Текст книги "Рейс на Катар (сборник)"

Нежин подпер рукой подбородок и застыл на мгновение перед раскрытыми створками старого платяного шкафа. С верхней полки, едва не вывалив на себя все содержимое, выудил шерстяной свитер. Решил остановиться на нем.

А за окном тем временем праздный гуляка ветер перебирал ветви голых тополей, раскачивал их ленивые стволы. Ветер срывал с переполненных мусорных баков бумажный ворох, поднимал ввысь, там терзая, после чего аккуратно опускал на асфальт и гнал по тоскливым сырым улицам и проспектам. Сквозь дождливую серую пелену, нависшую над городом, угадывался мерцающий диск холодного осеннего светила, застывшего в вышине серебряным пятном.

Выйдя из дверей издательства, Нечаев неторопливо побрел в сторону своего автомобиля, брошенного неподалеку от Русалочьей площади. В разгар рабочего дня в старом районе города тяжело найти место для парковки. В свое время тысячи мелких клерков заполоняли узенькие мощеные улочки к десяти часам утра. Теперь эти улочки, некогда пешеходные, освещаемые по ночам старыми масляными фонарями, заполняли тысячи разноцветных автомобилей, в большинстве своем стареньких и расшатанных. К сожалению, время масляных фонарей навсегда ушло, и царствовала эпоха дешевых черных костюмов, висящих на своих одутловатых обладателях, засаленных белых воротничков и, конечно же, пошлых безвкусных галстуков. Старый район с его узкими улочками теперь представлял собой корчащегося на солнце спрута, безобразного и скользкого в своей лжи и помыслах. Это пристанище для огромного числа вредоносных, нередко и смертоносных бацилл за последние двадцать лет заметно разрослось злокачественной опухолью в живом организме Древнего города. Но иные места оказались не тронуты зловонными метастазами, например Бо, старый железнодорожный вокзал, единственный действующий, возведенный еще при монархе за какие-то рекордные четыре года, небольшой островок Русалочьей площади.

Сутулая фигурка хрупкого фавна медленно проплывала над столетним серым булыжником площади. Тяжелые неуклюжие валуны выглядели слишком грубыми, а оттого – недостойными благородного касания пары изящных стоп. Небольшой фонтанчик в центре площади перестал гонять воду еще в первых числах сентября. Бронзовая девушка с рыбьим хвостом, восседающая на огромном валуне в центре, составляла основной элемент незамысловатой композиции фонтана.

Нечаеву хотелось петь. И не хотелось верить в то, что уже совсем скоро по утрам на траве будет заметен шершавый налет инея, а лужицы на тротуарах скует тонкая, едва заметная ледяная пленка. А там, там совсем недалеко и до первых пушистых метелей.

Встреча с Кирилловым длилась почти два часа, и сказать по правде, сильно вымотала Нечаева. Но несмотря на это, юноша пребывал в приподнятом настроении: через какие-то три-четыре дня его рукопись уйдет в печать.

Он на минуту остановился у фонтана, всматриваясь в чарующую улыбку бронзовой красавицы. Справа на деревянной скамейке двое детей, мальчик и девочка лет восьми, под присмотром пожилой няньки играли в скрабл. Нечаев улыбнулся, буркнул что-то себе под нос и пошел дальше.

Его терзали некоторые сомнения, касающиеся реализации будущей книги, а также гонорара. Но по большему счету, вся материальная сторона вопроса мало волновала Нечаева в преддверии эйфории, которая готова была волной обрушиться на него, едва ощутит он шероховатую поверхность бумаги подушечками пальцев.

Вальяжно развалившись в кресле, лоснящийся от пота Кириллов около часа разъяснял условия соглашения, попутно роняя пепел зажатой между пальцами сигареты на зеленый ковролин. Бумаги были подписаны под пристальными взглядами господ в позолоченных рамах. Кириллов производил на Нечаева двойственное впечатление: с одной стороны, импонировал чувством юмора и деловыми качествами, с другой – отталкивал неприкрытой театральностью.

