Текст книги "Рейс на Катар (сборник)"

Олежка вновь постучался к нам в пятницу. Было около семи вечера, и мы с мамой как раз читали в это время. Для нее этот визит оказался неожиданным, как, впрочем, и для меня, потому что я ждал Олежку в четверг. Я не знаю, что его задержало: может быть, он просто перепутал день, может быть, дело было в чем-то другом, например в его отце. Но причины этого меня мало интересовали. Главным было то, что он пришел, ведь без его участия план, который оформился у меня в голове за эти два дня, было бы невозможно реализовать. Наконец-то от этого юродивого недотепы будет польза. Нет, его никто не заставлял, он сам напросился. Напросился в тот день, когда сообщил, что хочет заполучить мой «Астероид». Кто-то называет это судьбой, для меня же это – удачное стечение обстоятельств. Я не верю в судьбу. Что это вообще такое, черт возьми? Словечко из лексикона Палыча, не из моего. Мама округлила глаза, и спросила меня, кто бы это мог быть. Я ответил, что скорее всего это Олежка, поскольку в прошлый раз он выразил желание зайти к нам еще. Мама строго посмотрела на меня и спросила, почему я ничего не сказал ей об этом, не предупредил насчет гостей, ведь она совсем не готова сейчас к их приему. Я ответил, что, должно быть, у меня просто вылетела из головы такая мелочь. Посоветовал не переживать на этот счет, ведь это всего лишь Олежка, так что вряд ли ради него стоит надевать вечернее платье и делать прическу. Маму рассмешили мои слова. Ну а если это не он, а кто-то другой? Но кто? Заплутавший почтальон? Вряд ли. Пятница, вечер. Может быть, пьяный гуляка? Нет, пьяные гуляки не задерживались здесь, они всегда проходили мимо, в этих краях им было нечем поживиться. Развалина Палыч да мы – вот и все достопримечательности этих мест. Мама сказала, как она рада тому, что мы с Олежкой подружились, ведь вместе нам будет намного веселей. Я изобразил что-то наподобие улыбки. Мама улыбнулась в ответ и пошла отворять дверь.

Олежка вошел в гостиную и уселся рядом со мной на диван. Выглядел он хмурым, снова глядел в сторону. Я поинтересовался, все ли с ним в порядке. В ответ он щелкнул языком и демонстративно закатил глаза. Сказал, что поругался с отцом, тот не хотел отпускать его вечером из дома. Оказывается, в тот вечер Ванька-Столб сильно нализался. Пару раз в порыве ярости он хватался за розги, чтобы отстегать ими сына, но вовремя отступал. Олежке пришлось сбежать из дома, ему не хотелось провоцировать отца. Значит, в Олежкиной голове все еще работали некоторые шестеренки. Олежка тяжело вздохнул и утер рукавом сопливый нос. После этого он сразу же перешел к делу и спросил, решил ли я что-то насчет «Астероида». Он сказал, что надеется получить от меня ответ сегодня. Он сказал: «Я с нетерпением ждал сегодняшнего вечера», и эти его слова не вызывали у меня сомнений. Его пальцы мелко дрожали, сам он постоянно ерзал на месте, не знал от волнения, куда деть руки. Я улыбнулся ему и ответил, что решение принято. Он театрально выдохнул так, как это обычно делают тяжелоатлеты перед рывком штанги, и улыбнулся в ответ. Тогда я понизил голос до шепота и стал разъяснять ему условия сделки. Он слушал меня с открытым ртом и только кивал. С оттопыренной нижней губы стекала слюна, и клянусь, выглядело это просто отвратительно. Но я не останавливался. Я продолжал шептать, а он все кивал и кивал мне, кивал и кивал.

