Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Бесчеловечный эксперимент и его последствия

Не знаю, проводились ли такие эксперименты с другими экипажами или мы были единственными в своем роде. Обычно после успешного завершения похода следует передача подводной лодки второму экипажу и отбытие личного состава срочной службы в дом отдыха, а офицеров и мичманов направляют на обязательное санаторно-курортное лечение сроком на 24 дня, а затем в положенный ежегодный отпуск. На нашем экипаже Генштаб решил нарушить установленный порядок и провести совершенно бессмысленный и абсурдный эксперимент. Нам по приходе дали сойти на берег лишь на шесть часов, чтобы успеть обнять своих детей и жен, а затем сыграли «большой сбор», собрали экипаж и по боевой тревоге мы отошли от пирса и стали на бочки в средней части губы Сайда. Эти бочки, которые мертвыми якорями прикреплены ко дну залива, стали нашим пирсом на целых сорок пять суток непрерывных авральных работ по межпоходовому ремонту технических и боевых средств подводной лодки. Сход на берег запретили для всего экипажа. Подведение ежедневных итогов выполнения графика ремонта вооружения и техники проводили, как правило, в два часа ночи. В прочный корпус подводной лодки поселили человек двести моряков срочной службы с плавмастерской, которые за неимением места спали прямо в проходах всех отсеков лодки, в том числе и в седьмом реакторном отсеке. Экипаж лодки жил в своих каютах, но реактор не работал, разового сменного белья не давали, а помыться было негде. Непонятно по каким причинам по проходам и трюмам стали бегать крысы, которые видимо были занесены с продуктами питания. Представьте себе, что в такой антисанитарии и хроническом стрессе и недосыпании экипаж корабля вместе с командиром Кочетовским Иваном Ивановичем продержали не одну неделю, а целых сорок пять суток. Огромное количество каких-то непонятных проверяющих непрерывно сновало по всем отсекам и рубкам, мешая проведению работ и задавая вопросы, кто и чем занимается и каково техническое состояние ремонтируемой техники. Проверяющие как бы контролировали начальников служб и командиров боевых частей, насколько объективны их ежедневные доклады о ходе исполнения графиков работ. С такой же унизительной дотошностью проверяющие офицеры расспрашивали и самих командиров боевых частей и начальников служб, буквально по пятам круглосуточно следуя за каждым корабельным офицером.

Но они-то ночевали на берегу и менялись, ежедневно высаживая с катера новый десант отдохнувших офицеров, а экипаж безвылазно 45 суток жил в прочном корпусе подводной лодки. Скажу по совести, что несмотря на такое унизительное положение командир корабля и все офицеры не прикасались к спиртному, так как понимали свою ответственность за выполнение эксперимента, который проводился по инициативе Генерального штаба министерства обороны. Эксперимент имел цель проверить реальную способность экипажа подводной лодки в условиях войны, когда второй экипаж уничтожен, а доки в Полярном разрушены, полноценно подготовить подводную лодку к повторному выходу в море на срок 2–3 месяца. Но читатели должны понимать, какой великий стресс испытывал личный состав экипажа, который после успешного завершения длительного плавания в течение 70 суток, без всплытия в надводное положение и возвращения на базу, должен был сдать лодку второму экипажу и убыть в отпуск. Вместо ожидаемого отпуска и отдыха экипаж получил нестандартную форму полного цикла подготовки корабля к новому выходу на боевую службу, а также туманную перспективу исполнения этой повторной боевой службы силами нашего экипажа. Хотя мы круглосуточно находились в прочном корпусе подлодки, но чувствовали мы себя, как в прозрачном аквариуме, под неусыпным наблюдением проверяющих офицеров. По-моему, это было похоже на те телевизионные спектакли, которые были уже в наше время показаны на экранах телевизоров с добровольцами-актерами под названием «Дом-1» и «Дом-2». Проверяющих интересовал не только реальный ход работ и выполнение графиков восстановительных ремонтов техники, но и наша психологическая устойчивость. Может быть, они ждали ропота и недовольства или даже лжи, обмана и прямого саботажа. Но не дождались ни первого, ни второго, ни третьего. Каждый как мог старался сойти на берег по уважительным причинам и пообщаться хотя бы час-другой с родными и близкими. Я ездил в Полярный сдавать на анализ масло гидравлики, а затем и за результатами анализа, и всякий раз общался с женой и детьми. Мои подчиненные возили с моего разрешения измерительные приборы на проверку, ездили в Североморск для получения дефицитных запасных частей, которых не оказалось на радиотехническом складе флотилии. Но все мы были под колпаком московских наблюдателей и не позволяли себе ни на минуту расслабиться и забыть, что являемся участниками невиданного эксперимента, а проще говоря, подопытными кроликами.