Нечаев миновал площадь и свернул вправо, на небольшую улочку, на которой рядом с сувенирной лавкой бросил свой автомобиль. Нечаев засунул руку в карман и нащупал холодную каплю металлического брелока. Впереди по левой стороне улицы на ветру раскачивалась деревянная вывеска дешевого кабачка. А вот и расписная сувенирная лавка. Под звон тренькнувшего изнутри колокольчика распахнулась входная дверь, и по ступеням вниз ловко сбежала темноволосая девушка. На долю секунды они встретились взглядом, и спешащая незнакомка, промелькнув мимо, наградила юношу застенчивой улыбкой. Он улыбнулся в ответ и обернулся было назад в надежде поймать ее волнующий взгляд еще раз, но она, пряча лицо в поднятый воротник легкого осеннего пальто, не оборачиваясь, заторопилась в сторону площади. Как жаль! Мимо деловито просеменила старая дворняга.

Нечаев открыл дверцу автомобиля и запрыгнул внутрь, повернул ключ в замке. Приветливо заурчал двигатель. Нечаев обеими руками ухватился за холодную пластмассу руля, и тут его посетила мысль, что стоило бы позвонить тому чудаку – Нежину, поблагодарить его. Ведь обещал ему тогда, в прошлый раз у Кириллова. Конечно, одним лишь телефонным звонком здесь не обойтись, ведь если бы не он, то… Хотя… Да, конечно, нужно договориться о встрече и лично поблагодарить.

«Тем более… тем более нужно непременно вернуть ему деньги!» – подумал Нечаев.

Вспомнив о неприятном долге, поморщился. Он совсем запамятовал об этом. Но сегодня совсем не хотелось звонить кому бы то ни было и тем более встречаться. Хотелось разве что заскочить куда-нибудь перекусить. Может быть, в то недорогое кафе рядом со студией, или просто забежать в продуктовый магазинчик и пообедать дома?

Сквозь лобовое стекло автомобиля он посмотрел вверх, на небо, на мерцающий диск холодного осеннего светила. Нечаев крепко зажмурил глаза и снова широко открыл их. Его губ коснулась улыбка благодарности – за этот пасмурный денек, за торопящихся мимо прохожих, за прекрасное темноволосое создание, что улыбнулось ему совсем недавно, вспорхнув со ступенек лавчонки, торгующей дешевыми безделушками, за возможность выражать себя на шероховатой поверхности белого листа и говорить с его помощью.

Он дернул за рычаг коробки передач и плавно отпустил сцепление. Старенький автомобильчик тронулся с места и неспешно покатил по мощеной улочке, некогда пешеходной, коптя воздух танцующей из стороны в сторону выхлопной трубой.

9

– Нет, я уже распорядился насчет этого. Первый тираж будет готов примерно через неделю, может быть, немного позднее. Пока что он относительно небольшой, – Кириллов, заложив руки за спину, вышагивал вокруг своего рабочего стола. Тот, как обычно, был завален бумагами.

– Ты ведь не читал его последнюю рукопись? – толстяк остановился у окна и, положив правую руку на широкий деревянный подоконник, с отвращением на лице окинул взглядом пасмурное небо.

– Нет, не читал, – отозвался Нежин, – так, слышал кое-что в общих чертах.

– Не читал, – повторил за ним Кириллов, – это плохо, это жаль! Но ничего, совсем скоро у тебя появится возможность ощутить в руках волнующую тяжесть небольшого томика в твердом переплете!

Нежин почувствовал, как ладони его скрещенных на груди рук стали влажными и липкими. Он полез в карман брюк в надежде обнаружить там носовой платок.

– Честно говоря, твои вопросы меня порядком удивили. Я думал, – толстяк обернулся в его сторону и ехидно улыбнулся, – я думал ты в курсе. Ну не знаю, вы же там вроде бы по ресторанам обедали, делились, так сказать… А выясняется… Нет, удивительно конечно!