Мама умерла рано утром в понедельник. Накануне вечером она, сославшись на плохое самочувствие, отложила в сторону свое чтение и сказала, что сегодня хочет лечь немного пораньше. Она наклонилась и поцеловала меня в лоб, после чего ушла к себе в комнату. Было начало восьмого. Я дочитал до конца раскрытые передо мной страницы «Сибирской повести» после чего решил дать передохнуть глазам. Было слышно, как мама ворочалась с боку на бок в своей кровати за стенкой. Немного погодя она встала, видимо, для того, чтобы выпить лекарство, с минуту походила по комнате и улеглась обратно. Примерно через час ерзанья прекратились, и я подумал, нет, я понадеялся, что ей наконец-то удалось заснуть. Первые стоны раздались в десять вечера. Как же я пожалел в тот момент, что телевизор был выключен, ведь он хотя бы чуть-чуть приглушил ее стоны, да и мне не было бы так жутко, если бы из динамика доносился чей-то голос или лилась какая-нибудь незамысловатая мелодия. Было бы проще отвлечься. Читать в данной ситуации оказалось просто невозможно. Весь наш дом наполнился звуками маминой боли, и хуже всего было то, что я ничем не мог помочь ей. Ближе к полуночи стоны сменились резкими отрывистыми вскрикиваниями, от которых я каждый раз содрогался. Ну почему же, почему же я не лишился слуха?! Все это длилось два или три часа, по истечении которых вскрикивания и стоны перешли в приглушенное клокотание, будто мама решила прополоскать воспаленное горло. К четырем часам утра клокотание резко оборвалось. В доме воцарилась тишина. Я решил, что она заснула. Обессилела от мучений и отключилась. Помню, я еще подумал, что первым делом после того, как она проснется и перекусит, я отправлю ее прямиком к Пашке-провизору за таблетками. Но мама так и не проснулась. Больше она не нуждалась в болеутоляющих.

Олежка пришел в понедельник днем, как мы и договаривались. Он постучал в дверь, и я крикнул ему из гостиной, что он может войти, пускай только посильнее дернет за ручку. Олежка, не раздеваясь, в сапогах, прошел в гостиную и спросил, не передумал ли я. И я ответил ему: «Нет, не передумал, все остается в силе». Он как-то растерянно покрутил головой по сторонам и спросил, где моя мама. «Должно быть, вышла куда-то, – ответил я, – вроде бы поехала к доктору или что-то в этом роде». Олежка безразлично пожал плечами. Он стоял напротив, переминаясь с ноги на ногу, очевидно, ждал от меня дальнейших указаний. Я зажмурился и медленно досчитал до десяти. Олежка посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я подмигнул ему и сказал, что все в порядке, просто собирался с мыслями. Он кивнул. Я спросил, ветрено ли на улице. Олежка снова кивнул: «Не то чтобы очень, но шляпу может запросто сорвать с головы и унести куда-нибудь ветром, к тому же вроде бы собирается дождик». Я попросил его сходить на кухню и найти там тарелку, ту самую, глубокую, в которой приносили арбуз. Он спросил, для чего это нужно. Я ответил, что хочу, чтобы он поставил меня в тарелку. Как арбуз? Да, как арбуз. Олежка провозился на кухне минут пять, не меньше, и я уже хотел было крикнуть ему, чтобы он поторапливался, но как раз в этот момент он появился на пороге гостиной. Заветная тарелка была прижата к его груди. Олежка сиял. Я сказал ему, что готов. Он подхватил меня своими лапищами и опустил в тарелку, так что ее кайма оказалась на уровне моего носа. Мне было неудобно, но в целом вполне терпимо. Он поднял меня вместе с тарелкой и прижал к груди. Мы вышли из гостиной, прошли по крохотному коридорчику, по правую сторону которого за приоткрытой дверью располагалась мамина комната, и очутились на кухне. Олежка остановился и спросил меня: «Правильно ли то, что мы собираемся сделать?» Я посоветовал ему не забивать голову ненужными вопросами, а лучше подумать о том, что совсем скоро он будет рассекать по бетонке на скоростном «Астероиде». Мы вышли из дома и очутились на крыльце. Неожиданно Олежка вскинул правую руку и указал пальцем в сторону нашего сарая. Двигаясь мимо сарая, наш участок спешно пересекала женщина в платке. Я не видел ее лица, только спину, но в тот момент мог поклясться, что это была мама. Кто бы это ни была, но она желала поскорее скрыться. Еще мгновение, и фигура затерялась в зарослях высокой травы соседнего участка. Я спросил Олежку, видел ли он то же самое, что и я. Он сказал, что да, видел. Я поинтересовался, что именно, и он ответил, что видел, как моя мама торопилась куда-то. Мы спустились по ступенькам с крыльца и двинулись вперед. Мама совсем запустила свой цветник.