Однако безжалостная система совершенно забыла, что офицеры и мичманы являются молодыми и активными людьми не только по службе, но и в сексуальном отношении. Подавляющее большинство офицеров и мичманов были женаты, и в гарнизоне их ждали молодые жены. Эти 45 суток искусственной изоляции, когда корабль умышленно отогнали от пирса и поставили на бочки среди залива, делая невозможным посещение семей даже на два-три часа, нельзя назвать по-другому, как жестоким наказанием и просто издевательством над мичманами и офицерами экипажа. Ведь перед этим мы были не на курорте, а около 70 дней находились в подводном положении у берегов Америки, в постоянной готовности применить термоядерное оружие по прямому назначению. Мы были не бездушными автоматами, а живыми молодыми людьми, жаждущими любви и женской ласки. Многие добросовестно исполняли свои обязанности не ради высоких целей защиты родины, а ради тех любимых детей и женщин, которых они оставили на берегу. Но ни замполит, ни политотдел флотилии во главе с членом Военного совета адмиралом Сидоренко, которого мы называли «Салазаром», не встали на нашу защиту и не потребовали дать нам хотя бы двухдневный отгул за все эти 45 суток абсурдного и жестокого эксперимента.

Моряки срочной службы

Чтобы понять обстановку жестокой черствости и бессердечия того времени, надо сказать несколько слов и о моряках срочной службы. В те годы продолжительность срочной службы матроса составляла 3 года. Из них будущий подводник 8 месяцев учился в учебном отряде по одной из лодочных специальностей и лишь после этого приходил на корабль. Здесь он снова становился учеником, получал зачетный лист пунктов на 40 для сдачи зачетов по самостоятельному исполнению штатных обязанностей по корабельному расписанию. Только после того, как все вопросы зачетного листа были сданы с положительными оценками, матрос срочной службы получал право самостоятельного несения специальных вахт и корабельных дежурств. Но в статусе моряка срочной службы от допуска к самостоятельному несению вахт и дежурств мало что менялось. В учебном отряде его обязаны были отпускать по увольнительной записке два раза в неделю «на берег», что на матросском сленге обозначает свободный выход из расположения части и посещение любых гражданских объектов культуры и отдыха города или гарнизона, где располагался учебный отряд. Такой же порядок существовал и во время всех трех лет службы для моряков срочной службы, которые служили на береговых объектах и кораблях, например, Североморска, где располагалась главная база надводных и подводных кораблей Северного флота.

В гарнизоне Гаджиево для матросов срочной службы плавсостава никаких увольнений не существовало. На два с лишним года они оказывались запертыми или в казарме, или в прочном корпусе подводной лодки. Городок матросы посещали для уборки территории или посещения дома офицеров только в сопровождении «старшего», который мог быть офицером или мичманом. Других вариантов не было. Даже Устав запрещает матроса срочной службы лишать права увольнения или оставлять «без берега» на срок более одного месяца, а в нашем гарнизоне матрос срочной службы лишался увольнения более чем на два года, т. е. на весь период срочной службы. Зато в гарнизоне действовала гарнизонная гауптвахта, куда каждый корабельный офицер мог поместить по письменной записке, заверенной корабельной гербовой печатью, своего подчиненного матроса на срок до 15 суток. Матросы часто и попадали на гауптвахту, когда офицеры и мичманы экипажа уходили в отпуск, а их прикомандировывали к другому экипажу. Удивительно, но мне ни разу не пришлось подвергать аресту на гауптвахте ни одного своего подчиненного матроса! На этот счет у меня была своя тайна воспитания. Вновь прибывшему матросу срочной службы в личной беседе я гарантировал, что при нормальном поведении и добросовестном исполнении своих обязанностей он обязательно съездит два или три раза домой в месячный отпуск. Я его не просил выкладываться и совершать геройские поступки, я его просил сжать зубы, собрать всю свою волю в кулак и не прекословить другим офицерам, когда они отдают даже абсурдные и незаконные указания. Если станет невмоготу, то обращайся ко мне в любое время суток, я сам разберусь с теми, кто поступает с тобой несправедливо.