– Это было единожды! – отозвался Нежин откуда-то из сумрака. Он предпочитал думать, что беседует сейчас с другим Кирилловым – с тем, который застенчиво таращится на него из позолоченной рамы на стене. На портрете Кириллов больше походил на нуждающегося в ласке побитого щенка, смотрящего вдаль грустными глазками-бусинками.

– Единожды… кхм… – ожидая от Нежина совершенно другой реакции, толстяк повернул лысую голову. – Кстати, надеюсь, ты правильно понял насчет запонок – это была шутка.

– Конечно, Юрий Петрович!

– ?

– Конечно, это была шутка.

– И ты не обижаешься, я надеюсь? Не оскорблен?

– Ничуть.

– Хм… Хорошо, хорошо…

Нежин перебирал влажными пальцами. Он уже давно пожалел, что зашел сюда. Всю необходимую информацию он вполне мог получить непосредственно из первых уст, перебори в себе застенчивость. Сейчас Нежин не видел ничего безумного в идее позвонить Нечаеву и спросить, как у него дела, поинтересоваться судьбой рукописи, узнать о перспективах. Сомнительно, чтобы тот, отреагировал на эти простые безобидные вопросы какой-нибудь непристойностью в его адрес. Нет, боже, конечно нет. Разве можно ожидать непристойности от того, кто светится изнутри? От того, чья улыбка и смех разгоняют тяжелые свинцовые тучи, нависшие над Старым городом, куда более эффективно, чем все эти ленивые сезонные ветры, вместе взятые?

Серьезные физиономии, развешанные по стенам кабинета, создавали ощущение присутствия здесь еще десятка человек, причем все они, конечно же, были на стороне Кириллова. Сам Кириллов был представлен аж двумя портретами. Нежин нисколько не сомневался в том, что Кириллов со щенячьими глазами тоже способен кусаться. Возможно, он даже может впиться в руку и выдрать кусок податливой человеческой плоти.

– Я, собственно, вот что от тебя хотел… – продолжил было Кириллов, но внезапно зашелся в сильнейшем приступе кашля.

Его неуклюжее толстое туловище, к удивлению Нежина, согнулось почти пополам. Лысая голова до того покраснела от напряжения, что стала походить на огромный пульсирующий нарыв. Весь он словно утратил человеческое обличье, сбросил коварную маскировку, вводившую в заблуждение невинных белокурых фавнов.

Нежин, не изменив положения в кресле, загипнотизированно наблюдал за агонизирующим толстяком. Все происходившее казалось нереальным, будто бы он провалился в глубокий сон или же оказался в альтернативной реальности. Нежину непреодолимо захотелось нажать пальцем на этот огромный красный шар, чтобы проверить, останутся ли белые следы от нажатия.

– Нежин! Воды! Стакан воды! – с трудом прохрипел Кириллов, поймав паузу между раздирающими легочными спазмами. Его выпученные от страданий глаза умоляюще смотрели на собеседника.

Левую руку Нежина свела судорога. Пальцы что было сил вцепились в подлокотник кресла. Он глупо сморгнул широко раскрытыми карими глазами.

– Нежин, будь ты проклят! Чтоб тебя! Да что ты сидишь?! – согнувшийся пополам взмокший толстяк запустил руки в карманы коричневых вельветовых брюк. Это новое его положение показалось Нежину до боли комичным: Кириллов будто бы хотел вот-вот чихнуть, застигнутый врасплох предательским щекотанием в носу. Нежин еле подавил в себе приступ смеха.

Надрываясь, Кириллов выудил из кармана белоснежный носовой платок и приложил его ко рту. Какофония, которая рвалась наружу из его легких, зазвучала заметно глуше, будто бы кто-то затолкал Кириллову ваты в рот.

Нежин снова сморгнул, будто желал избавиться от наваждения. Спохватившись, бросился в сторону двери. Но не успел ухватиться за ручку, как дверь распахнулась сама, едва не нокаутировав его. В кабинет вбежала взволнованная секретарь. Перед собой она держала стакан с пузырящейся минеральной водой.

