Текст книги "Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Первых сорок четыре года. Маленькие рассказы о большом успехе"

45. Переезд во Францию

В 1924 году, в год, вместивший так много событий для четы Фицджеральдов, они решили отправиться в Европу. Надолго. Возможно, навсегда…

Уговаривая жену на этот переезд, Скотт сказал:

– Понимаешь, детка, мы и есть те обречённые из моего романа. Мы угасаем. Время стремительно и безжалостно… В Европе мы будем счастливы. Там сейчас весь литературный цвет Америки.

– В Европе? – удивилась Зельда.

– Да, детка. В Париже…

– Так мы едем в Париж?

– Мы едем к морю. На Ривьеру. В Ниццу, Канны или Антиб. Туда, где нам понравится. А потом – в Париж…

Париж… Сказка. Мечта. Зельда была очарована этой идеей, поэтому согласилась без особых колебаний. Да, они поедут в Париж. Но сначала, конечно, на Ривьеру. Это же так… модно…

Сборы заняли несколько недель. Скотт объездил все издательства, собирая оставшиеся гонорары. Распродал мебель и библиотеку. Денег, что скопились у него на банковском счету, должно было хватить, как минимум, на год безбедной жизни. Или больше – жизнь в Париже дешевле, чем в Нью-Йорке.

Впервые за последние годы он снова думал о деньгах. Хотя… он ещё молод и полон сил. И способен, конечно же способен написать ещё одну успешную книгу. А может, и не одну.

В Нью-йоркском порту они погрузились на пароход – Зельда, маленькая Скотти, няня, которую Фицджеральд уговорил отправиться во Францию с ними (ты же никогда не увидишь Париж!), гора чемоданов со всякой всячиной. И сам писатель, с грустной улыбкой смотревший на теряющийся в дымке великий город…

46. Ривьера

О, эти прекрасные Канны! Лазурное море. Уличные кафе, где подают нежнейшие устрицы. Пляжи и бесчисленные отдыхающие на них. Обворожительные женщины. Сильные и богатые мужчины. Невообразимая роскошь, бриллиантовый блеск, тонкий аромат французских духов…

Они сразу познакомились с американцами, приехавшими на отдых из Парижа. Это были Джеральд и Сара Мёрфи. Позже они введут Фицджеральда в круг парижской литературной богемы. А спустя десять лет после приезда писателя во Францию станут прототипами героев его последнего великого романа «Ночь нежна»…

Это были чудесные недели. Фицджеральду очень хорошо писалось – он начал новый роман, ещё не зная точно, что получится в итоге. Он задумал описать историю внезапно обогатившегося провинциала, пытающегося утвердиться в высшем обществе Нью-Йорка. Ясно, что финал будет трагическим. Но… пока ему не хотелось думать о финале. И он описывал свои прогулки по Каннам в компании четы Мёрфи, мысленно перенося их за океан. Главное же не антураж. Главное – беседы, мысли, поступки. Фицджеральд был чрезвычайно наблюдателен. Он крайне редко пользовался записной книжкой, доверяя своей памяти и первому впечатлению.

Каждое утро Скотт садился за машинку и весело отстукивал главки своей новой книги. Потом будил Зельду, принося кофе прямо в постель…

А где Зельда? Похоже, что в эту ночь она дома не ночевала.

47. Эдуард Жозан

Она не возвращалась в гостиницу три дня. Скотт едва с ума ни сошёл. А когда она расслабленной походкой вошла в номер – в четыре часа утра – он не проронил ни слова.

Все эти ночи он не спал. Работал, как одержимый, снова, как в былые годы, прислушиваясь к себе, словно наблюдая за собой со стороны.

«Психуешь?» – мысленно говорил себе Фицджеральд. – «И правильно психуешь. Ты же её потерял. И нет ни одной спасительной зацепки. Она уже чужая. Совсем чужая… Господи, после стольких лет… счастья?!».

Он вдруг взвился, как ужаленный. Счастье? Да, какое же это счастье? Это мука мученическая. Бред, туман, наваждение. Нескончаемая пытка, которую они устраивали друг другу. Искупление позором – как пытает себя сектант, нанося одну за другой раны. Ножом по только что затянувшемуся рубцу. Только раны эти не на теле – на сердце.

Он вспомнил всё – и купание в фонтанах, и наскоки на полицию (он успел наскандалить и в Каннах), и безумные речи перед журналистами. И это щекочущее чувство собственной ничтожности, позора, от которого ни спрятаться, поскольку безжалостный судья сидит в тебе самом…

И тут вошла Зельда.