Эта воспитательная мера действовала безупречно. Во время несения боевой службы я еженедельно подсовывал командиру корабля рапорты о представлении тому или иному подчиненному матросу десять суток отпуска за старания и инициативу при выявлении и устранении неисправностей техники или за бдительное несение корабельных вахт. Даже если матрос имел средние показатели дисциплины и деловых качеств и кто-нибудь из присутствующих на докладе командиров боевых частей возражал против его кандидатуры на поощрение, то через неделю я писал новый рапорт, пока матрос по приказу командира не получал 10 суток отпуска. К приходу с боевой службы все мои подчиненные матросы по приказу командира корабля имели поощрения в виде 10 суток внеочередного отпуска.

Когда офицеров и мичманов экипажа отправляли в очередной ежегодный отпуск, то в поощрительный отпуск уезжали и все мои матросы срочной службы, даже если они служили только по первому году службы. К десяти суткам отпуска суммировались и ежегодные 24 дня отдыха за особые условия службы (ОУС) в зоне работающих атомных реакторов, а с учетом времени на дорогу продолжительность матросского отпуска совпадала с продолжительностью отпусков офицерского и мичманского состава. Когда я возвращался из отпуска, возвращались и мои подчиненные матросы. Это давало возможность постоянно держать своих подчиненных под личным контролем. Кроме того, они служили с большим старанием потому, что знали, что в следующем году во время боевой службы будут поощрены и снова на 40 суток уедут в отпуск на свою малую родину. Те матросы срочной службы, которые не были поощрены кратковременным отпуском с выездом на родину, прикомандировывались к чужому экипажу, где их нещадно эксплуатировали нарядами, вахтами и работами. Суток пятьдесят они были не просто матросами, а рабами чужих командиров, которые неделями заставляли их нести несменяемые наряды, а за каждое нарушение отправляли на гауптвахту. Если матрос срочной службы не поощрялся внеочередным отпуском на 10 суток или был недисциплинированным, то заслуженные им дни отпуска по ОУС просто пропадали и незаконно изымались безо всякого объяснения. За время очередного отпуска почти у каждого командира боевой части, личный состав которого был прикомандирован к другим экипажам, какой-нибудь матрос попадал на гауптвахту. Вина за недисциплинированность откомандированного матроса возлагалась на его непосредственного командира, которого обвиняли в неумении обеспечить высокую дисциплину своих подчиненных. Подразделению могли объявить оргпериод или склонять фамилию командира группы или командира боевой части на каждом подведении итогов – как неумелого воспитателя, не способного навести порядок в своем подразделении. Таков был порядок в гарнизоне и на кораблях. Этот порядок лишал матроса, мичмана и офицера самых элементарных прав, определенных уставами воинской службы, но зато требовал от него безропотной отдачи всех его духовных и физических сил.