– Юрий Петрович! – воскликнула она и бросилась к согнувшемуся у окна Кириллову. На пути едва избежала столкновения с Нежиным, слегка лишь задев его своим хрупким плечиком. Рука, которая держала стакан, дернулась, небольшая порция пузырящейся спасительной жидкости подскочила и обрушилась россыпью серебристых капелек на темный ковролин.

Кириллов откинул платок и вцепился обеими руками в стакан. Расправившись в воздухе, клочок ткани плавно опустился на пол. В самом центре, расчерченном линиями складок, отчетливо проступали небольшие алые кляксы.

– Юрий Петрович… – не найдя сказать ничего нового, томно выдавила из себя секретарь. На ее глупеньком, но очаровательном личике читалось сострадание. Маленький лобик прорезали тоненькие морщинки.

Кириллов раздраженно махнул в ее сторону рукой и сделал несколько осторожных глотков.

Поперхнулся и с трудом подавил очередной приступ кашля. Его лицо постепенно приняло прежний оттенок, кровь отхлынула от головы. Немного восстановив дыхание, Кириллов промычал что-то нечленораздельное. Когда понял, что из его чрева вырываются лишь хрипы, промычал что-то еще раз, и еще. Наконец отставил стакан в сторону на деревянный подоконник и осторожно прочистил горло.

– Юрий Петрович, вам лучше? – почти прошептала секретарь.

– Да сгинь ты уже с глаз долой! Надоела! – не выдержал и взревел Кириллов.

На прелестном круглом личике, предусмотрительно покрытом приличным слоем маскирующей пудры, отразился настоящий испуг. Длинные черные ресницы взволнованно затрепетали. Она улыбнулась, как бы извиняясь перед присутствующими, и быстро ретировалась.

Кириллов облокотился на подоконник. Его свистящее дыхание заполняло собой даже самые укромные уголки кабинета. Строгие доселе лица, наблюдавшие со стен, теперь казались опечаленными.

– В последние два месяца такие сильные приступы происходят чуть ли не регулярно, – проговорил Кириллов, наблюдая в окно за странной игрой света и тени на алюминиевых крышах желтых домов напротив.

– Вам стоит уделять больше внимания своему здоровью, – заметил Нежин и, услышав свои слова, подумал, что произнес сейчас типичную для зануды реплику.

– Знаю! Полностью с тобой согласен! Но, спохватившись вдруг, сложно в корне переменить образ жизни, особенно когда тебе уже перевалило за пятьдесят!

Нежин понимающе кивнул.

– Когда все это только началось, имею в виду проклятый кашель, я подумал, что подхватил какую-нибудь вирусную инфекцию или меня сильно продуло, – он повернулся к Нежину, – вот из этих самых окон, – Кириллов изобразил на своем лице жалкое подобие улыбки. Только сейчас, внимательнее присмотревшись к одинокой фигуре у окна, Нежин отметил про себя, как болезненно выглядел Кириллов: от привычного румянца не осталась и следа, лицо стало рыхлым и приняло желтоватый оттенок, под глазами темной ретушью – круги. Черты прежнего властного облика испарились. Кириллов продолжил: – Но прошла пара дней, температуры или каких других признаков простуды так и не появилось. Вот с тех пор и мучаюсь. Знаешь, я бы и врагу не пожелал испытать такое! Этот кашель, кажется, ставит перед собой задачу вытолкать наружу все содержимое. Первые позывы подступают к горлу давящим комком, изо всех сил стараешься сдержать его, утихомирить. Даже начинаешь читать про себя какую-нибудь произвольную, только что сочиненную молитву всем возможным божествам, потому что знаешь: если дашь слабину – это зараза начнет вырываться наружу и будет терзать нутро раскаленными докрасна лезвиями, гвоздями и прочими колюще-режущими предметами. Это сродни какой-нибудь средневековой варварской пытке.

– Мне кажется, в вашем случае было бы благоразумно устроить себе небольшой отпуск и провести его в горах. Какой-нибудь высокогорный оздоровительный пансионат. Что-то в этом роде. Полагаю, их должно быть предостаточно у западной границы!

– Смеешься? Это означает на неопределенный срок приостановить работу издательства!