– Тебя интересует, кто он? Его зовут Эдуард Жозан. Он лётчик. Я его люблю, Скотт. И с этим уже ничего не поделать.

Вечером она снова исчезла. Но через час вернулась. На ней не было лица. Зельда молча легла в кровать и закрыла руками глаза.

Фицджеральд по-прежнему молчал.

48. Попытка самоубийства

На следующее утро Скотт зашёл в комнату жены и остолбенел. Зельда лежала, запрокинув голову. Лева рука бессильно свесилась с кровати. А рядом лежал пузырёк снотворного и несколько таблеток.

Он сразу всё понял. Поднял няню и послал её за доктором. Сам принялся тормошить жену, вливать ей в рот воду, трясти.

– Зельда! – кричал он в отчаянии. – Не оставляй меня, любимая! Черт с ним, уходи, к кому хочешь, только не умирай!

Внезапно он почувствовал на своём плече крепкую мужскую руку. Это был доктор-француз, который бесцеремонно отставил его в сторону и склонился над Зельдой. Женщина едва дышала…

Фицджеральд метался по гостиной. Он уже знал, что произошло. Заглянувшая на минуту Сара Мёрфи, узнав о несчастье, тут же рассказала ему о Жозане. Действительно, лётчик. Красавец. Вчера днём неожиданно съехал из отеля.

– Сейчас узнаю, куда именно, – встрепенулась Сара.

– Не надо, – болезненно поморщился Скотт.

До чего же женщины иногда бывают глупы…

Появился доктор. Скотт бросился к нему, но тот остановил его жестом и улыбкой.

– Всё будет хорошо, мсье. Она приняла снотворное два часа назад. Таблетки не успели раствориться в желудке. Я дал ей немного кофеина. Она уснёт, но ненадолго. Не беспокойтесь… Вот адрес. Если что-то пойдёт не так, дайте мне знать.

Скотт заплакал.

– С вас сто франков, – сказал доктор. – Вы же понимаете, Ривьера, здесь медицинские услуги стоят дорого.

Фицджеральд, не глядя, достал из бумажника и протянул несколько стодолларовых банкнот.

49. Париж

Через два дня, как только Зельда почувствовала себя лучше, они уехали в Париж. Фицджеральд взял купе в спальном вагоне. Всю дорогу супруги молчали. Они смотрели в окно на проносящиеся мимо провинциальные пейзажи. Фицджеральд пил прямо из бутылки красное терпкое вино. Сделав большой глоток, он протягивал бутылку жене. Зельда безошибочно принимала её, отпивала сама и отдавала бутылку мужу. Потом Фицджеральд полез за второй бутылкой. Потом – за третьей.

Когда поезд подъезжал к Парижу, а дочка с няней мирно спали, они уже весело болтали о всякой ерунде, ни словом не поминая случившееся.

Фицджеральд выбрал первый попавшийся отель, попросив таксиста отвезти их туда, «где поприличней». Поднявшись в номер, супруги рухнули без сил. Оба чувствовали такую усталость, что мгновенно уснули и проспали более суток…

Зельда поправилась. Но теперь несчастье обрушилось на Скотта – он запил. И запой этот был просто чудовищным и очень разрушительным. Через десять дней его, бледного, заросшего густой щетиной, с трясущимися руками, отпаивали лекарствами в палате наркологической клиники, в которой лечились алкоголики.

При выписке из госпиталя врач весело сказал:

– Поздравляю, мсье, с тяжёлым заболеванием. Рекомендую серьёзно заняться печенью, она страдает в первую очередь. И сердцем, которое у вас, между прочим, ни к чёрту. В ваши-то годы…

Фицджеральд кисло улыбнулся и равнодушно произнёс:

– Какая, право, досада…

50. Джойс

В круг парижской богемы Фицджеральда ввели супруги Мёрфи. Это было совсем несложно – в Старом Свете Фицджеральд был знаменит не меньше, чем в Америке. Его отточенная искрящаяся и в то же время печальная проза подкупала искренностью и зрелостью. Новые знакомые Скотта были удивлены, увидев перед собой молодого весёлого человека. Они полагали, что писателю, создавшему «Прекрасных, но обречённых» должно быть не менее сорока, а то и пятидесяти лет.

Одним из поклонников стиля Фицджеральда оказался Джеймс Джойс. Скотт узнал об этом совершенно случайно и был потрясён.

