может толком объяснить, каким образом он накапливает знания и, превращая их в устойчивую систему, надолго сохраняет в своем разуме и сознании.

Вот также и я не способен объяснить, как работает мое подсознание. Что я могу уверенно сказать, так это то, что толчком к этому процессу стало мое непреодолимое желание быстро освоить и понять те предметы школьной программы, которые были вынесены на вступительные экзамены в техникуме. И это мне блестяще удалось. Вступительные экзамены я сдал с общей суммой баллов, значительно превышающей проходной балл для зачисления в студенты. А главное – результаты оказались выше оценок, выставленных в аттестате зрелости. Но дело даже не в оценках, а в том, что я самостоятельно достиг системных и надежных знаний по предметам вступительных экзаменов. Если бы после этого я мог повторить школьные выпускные экзамены, то по предметам вступительных экзаменов техникума, несомненно, получил бы в аттестат только отличные оценки.

В техникуме по математике и химии я получил отличные оценки и попал в пятерку тех, которые лучше всех сдали вступительные экзамены. Активное общение со всеми абитуриентами, в том числе и с теми, которые стали вместе со мной студентами техникума, и высокие знания, показанные на вступительных экзаменах, сразу же выдвинули меня в число лидеров нашей студенческой группы химиков-технологов по взрывчатым веществам. Анализируя задним числом свой личный успех, могу лишь сказать, что на вступительных экзаменах в техникум к нам были предъявлены высочайшие требования по знанию предметов вступительных экзаменов. Если бы я за месяц самоподготовки не поднял свой уровень школьных знаний на более высокую планку и не достиг нового качества в понимании основ экзаменационных предметов, то я, несомненно, получил или чистые «неуды», или слабые тройки и не смог бы стать студентом техникума.

Примером является Володя Кириллов, который закончил мою школу с более высокими оценками по аттестату зрелости, но получил на вступительных экзаменах оценки, значительно хуже моих и хуже оценок аттестата зрелости. Он целый месяц ни с кем не общался, занимался в одиночестве съемной комнаты и ходил на все консультации, но тем не менее по результатам вступительных экзаменов с трудом преодолел проходной балл и получил оценки, значительно ниже тех оценок, которые были выставлены в его аттестате. Чем я могу объяснить этот успех? Я думаю, тем, что я делал выбор не только в том, чтобы сдать вступительные экзамены и стать студентом или не сдать экзамены и вернуться в деревню. Нет. Вопрос более серьезный и кардинальный. Я делал выбор между студенческой жизнью нормального молодого человека и тюремной камерой.

Непреодолимое личное желание вырваться из порочного круга ночной воровской жизни с моими деревенскими друзьями было так сильно, что помогло мне раскрыть какой-то новый, непонятный и необъяснимый канал поглощения и накопления научных знаний. Этот канал затем обеспечил все мои творческие успехи профессиональной деятельности и сформировал из меня того человека, которым я и предстаю пред вами в своих научно-философских работах. Примечательно, что за время вступительных экзаменов в техникум, которые в общей сложности продолжались около месяца летнего времени, у меня ни разу не появилась мысль хотя бы на один вечер или на одну ночевку съездить к родителям в родную деревню. Я любил своих родителей и позже со службы и из военного училища писал им регулярно и также регулярно приезжал в отпуск. А вот во время вступительных экзаменов эту мою любовь как отшибло. Я мог бы написать письмо или отбить телеграмму родителям, что у меня все в порядке. Это дело-то одной минуты. Но не сделал даже этого. В конце концов где-то недели через три моего молчания мать не выдержала неизвестности, и сама приехала в Котовск.

Наверное, хотела убедиться, что я не бродяжничаю где-нибудь, а действительно сдаю экзамены в техникум. Формально её взволновало, что я взял с собой только 17 рублей и, по её расчетам, эти деньги давно должны быть израсходованы на питание, а значит, сын не сдает экзамены, а промышляет воровством. Она догадывалась материнским чувством, а может быть, и точно знала, находя в сарае просмоленную креозотом старую фуфайку, что мы с моим закадычным другом Иваном Лучкиным в летнее время поздними вечерами воровали старые шпалы, а на вырученные деньги покупали спиртное. В нетрезвом виде в летнее время она видела меня часто. И всегда говорила, что я своей непутевой головой стучусь в дверь тюремной камеры. Вот она и приехала в Котовск в полной тревоге за мою судьбу. Индустриальный техникум в Котовске был единственным учебным заведением, и она быстро нашла его. К этому времени моя личность была уже известна в студенческом общежитии, и она легко меня отыскала.