– Совсем не обязательно! – робко заметил Нежин.

– Обязательно! По-другому – никак, – отрезал Кириллов, – по крайней мере, до конца года! Вот-вот должна выйти в свет книга Нечаева, к тому же ты, кажется, совсем запамятовал про Мещанинова. Есть и кое-кто еще… Кхм…

В этом «кое-кто еще» Нежин отчетливо расслышал едва заметные нотки презрения. Он прекрасно понимал, чья персона подразумевалась.

Лицо Кириллова слегка искривилось. Он содрогнулся и снова уставился в окно.

– Ты когда-нибудь интересовался, что это за здание напротив? Тебе никогда не приходилось проходить мимо?

Нежин попытался извлечь из антресолей сознания нужную информацию, наморщил лоб:

– Простите, Юрий Петрович, кажется, нет!

Кириллов улыбнулся:

– Искренне надеюсь, что и не придется, мой друг. Лично я этого места боюсь, как черт ладана.

Когда Нежин оказался снаружи под козырьком, уже заметно потемнело. Сгущающиеся вечерние краски начинали грызть четкие дневные контуры. Рука невидимого художника начинала тушевать пространство. Очертания зданий становились более произвольными, соседствующие друг с другом стены начинали незаметно сливаться, но стоило сфокусировать взгляд, и формы попадали обратно в ловушку своих границ, становясь прежними. Пока что для этого не нужно было сильно напрягать зрение, но часа через два это бы не помогло вовсе.

Город, который дремал днем, ближе к вечеру заметно оживал. Жители покидали свои рабочие места, высыпали сотнями из бетонных муравейников и по узким улочкам устремлялись к своим автомобилям. Кто-то торопился на трамвайную или автобусную остановку, кто-то ловил такси, а некоторые наслаждались пешей прогулкой и прохладным воздухом.

– Еще полчаса, и включат фонари! – Нежин даже не понял, что произнес это вслух.

Он нерешительно вышел из-под козырька, который до этого момента служил ему убежищем от непогоды, и завернул за угол ветхого здания. Бродить по сырым улочкам старого района не было сегодня никакого желания, а потому он решительно взял курс на остановку трамвая, готового довезти его до дому. Сейчас Нежин с удовольствием бы растянулся на диване и подремал.

Двое громко беседовавших мужчин дежурили возле своих автомобилей и дымили папиросами. Один из них, молодой высокий парень, одетый в засаленную серую куртку, из-под которой выглядывал проеденный молью старый зеленый свитер, стоял, облокотившись о крышу серого автомобиля. От одного уголка его рта к другому гуляла папироса. Его приятель был пониже ростом и одет куда более опрятно, хотя на тот же самый манер. Он стоял напротив, засунув руки в карманы брюк, и, как показалось Нежину, рассказывал анекдот. Его слушатель вдруг разразился безудержным хохотом, отчего мокрая от слюны папироса, едва не выпала изо рта.

– Вот же… – чертыхнулся он, стараясь удержать нижней губой балансирующую папиросу. – Эй, а ты что уставился? Нужны проблемы? – кинул он Нежину, который чересчур засмотрелся на эту парочку.

Его приятель повернул голову на девяносто градусов и уставился на Нежина воспаленными слезящимися глазами.

Нежин примирительно выставил перед собой ладони и пожал плечами:

– Никаких проблем!

– Вот и иди себе, куда шел! Ишь ты! – высокий обнажил почерневшие от табачного дыма зубы.

Его приятель изобразил на лице что-то подобное и сплюнул под ноги. Вероятно, это были фабричные рабочие, трудящиеся на писчебумажном производстве неподалеку. Нежин прошмыгнул мимо. Спину ожгли недобрые провожающие взгляды. Нежин прибавил ходу.

«Еще пара шагов до светофора, а от него налево. А там до остановки рукой подать!» – подумал с облегчением. Не то чтобы он был труслив, просто хотелось как можно скорее покинуть ужасный район. Он представил, каким это место станет через пару часов, когда закроются все конторы, большинство магазинов, в которых днем совершает покупки каста засаленных белых воротничков и манжет, а пространство узких мощеных улочек заполнит густая темнота. Некоторые из этих улочек ослепнут совсем, даже несмотря на то что утыканы раскачивающимися фонарями на тонких черных стебельках. По спине пробежали мурашки. Кончики пальцев начали леденеть.