Как-то раз он заговорил о Джойсе с Сарой Мёрфи. И та сказала:

– Ты не представляешь, он просил свести его с тобой. Очень хочет познакомиться.

– Кто? – не понял Скотт. – Джойс?!

– Ну да, – засмеялась Сара. – Он перечитал все твои книжки. И говорит, что у тебя блистательный слог.

– Ты меня разыгрываешь, – ответил Фицджеральд. – Чтобы Джойс интересовался мною? Никогда не поверю. Титан и такое микроскопическое существо, как я… Нет, не может быть.

Фицджеральд боготворил Джойса. Некоторое время, в самом начале литературной карьеры, Скотт даже пытался подражать ирландскому писателю. Но из этого ничего не получилось…

К Джойсу он явился вдребезги пьяным. Распахнул окно, забрался на подоконник и, опасно покачиваясь на самом краю, заявил:

– Я должен умереть. После вашего «Улисса» писать совершенно бессмысленно. Вы – гений.

После этого Скотт рухнул… на ковёр. Джойс был до смерти перепуган.

51. Богема

Париж середины 20-х годов вобрал в себя весь цвет мировой культуры. Здесь собрались все великие в скором будущем имена в области литературы, живописи, музыки. Но пока это были безвестные молодые люди, которые делали первые робкие шаги к своим главным произведениям.

В этот богемный круг входили самые разные люди – от вполне состоявшегося живописца Марка Шагала, до известного лишь специалистам поэта (он называл себя «имажистом») Эзры Паунда. От Гертруды Стайн, писательницы, владелицы салона на улице Флёрюс, до малоизвестного начинающего литератора и военного журналиста Эрнеста Хемингуэя.

Собственно, литературные посиделки чаще всего случались именно у Стайн. Сюда на улицу Флёрюс сходились молодые писатели и поэты – пообщаться и, главное, поесть. Прекрасно понимая положение нищих, но амбициозных литераторов, Стайн не отказывала им в скромном, но сытном обеде. Иногда, если была возможность, поддерживала деньгами. Многие из будущих знаменитостей называли её своей «литературной матерью».

Фицджеральд в материальной поддержке не нуждался. Более того, он и сам по примеру Гертруды Стайн помогал своим молодым коллегам. Но не это определило его положение в среде парижской богемы. Эти молодые люди, независимые, ершистые, безумно талантливые безошибочно распознали в этом любившем крепко выпить человеке великого писателя. Стиль, вкус, точность, совершенство слога – этого было достаточно, чтобы стать для этих юношей живым воплощением недостижимого идеала.

52. Хемингуэй

Как они оказались в Париже? Разными путями. Кто остался во Франции после окончания войны, сменив казарму на дешёвую парижскую мансарду. Кто сознательно приехал из Америки, разочаровавшись в бесконечной гонке за богатством. Но в любом случае эти отчаянно бедствующие писатели и поэты выбрали именно Париж, культурную столицу мира, город своей мечты…

Особенно близко Фицджеральд сошёлся с молодым Хемингуэем. Скотт был старше всего на три года. Но казалось, что это люди разного поколения. Хемингуэй ещё разгонялся, набирал силу, а Фицджеральд был уже состоявшимся, прославленным на весь мир писателем.

Однажды, когда они сидели за столиком кафе на Монмартре, в излюбленном Хемингуэем месте, Эрнест протянул Фицу (так он называл своего друга) только что вышедшую в свет книжку своих рассказов «В наше время». Фицджеральд проглотил её за один вечер. И на следующий день обнял молодого писателя, заявив, что ничего подобного ещё не видел. Хем был польщён…

Раз или два они вместе выпивали. Но потом, как Фиц его ни уговаривал, Хемингуэй от попоек уклонялся. Он тоже любил выпить и знал в этом толк. Но на первом месте в его жизни была работа.

А Фицджеральд пил и пил. Словно заливал какую-то беду. Словно от чего-то прятался.

– Как ты можешь? – возмутился однажды Хемингуэй. – Не написав за последние недели ни строчки, ты пропиваешь свою жизнь… Ты хоть понимаешь, чем это может закончится?

Фицджеральд промолчал… А что он мог на это ответить?

53. Работа над третьим романом

В то утро Зельду разбудил стойкий запах алкоголя, разносившийся по номеру отеля. Она поднялась, босая направилась в ванную комнату. И обнаружила там Скотта – сидящим на краю ванны и выливающим в канализацию одну за другой початые и целые бутылки вина, бренди, виски. Он уничтожил все запасы спиртного.