Путь до Дятловой горы не занял много времени. Когда-то, совсем давно, в моей прошлой жизни, я добирался туда спешным шагом минут за пятнадцать-двадцать. Сейчас же у нас ушло максимум полчаса. Не так уж много. Олежка, к моему удивлению, оказался весьма выносливым. Даже подъем по крутому серпантину, да еще и с тарелкой в руках, не заставил его взмокнуть. Но все же он немного запыхался, а к его лицу прилила кровь. Когда мы достигли вершины, Олежка опустил меня на землю, а сам плюхнулся рядом в траву. Склон под нами был сплошь усеян неуклюжими валунами и фрагментами сланцевых пород. Олежка выдернул из земли травинку и зажал ее между зубами. Он уточнил: «Ты действительно хочешь того, о чем просишь меня?» Я сказал, что полностью уверен в своих желаниях, и попросил больше не задавать мне подобных вопросов. Олежка откашлялся, прочищая горло, как выяснилось мгновение спустя – для того чтобы задать мне вопрос, который беспокоил его больше всего. Конечно же, вопрос об «Астероиде»! Он осведомился, уверен ли я, что мама отдаст ему мой велосипед и не станет задавать лишних вопросов. Я ответил, что уже давно с ней обо всем договорился и ему не стоит об этом беспокоиться. Она не против! Конечно, нет! Наоборот, ей пришлась по душе идея избавиться от ненужного хлама. При слове «хлам» Олежка насупился. Определенно, ему не понравилось, что это слово прозвучало применительно к велосипеду, владельцем которого он готовился стать. Я сказал, что скорее всего маму он даже не увидит, по крайней мере, если не будет шастать по дому, а просто вытащит велосипед из кладовки и унесет с собой. Олежка вскочил на ноги и потянулся. Следующее, что я помню, – три его широких скачка и соприкосновение тяжелого башмака с моим левым ухом. Перед глазами замельтешило дождливое тусклое небо, после чего картинка резко сменилась и я увидел мчащиеся прямо на меня серые валуны. А потом все исчезло, оборвалось…

Я открыл глаза и увидел перед собой раскачивающиеся люминесцентные лампы. Как и прежде, они о чем-то перемигивались друг с другом. И в то же мгновение мне открылась истина: я понял, что обрел бессмертие.

Лабиринт

1

Вагон поезда сильно тряхнуло. Десятки чемоданов, шляп и прочей житейской утвари сорвались со своих полок и полетели на пол.

Складной металлический столик купе № 4 неожиданно атаковал Нежина и врезался ему своим тупым краем прямо в живот. «П-ф-ф-ф-ф!» – с шипением вырвался воздух из легких.

Нежин откинулся назад и с досадой принялся растирать ушибленное место. Без синяка не обойдется. И все же как хорошо, что большую часть пути посчастливилось провести в одиночестве, ведь в противном случае сейчас кто-нибудь непременно приземлился бы ему на голову с верхней полки. А если бы это был толстяк? Вряд ли тогда удалось бы отделаться одним лишь синяком, который наверняка уже расползался пониже ребер.

Единственный спутник, полноватый седовласый господин, который подсел к Нежину в Перье и большую часть времени своей недолгой поездки провел в вагоне-ресторане, поглощая устриц, сошел рано утром на одной из станций Вале. О, Вале, твои сады прекрасны в любое время года!

Нежин потер виски, снял съехавшую на глаза фетровую шляпу и положил рядом с собой. Где-то под ногами звенел упавший со стола стакан. Судя по звуку, с чайной ложкой он не хотел расставаться ни при каких условиях. Интересно, взаимно ли было это желание?