Он сделал около двух десятков торопливых шагов, прежде чем достиг цели. Металлическая конструкция трамвайной остановки была почти целиком оклеена кустарно слепленными бумажными объявлениями, большинство из которых предлагали аренду дешевого жилья, парикмахерские услуги и организацию праздников. Некоторые сообщали об открытии крохотных магазинчиков неподалеку. Стоило отойти всего на несколько шагов, как все они превращались в омерзительные склизкие ошметки, облепившие стальной каркас, или же могли сойти за пятна плесени.

На влажной кованой лавочке сидела пожилая женщина с авоськой на коленях. Рядом с ней господин с окладистой седой бородой листал вчерашнюю газету, посасывая трубку. В шаге от них, под пластиковым козырьком, о чем-то перешептывалась влюбленная парочка. Барышня слегка придерживала за локоть своего кавалера, он, в свою очередь, касался свободной правой рукой ее талии. Стараясь вконец не продрогнуть, так как оба были одеты не по погоде легко, они едва заметно притоптывали на месте, будто пританцовывали. Нежину подумалось, что этот танец красивее того, что они разучивали вместе с Тамарой перед своей свадьбой. Этот дышал жизнью и искренностью чувств, их же свадебный танец – постановочные движения, которые два танцора вынуждены разучивать впопыхах перед большой премьерой.

Прошло одиннадцать лет с того момента, как они перешагнули порог храма, в котором венчались. Трудно сказать, проводились ли там сейчас службы, да и вообще выстоял ли он, не превратившись в руины, – христианских храмов почти не осталось. Лишь кое-где в деревеньках, где кирпичные трубы ветхих деревянных домиков коптили студеными вечерами мрачное зимнее небо, все еще можно было наткнуться на скромную церквушку.

И вот теперь, когда он оглядывался на их совместное прошлое, стоя на продуваемой со всех сторон трамвайной остановке, Нежин задал себе один единственный вопрос: любил он жену все эти годы? Наверное – нет. Его любовного запала хватило примерно на год с того момента, как они обвенчались. Ощущал ли он это чувство по отношению к себе с ее стороны, Нежин ответить затруднялся. Их представления о любви в значительной степени разнились. В его представлении это была прежде всего страсть. Для нее же, как ему казалось, куда важнее чувство было уверенности в завтрашнем дне.

Тамара поддерживала его, как могла, когда умерла его мать. Она не отходила от его постели, когда он в бреду жара видел вокруг себя странные картины, лежа на влажной простыне в маленькой комнатушке, наполненной спертым воздухом. Но, пожалуй, самым тяжелым периодом в их жизни был тот, когда он остался без работы, а на руках у них была восьмимесячная Людка. В то время денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Он прекрасно помнил, как если бы это было вчера, как он в замызганных серой слякотью брюках и износившихся дырявых туфлях обивал пороги городских школ, моля, чтобы его взяли хотя бы на полставки преподавателем языка. По вечерам, когда возвращался домой после бесплодных поисков, обильно приправленных солидной порцией сопутствующих унижений, у него не оставалось сил ни на что, кроме как бросить свое уставшее ноющее тело на старую скрипучую тахту в уголке комнаты. Он несколько раз даже задумывался о том, чтобы куда-нибудь сбежать, просто так, не ставя никого в известность.

Старая железная дорога проходила в нескольких кварталах от того места, где они жили. И по ночам, когда суетные звуки обрывались, отчетливее всего до его ушей доносилось громыхание неспешно ползущего товарняка.

Иногда раздавался оповестительный гудок, такой одинокий и печальный. Он словно говорил проплывающим мимо сонным фабричным стенам да убогим грязным деревцам: «Вот он я, двигаюсь себе не спеша вперед, а вы продолжайте спокойно спать».