Мать так переживала за меня, что заметно осунулась и постарела. До сих пор не могу простить себе этого черствого молчания. Представляю, какие ужасы рисовала мать в своем воображении, не имея три недели никакой весточки от сына, который находился всего в двух часах езды от деревенского дома. Обняв мать, я её успокоил тем, что все предыдущие вступительные экзамены сдал успешно на отличные оценки. Абсолютно готов к последнему экзамену и практически являюсь без пяти минут студентом техникума. Я тут же снял её тревогу по поводу отсутствия денег. Показал три или четыре рубля, которые оставались в моем резерве. Как мог спокойнее объяснил, что городскую столовую практически не посещал, так как со мной щедро делились домашними продуктами мои новые тамбовские и местные друзья из числа поступающих вместе со мной в техникум.

Мать на глазах помолодела от моих слов, и её лицо засветилось покоем и счастьем. Тем более что все присутствующие в комнате кандидаты в будущие студены подтвердили мои слова и расхваливали мое дружелюбие и отзывчивость. Когда мы вышли на улицу, то ещё долго и медленно шли к местному автовокзалу и делились взаимными новостями. Пригородный поезд ходил редко, а автобусы до Тамбова ходили довольно часто. Когда мы пришли на автовокзал, мать всунула мне в руку двадцать или тридцать рублей денег на питание. Я не отказался. Да мать и лично убедилась в моей экономичности и сдержанности в расходах семейных денег. Её очень обрадовало, что у меня теперь другое окружение, а значит, и деньги я не использую на пьянки и развлечения, а только на питание и жилье. Мы купили билет на автобус, а ещё через некоторое время скромно простились, и мать села в автобус.

Уехала она счастливой и окрыленной. По-моему, мама радовалась моим успехам больше, чем я сам. Так оно и было на самом деле и не только в тот раз, но и в течение всей своей жизни, до самой смерти. Когда же со мною случилось несчастье, о котором я расскажу чуть позже, то опять мама была огорчена, расстроена и убита горем в тысячу раз больше меня. Таково свойство истинной материнской любви. До детей же часто эта правда о материнской любви доходит поздно, когда мать уже умерла и ничего исправить невозможно. Лишь остается просить у неё посмертного прощения за все свои сыновние обиды и огорчения. Вспоминая то далекое лето 1960 года, я действительно могу отметить, что в новой обстановке я не только не потерялся, а приобрел всеобщий авторитет и уважение и чувствовал себя абсолютно комфортно и уютно, как «рыба в воде».

Так получилось, что не я искал дружбы с новыми городскими сверстниками-студентами, а сами они оказывали мне всяческое уважение. Автоматически, без каких-либо усилий с моей стороны, я сам собой стал одним из лидеров в своей группе первого курса химиков-технологов по взрывчатым веществам. Отмечу одно существенное для молодых лет обстоятельство. В своей деревенской школе и даже среди своих деревенских друзей и сверстников, бросивших школу, я не удосужился получить никакой уличной клички, что для нашей деревни было большой редкостью. Были, например, в моих друзьях Иван-«Гнездо», Коля-Никула, Леша-«Десячок», Толик-«Дудок» и так далее. Ни я, ни Иван Лучкин таких кличек не имели, мы оставались под своими именами. А вот в техникуме не то при поступлении, не то чуть позже мне присвоили весьма почетную кличку «Никсон».

Кличка дана в честь Ричарда Никсона, который в 1960 году был вице-президентом США, но имел огромный политический авторитет, так что в последующем, с 1969 по 1974 год, стал 37-м президентом США. Все мы знаем, что клички случайными не бывают. Они учитывают не только внешнее сходство, но и часто носят сакральный смысл подсознательного уровня. После зачисления на первый курс нам, иногородним студентам, предложили освободить общежитие и снять жилье в частном секторе. Общежитие техникума имело мало мест. Во время вступительных экзаменов, когда студенты разъезжались на каникулы, его использовали для абитуриентов, а во время учебного процесса в нем жили лишь иногородние студенты выпускного курса, да и то не все, а только самые лучшие и самые нуждающиеся. Я даже не полностью уверен, что такое общежитие было в реальности. Вполне возможно, что это плод моей фантазии.

Предполагаю, что и никакого стационарного студенческого общежития при техникуме не было вовсе, а просто на период вступительных экзаменов расставляли койки и тумбочки в некоторых лекционных аудиториях и организовывали временное общежитие для иногородних.

Когда же набор студентов заканчивался, то всем иногородним приходилось снимать жилье у жителей города Котовска. По крайней мере, абсолютно всем моим иногородним сокурсникам, независимо от результатов вступительных экзаменов, после зачисления в студенты первого курса предложили освободить помещение техникума и подыскать себе жилье у местных жителей. Земляк по школе Володя Кириллов был так впечатлен моим авторитетом, что тут же предложил мне не искать жилье в городе, а поселиться с ним уже в обжитой им комнате частного дома. Он уже поговорил с хозяином и хозяйкой дома. Они не возражали.

Частный сектор располагался на отшибе от городских кварталов, внутри массива из соснового леса. Идти от этого жилья до техникума можно было только пешком. Дорога занимала не менее получаса времени. Но пожилая хозяйка соглашалась за 10 рублей в месяц не только предоставлять жилье, но и кормить после возвращения с занятий горячим обедом. В городе жилье было дороже, да и горячий обед имел немаловажное значение. Я посетил с Володей его тихий «уголок», познакомился с хозяйкой и хозяином. Во время беседы возникла обоюдная симпатия, и я поселился вместе с Володей в небольшой отдельной комнате, где имелись два стула и были поставлены две кровати, а между ними располагался широкий стол, за которым можно было, как за школьной партой, и мне, и Володе одновременно готовить самостоятельные занятия. С первого же курса мы изучали основы высшей математики и капитально изучали химические науки. У нас было три или четыре отдельных предмета по химии. Мы изучали общую химию, а отдельно органическую, неорганическую и, кажется, коллоидную химию.

Все это мне было интересно до крайности. Я слушал и записывал лекции. Материал полностью осваивал прямо во время лекции и без всякого напряжения получал по всем химическим предметам отличные оценки. Я серьезно решил закончить техникум и стать грамотным химиком-технологом по взрывчатым веществам, а потом продолжить образование в институте или университете по специальности химика. Я бы, несомненно, с отличием закончил техникум, если бы все три года обучения прожил с Володей Кирилловым в тихой комнате на окраине Котовска. Но, видимо, судьбу не обманешь. Вместо химика мне был предначертан путь жизненных испытаний и разочарований, который сделал из меня не химика-технолога, а офицера Военно-Морского Флота СССР, профессионала по радиоэлектронике, автоматике и вычислительной технике.

Немалую роль в изменении моей судьбы сыграла моя кличка «Никсон» и высокий авторитет среди городских студентов-однокурсников. С Володей Кирилловым мы жили дружно, но никаких взаимных интересов вне стен техникума и вне учебы не имели. Он не поддался веяниям времени и моде молодежи на узкие брюки, ношение обуви на толстой микропоре и на высокие взбитые «коки» молодежных причесок. Володя оставался самим собой – скромным добропорядочным деревенским парнем, и главной его целью была учеба. Молодежная мода его не интересовала. Приверженцев этой моды называли «стилягами», и к ним настороженно относились администрация и комсомольский комитет техникума. Само собой разумеется, что все мои новые тамбовские и иногородние друзья оказались стилягами. Они имели проигрыватель с записями западной музыки и после занятий приглашали меня на свои «посиделки» послушать музыку и расслабиться в дружеских беседах, иногда с легкой выпивкой. В отличие от Володи, который занимался по предметам и в личное время, мне вполне хватало подготовки во время лекций в стенах техникума.

Свободное время является тяжелым испытанием для любого молодого человека. Тем более что я с детства всегда «тусовался» с деревенской компанией и привык к общению. Видимо, по этим причинам я всё чаще стал после горячего обеда у хлебосольной хозяйки нашей съемной комнаты уходить в город и развлекаться с моими новыми иногородними друзьями и сокурсниками. Володя этому только радовался, потому что я не мешал ему и не отвлекал от учебы и занятий. Конечно, вскоре я купил на семейные деньги модный темно-зеленый костюм и туфли на толстой подошве. Брюки я перешил по моде, а мои черные волосы с помощью бриллиантина (такой крем для укладки волос) легко укладывались в шикарный «кок». Другими словами, по одежде и принадлежности к группе стиляг я тоже стал стилягой, хотя танцевать их крутые танцы не умел и не захотел учиться. Да и к западной музыке я относился весьма равнодушно.

С детства воспитанный на деревенской музыке и мелодиях русской гармошки и сам самоучкой освоивший гармошку, я никак не мог понять того восторга и обожания, которые испытывали городские ребята перед западной музыкой. А вот некоторых моих новых друзей эта музыка вводила просто в чувственно-музыкальный экстаз. Один из них так даже языком и особым пением изображал звук саксофона, стук барабана и работу других музыкальных инструментов. Просто был фанатом, готовым слушать и дублировать западную музыку много часов кряду. Он и имел кличку одного из западных певцов, но я по своему равнодушию к западной музыке даже не запомнил ни его имени, ни его клички. Но его пение и его кривляния меня не раздражали, а забавляли. Вообще-то, видимо, он был музыкально одаренным молодым человеком.