Затянувшийся эксперимент

И все-таки все мы надеялись, что как только экипаж подготовит подводную лодку «К-423» к очередному длительному плаванию, то мы сдадим лодку второму экипажу, а нас отправят на вполне заслуженный отдых и лечение. Но эти надежды с каждым днем таяли, особенно после того, как на борт загрузили полный комплект продовольственных запасов на 90 суток автономного плавания, а также трехмесячную норму спирта в объеме примерно 400 литров. У меня был и свой особый признак того, что лодку не в шутку, а на самом деле отправляют в трехмесячное боевое патрулирование. Я как начальник РТС получил совершенно секретные таблицы смены кодов опознавания на три месяца вперед. Для того чтобы совершенно секретная информация времени смены кодов и номеров кодирующих устройств не попала случайным образом к вероятному противнику, такое опережение делали только по неизбежной необходимости, когда лодку оправляли на трехмесячное боевое патрулирование. Когда по боевой тревоге начали вводить в работу оба реактора, а личный состав моряков и офицеров плавмастерской в срочном порядке покинул борт нашей подводной лодки, то надежды на отмену выхода на боевую службу полностью растаяли. Часа в три ночи председатель Государственной комиссии Генштаба, высокопоставленные члены комиссии, а также командующий 3-й флотилии адмирал Лев Матушкин и начальник штаба адмирал Владимир Чернавин выслушали доклады флагманских специалистов флотилии и дивизии, а также командиров боевых частей и начальников служб и командира корабля капитана 1-го ранга Ивана Кочетовского – о готовности корабля и экипажа к боевой службе. Все они пожелали нам счастливого плавания, пожали на прощанье руки и удалились с корабля на командирском катере. В глубочайшей душевной тоске, почти в прострации, экипаж принял на борт буксирные тросы от буксиров сопровождения, закрепил их по штормовому на шпилях в пространстве между прочным и легким корпусом, и лодка по тревоге стала проходить узкость Кольского залива, выдвигаясь к острову Кильдин, в точку своего привычного погружения. Командир вскрыл пакет с маршрутом боевого патрулирования и ознакомил руководство корабля, штурмана и начальника РТС с боевым заданием, планом перехода и маршрутом боевого патрулирования. Это был не усеченный, а полноценный план автономного плавания, рассчитанный на 72 дня нахождения в море без единого всплытия в надводное положение. Что ожидали от экипажа, направляя нас повторно в длительное плавание без единого дня отдыха? Наверное, надеялись, что у кого-нибудь из нас поедет «крыша» или кто-нибудь письменно откажется от выхода на боевую службу, ведь не было даже формального диспансерного обследования состояния здоровья и обычной сдачи анализов мочи и крови. Но мы задавали недоуменные вопросы только друг другу, а членам комиссии никто таких «глупых» вопросов не задавал. Я уверен полностью, что и командир корабля Иван Кочетовский тоже не знал, проведем ли в море все 72 дня боевого патрулирования или нас вернут досрочно? В заданной точке мы последний раз осмотрели суровые контуры Кольского побережья, попрощались с островом Кильдин, перешли в подводное положение и взяли курс на запад, в направлении Исландии и Фарерских островов, для перехода в северные районы Атлантического океана. Заступив на вахты по повседневной готовности № 2, члены экипажа внешне успокоились, но внутри сохранялась душевная напряженность и обида на тяжелые превратности судьбы подводника, которые единым махом поломали все наши планы на санаторный отдых и отпуск в кругу родных и близких.

Не помню точно, возможно, дня через три-четыре, мы успешно прорвали Фареро-Исландский противолодочный рубеж, проверили отсутствие слежения и вышли в районы северной Атлантики. Только на очередном сеансе связи командир получил приказание прекратить выполнение плана перехода на боевое патрулирование и вернуться на базу. Дней через восемь после начала этой беспримерной повторной боевой службы мы вернулись на базу и левым бортом пришвартовались к пирсу № 8. Но наши мучения на этом не закончились. Почему-то наш второй экипаж не оказался на месте, и вместо санаторно-курортного лечения и отпуска мы продолжали держать и обслуживать подводную лодку «К-423» с полным комплектом на борту ракетного оружия. В те времена мы не считали себя героями и мечтали не о наградах, а о том, когда, наконец, мы сдадим лодку второму экипажу и уйдем на заслуженный отдых.

Липовые награды и истинные герои

Много позже я не раз убеждался, что на самом деле экипаж совершил настоящий подвиг. Министр обороны СССР с подачи высокой комиссии Генштаба и при поддержке командования Северного флота и третьей флотилии обязан был отметить командира корабля и командиров боевых частей и начальников служб какими-нибудь государственными наградами, а также выразить хотя бы благодарность экипажу подводной лодки «К-423».

Почему я теперь так думаю? Потому, что экипаж продержали на военном положении не 72 дня одного автономного плавания, как положено по руководящим документам боевого использования атомных лодок данного проекта, а поручили этому же экипажу подготовить и исполнить без единого выходного дня вторую боевую службу. Фактически экипаж находился на военном положении более 140 дней и за это время не совершил ни одного дисциплинарного нарушения и полностью выполнил поставленную боевую задачу. Ведь когда надо было какому-нибудь «блатному» адмиралу присвоить звание Героя Советского Союза, поступали очень просто: организовывали двухнедельный поход подводной лодки, например, в район Северного полюса. При этом старшим на борту в такой краткосрочный поход уходил тот адмирал, которому надо было присвоить звание Героя Советского Союза. Подводная лодка приходила в точку Северного полюса, специальной аппаратурой отыскивала полынью и всплывала в надводное положение. В таком походе участвовал мой одноклассник по военному училищу, ныне капитан 1-го ранга запаса, профессор и доктор технических наук Можаев Александр Сергеевич. Он мне показывал свои фотографии, на которых он сам, экипаж и сама подводная лодка сняты среди ледяных торосов Северного полюса. Фотографии печатались в центральных газетах, а поход объявлялся выдающимся достижением подводного флота Советского Союза. Старший на походе адмирал получал плановую звезду Героя Советского Союза, а командир корабля и два-три офицера, в том числе обязательно замполит, получали награды на уровне ордена Красной Звезды. Экипажу для равновесия объявлялась благодарность, а некоторые моряки срочной службы награждались краткосрочным отпуском – 10 суток.

Тому же адмиралу Чернавину В.Н. в 1981 году, когда он уже занимал должность командующего Северным флотом, присвоили звание Героя Советского Союза. Это было плановое награждение. Для того, чтобы подготовить его к переводу в Москву, сначала на должность начальника Главного штаба ВМФ, а затем, с 1985 года, и на должность главнокомандующего Военно-морским флотом СССР. Я не могу сказать, выходил ли адмирал Чернавин В.Н. в 1981 году в море на стрельбу ракетами старшим на борту или ему присвоили звание Героя по совокупности заслуг, да это и неважно. Важно понять, что в этот период звание Героя присваивалось не за героические поступки конкретной личности, а за кастовую принадлежность этой личности к партийно-управляющей государственной элите. Десятки командиров атомных подводных лодок в это время совершали вместе со своими экипажами героические дела и поступки, в том числе и всплывали на Северном полюсе, стреляли с Северного полюса учебными ракетами, делали переходы с Северного флота на Тихоокеанский флот без захода в порты и без единого всплытия в надводное положение, в конце концов, совершали кругосветные плавания или погружались для испытания техники и прочного корпуса на предельные глубины, рискуя своими жизнями и жизнями своих подчиненных, а вот звания Героев получали не командиры кораблей, а старшие на борту начальники, принадлежащие к управляющей касте государственной элиты. Я не пытаюсь доказать, что Чернавин недостоин звания Героя. Но это звание ему надо было присвоить не тогда, когда он стал командующим Северным флотом, а когда был командиром атомной подводной лодки. Командование Генштаба, командование Военно-морского флота, флотилии или дивизии могли планировать и принимать участие в самых рискованных экспериментах, но ответственным исполнителем любого эксперимента оставался всегда командир корабля и его экипаж. А вот командира корабля часто унижали прямо на глазах подчиненных офицеров незаслуженными упреками или подозрениями в нечестности и обмане. Не каждый даже уравновешенный человек, уверенный в своей порядочности и честности, может спокойно перенести незаслуженные упреки и обвинения, что я хорошо знаю по самому себе.

Вообще надо сказать, что во время моей службы на атомной подводной лодке кроме юбилейных медалей и медалей за выслугу лет ни одного офицера и мичмана не наградили никакими правительственными наградами. То же я могу с уверенностью засвидетельствовать и по поводу всех других экипажей подводных лодок 19-й дивизии. В нашем экипаже был один офицер, командир второго дивизиона (дивизиона электриков) электромеханической боевой части Гена Антипенко, который носил на тужурке орден Красной Звезды. Но он уже пришел в наш экипаж с орденом. За что он его получил, Антипенко никогда не рассказывал. Значит, все-таки иногда офицеров награждали и боевыми орденами, но только не в нашей дивизии и не в нашем экипаже. Ведь первый экипаж «К-423» не только провел эксперимент двойной боевой службы, но и успешно исполнял все ракетные стрельбы. Как с первым командиром Иваном Ивановичем Кочетовским, так и со всеми последующими командирами. После 1975 года вошло в норму исполнять практическую ракетную стрельбу не на отдельном выходе, а на переходе подводной лодки из района боевого патрулирования на базу, когда лодка находилась не в Баренцевом море, а в районах северной Атлантики. Однажды нас загнали за островом Ян-Майен северной части Атлантического океана под паковый лед и дали команду произвести стрельбу практической ракетой. Мы не только вовремя произвели пуск ракеты, но и как всегда попали в цель с оценкой «отлично».

Так вот мы и остались после 140-суточного эксперимента всеми забыты и унижены. Морякам срочной службы и остальным членам экипажа даже флагманские специалисты забыли сказать элементарное «спасибо», а командование делало вид, что ничего сверхъестественного экипаж корабля и его командир не совершили. После досрочного возвращения со второй боевой службы нас даже не встретили по обычаю жареным поросенком, а на пирсе не было никого из командования дивизии и флотилии. А ведь так было не принято. Сколько себя помню, во всех случаях при возвращении с боевой службы на пирсе присутствовало руководство флотилии и дивизии, а иногда даже духовой оркестр играл приветственный марш. На этот раз все было сделано так, будто мы вернулись не после выполнения невероятно сложного задания, потребовавшего напряжения всех наших физических и духовных сил, а после пятидневного выхода на практические торпедные и ракетные стрельбы. Нас забыли не только поблагодарить, но и вообще на целый месяц забыли о нашем существовании. Из-за того, что боекомплект боевых ракет не был выгружен и отправлен на ракетную базу, наряду с дежурным по кораблю из офицеров экипажа на борту круглосуточно должен находиться командир корабля или допущенный к самостоятельному управлению старший помощник командира. Может быть, по причине психологической перегрузки, а может быть, по обстоятельствам семейной ссоры, Кочетовский перестал сходить с корабля, впал в запой и сутками не выходил из каюты. На все доклады вместо себя он отправлял старшего помощника, а также нес за него и обязанности ответственного за ракетное оружие, не разрешая старпому оставаться ночью на корабле. За это время я несколько раз заступал дежурным по кораблю. И вечерами сильно «поддавший» командир поднимался на мостик ходовой рубки для перекура. Хотя я и сам никогда не был трезвенником и крепко выпивал в дружеских компаниях, но, будучи в трезвом состоянии, презирал пьяного человека, если он начинал бахвалиться или нести пьяную ахинею и околесицу. Могу засвидетельствовать, что командир с трудом поднимался по вертикальному трапу на ходовой мостик и практически не мог стоять без опоры на корпус мостика, но никакой пьяной ахинеи он не нес, не бахвалился и не жаловался. Он расспрашивал о состоянии дел на корабле, как будто был абсолютно трезвым, молча улыбался, курил две-три сигареты подряд и снова спускался в свою командирскую каюту в прочном корпусе подводной лодки. В течение всего рабочего дня командир из каюты не выходил, а заходили ли к нему в каюту старпом и замполит, я не знаю. Конечно, все члены экипажа до последнего матроса знали и понимали, что командир находится в депрессии и в глубоком запое. Но кто побежит «закладывать» своего командира? Из командования дивизии даже из флагманских специалистов никто на корабле не появлялся. Так продолжалось недели полторы, а может быть, и две, точно не могу вспомнить. Однажды утром я прибыл на корабль, и офицеры шепотом сообщили, что поздно вечером заместитель командира дивизии контр-адмирал Лободенко прибыл на корабль, подтащил спящего и пьяного командира к рубочному трапу и с помощью тросов вытащил его из прочного корпуса на мостик, а затем отвел в дивизионный УАЗ и вывез в неизвестном направлении. Больше я лично со своим первым командиром не встречался. Говорят, что после лечения он был назначен командиром порта в Одессе, но подтвердить или опровергнуть эти данные я не могу.