Помнится, он поделился своими мыслями о побеге с Колей Денисенко, бывшим сокурсником, единственным человеком, которого в те годы, Нежин мог назвать своим другом.

Небесного цвета глаза, в которых горел пламень идеализма и отваги, уставились на Нежина, рискуя прожечь насквозь, а с потрескавшихся губ слетело: «А что же будет с твоим ребенком? Прежде подумай хорошенько». Больше Коля ничего не сказал, его ясные глаза, которые знали, казалось, все на свете, устремились вдаль. В тот день было ветрено, а они, в одних лишь рубахах с расстегнутым воротом, сидели на крыше здания библиотеки. С тех пор они стали общаться все реже и реже. Коля переехал куда-то на север, найдя там работу по душе смотрителем какого-то музея, а Нежин остался здесь…

Спустя несколько месяцев его взяли в «Миллион» на должность наборщика. Не обошлось без помощи матери, чья хорошая подруга сумела выхлопотать для него местечко. «Скромное, но совсем не пыльное», – как выразилась подруга, будучи в гостях по случаю у его матери. И вроде бы жизнь начала потихоньку устраиваться, но через три месяца мама умерла.

Тамара очень помогла ему тогда, взяв на себя хлопоты по организации похорон. К каменотесам, выбирать надгробный камень, Нежин поехал один. Не хотелось, чтобы кто-то видел его рыдающим.

Похороны состоялись через три дня. Он прекрасно помнил, что это была среда и что в тот день погода словно сошла с ума: ветер с такой силой раскачивал стволы кладбищенских деревьев, что те трещали, угрожая переломиться и придавить собой немногочисленную траурную процессию. Тем не менее от непогоды никто не пострадал, разве что несколько фетровых шляп сорвались с лысоватых голов их обладателей и упорхнули в неизвестном направлении. Так Елену Ивановну, которая незадолго до своего последнего вздоха скромно выразила желание быть кремированной, предали по христианским обычаям земле в грубо сколоченном деревянном гробу.

Странно, конечно, но, переворошив воспоминания, Нежин понял, что они его не тронули, разве что за исключением тех, которые были связаны со смертью матери. Их чувства с женой давно притупились, а совместную жизнь правильнее было бы назвать сосуществованием, которое ведут соседи по комнате, а не близкие друг другу люди. Он попытался вспомнить, когда они последний раз куда-нибудь выбирались втроем, с Людкой. Кажется, это было прошлой весной, в ее день рождения. Конечно! Тогда они все вместе гуляли по Бо и лопали жареный миндаль, а потом, проголодавшись, перекусили в центре города в кафе. Он также припомнил, как они вместе с Томой обертывали красной шуршащей бумагой коробку с подарком, которая впоследствии с трудом уместилась в неуклюже растопыренных детских ручонках. Но что было внутри коробки, как ни хмурил лоб, вспомнить не мог. Предыдущий же день рождения дочери он, к сожалению, пропустил, потому что был в отъезде. Командировка. Зато через несколько дней вернулся с прекрасной фарфоровой куклой.

Картины прошлого рисовались в памяти окутанными дрожащей сизой дымкой. Даже прошлогодние события казались нереальными, будто все это проходило вовсе не с ним, будто чужие воспоминания проникли в его сознание и осели там. Иногда Нежин думал, что вся его жизнь – лишь чье-то воспоминание, родившееся для того, чтобы просуществовать мгновение, после чего вновь рухнуть в бездну забытья. Этот жалкий отрезок времени, эти секунды, в лучшем случае минуты, по неизвестным обстоятельствам, ему представлялись десятилетиями. Иллюзия? Вполне возможно.

От гипотетической возможности оказаться галлюцинацией чьего-то воспаленного сознания Нежина передернуло. Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев холодной поверхности металла. Сбегающая капля, встретив на своем пути препятствие, перекатилась и замерла на посиневшем от холода ногте. Нежин вновь ощутил реальность бытия. Он оглянулся вокруг: влажная кованая лавка пустовала. Испарилась и влюбленная парочка. Подкравшийся незаметно для него трамвай увез их.