– В чём дело, Скотти? Ты полагаешь, что можешь пить только ты? А как же я?

– Тебе это так же вредно, как и мне, – сердито буркнул Фицджеральд.

– С каких это пор ты стал таким трезвенником? – насмешливо воскликнула Зельда.

А он просто понял, что не может работать. Сев утром за письменный стол, он не смог написать ни строчки. Мысли роились, набегая друг на друга. Он не мог сосредоточиться, нервничал, выкурил целую пачку сигарет. Решил выпить – вдруг поможет? И… со злостью принялся избавляться от запасов зелья. Виски – вот причина. Эрнест прав, так он запросто пропьёт всё, что у него есть – свой талант…

Несколько недель Фицджеральд не прикасался к спиртному. Он дописывал свой роман, закрывшись в кабинете. Рассерженная Зельда стучалась, посылала няню и даже маленькую Скотти, надеясь, что Фицджеральд не устоит. Но тот словно ничего не слышал. Полностью отключившись от реальности, он трудился по четырнадцать часов в сутки.

Под его пером рождался образ человека-загадки, герой его нового романа, непохожий на самого Фицджеральда ни в малейшей степени… Хотя, это тоже он сам – внезапно разбогатевший выскочка, который не может найти своё место под солнцем.

54. Феномен Гэстби

Это была книга о богатстве, безумном веселье и… одиночестве. О белой вороне, затесавшейся в стае серых сородичей…

В начале двадцатых годов в Америке появилось множество новых миллионеров, разбогатевших на войне. Мелкие предприниматели, случайно или по счастливому наитию ухватившие за хвост ускользавшую птицу удачи, в одночасье сколотили миллионные состояния. Неважно, что это было – производство оружия, солдаткой формы, продовольствия. Мировая бойня поглощала всё, требуя всё новых поставок. В те годы скромный бакалейщик мог превратиться в хозяина крупной мукомольни или консервного концерна – если смог добиться выгодного заказа от военного ведомства США. Под эти заказы получить любой кредит в любом американском банке было плёвым делом. И некогда крошечная мастерская разрасталась до размеров гигантского концерна. А на счёт нового нувориша бесконечным потоком текли огромные деньги.

Но не механика стремительного обогащения интересовала Фицджеральда. Об этом в романе нет, практически, ни слова. Его интересовали последствия.

Сколько ни было бы денег на счету нового миллионера, а в душе он оставался тем же тружеником, провинциалом по духу, сторонившимся мишуры больших городов, неловко чувствующим себя в среде богатых бездельников, унаследовавших несметные богатства и ничего не умеющих делать собственными руками.

Таким был и Гэтсби – страстно стремящийся попасть в среду молодых богачей, но так среди них и не выживший.

55. «Великий Гэтсби»

Роман был закончен в 1925 году и отправлен в издательство. Отклики на новую книгу были только восторженные. И критики, и собратья по цеху, и сам Фицджеральд признавали, что роман не просто получился – он стал выдающимся литературным событием.

Своеобразно на эту книгу откликнулся Хемингуэй. Он как раз дописывал свой первый шедевр – «Фиесту» («И восходит солнце», роман, вышедший год спустя – в 1926-м). Практически та же тема, тот же уровень обобщения, но другой подход (знаменитый хемингуэевский подтекст) … Прочитав «Гэтсби», Хемингуэй обнял друга, расцеловал (что для Хема было нехарактерно) и даже прослезился. Но потом, в разговоре, не удержался и выразился в том смысле, что причиной возможных неприятностей в жизни Фицджеральда будет именно Зельда, которая, как вампир, вытягивает из писателя жизненные силы и его талант… Фицджеральд смертельно обиделся. В отношениях между ним и Хемингуэем пролегла заметная тень.

К слову – Фицджеральд никогда публично не критиковал Хемингуэя. Эта тема была для него добровольным табу. Чего не скажешь о Хемингуэе. Достаточно перечитать «Праздник, который всегда с тобой»…

Роман удался, но ожидаемого коммерческого успеха не принёс. «Великий Гэтсби» издавался и переиздавался. Он переводился на различные языки мира, вызывал хвалебные отклики критики. Но продавался неважно. Век джаза, памятником которому и стал роман Фицджеральда, канул в лету.

56. И снова пьянство

Банковский счёт Фицджеральда заметно сократился. Но именно сейчас он нуждался в деньгах. Дорогой отель, пьяные вечеринки, роскошные наряды Зельды, поездки по городам Франции – всё это требовало немалых средств. И Фицджеральд взялся за рассказы, благо спрос на них после выхода «Великого Гэтсби» был и в европейских, и в американских изданиях.

Месяцы напряженной работы, после которой писатель чувствует себя, словно выжатый лимон, вылились в жуткую затяжную депрессию. Фицджеральд был опустошён. Вдобавок к этому его преследовали мысли о недооценке его книги публикой. Он был просто уверен, и имел на то все основания, что роман получился удивительно хорошим, даже выдающимся. Почему же читатель от него отвернулся? Или… Фицджеральд утратил способность трезво оценивать собственные способности?

Самовлюблённая Зельда, которая жила исключительно своими прихотями, лишь углубляла эту душевную рану. Однажды она устроила безобразный скандал, требуя у Скотта денег.

– Не можешь писать, бросай это занятие! – кричала она. – Ты обещал мне, что я ни в чём не буду нуждаться. Так сдержи своё слово!

– Что же мне, застрелиться? – в отчаянии вопрошал Фицджеральд.

– Если угодно, – ответила Зельда. – Невелика потеря…

И он снова запил. Да, так запил, что диву дались не только Хемингуэй, который мог выпить вдвое больше Фицджеральда и при этом не захмелеть, но и конченные алкоголики, коих в среде парижской богемы было предостаточно.

57. Айседора Дункан

Этот чудовищный запой длился около полугода. Фицджеральд отходил от беспробудного пьянства, но не успевал толком протрезветь, как снова вливал в себя литры бренди. Он, практически, не приходил в себя. Хемингуэй, был в отчаянии. Он уже открыто обвинял в пьянстве друга Зельду, мол, она не даёт писателю работать и постоянно тащит в кабаки. Правдой это было лишь отчасти – Фицджеральд напивался и без участия Зельды. Хотя та, похоже, ревновала мужа к его литературному успеху. В этом Хем был, скорее всего, прав…

Они по-прежнему проводили всё свободное время в ресторанах и практически не занимались воспитанием дочери. Девочка была целиком предоставлена сама себе, а её воспитанием занималась няня, которая и сам-то была не особенно грамотна.

Как-то раз чета Фицджеральдов «зависла» в роскошном ресторане. Их стол был заставлен деликатесами и бутылками с драгоценными старыми винами. Скотт с тоской посматривал по сторонам и почти не обращал внимание на болтовню подвыпившей супруги. Он ещё не оправился от депрессии, но уже почти не пил – просто не мог пить, организм отказывался принимать алкоголь.

Вдруг он увидел женщину, которая вошла в зал ресторана в сопровождении белокурого молодого человека. Она была поразительно красива. Уже немолода, с неправильными, резковатыми чертами лица, женщина напоминала птицу, легко порхающую между столиками.

Фицджеральд на полуслове оборвал жену. Он наклонился к ней и тихонько сказал:

– Знаешь, кто это? Айседора Дункан.

58. Муки ревности

В следующее мгновение произошло неожиданное.

Зельда смолкла. Посмотрела на Дункан. Потом обернулась к Скотту и прошипела:

– Так вот кто тебе нужен?

Её лицо позеленело от злости. Зельда решительно поднялась, опрокидывая стул. Затем она ухватила скатерть и сдёрнула её со стола, опрокидывая бутылки и бокалы на мужа. Фицджеральд обмер. Чего-чего, а этого он никак не ожидал.

Зельда добилась своего – весь ресторан, все посетители, что сидели за столиками, обернулись в сторону Фицджеральдов. А она захохотала и двинулась вглубь зала. Скотт сидел, словно парализованный. Он с ужасом наблюдал за женой.

Фицджеральд и предположить не мог, что она сейчас выкинет. А Зельда направилась к широкой лестнице, ведущей на второй ярус зала. Одолела два пролёта. Обернулась. Снова торжествующе засмеялась. И… перемахнув через мраморные перила, рухнула вниз…

Раздался чудовищный грохот. Стол с закусками разлетелся в щепки. Зал ахнул. А Скотт, наконец, сбросил охватившее его оцепенение и бросился к жене, задевая за столики и опрокидывая стулья.

Зельда лежала на спине мертвенно бледная. «Позвоночник!» – пронеслось в голове Фицджеральда. Он мгновенно протрезвел. Его руки тряслись. Из глаз лились слёзы, но он их не замечал.

Он поднял жену. Краем глаза заметил, как бессильно повисла её рука.

Глядя прямо перед собой, он двинулся к выходу из ресторана…