На верхней полке насупротив, словно молчаливый татарский хан, чинно восседал внушительный чемодан. Этого гиганта не могло сокрушить ничто. Кажется, он даже не сдвинулся с места. Сквозь покрытое густым слоем грязи и пыли стекло внутрь купе с трудом пробирался рассеянный солнечный свет.

Снаружи виднелся чугунный станционный указатель, такой же древний, как и сам город, который когда-то давно ласкали заботливые южные ветра. Теперь в это трудно было поверить.

Нежин неуклюже полез наверх за багажом. Стянув с верхней полки чемодан и прихватив чуть было не забытый головной убор, он в последний раз, прощаясь, пробежал глазами по достопримечательностям купе.

Подумалось о том, что совсем скоро купе займет какая-нибудь престарелая пара, пахнущая фиалками и направляющаяся в неведомые края с целью проведения отпуска или попытки исцеления злокачественной опухоли, а может быть, молодая мать с босоногим ребятенком, поедающим мандарины. А может быть, купе отправится в обратный путь совершенно пустым… Скорее всего так и случится…

Нежин небрежно накинул на плечи легкое осеннее пальто и покрепче ухватился за ручку своего толстобрюхого спутника. С трудом проталкиваясь между готовившихся к выходу пассажиров, он вышел в тесный тамбур.

Сойдя на многолюдный перрон, Нежин еще раз оглянулся на пыхтящий поезд, который в черной копоти вагонов своего состава казался ему теперь совсем одиноким и грустным, таким, что даже как-то жестоко было оставлять его вверенным этим бестолковым усатым проводникам.

Сумерки еще не спешили сгущаться, но Нежин в отличие он незатейливых зевак-туристов (которых выдавали висящие на груди фотоаппараты) давно изучил географические особенности здешних мест (про себя он называл их курьезами), одна из которых заключалась в том, что перевали за девять – и через час-полтора ты уже вряд ли различишь шнурки на собственных ботинках. Вдобавок ко всему его совсем не прельщала перспектива блуждания в потемках под холодным октябрьским ливнем (вечернюю непогоду с уверенностью прогнозировало портативное радио, с которым Нежин не расставался во время своих путешествий) в поисках такси.

Таща за собой чемодан, которым то и дело задевал прохожих, Нежин аккуратно спустился по ступеням перрона. Он держал курс по направлению к главному зданию вокзала, внутри которого находился единственный выход в город. Мимо проплывали цветочные и газетные киоски, сувенирные лавки, кофейни. Нежин благополучно миновал неудобные турникеты и вышел на проспект, очутившись всего в паре шагов от автобусной остановки.

Невдалеке от нее что-то живо обсуждала небольшая группа иностранных туристов. Лысоватый мужчина с усами тряс перед лицом своих трех престарелых спутниц оранжевым путеводителем, при этом активно жестикулируя свободной рукой. На лицах дам читалось снисхождение к эмоциональному говоруну и играла едва заметная улыбка.

Желтый игрушечный автомобильчик не заставил себя долго ждать. Намеренно неспешно он подкатил к остановке. Временно избавившись от своей тяжелой ноши, теперь небрежно закинутой водителем в багажник такси, Нежин уселся в крохотный салон пучеглазого автомобильчика.

– Куда вам? – холодно осведомился неприветливый шофер.

– На Солье Планум, – ответил Нежин. – Это недалеко от Манежа!

Такси плавно тронулось с места и поплыло по замирающему вечернему проспекту. В динамиках грохотал рокабилли.

Нежин вдруг вспомнил о ракушке, которую в прошлый раз привез с Ривьеры, и о прекрасной черноволосой незнакомке, поранившей об нее свою восхитительную бронзовую ножку во время пляжной игры в мяч. Она отрывисто вскрикнула, когда наступила на острую окаменелую грань, скорее от неожиданности, чем от боли. И в этом, по его мнению, было что-то прекрасное. Что-то художественное и изящное. На грубой шероховатой поверхности до сих пор можно было рассмотреть едва заметные пятнышки засохшей крови. Нежин многозначительно улыбнулся нахлынувшему приятному воспоминанию.

Он совсем перестал замечать ход времени, предаваясь воспоминаниям, когда автомобиль притормозил напротив старого семиэтажного жилого дома с эркерами. Начинало смеркаться. Нежин вслед за водителем выскользнул из такси, принял багаж и расплатился. Он рассеянно перебежал дорогу под сопровождение нервных сигналов клаксона проезжающих мимо автомобилей, чуть было не налетел в дверях на симпатичную белокурую немку и, наспех извинившись перед ней, принялся подниматься по лестнице на четвертый этаж.

Людка приметила отца, когда тот еще выползал из такси. Она сразу же бросилась к входным дверям и по пути, споткнувшись обо что-то, чуть было не растянулась во весь рост на полу.

– Папочка! Наконец-то! – зачирикала она, едва отец переступил порог квартиры. – Мама, папа приехал!

– Приехал-приехал, – на лице Нежина заиграла улыбка, – а как же иначе?!

Он наклонился и поцеловал ее в задорный носик, отмеченный россыпью веснушек.

– А мы только что поужинали! Как жалко, ведь ты совсем чуть-чуть опоздал, – Людка обняла отца, прижавшись щекой к его груди.

Под аккомпанемент громыхнувшей в раковине посуды из кухни вышла Тамара. Такая домашняя, в голубом переднике, на секунду она застыла на месте, спешно вытирая руки о передник. Она не сводила выразительных карих глаз с Нежина.

– Боренька! – мгновение спустя она уже висела на нем, покрывая его лицо поцелуями. – Как же ты долго в этот раз! Как доехал?

– Поверь, без каких либо происшествий, заслуживающих твоего внимания! Разве что пришлось задержаться в Вале: какой-то чудак забыл там в уборной свой чемодан. Так что нам пришлось простоять в общей сложности более трех часов вместо положенной пятнадцатиминутной остановки, – улыбнулся Нежин. – Поистине курьезный случай!

– Теперь понятно! – Тамара распустила пучок на затылке, и густые каштановые волосы разлились по ее объемной груди, плечам, спине. – Мы думали, ты успеешь к обеду. Надеялись, что успеешь, – поправилась она.

– Я тоже надеялся, но получилось как всегда! – устало вздохнул Нежин. – ты же сама знаешь…

– Выглядишь не очень… Ты что же, совсем не спал?

– Так, пару часов, незадолго до прибытия.

– Ну а ночью?

– Ночью? Нет… Ночью читал, потому что никак не мог заснуть. Сказать по правде, я вообще не понимаю, как некоторым это удается – забраться наверх, крякнуть и через минуту уже захрапеть. Нет, просто уму непостижимо!

– И никаких взбитых подушек и хрустящих одеял, верно? – она сочувствующе посмотрела на него. – Знаешь что, от ужина мало что осталось, но я могу попробовать что-нибудь быстренько приготовить. Как насчет крепкого горячего черного чая? Или немного подождешь? Минут десять, не больше…

– Не переживай, я плотно пообедал в вагоне-ресторане. Пожалуй, даже слишком плотно. Так что ограничусь одним чаем. Сейчас я больше всего мечтаю просто развалиться на диване, – он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

– Тогда раздевайся скорее, – подытожила Тамара. – Да оставь ты в покое этот чемодан, успеется с ним еще. Ты ведь только зашел…

Она заварила чай и теперь стояла, разливая его по фарфоровым кружкам. Людка, устроившись рядом на кухонном табурете, время от времени расправляла складки своего нарядного белого сарафана. Она с любопытством рассматривала отцовский чемодан, который представляла, вероятно, соучастником каких-нибудь опасных приключений. «Наверняка что-нибудь в духе Марка Твена», – подумалось Нежину.

Сбросив с себя верхнюю одежду, он подошел к кухонному окошку и теперь смотрел на уже звездное небо, по которому, словно по огромной кухонной столешнице, чьи границы терялись где-то за линией горизонта, неведомые силы нечаянно рассыпали бесчисленные сахарные крупинки.

Крепкий горячий напиток немного приободрил его. Он посмотрел на Людку: та, уже будучи не в силах допить свой совсем остывший чай, клевала носом. Тамара продолжала возиться у раковины.

В ванной комнате, до которой ему наконец-то удалось добраться, Нежин с облегчением сбросил с себя часть остававшейся одежды и с удовольствием залез под тугую струю горячей воды. Не было ничего удивительного в том, что чуть позже, не найдя в себе сил, он так и не добрался до забытого в коридоре чемодана, желающего поскорее избавиться от своего распирающего содержимого. Нежин рухнул на постель поверх белого пухового одеяла и, едва успев скинуть домашние туфли, забылся глубоким сном.

Воскресное утро выдалось пасмурным. По серому октябрьскому небу не торопясь ползли тяжелые свинцовые тучи, зависали над городом, продолжали неспешно свой путь. За окном срывающиеся с крыши капли – отпрыски только что прошедшей мороси, постоянно ломая нужный ритмический рисунок неуместными паузами, восьмыми долями барабанили по жестяному карнизу.

Нежин проснулся свежим и отдохнувшим. Тома спала рядом. С головой укутавшись в одеяло, она умиротворенно посапывала. Нежин набросил на себя потрепанный домашний халат и зашаркал в детскую посмотреть, не проснулась ли Людка. Разноцветное пуховое одеяльце мерно поднималось и опускалось. Кухонные часы показывали 7:30. Конечно, они все еще спали. Раннее пробуждение в выходные, когда большинство предпочитало отсыпаться, он считал дурной привычкой своего организма, с которой никак не мог расстаться.

Нежин умылся и заварил себе кофе. Он вспомнил о неразложенном чемодане, который в ожидании хозяина был вынужден заночевать в прихожей под сенью пальто, шубы, пахнувшей апельсиновыми корками, и, кажется, зонта. Втащив чемодан в свой небольшой кабинет, скромно обставленный бюро, парой книжных полок да большим коричневым плюшевым диваном, он аккуратно затворил за собой дверь. На стенах красовались фотографии – семейные, за исключением одной: на ней Нежин был запечатлен пожимающим руку Геннадию Арханову, малоизвестному, но талантливому беллетристу, ныне покойному.

Едва щелкнули два бронзовых замочка, как чемодан распался на две части, обнажив свое содержимое. Книги всевозможных форматов, цветастые суперобложки (у Нежина даже закружилась голова от изобилия их пестроты), авторы, все как один мечтавшие быть растиражированными и прилежно расставленными по полкам киосков и книжных магазинов.

Почти пять полных лет прошло с тех пор, как он стал представителем «Миллиона», весьма солидного издательского дома. Он начинал здесь простым наборщиком, но вскоре почувствовал, что способен на что-то большее, достоин чего-то большего.

Путешествуя где только можно, Нежин пытался заинтересовать этой, по большему счету, макулатурой торговые сети, книжные магазины, снобов. Попутно в круг его обязанностей входил и поиск новых, свежих дарований для издательства.

Больше всего на свете утомляли ужасно скучные литературные собрания, которые он вынужден был посещать. Неудачники, читающие друг другу бездарную дребедень, вызывали в лучшем случае зевоту, в худшем – изжогу и тошноту. Но иногда попадались и самородки, такие как Никитин или Василенко.

В юношестве, зачитываясь великими классиками, он представлял, как однажды и сам напишет что-то прекрасное, создаст богоподобный образ, от которого бы по спине начали пробегать мурашки восхищения.

Но, к счастью для одних и сожалению для других, истинный художник слова – это не тот, кто способен в своем воображении нарисовать бесконечность Вселенной, заполненной бесконечным количеством звезд. А тот, кому помимо этого путем нанесения символов на бумагу по силам изобразить эту самую Вселенную в воображении читателя так, чтобы последний мог представить себя ее частью, в точности рассмотреть любую деталь, подробно изучить каждую звезду. Если бы все дело было только в одном воображении!

Еще будучи школьником, Нежин, сидя за партой и скучая над учебником арифметики (неприступной для него и по сей день) или географии (он мог, к примеру, с закрытыми глазами показать на карте расположение любого крохотного малоизвестного арабского королевства), рисовал в своем воображении необычайные миры, раскрашивал их причудливыми метаморфозами, но как только дело доходило до бумаги, на которую требовалось перенести краски со всеми их оттенками, слова начинали прыгать, словно орда воинствующих бесенят, слова ломались, убегали, прятались. Порой ему даже начинало казаться, что это симптомы экзотического недуга, который можно вылечить, побори Нежин свою застенчивость и найди нужного врачевателя. И тогда потоки тасующихся слов хлынули бы из-под руки прямо на бумагу, объединяясь там в нужные союзы предложений, абзацев, глав.

Окончательное решение бросить авторские потуги Нежин принял для себя после того, как пару лет тому назад опубликовал небольшой сборник рассказов «Петь соловьем», который в итоге был забракован не только им самим, но и всеми его друзьями и знакомыми.

– Вот это – Кононов, – Нежин перебирал разноцветные книжные корешки, – начинающий писатель, экспериментирующий с жанром альтернативной истории, бездарность, по существу, как и Валентинов, с восхищением расписывающий читателю свои фетиши на страницах скучнейшего романа «Подглядывая в замочную скважину». Кому это может быть интересно? – в который раз удивлялся он про себя.

– А этот – из новичков: Николай Уланов; неплохая беллетристика, но уж слишком претенциозно, а местами вычурно.

Он разложил книги и задвинул их в ящик письменного стола, стоявшего у окна, после чего плюхнулся на диван и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Старая пыльная люстра, проросшая из потолка, существовала, определенно, вне времени.

У него вдруг возникло непреодолимое желание сбежать куда-нибудь от невыносимой духоты квартирной коробки, насладиться влажным дыханием утра. Нежин, не мешкая, переоделся, втиснулся в спортивные туфли и, накинув старое потертое пальто, покинул квартиру.

2

Парк Бо, несомненно, был одним из тех мест, где талант черпал свое вдохновение. Его осенняя палитра благодаря легкому взмаху кисти переносилась на мольберты современных художников и находила свое отражение на холстах прошлого, таких же старинных, как сам Бо. В парке часто искали свою музу поэты. Среди известных – такие как Коваль или Берн. Последний именно здесь создал свое прекрасное «Ждать», вошедшее затем в сборник «Жить прошлым».

Бо был одним из самый больших парков Восточной Стороны (он был разбит по проекту легендарного ландшафтного архитектора Андре Ленотра в XVII веке), благодаря чему Древний город стал местом паломничества огромного числа туристов. Одной из достопримечательностей парка был огромный трехметровый античный вазон, установленный в центре Бо. Неизвестно что собою символизирующий вазон пользовался огромной популярностью среди гостей, которые постоянно кружили вокруг него с фотоаппаратами. Считалось, что поглаживание ручек вазона приносит удачу, и потому было обычным делом застать здесь в разгар дня болтающегося в воздухе бедолагу, одной рукой ухватившегося за тупой край горлышка, а второй усердно натирающего облезшую позолоту. Ну и конечно же, белый мраморный гигант был местом назначения деловых встреч и свиданий влюбленных. Никто не оставался равнодушным, гуляя по пыльным песчаным дорожкам парка, вдоль которых по обеим сторонам тянулась череда легендарных кленов, ласкающих глаз посетителя густотой красок своей зелени летом и волшебным калейдоскопом цветов и оттенков осенью. Бо многолюден, но, несмотря на это, страждущая покоя душа всегда могла обрести заветное уединение, для чего нужно всего лишь свернуть с главной аллеи парка и углубиться в центр.

Нежин брел по одной из дорожек еще не проснувшегося Бо, разгоняя вокруг себя густой утренний туман. Он напоминал одинокий полярный ледокол, который, эгоистично следуя заданному курсу, обращает идеально сложенную холодную материю в хаос безобразных ледяных глыб. Деревья уже дали старт сезонному листопаду, так что посетители парка, сменившие легкую летнюю обувь на грузные осенние башмаки, теперь вовсю топтали кусочки постепенно разрушающейся осенней мозаики.

На мгновение Нежин остановился, опираясь на зонт, пустил изо рта облачко теплого пара и, не успев бесследно раствориться в коварно подступившем тумане, продолжил свой путь. С грустью подумалось, что вот уже менее чем через два месяца ему исполнится тридцать восемь, незаметно пролетят и следующие пара лет, после чего он разменяет пятый десяток. Но трагедия заключалась не в безысходности течения времени или банальном для большинства нежелании быть ему подвластным, а в болезненно остром ощущении собственной никчемности и художественной импотенции. Ускользающий же сквозь пальцы, словно песок, хитрый хронос обрекал на смирение.

Что-то подобное, должно быть, испытывает альпинист-любитель, живущий грезами о покорении вершины Эвереста, когда, держа в руках долгожданные билеты на самолет, обещающий вмиг доставить мечтателя к подножью заветной горы, с ужасом понимает, что уже слишком стар для этого запоздалого восхождения к своей мечте. Время навсегда упущено, никаких шансов. На основании какой логики считают свое существование значимым те, кто за все отведенное им время не создал ничего, кроме переработанных продуктов распада и углекислого газа? Этим вопросом с годами он задавался все чаще и чаще.

Нет, конечно, судьбу можно благодарить за Людку. Была Тамара, любящая и домашняя, но никогда не задававшаяся подобными вопросами и никогда не понимавшая подобных переживаний. Но от нее, чей кругозор ограничивался оглавлением поваренной книги да сплетнями соседок, не стоило ожидать большего. Несомненно, есть те, в чьих силах отмахнуться от этих мыслей, как от назойливой мухи или дотошного писклявого комара, не дающего заснуть в райскую летнюю ночь, временно заменить в этих целях окружающие серые декорации новыми, цветными, тропическими, после чего вернуться в колею. Но есть и те, кому не по силам совершить это спасительное движение, кто засыпает и просыпается с этим чувством, кого оно в итоге способно свести с ума. И кажется, что все остальное на свете не имеет совершенно никакого значения. Это самая настоящая одержимость. Нет, конечно, случаются и благоприятные периоды. Вот вспомнить, например, Ривьеру…

Мимо него просеменил старый, тяжело дышащий таксик, а мгновение спустя пронеслась шумная ватага детворы, преследующая незадачливого беглеца.

Нежин пошарил рукой в кармане пальто, затем извлек оттуда маленький красный циферблат наручных часов (он не выносил сдавливающего охвата на запястье), посмотрел на него. Стрелки показывали начало двенадцатого. Он сунул часы обратно в карман, подумал, что пора бы возвращаться, пока домашние не разволновались. Свернув с небольшой тенистой тропки, вышел на другую, перпендикулярную главной аллее парка. Невдалеке назойливо замаячил вазон.

– Наверняка идея установить здесь эту безвкусицу принадлежала Кардецкому, – подумал Нежин, касаясь рукой холодного белого мрамора, – этому недалекому вояке, мало что смыслящему в материях прекрасного и постоянно выставляющему себя на посмешище. Весьма распространенное явление – преподнесение собственного невежества под знаменем кустарной добродетели. Для некоторых это диагноз. Кстати, весьма распространенный. А если взять и копнуть глубже? Сколько наберется таких, как он…

– Нежин! Вот те на! – тяжелая рука обрушилась на плечо Нежина, вмиг прерывав его размышления относительно уродливого вазона. Он обернулся. Перед ним стоял небольшого роста, полноватый человечек в сером спортивном костюме, уже в летах, утирающий свою блестящую голову с остатками поседевшей растительности на висках и затылке носовым платком. Его довольная красная физиономия с упрятанными в аккуратно подстриженные бачки оспинами расплылась в широкой, совершенно идиотской улыбке. Кириллов не сводил с Нежина своих маленьких, глубоко посаженных поросячьих глазок. В глазках играл огонек. Очевидно было, что толстяк находился в приподнятом настроении.