В нескольких метрах от остановки, прямо под рекламным щитом, с которого сногсшибательная красотка улыбалась проезжающим водителям, Нежин заметил потрепанную временем телефонную будку. Благодаря улыбающейся сверху барышне кабинка выглядела как-то совсем неказисто и жалко. «Будет довольно-таки странно, если телефон исправен», – подумал Нежин и сделал несколько шагов в сторону синей кабинки.

Зайдя внутрь, подивился наличию покоившейся на своем месте трубке, потому что был почти уверен, что на ее месте обнаружит кусок оборванного провода. С номеронабирателем тоже все было в порядке – он не был оплавлен или утыкан пожелтевшими окурками. Девственная на вид телефонная книга покоилась на металлической полочке. Нежин раскрыл книгу наугад и попал на «М», перелистнул несколько шелестящих тонких страничек.

«Три… пять… семь… – крутилось у него в голове. – Нет совсем не то! Может быть, семь, три, пять… семь… семь?» Эти цифры начали крутиться в голове и чуть ли не слетать с языка. Сначала он не придал этому никакого значения, но немного погодя понял, какую игру затеяло подсознание. Теперь, склонившись над круглым циферблатом, прыгал взглядом от одной цифры к другой, проговаривая их шепотом, стараясь вспомнить нужную комбинацию.

«Три, семь, семь, семь! Нет, определенно чего-то не хватает!»

Вспомнив про лежащий прямо перед ним телефонный справочник, ударил себя ладонью по лбу. Неуклюжие пальцы начали суматошно перебирать страницы.

«Макаров, Малежко, Марченко…» – Нежин перевернул еще пару листов, оказавшись наконец на «Н». Последняя фамилия, начинающаяся на «М», была «Мятный». После нее сразу же следовала крупная жирная «Н». Прямо под ней обосновались Набоков, Набутова, Навко… Он пролетел уже мимо строчки со своей фамилией и дошел до Нестеровых, перевернул страницу и почему-то совсем не удивился, когда его взору предстали обрывки вырванных кем-то страниц.

Нежин захлопнул справочник и вышел из кабинки. Снаружи все так же накрапывало. Утренний озноб возвращался.

Он надеялся что салфетка, оставленная во внутреннем кармане пиджака, никуда не испарилась.

Взбираясь в салон подоспевшего весьма кстати трамвая, Нежин заключил, что человеческая память, весьма выборочна и своенравна. А особенно – его собственная.

10

Едва Нежин отпер входную дверь квартиры и вошел в коридор, сразу же услышал грохот посуды в мойке. Стянув башмаки, он тихонько заглянул на кухню. Сидевшая за столом у окна Людка пила чай из своей большой синей кружки. На ней было свободное домашнее платьице и коричневые сандалии.

Поймав наконец ее взгляд, Нежин приложил указательный палец к губам и подмигнул. Людка не сдержалась и прыснула от смеха. Она соскочила с табурета и бросилась к нему.

– Папочка, папочка! – по своему обыкновению, повисла у него на шее. Нежин сгреб ее в охапку, и они тут же закружились, хохоча. Тома делала вид, что не замечает его.

Нежин аккуратно опустил девочку, и ее коричневые сандалии вновь нашли точку опоры. Склонился перед ней, и дочь наградила его поцелуем во влажный морщинистый лоб.

– Папочка, ты заболел! У тебя такой горячий лоб! – констатировала она с серьезным видом, сложив перед собой ладошки.

– Дело не беда! Приму таблетку аспирина и похолодею на пару градусов обратно, – отшутился Нежин.

– Таблетку аспирина?

– Ну или тот сладкий сироп, что давала тебе мама, когда ты болела. Помнишь, это было прошлой зимой?

Стараясь припомнить, когда это она болела прошлой зимой и что это был за сладкий сироп, Люда нахмурила лобик, и Нежин, к своему удовольствию, отметил, что эта черта унаследована от него. Внезапно осененная догадкой, вскинула перед собой указательный пальчик и прищурила глазки: